Улыбка бога

Морфологическая схема: ha–můη. Его знак:

…«Рога и оружие» толкуется и как – «Безрогое (животное)». К праформе ha–můη наибольшее приближение сохранило комонь – «боевой конь» (др. — рус.). Окончание смягчилось, вероятно, под влиянием слова «конь» (соответствующего монг. конь – «баран»). В чеш. komoň – «конь, лошадь».

От праформы ha–bůη также произошло название безрогого животного: kaballus – «лошадь» (лат.), kavallo – (ит.)3. И основа славянского – кобыла.

Изобразить убитого быка можно было не только зачеркнув знак рогов, но и опрокинув его, перевернув на 180°:

=

В м–Диалекте: ha–můn > ha–mul > ha–mal. (Ср., слав. комол – «безрог» и лат. camalus – «верблюд».)

Название безрогого–горбатого получает распространение в семитских языках. До финикийского алфавита доходит иероглиф, обозначавший, вероятно, двугорбого верблюда. Но буквальное удвоение заменится «удвоением» чертой: – gimel’ – «верблюд» (фин.). Добавление черты i (удлинившей одну из сторон «горба») изменяет качество звуков названия. В арабских диалектах это слово обозначает и другого «безрогого»: žimel’ – «лошадь» (мальт. — араб.). Хотя «верблюд» – žebel.

Монголы видели тавтологический знак – ‘emel’ и название знака стало наименованием предмета, сотворенного по образу иероглифа: emel’ – «седло» (монг.).

…Шумерская гармония гласных вносит поправку в предформу. В двусложном шумерском слове не может быть двух разных гласных: вокализм выравнивается, полагаю, по гласному первого слога. Так ha–můr (ha–bůr) в шумерском должно было превратиться в ha–mar (ha–bar).

Думаю, таким образом произошло amar – «телёнок, детёныш» (шум.).

Аккадцы («древние семиты») перенесли служебный слог в постпозицию: mar–ha > mara – «телёнок, детёныш» (др. — сем.).

Знак, вероятно, был таким же, что и у «малого рогатого», поэтому происходит контаминация «баран + детёныш = детёныш барана»: marka – «ягнёнок» (тюрк.), barra – 1) «ягнёнок», 2) «баран» (др. — иран.); borra – «овечка»; borro – «ягнёнок» (исп.).

 

[ Семантическое развитие «детёныш» > «дитя», «юнец», «ребёнок», возможно, подтверждается санскритским bāla – 1) «детёныш», 2) «юный, молодой», 3) «мальчик, подросток», 4) «ранний», «недозревший»… В других индоевропейских языках это слово не сохранилось. Прямое к нему отношение имеют тюркские bāla, māla – 1) «детёныш животного», 2) «птенец», 3) «дитя, ребёнок».)

Восстанавливаемая цепь семантического развития «телёнок» («баран») > «детёныш» > «юнец»… дает возможность привлечь в лексическое гнездо «не–бык» и слова, выступающие ныне только в последнем переносном значении – «юноша», «парень», «девушка».

Так, герм. iung, jang – «юный, молодой» – не самое раннее звено цепи. Славяне сохранили и первое (iunk, iun, iunec – «телёнок») и последнее («юн», «юноша»). И вовсе не кажется чужим кит. jang – «баран». В этой связи исп. moza – «девушка», mozo – «юноша» представляются яркой проекцией диалектного варианта общечеловеческого слова můz–ha > můz–a – «бычок», «телёнок», «тёлка». ]

…Выявляются новые этапные формы названия исходного знака:

bůn (můn) > bůl (můl) > bůr (můr) – «бык».

Обобщение: mol, mal – «скот» (тюрк., монг., кавк.).

Изменяется форма иероглифа, изменяется значение: – mul – 1) «скот», 2) «длинноухое животное» (ром.).

И находит объяснение плавный согласный в английском bull – «вол», «бык».

(Возможно, славянское vol – «кладеный бык», восходит к германскому устному bůl. В раннем средневековье древнегреч. буква «beta» произносится в среднегреч. «vita». Тогда в словах, пришедших в южнославянские письменным путём, латинские B прочлись как византийско–кириллические В.)

…Соперничество м–б порождает и удивительный компромисс «мб». Такое стечение родственных согласных системно встречается в начале слов в африканских языках банту. Одним из первых можно, наверное, считать mbuzi – «коза, козёл» (во многих языках этого семейства. А всего их – пятьсот).

Морфологически соответствует mozi, mori – «телёнок, тёлка» (банту), mozi – «телёнок, тёлка» (арм.).

