ФАНТАЗИИ ОФИСНОЙ МЫШКИ

— Слушай, тебе обязательно нужно их провоцировать? — рассердилась в свою очередь я. — Что, нарочно возле подъезда толчетесь, нельзя подальше отойти?

— Где хочу, там и стою! — Тинка обратила агрессию на меня. — Нечего тут распоряжаться…

Я наконец нашла ключи и проскочила в двери. В нашем общем с соседями тамбуре было темно, как в преисподней. Второй день, как перегорела лампочка, и наша очередь ее менять. Вчера вечером я пришла поздно, просила сестру напомнить Геннадию, утром, когда я уходила, они еще спали. Ощупью я добралась до двери в квартиру. Нечего было и думать найти в темноте замочную скважину, так что я долго жала на дверной звонок, пока не поняла, что никто не откроет. Мама плохо слышит, Геннадий принципиально не подходит ни к двери, ни к телефону, а сестры, очевидно, нет дома.

Открылась дверь соседей, их невестка выкатила коляску, не поздоровавшись со мной. Пока она разворачивалась, я при свете успела вставить ключ в замочную скважину и распахнуть свою дверь.

И сразу же налетела на «Аврору».

Я уже говорила, что муж сестры художник. «От слова „худо“, — тихонько добавляет Тинка. Кроме нее, никто в нашем доме не осмеливается произносить это вслух. Геннадий очень трепетно относится к своему творчеству, а сестра — очень трепетно к своему мужу, так что оскорбивший его рискует получить хорошую взбучку.

Геннадий постоянно находится в творческом поиске, пытается пристроить свой талант куда бы то ни было. На слово в наше время работодатели не верят, и это совершенно правильно, от Геннадия требуют конкретных, осязаемых результатов. Мы с мамой ничего не имеем против профессии художника, однако хотелось бы все же, чтобы произведения Геннадия были… более камерными, что ли. К примеру, те же книжные обложки или, допустим, иллюстрации. Места много не занимают, формат в обычный лист, сложит их человек в папочку, возьмет ее под мышку и идет себе по делам. Или в рулончик аккуратненький свернет… А если не нужны станут, то на антресоли всегда убрать можно. Или в кладовку. Но у Гены гигантомания, его талант может существовать только в крупных формах. И хуже всего то, что все эти формы он изготовляет в нашей квартире — что делать, говорит он, он ведь не член Союза художников, мастерская не положена…

Итак, едва войдя в квартиру, я налетела на огромную, под потолок, металлическую конструкцию, которую Геннадий сделал для того, чтобы участвовать в инсталляции, посвященной научно-техническому прогрессу, в частности нанотехнологиям. Говорят, сейчас это очень актуально. Конструкция представляла собой беспорядочное переплетение металлических труб от лесов, которые Генка упер с ближайшей стройки, обшитых кое-где погнутыми стальными листами, выкрашенными серой корабельной краской, за что Тинка сразу же назвала Генкину работу крейсером «Аврора».

У меня образование экономическое, однако про нанотехнологии сейчас только ленивый и глухой не слышал. И вот на мой непросвещенный взгляд — это что-то такое крошечное, невидимое невооруженным глазом. И как с этим сочетается Генкина металлическая орясина — убей бог, не пойму, очевидно, не обладаю творческим мышлением.

Свои сомнения я держала при себе — в противном случае Генка обидится, уйдет в комнату и ляжет на диван лицом к стене, а сестра налетит коршуном, наговорит гадостей — про завистливую старую деву, которая ничего не понимает в мужчинах, в искусстве, в нанотехнологиях и вообще в жизни. Все это я уже слышала от нее, и не раз, так что предпочла промолчать.

Как ни странно, устроители инсталляции тоже не обладали творческим мышлением, потому что не приняли у Геннадия эту металлическую громадину, и теперь она занимает половину нашей прихожей. Выбросить свое творение на ближайшую помойку Генке опять-таки не позволяет трепетное отношение к искусству.

Потерев ушибленное место, я нашарила на стене выключатель и прислушалась. В дальней комнате у мамы орал телевизор — значит, кто-то все же дома. Проходя мимо комнаты сестры, я увидела, что дверь раскрыта, Генка валяется на диване, а Сашка щекочет его голое пузо, при этом оба они дурашливо хихикают. Геннадий поднял голову и встретился со мной взглядом.

