Газета Завтра 194 (33 1997)

Судить вас будут, лицемеры,

И чтобы вам, мужчины, вам

Урок дать доблести и веры,

Я безоружная стою,

Чтоб вас подвигнуть на защиту

Перед врагом. О вас пою

Свою предсмертную молитву.

Эти стихи поступок. Как замечательный поступок выход самой книги Нины Карташевой “Имперские розы”. Поступок не только автора, но также поступок издателя Владимира Ивановича Милосердова, преодолевшего все преграды на пути к читателю поступок Владимира Николаевича Крупина и, конечно, того, кто сейчас с горних вершин глядит на нас, молясь о России, о ее народе высокопреосвященнейшего Иоанна, митрополита Санкт-Петербуржского и Ладожского. Глубоко закономерно, что выход сборника его духовной дочери совпал с годовщиной преставления митрополита. Вспомним светлый образ этого истинного наставника. В нем мягкость, добротолюбие, смирение и поразительное бесстрашие, неколебимость в обличении и борьбе против врагов православия и России. “Похоже, что пришло время покаяния и прозрения”, поучал нас Владыка Иоанн: “Похоже, Россия допивает последние капли из чаши гнева Божия. Теперь, обладая огромным трагическим опытом десятилетий сатанинского пленения, нам особенно важно заново осмыслить пройденный путь, научиться отличать добро от зла, истину от лжи, настоящую духовность от лукавой подделки… Лишь восстановив благодатную преемственность русского религиозно-нацио-нального самосознания, мы можем рассчитывать на успешное выздоровление. Иного пути нет”.

Русская литература, вышедшая из церковных летописей, героических повестей, былин и сказок, требует от настоящего автора, тем более от поэта, беспрекословного послушания Правде и Чести. Это тернистый и узкий путь, по которому идет и Нина Карташева. А ведь она, урожденная княжна Оболенская, могла бы кружиться на балах Дворянского собрания, быть украшением свиты рвущихся к трону Гогенцоллернов, а не бросать им в лицо:

Как много спеси, только чести мало.

Дворянство надо снова заслужить.

Или еще лучше изящно эксплуатировать свой поэтический талант, воспевая только “скрипок ликующих многоголосье” в “Кончерто гроссо номер восемь” рыцаря чистой музыки Корелли”, описывая, как “опускает занавес закат” или “прозолотилось утро сквозь печали”. Как было бы талантливо, по-женски салонно… Тут же нашлись бы благосклонные меценаты, и возникла бы обожающая редкий цветок поэтической души критика, говорящая стихами своего же предмета обожания:

И я пишу небесные портреты,

И я прошу чудесные цвета

Запечатлеть нетленные приметы

Души одной, чье имя Красота…

Но цветок оказался имперским, и вот полное замалчивание со стороны открытых врагов, а мнимые друзья предают: кто раньше, кто позже. И горько признается Карташева:

Мне подлый смех

nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps; собратьев по перу

Как первая от Господа награда.

Я не умру от выпитого яда,

И от продажной пули не умру.

И от бумажной тоже. Лгать не надо.

Перед нами не тепличное растение. Перед нами самобытный поэт, дочь России, которая сознает всю переломность нынешнего момента для умственной, государственной, нравственной жизни Отечества и готова жизнь положить “за други своя”, как совершила то в фашистском концлагере Равенсбрюк знаменитая Мать Мария Е.КузнецоваКараваева (Пиленко), потрясшая в свое время Александра Блока (“Когда Вы стоите на моем пути…”). Именно этой русской, имперской девушке написал поэт: “Только влюбленный имеет право на звание человека”.

Да, только претерпев лишения и горе, совершив личное и добровольное крестоношение на собственную Голгофу, прикоснувшись к тайнам Божественного мироздания, утверждается поэт в самой главной истине: “любите друг друга”. В своем слове о Матери Марии митрополит Сурожский Антоний писал: “Она сумела, следуя стопам своего Господа и Учителя, любить “напрасно”, “безрезультатно”: любить людей пропащих, безнадежных, тех, из кого “все равно ничего не выйдет”, кого “и могила не исправит”, потому что они были ей “свои”, русские, обездоленные, погибающие”. Именно таким людям все преодолевающим, любящим повелевает Господь быть Его вестниками:

Не бойся,

nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps; только веруй. Бог с тобой.

И Страшный Суд

nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps; предотвратят молитвы.

Стоят святые русские стеной

В России на полях последней Битвы.

Не бойся, только веруй. Так сказал

Господь ученику. Не убоимся.