 

1) Сравните. Казахские: muη – «1000», men – «я», muz – «лёд», murun – «нос», mò iz – «рог» и т.д. Турецкие: bin – «1000», ben – «я», buz – «лед», burun – «нос», buinuz – «рог» и т.д.

2) Явление ротацизма z/r и ламбдаизма s/l отмечается в разных языковых семьях. Этим необъясненным чередованиям подвержены романские и германские, тюркские и монгольский языки. Странно, что индоевропеисты ещё не обратили внимание на параллель būs (лат.), bous (греч.) и bull (англ.). И если было buz – «бык», то ему соответствовало – bur – «бык». Что подтверждает основа глагола bóro – «мычать» (норв.), bóriud – «мычать» (др. — ирл.), «baòruàt» – мычать (лтш.). Интерес в этой связи представляют и семантические соответствия в монг. и тунгузских (названия безрогого животного): mori – «конь, лощадь» (бур.), mor’ (монг.), morin (письм. — монг.), mori – «лошадь», morika – «жеребёнок», «лощадка» (нан.) и т.д. На Западе: mare – «кобыла» (англ.).

3) Закон NLR – переход носового согласного в плавный.

Корова

 

…Самых ранних названий коровы, откровенно содержащих в корне имя быка, осталось не так много. Зная морфологическую схему, являющуюся отражением сложного знака «рога + копьё», понимаемого как «бык + не», можно восстановить конструкцию итальянского термина mucca – «корова» (můη–ha) и его близкородственного варианта boucco – «корова» (кельт.). Праформа, скорее всего – bůη–ha. В самом конце линии развития последней стоит, мне кажется, vacca – «корова» (лат.). Итальянское слово не просто старее латинского, но, по–видимому, одно из самых древних слов человеческой речи: произошло ещё в прапраязыке. Когда проявил себя в произношении «итальянский рефлекс» (превращение стыка согласных в долгий слоговой)1? Но достаточно рано, если сказался на форме кельтского и латинского слов, а так же нем. — швейц. mugg – «корова» (mugga).

Неположенная древность итальянского слова смущает этимологов.

Латинский признан «прароманским» языком, а его формы, естественно, являются исходными для итальянского, французского и др., происходящих от вульгарной, т.е. народной латыни IV–V в.в.н.э. Посему, проще считать итальянское слово поздним заимствованием из нем. — швейцарского mugg, muchi – «корова», чем собственно итальянским2. Эта этимология, конечно, более правдоподобна, чем предложенная в другом «Этимологическом словаре»: mucca – «скрещение итальянского глагола muggire – «мычать» и латинского vacca – «корова»3.

…Как можно рисуночно передать отношения латинского и романских языков? Утвердившееся представление изобразимо в виде детского солнышка («латинский язык») с расходящимися во все стороны лучами («романские языки»). Мне думается – реальнее другой образ. Море, в которое впадают реки, речки и ручьи. Таким, вероятно, и был в итоге своей истории великий, могучий, имперский латинский язык. Выработавший терпимость ко всем диалектным нормам. Он, в частности, признавал всевозможные стечения согласных и не превращал их в долгие, как это делалось в итальянском и, смею думать, в древнеитальянском произношении.

Большинство форм с долгими согласными в латинский попали из «древнеитальянского». Целенаправленное исследование в указанном направлении способно будет, уверен, избавить необычный термин от кавычек.

Море, над которым взошло незакатное солнышко – это и есть золотая латынь.

…Название быка сохраняется в основе производных глаголов: mūgio – мычать (лат.), mûhen – «мычать» (ср. — в. — н.). В эту группу слависты включают и распространённый в южнославянских глагол mucati – «мычать». Но не присоединяют сюда же bukti – «мычать» (лит.), bugad – «мычание» (кимр.). И даже словенское bukati - «мычать», boukati – «мычать» (чеш.). Поразительно, что ни один этимолог не увидел родственности buk (byk) с основой глагола mukati. И тем более – būro – «мычать» (норв.), buriud (др. — ирл.), baüruó (лтш.), möröh (монг.)…

Фасмер подозревает, что литовское слово bukti – «мычать» родственно славянскому «бык». Он опирается на параллелизм корня ст.чеш. búkati, bуkati – «мычать» и byk – «бык».

Но при этом предполагает различные пути образования слова «бык» в разных славянских наречиях. Так, сербохорватское бäк – «бык» (Бернекер объясняет из бъкъ), Фасмер считает заимствованым из словен. buák – «бык», которое, в свою очередь, происходит, по его мнению, от латинского vacca – «корова» (Фасмер, I, 258).