— Что, очень интересно, да? — спросил он вкрадчиво. — Никогда не видела?

Меня нисколько не обманул его мягкий голос, Генка по жизни очень вредный, поэтому я поскорее проскользнула к себе. То есть в нашу с мамой комнату.

Мама с удовольствием наблюдала за развитием отношений героев очередного сериала из красивой импортной жизни и приветствовала меня, не отрывая глаз от экрана. И тут же в комнату ворвалась сестра в халате на голое тело.

— Слушай, ты что это себе позволяешь? — с ходу набросилась она на меня. — Совсем сбрендила на почве сексуального голода? За людьми подсматриваешь? Все настроение мужику сбила!

Что толку объяснять, что я просто проходила мимо, а если уж они хотят заняться сексом, то отчего бы не закрыть для начала дверь на задвижку. И что если уж хочется это делать днем, лучше бы в то время, когда я на работе, Тинка в школе, а мать все равно ничего не слышит…

Я молча пожала плечами, но по лицу сестры все же сумела прочитать нечто для себя не совсем лестное.

— Мои отношения с мужем тебя совершенно не касаются! — заорала она. — И вообще секс очень хорошо снимает стресс.

— Тебе опять отказали? — догадалась я.

Сестра у нас находится в постоянном поиске работы. Она прочитывает множество рекламных газет, бесконечно звонит по телефону и разговаривает с нанимателями. Некоторые, привлеченные ее приятным голосом, приглашают на собеседование, однако дальше этого дело не идет. Диплома у нее нет, специальности тоже никакой. Иногда все же берут куда-то с испытательным сроком, но увольняют сразу же по его окончании.

— Там начальница баба — такая сволочь, сразу видно! — сестра махнула рукой.

Тут в телевизоре образовалась рекламная пауза, и мама приглушила звук.

— Вы не могли бы дать мне досмотреть эту серию? — спросила она страдальческим голосом.

Я решила не ругаться попусту, а лучше ввинтить лампочку на лестнице. Потолки у нас высокие, стремянки в доме нет, идти к соседям за ней не хотелось, так что я взгромоздилась на табуретку, да еще пришлось встать на цыпочки. Однако осветить темный тамбур мне все же удалось. И с табуретки не упала. И током не дернуло.

В прихожей сестра вертелась перед зеркалом в моем новом джемпере. Я купила его недели две назад, когда в обед прогулялась как-то по магазинам, да все забывала захватить. А вот сегодня принесла, и сестрица распотрошила сумку.

Кофточка была ярко-желтого цвета, я решила, что при моей блеклой внешности такой цвет меня немного украсит.

— А что, ничего… — сестра сделала вырез поглубже, — очень даже неплохо…

— Я вообще-то его себе купила… — напомнила я.

Сестра нехотя стащила джемпер через голову и протянула мне. Я не хотела мерить при всех, но пришлось. Даже мама оторвалась от телевизора, хотя, кажется, сериал кончился.

М-да-а… разница видна была сразу. У сестры джемпер выгодно обтягивал высокую грудь, на мне же топорщился пузырями, потому что на том месте, где должен быть бюст, у меня все плоско. К тому же желтый цвет джемпера выгодно оттенял броскую внешность сестры.

— Слушай, ну он же тебе все равно не идет! — вскричала сестра и снова натянула джемпер на себя.

— Да, откровенно говоря, Саше он лучше, — подтвердила мать.

Что было делать? Вырвать у них свою вещь и запереть на ключ? Но ведь на сестре он действительно лучше смотрится. И я уже знала, что носить джемпер все равно не стану.

— Ну, забирай, — вздохнула я, — раз он тебе лучше…

— Подлецу все к лицу! — высказалась появившаяся в прихожей Тинка, поставив точку в нашей беседе.