У Бога мертвых нет.

nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps; Царь-мученик восстал.

Не усомнимся и не устыдимся.

Царство великая тайна, рождаемая в наших сердцах, приготовляющая нас к Жизни Вечной: как Вера, Надежда и Любовь. Все соединено в поэзии Нины Карташевой:

Держитесь, братья!

nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps; Это лишь начало.

А смерти нет. Не бойтесь умереть.

Торжественная солнечная медь

Седьмой трубы Архангела звучала.

Держитесь, братья,

nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps;nbps; это лишь начало!

В.МЕДУНИНА

НАПЕРСНИК РАЗВРАТА

Ю. Федосеев

НЕСКОЛЬКО ЛЕТ НАЗАД по страницам газет, по экранам телевизоров, по залам заседаний всевозможных партий и движений свободно разгуливала фраза “Патриотизм последнее прибежище негодяев”. А главными негодяями России оказывались, конечно, русские. Это они все, без исключения, были алкоголиками, недоумками, бандитами, палачами, ворюгами и проститутками. На утверждение данного тезиса работали лучшие творческие силы страны, вознаграждая себя за вынужденное многолетнее молчание или говорение намеками под пятой “тоталитарного государства”. Все таимое до поры и обрезанное было предано открытости и гласности.

50-тысячный тираж романа Эфраима Севелы (по согласному мнению творческой общины, признанного мастера русской прозы и литературы вообще), опубликованный в 1992 году издательством “Жизнь”, из-за своих выдающихся качеств распространялся Книжной экспедицией вплоть до нынешних времен. Как могли читатели пройти мимо таких откровений: “Она вызывала… безоглядное желание овладеть ею. Мять и терзать при этом. Хлестать по щекам наотмашь… чтоб из короткого, тонкого, с трепещущими ноздрями носика фонтаном била кровь… Хочется зарычать, вцепиться зубами в ее мягкий загривок и потащить, урча, в постель, и чтобы распущенные русые волосы ее подметали пол, пока ты волочишь ее слабеющее тело до ложа любви…”?

Что вы, сам Эфраим Севела далек от подобных мыслей, как можно! Он воздвиг алтарь чистой любви Дорофея и Клавдии, кучера и подавальщицы. А это мысли его основных персонажей, Зуева, Астахова и Лунина. Каких еще откровений вы хотели от партийно-советских функционеров, бывших офицеров-фронтовиков, плоть от плоти и кровь от крови ужасного русского шовинизма? Кто-то из них соблазнял и насиловал балерину Зейнаб, жену “туземного министра культуры”, кто-то оккупировал свободолюбивую Прибалтику, кто-то уничтожал мирных бандеровцев на Западной Украине. Их же налеты, засады, проломленные черепа и перерезанные глотки советских солдат упоминаются в тексте с таким же равнодушием, как если бы речь шла о сенокосе, картошке и стрижке овец. Правда, автор и не восторгается бандеровцами, зато литовские “лесные братья” в его интерпретации вовсе не фашистские пособники, а гордые повстанцы, умелые и упрямые воины, которых легче убить, чем поставить на колени. Правда, стоит тому же литовцу встать на сторону новой власти, как он окажется тупым и неотесанным мужланом, жену которого отдадут на потеху русским оккупантам, а самого для смеха назначат руководить искусством. То же и немцы. Они ведь “тоже люди”, и по отношению к ним русские вели себя нехорошо: взрывали санитарные поезда, убивали пленных, выколачивали нужные показания одним словом, варвары и негодяи. Так что немец на советской стороне, даже будучи аристократом по происхождению, неминуемо становится предателем, негодяем, подонком и убийцей, ничем не отличаясь от русского, с которым рад “упиться до чертиков”. Вообще, “все наше социалистическое общество грязный свинарник, а новый человек ничтожество и слизняк”, угроза для западного мира и цивилизации в целом.