В той же статье он оспаривает сходную его предложению версию происхождения славянского buk – «бык»: «Ошибочна в фонетическом отношении гипотеза Шахматова (Afsl Ph 33, 87 и cл.) о заимствовании из кельтского boukko – «корова» ». Однако, не только в «фонетическом отношении» спорна «эта гипотеза»: направленность семантического и морфологического развития (да и фонетического) прямо противоположна реальному: наименования коровы, телёнка, барана, козы, лошади могут происходить от названия быка, но никогда – наоборот. Это положение, мне кажется, по праву может претендовать на статус универсалии.

Название «речи быка» стало исходным, отправным для обозначения «языка» других животных: mūgio – 1) «мычать», 2) «гудеть», 3) «греметь»; mūgitus – 1) «мычание, 2) «шум, шелест, треск, гул, скрип»; mūgitor – 1) «ревущий», 2) «гудящий» (лат.); bukati – 1) «мычать», 2) «хрюкать» (словен.); boukati – 1) «мычать», 2) «реветь» (чеш.); bukkati – «лает»; bukkāras – «рёв льва» (др. — инд.); букать, бухать – 1) «глухо, протяжно кричать», 2) «жаловаться» (рус.). В болгарском бухам – «кричать» (о филине).

Мы вправе присоединить к этой группе и тунг. mura – 1) «мычать», 2) «реветь», 3) «рычать», и тюрк. moηra, maηra, möηra – 1) «мычать», 2) «реветь», 3) «блеять».

Если основы этих глаголов восходят к bůη/můη — «бык», то наименее развитым фонетически оказывается mūη – «печаль, тоска» (тюрко–кипч.). Звук ů – из всех гласных самый минорный. (Такое отношение к бычьему сонанту, полагаю, выработалось в эпоху солнцепоклонничества, когда быка стали приносить в жертву солнцу.)

Бычья тема в тюркских языках достаточно выпукло проявляется.

I – muηuz, moηus, muguz, mūs, muos, muinus = buinus, boinuz – 1) рогатое животное (др. — тюрк.), 2) рог, рога животного (уйг., тур., уз., гаг. и.д.). Одно из реликтовых слов, сохраняющих «индоевропейское» окончание мужского рода: můη–us – 1) бык, 2) рога.

В тюркских словарях отложились все возможные варианты консонантизма имени быка, выступающего в качестве корневой части в производных типа:

II – bulan, bolan – 1) олень, 2) лось.

III – buzla, bozla – 1) мычать, 2) реветь, 3) кричать и др.

 

…И, наконец, ещё об одном понимании знака «копья». Мы рассмотрели: bůη–ha > bůha – 1) «не бык», 2) «малый бык», 3) «малорогий», 4) «безрогий»…

Пятая семантическая позиция выражает толкование протомонгольского грамматиста: buh – «бык», buha – «олень» (монг.). Единственная пара антислов, сохранившихся в одном языке. Монгольский грамматист, наблюдая сложный знак, увидел предметное значение: 5) «многорогий».

Прототюрки заимствовали это слово дважды. Первый раз в период, когда в их языке действовала гармонизация гласных шумерского типа: buha > buhu – олень (общетюрк.).

В другой раз: buha > buka, buha, puha, bua, puga, bucca, byka – 1) «олень–самец», 2) «бык» (общетюрк.). (Хотя в тур. диалекте Севортян находит: buka, buha – «дикая корова»4.) Из тюркского – в иранские и кавказские языки.

В банту, вероятно, соответствует mbogo – «буйвол» («большой бык»).

В тунгусском: muha, moha – 1) «бык», 2) «самец», 3) «мужчина»

 

1) См. об этом фонетическом законе в книге «Язык письма». Стр. 188.

2) Ttistano Bolelli, Dizionario etimologico della lingua italiana. Milano, 1994, стр.295.

3) Giacomo Devoto. Dizionario etimologico. Firenze, 1968, стр.275.

4)Э.В.Севортян «Этимологический словарь тюркского языка», М.1978, т.2, стр.237

Язык племени Быка

 

Рассматривая слова из самых отдалённых друг от друга языков – видишь их, подчас, полное материальное и морфологическое, и фонетическое соответствие. Словно это лексемы из диалектов одного языка. Или, по крайней мере, одной языковой семьи. Уместно подразумевать причинностью таких неслучайных сходств – весьма давние контакты языков. Но впервые, собрав их в одно лексическое гнездо, мы вправе предположить и другое – восхождение их из общего источника – диалектов праязыка человечества. Тогда возраст этих образований, а значит и знаков первоиероглифического письма необыкновенно возрастает. Слово и письменный знак творились в условиях взаимозависимости в одни времена.