Я побрела в ванную, чтобы смыть с себя трудовой пот, а также горечь от потери джемпера. Если вы думаете, что это легко, то глубоко ошибаетесь. В ванной все свободное место занято лошадью. Лошадь эту Геннадий начал изготовлять из папье-маше для какой-то авангардной постановки «Каменного гостя» по Пушкину. Уж не знаю почему, но он решил начать с задней части. Но припозднился, он вообще делает все очень медленно — ждет, когда вдохновение появится, а оно посещает Гену не каждый день. Так что когда режиссер потребовал показать ему лошадь, у Генки оказалась только задняя половина.

Я, конечно, не зоолог, но примерно представляю себе, как выглядит лошадь сзади — круп, две ноги и хвост. Так вот, у Гены лошадиный зад был какой-то угловатый и вообще не лошадиный. К тому же он не успел приделать хвост. Короче, Генка сам рассказывал, что режиссеру от его лошади чуть плохо не стало, а артист, который должен был изображать Каменного гостя, решительно заявил, что на этого крокодила из папье-маше он никогда не сядет. Вот так Гене с его половиной лошади указали на дверь. И денег, понятное дело, не заплатили. Что, на мой взгляд, совершенно справедливо. И этот недоделанный гений вместо того, чтобы бросить лошадиную задницу прямо там, в театре, припер ее обратно домой — жалко, видите ли, было своих трудов. Нам всем он заявил, что пристроит лошадь в постановку «Дон Кихота» в качестве Росинанта. И еще взял у меня денег на машину — в метро, ясное дело, Генку с такой дурой не пустили.

То ли про «Дон Кихота» Генка нам просто нахально наврал, то ли постановку вообще отменили, но только с тех пор половина лошади стоит в нашей ванной — ей, видите ли, нужна сырость, иначе пересохнет и развалится.

Очень осторожно, не делая резких движений, я влезла в ванну, взяла в руки гибкий душ и кое-как вымылась несильной струей. Потом вытерлась, опять-таки стараясь не размахивать руками, натянула спортивные брюки и футболку и отправилась на кухню, чтобы поужинать. Тинка что-то жевала, стоя у плиты.

— Мам, что поесть? — крикнула я.

— Там котлеты… — рассеянно сказала мама, появляясь на кухне с журналом в руках, — ты только посмотри, как прекрасно выглядит Мерил Стрип…

Тинка схватила со сковородки половину котлеты и запихнула в рот. Я заглянула под крышку — сковородка была пуста.

— Тина, — растерянно сказала мать, — я же просила Жене оставить…

— Кой черт! — мгновенно рассвирепела Тинка. — Там и было-то всего две штуки!

— Как — две? — Мама попятилась и села на табуретку. — Я все утро жарила…

Тинка очень красноречиво показала глазами в сторону комнаты сестры, откуда опять раздавались хихиканье и визг.

— Но не могу же я все время на кухне сидеть, как сторожевая собака… — вздохнула мама и виновато добавила: — Жень, там еще каша гречневая… и сыр…

Я достала из буфета тарелку и слишком сильно закрыла дверцу. Хлоп! — на голову мне свалился спичечный коробок.

— Хорошо, что не кирпич, — обрадовалась Тинка.

Дело в том, что на буфете у нас стоит пирамида Хеопса. Не сочтите меня ненормальной, эта пирамида сделана Генкой из спичечных коробков, но в масштабе все пропорции соблюдены. Коробки раскрашены под камень, и даже внутри есть ходы и лабиринты. Пирамиду Генка готовил к постановке оперы «Аида» в кукольном театре (я же говорила, что он — непременный участник самых неудобоваримых и фантастических проектов). Однако проект благополучно провалился, Генке выдали его пирамиду, и теперь она стоит в кухне на буфете. Не скрою, эта пирамида доставляет гораздо меньше неудобств по сравнению с лошадиным задом и с крейсером «Авророй», одно плохо: коробки отваливаются от нее в самый неподходящий момент и падают на голову. И правда, хорошо, что не кирпич!

Я поела гречневой каши, выпила чашку чаю с пустым хлебом (как оказалось, сыр Генка тоже съел) и поняла, что на кухне больше нечего делать.

Мама снова уткнулась в телевизор, Генка, как обычно, скандалил на кухне, требуя еды, сестра пыталась умаслить Тинку, чтобы послать ее в круглосуточный супермаркет. С моей племянницей у нее этот номер не пройдет.

И правда, Тинка закрылась у себя в комнате, а сестра принялась жарить яичницу.