Каждое «национальное» языкознание переживает этап поисков отдалённых родственников в доистории. Используя приемы традиционной компаративистики, до сих пор предпринимаются упорные попытки доказать генетическое родство, например, тюркских языков с шумерским или языками американских индейцев – майа, инков, ацтеков…

И авторами таких гипотез выступают не только «местные тюркологи». Первым высказал предположение о родстве индейских наречий с тюркскими уругвайский лингвист Б.Феррарио, выступивший на XIX Международном конгрессе востоковедов в Риме в 1935 году.

Его дело продолжил шведский языковед С.Викандер работами, посвященными сравнению «алтайских языков» с языком майа (1967, 1970, 1972 г.г.).

О связях шумерского с алтайскими заговорили ещё раньше.

Немецкий исследователь Ф.Хоммель сначала был противником такого сближения, потом стал активно поддерживать гипотезу о генетическом родстве этих языков (1884, 1886 и далее).

В нынешнем столетии наиболее серьезную оценку работам, посвященным возможным родственным связям шумерского языка дал Б.Ландсбергер (1942 г.). При этом он не соглашался с критиками Хоммеля, которые отнесли к случайным совпадениям такие параллели как шум. dingir – «бог» и тюр. tengri – «небо», «бог».

Он склонен был считать, что шумерский язык значительную часть своей лексики почерпнул из языка–субстрата, на котором говорили древнейшие обитатели Двуречья (Тигра–Евфрата), создавшие местную культуру, важные элементы которой восприняли пришельцы – шумеры. Лансбергер полагал, что слово dingir шумеры заимствовали из языка покоренного этноса, в который могли входить и прототюрки.

Это решение (культурное, а не генетическое родство) представляется наиболее продуктивным. В таком родстве (более тесном или отдалённом) состоят все языки мира.

Они генетически родственны изначально, как ветви могучего древа, возросшего из малого семени – праязыка человечества. История языков состоит из нескольких уровней. Самый нижний – общечеловеческий праязык («племя Быка» – малое человечество, несколько сот или тысяч особей). Далее – Диалекты праязыка (м–Диалект и б–Диалект). Потом – диалекты Диалектов (деление в геометрической прогрессии). Разрастался род человеческий, дробился на отдельные рои, которые мигрировали, осваивая планету. В тысячелетиях самоизоляции и ограниченного общения формировались языки этносов. Новые этапы миграции приводили к столкновениям, скрещиваниям и в итоге – к языковым союзам, где нарабатывались общие лексические и грамматические богатства. Языковая семья (типа – «славянская», «германская», «тюркская» и др.) стадиально более раннее явление, нежели языковой союз – «индоевропейский», «алтайский», «семито–хамитский» и др.

Идеалистические попытки реконструкции «праалтайского» (откуда – тюркские, монгольский, корейский, японский) или «индоевропейского праязыка» (из которого, якобы, выросли более мелкие семьи – славянская, германская, романская, индо–иранская и т.д.), на мой взгляд, сродни трудам одного знакомого геолога, потратившего жизнь на поиски месторождения самородной бронзы.

Обобщение современных объемов накопленного материала позволяет рассматривать историю языков планеты объёмно, во всех ракурсах. Мы увидим, что грамматическое чередование префиксов o–i («единственное число – множественное число») в африканских языках семейства банту (например, o–tondo – «корзина», i–tondo – «корзины») вполне соответствует чередованию постфиксов o–i («единственное число – множественное число») в итальянском (uom–o – «мужчина», uom–i – «мужчины») и чередованию внутренних флексий u–i («ед.ч. – мн.ч.») в английском (foot – «нога», feet – «ноги»). Я.Гримм в «Немецкой грамматике» (1822 г.) посчитал, что внутренняя флексия в германских образовалась под влиянием внешней (fot–i > fit). Таким образом, грамматическое (сознательное) чередование было объяснено как фонетическое (бессознательное) изменение звуков слова. Это толкование со временем возведено в ранг аксиомы: других версий в германистике просто не появилось.

Языки банту допускают и внутреннюю флексию: muuto – «река», miuto – «реки» (мабиха). Если в слове уже есть i, то, тем не менее, во мн. числе происходит та же реакция: muti – «дерево», miti – «деревья» (ньямвези).