Что ж, обычный вечер в нашем семействе. Пора ложиться.

Я не сомневалась, что засну, едва только прикоснусь головой к подушке.

Во-первых, я сегодня ужасно устала.

Во-вторых, у меня вообще никогда не было проблем со сном. Точнее, была одна-единственная, хотя и очень серьезная проблема: по утрам ужасно не хотелось просыпаться. В этом смысле я пошла в маму — она всю жизнь засыпала в считаные минуты в любом положении — лежа в собственной кровати или сидя на чемоданах в аэропорту, в гамаке, подвешенном между двумя соснами, или в кабине мчащегося грузовика, даже, как ни дико это звучит, стоя в очереди… вот и сейчас она заснула, едва успела погасить свет.

Тем не менее я пролежала десять, двадцать минут, полчаса — а сна не было ни в одном глазу.

Я пробовала лечь на левый бок и на правый, на спину и на живот — результат был прежний, то есть — никакого.

Подушка стала отвратительно горячей, я перевернула ее, плотно закрыла глаза, попыталась считать овец, слонов, жирафов, даже трамвайных кондукторов и инспекторов ГАИ — ничего не помогало. Овцы, жирафы и гаишники сбивались в шумную толпу и откровенно издевались над моими попытками заснуть.

Рядом из темноты доносилось спокойное, ровное мамино дыхание, и, как ни странно, этот успокаивающий звук не вызывал у меня ничего, кроме раздражения.

Я приподняла голову, взглянула на светящийся в темноте циферблат электронных часов. На них была уже половина первого.

Да что же это такое!

Завтра мне надо идти на работу, и там мне просто необходима свежая голова — в конце концов, я имею дело с большими деньгами, и моя ошибка может очень дорого стоить, в буквальном смысле очень дорого… мне нужно, обязательно нужно выспаться! Неужели придется переходить на снотворное?

Я села в кровати и уставилась в темноту, пытаясь разобраться в причинах своей бессонницы.

И тут же передо мной появилось лицо нашего нового начальника Ильи Артуровича Меликханова. Как будто он сидел в углу комнаты и ждал, когда же я о нем вспомню.

Так что же — именно в нем кроется причина моей сегодняшней бессонницы?

И вдруг я поняла — да, в нем.

Я просто до сих пор не хотела признаваться самой себе, до какой степени меня напугало его появление.

Но почему, собственно?

Обыкновенный дядька, не хуже и не лучше других, из породы вечных начальников, которым все равно, чем руководить — коммерческим банком или алмазным прииском, нефтяной компанией или металлургическим заводом, лишь бы через подчиненную ему структуру протекали обильные финансовые потоки.

Обыкновенный начальник — в меру хамоватый, прилично одетый, пользующийся хорошим мужским парфюмом…

Стоп!

Вот оно.

В этом все дело — в запахе.

Я вспомнила, что трижды в течение дня оказывалась рядом с Меликхановым, оказывалась настолько близко к нему, что могла почувствовать его запах, — и все три раза мне становилось плохо, настолько плохо, что я едва не теряла сознание.

Потому что этот запах напоминал мне тот самый эпизод из далекого детства, эпизод, который я старалась загнать как можно дальше в подсознание.

Полуразрушенный дом, хруст битых стекол и кирпичной крошки под ногами и страшный человек с лопатой в руке… он бросает эту лопату, и его руки сжимаются на моем горле… в глазах у меня темнеет, я почти не могу дышать, но когда вдыхаю — чувствую его запах, запах мужского одеколона, смешанный с запахом агрессии, ненависти и страха…

Так вот, сегодня, оказавшись рядом с Меликхановым, я почувствовала тот же самый запах.

Нет, разумеется, он пользовался совершенно другим одеколоном.

Но под этим парфюмерным запахом, под его свежим, смолистым, энергичным покровом, под ароматом дорогого табака и ирландского виски прятался тот, давний запах. Так за темной бархатной портьерой прячется убийца, и только чуть заметное колыхание тяжелой ткани выдает его присутствие.