Я.Гримм всего этого мог не знать: языки банту в его время ещё не изучались. Но лингвистам ХХ века африканские материалы уже были доступны и явные грамматические соответствия должны были стимулировать сопоставительное изучение афро–евро–азийских языков. Результатом может стать реконструкция некоторых фонетических и морфологических состояний общечеловеческого праязыка: ů – 1) муж.род, 2) ед.ч.; i – 1) жен.род, 2) мн.ч. Заднеязычная фонема механически развивалась в u, o, a. Переднеязычная в e, ia(ä).

В древнеиндийском постфиксы -a (м.р.), — i (ж.р.). Например, pudr–a – «сын», pudr–i – «дочь».

Опираясь на примеры отражения восстанавливаемой системы в европейских и африканских языках, мы можем предположить, что предформа санскритского показателя муж. рода была – ů.

Совпадение позднего производного – а (м.р.) с более древним – а (ж.р.) приводит в семитских языках к иному грамматическому результату оппозиции: bahra – «корова», bahri – «бык» (араб.). Неизвестный суффикс, противостоящий «известному», получает противоположное значение. (Но и это очевидное будет восприниматься не сходу. Людям науки свойственно отстаивать привычные стереотипы и это упорство часто усилено личными амбициями учёных, приверженных устоям.)

…Столь же интересным и продуктивным может быть сопоставление фонетических моментов. Например, в банту представлена сложная фонема mb (в языке чева – mbuzi – «коза, козёл», mbogo – «большой бык, буйвол»; в лунда mpembi – «козёл, коза», хотя pembe – «рог» и т.д.).

В большинстве языков банту искусственное происхождение начального сложного очевидно. Примеры из суахили: mchina – «китаец», mdochi – «немец», mkomunisti – «коммунист». В том же ряду – mbulgaria – «болгарин», mburma – «бирманец» и т.п.

На этом фоне mbuzi – «коза» (суах.) может восходить к buzi, а mbogo – «буйвол» к bogo.

В восточно–африканских языках банту сильно проявляет себя произносительная традиция м–Диалекта. Даже в кратком суахили–русском словаре (10 тыс. слов)1 лексемы, начинающиеся с «м-», размещены на сорока страницах, а для стартующих с «б-» хватило и пяти.

…Африканские языки представляют из себя богатый архив евразийских предформ.

Прототюркское bůl–n – 1) «телёнок» > «детёныш» > «юнец», 2) «олень», «лось». От bůl — «бык».

Представлено в тюркских: bulan – «лось» (каз.), bolan – «олень» (тат., ног., гагауз.). Но первично–переносная семантика закрепилась в закрытосложном ūlan – «юноша», «подросток» (каз., тат.), ohlan – т.ж. (тур., азер., узб., уйг. и др.). Когда редуцировался начальный смычной? Помочь с ответом может и словарь банту.

Соответствует: mvulana – «юноша» (суах.).

Предформа этого слова могла быть ulan: «приставка» m-, употребляясь перед гласным, вызывает губную прослойку: mwitalia – «итальянец», mwasia – «азиат» и т.п.

[ В тюркских языках ещё живы «африканские воспоминания» – соперничество б/м.

Большой русский писатель в самый разгар перестройки приехал в братскую республику. Побывал на предприятиях, в аулах, кишлаках, с народом пообщался. Перед отъездом удостоился «аудиенции с чаем» у министра культуры.

После третьей рюмки гость поделился впечатлениями. Особенно его порадовало, что русским языком владеют в республике все от мала до велика. Но есть особенности. Почему–то многие любят парные слова. Вот он выписал самые, на его взгляд, интересные. Достал записную книжку: «чёрт–морт», «баран–маран», «оппозиция–мопозиция», «Ельцин–мельцин». Почему так?

Министр с сожалением пояснил:

— Культур–мультур не хватает.

…Во всех тюркоязычных странах от Якутии до Турции любопытствующего писателя ожидал бы такой чай–май, шашлык–машлык и прочий шурум–бурум. ]

…Формальную близость терминов из языков соседствующих можно объяснить недавним взаимообменом. Тюркские buza, moza, bura, puro – «телёнок, тёлка», несомненно, родственны греческому mozga – «тёлка, телёнок», и армянск. mozi – «тёлка, телёнок».

Но недавними контактами нельзя объяснить сходство евразийских форм с южноафриканскими mozi, mori – «телёнок, тёлка», mbuzi – «коза, козёл», mbogo – «бык, буйвол».

Здесь семантическое различие имеет не приобретённый, но, скорее, изначальный характер: оно, возможно, возникло в результате разных толкований письменного знака.

Одно такое допущение относит эти сопоставления к категории сверхдальних во времени, а не только в пространстве.