Где-то я читала, что обоняние лучше всех остальных чувств пробуждает воспоминания. Что представители разных первобытных народов — американские индейцы, австралийские аборигены, лесные жители Филиппин — на память о важных событиях своей жизни сохраняют комочек ароматической смолы, пучок пахучей травы или еще что-нибудь в этом роде. Чтобы потом понюхать этот «парфюм» и вспомнить связанное с ним событие. И еще я читала, что запах человека так же индивидуален, как отпечатки пальцев. Что на свете нет двух людей с совершенно одинаковым запахом.

Так что же получается — тот страшный человек, тот маньяк, который чуть не задушил меня в заброшенном доме, и новый управляющий нашего банка Илья Артурович Меликханов — это одно и то же лицо?

Бред какой!

В темноте раздался вздох и неразборчивое бормотание — это мама произнесла во сне какую-то фразу на непонятном языке, на языке сна.

Нет, это невозможно.

Тот человек был рыжим, худым и очень высоким, а Илья Артурович — плотный, среднего роста и лысый, как колено.

«Ну и что? — отвечала мне маленькая девочка, которой я была двадцать лет назад. — С тех пор прошло много лет, он вполне мог поправиться и облысеть…»

И стать меньше ростом?

«А вот это как раз очень понятно: маленькой девочке все взрослые кажутся очень высокими… особенно если взрослый наваливается на нее и пытается задушить…» — это уже я, взрослая, пытаюсь рассуждать логически.

Мама снова что-то пробормотала во сне, как будто участвовала в моем споре с самой собой.

Самое ужасное, что я даже ей ничего не могу объяснить. Потому что тогда, двадцать лет назад, мы с Сашкой ничего ей не рассказали. И сейчас она мне просто не поверит. И надо ли объяснять? Мама не поймет, а остальным это неинтересно. Моя личность вообще никому не интересна — некрасивая закомплексованная старая дева…

«Все так, — соглашается мой рассудительный взрослый голос, — ты терпеть не можешь ездить в метро, ты ненавидишь, когда кто-то стоит к тебе вплотную, едва почувствовав знакомый запах, ты впадаешь в панику, потому что ощущаешь себя семилетней девочкой, на которую напал маньяк. Но ведь это правда, то, что случилось двадцать лет назад в старом заброшенном доме, тебе не приснилось. Это только Сашка посчитала тогда, что ты все придумала, просто отмахнулась от твоих жалоб, чтобы не влетело от матери. Но теперь, во взрослом состоянии, ты ясно представляешь себе, что если бы не тот сторож, то тебя не было бы в живых… Однако не слишком-то он смахивал на ангела, ну да что говорить, видно, я другого и не заслуживала…»

Я усмехнулась и села на кровати, свесив ноги.

Было-то все это было, да вот только что потом со мной стало? Три раза я умирала от страха, почувствовав в метро тот самый запах. Случайно почувствовав. Мало ли кто там был — в толкотне и давке? Но вот сегодня я воочию увидела человека. И боюсь его, как того маньяка, который двадцать лет назад едва не задушил меня.

— Нет, это просто не может быть он! — говорю я на этот раз вслух. — Этого не может быть, потому что не может быть никогда! Он — серьезный, значительный человек, большой начальник… и — лопата, кирпичная крошка, заброшенный дом, руки на горле маленькой девочки? Бред, бред и еще раз бред! Я схожу с ума!

Мама заворочалась, обеспокоенная моим голосом.

Я замолчала, легла, укрылась одеялом до самого подбородка и, отбросив все попытки заснуть, стала думать о своей жизни, начиная с того дня, двадцать лет назад…

Тогда мама так ни о чем и не догадалась. Через некоторое время соседний дом сломали окончательно, и грузовики увезли мусор. Потом вырыли котлован и построили на том месте новый красивый дом с красной крышей. Я пошла в школу, страшные воспоминания являлись уже не так часто. Отец приходил все реже, потом вообще перестал ходить, потому что у мамы появился мужчина — лысый, солидный Михаил Иванович. Мне он не нравился, с некоторых пор я вообще боялась незнакомых мужчин. К нам с сестрой он относился подчеркнуто равнодушно, просто не замечал. Через некоторое время Михаил Иванович пропал — вернулся к жене, как ехидно объяснила мне Сашка, подслушавшая материн разговор с тетей Галей.