Исход же Второй мировой войны, по Севеле, решили вовсе не героизм и воинское умение советских солдат на фронте, не самоотверженный труд наших людей в тылу, а поставки техники и продовольствия из Америки. “Портками” и “яичным порошком”, “студебеккерами” и “свиной тушенкой”, оказывается, купили американцы победу в войне. Ко всему заграничному автор вообще относится с удивительной теплотой. Особенно удались ему образы западных проституток: уж те и пунктуальны, и чисты, и сердечны, и благодарны… А русские все, как есть, рабы с куриными мозгами и подлой нравственностью, всегда готовые продать душу свою ради выживания. Негр у него вступается за проститутку, с которой провел несколько приятных часов, а вот русский из-за карьерных соображений бросает невесту на произвол судьбы, отдает ее “в потные липкие руки дружинников”. Севела заглядывает в русскую душу глазами своих номенклатурных персонажей и приходит к аксиоматическому выводу: “Пусто там… и водкой разит”. Не было ни у кого из русских ни родителей, ни детства, ни юношеских идеалов ничего. Но самые мерзкие характеристики достаются в романе русским женщинам. Они жадны и глупы, вульгарны и продажны. За деньги можно затащить к себе в постель хоть приму-балерину, хоть доктора медицинских наук, хоть студентку театрального института. Об этом у Севелы рассказывает кипчак-казах, который вспоминает ну, совсем недавние времена татаро-монгольского владычества, когда наши жены, сестры и дочери якобы радостно ложились под нукеров, а те “накачали им азиатской крови во все щели”. А потом то же проделали с русскими женщинами кавказские джигиты. Но это проблемы тела и души. А как же не коснуться русской духовности. О Церкви вопрос не идет, зато литературы русской ее великий мастер Эфраим Севела не стесняется: Лев Толстой тягомотен и многословен Достоевский блаженный идиот Шолохов алкоголик и плагиатор весь соцреализм вообще плод партийной инструкции, а “восстанавливать подлинную живую картину нашей эпохи будут по анекдотам”.

Совсем иначе относится автор к евреям. В отношении женщин здесь соблюдается фигура умолчания. Зато мужчины-евреи все равны как на подбор: чудотворцы и классные специалисты, вызывающие зависть у русских недоумков редких талантов люди, способные за год в совершенстве овладеть немецким языком и получить высшее образование, толковые и работящие, делающие дело и за себя, и за угнетающих их бесталанных русских начальников, гиганты секса (“с одной до обеда, с другой после”). Они так хороши, а Советская Россия так плоха, что конфликты возникают сами собой. Одного еврея у Севелы выживают с работы, другой бежит за границу, третий кончает жизнь самоубийством. Вечная скорбь, бредущая в неизвестность тщедушная фигурка, грусть, робость, мольба…

Но страницей раньше автор с гордостью вспоминал, что именно евреи устанавливали Советскую власть, что первый руководитель советского государства был внуком еврея, что евреи, получается, победили в гражданской войне… Кого? Последние пятьдесят лет, если верить Севеле, нет у евреев другого врага, кроме русских. Почему? Такого отношения к титульной нации не позволял себе ни один еврейский писатель ни в Старом, ни в Новом Свете. Конечно, в нынешнем Уголовном Кодексе РФ существует статья 282, которая гласит, что “действия, направленные на… унижение национального достоинства, а равно пропаганда исключительности, превосходства либо неполноценности граждан по признакам их… национальной принадлежности, если эти действия совершены публично или с использованием средств массовой информации, наказывается…” Но, понятно, законы РФ писаны для русских, а вовсе не для мастера художественного слова, который свои сокровенные мысли (и желания) может вложить в героя с любой придуманной биографией и любым условным происхождением. Посему, если будут применять положения этой статьи, то уж скорее ко мне, грешному, чем к писателю Севеле. Зато кое-что из Библии будет, наверное, к месту вспомнить: “Неужели думаешь ты, человек, что избежишь суда Божия, осуждая делающих такие дела и (сам) делая то же? Или пренебрегаешь богатство благости, кротости и долготерпения Божия, не разумея, что благость Божия ведет тебя к покаянию? Но по упорству твоему и нераскаянному сердцу ты сам себе собираешь гнев на день гнева и откровения праведного суда от Бога, который воздаст каждому по делам его” (Рим., 2, 36). И еще из Лермонтова: “Но есть, есть Божий суд…”

Ю.ФЕДОСЕЕВ

РЕНАТА, ИДИТЕ В МОНАСТЫРЬ!

В. Горич

Для журналиста всегда есть соблазн наиболее броскую, если не скандальную, статью сделать “гвоздем” газетной полосы, снабдив ее вызывающим заголовком. И это вполне правомерно, когда речь идет, скажем, о культуре, науке и т.д., и т.п. Но когда дело касается тем христианских, то нелишне вспомнить, что борьба с соблазном для православного — главное на его пути к цели христианской жизни: “стяжанию Духа Святого”, как учит (именно учит, а не “учил”, ибо восхваляя Господа во святых Его, мы всегда помним, что Господь — “не есть Бог мертвых, но Бог живых” — Мф. 22-33) великий святой Серафим Саровский.

Не уверен, что “исследователь религиозного сознания” Рената Гальцева, будучи православной, могла сама озаглавить свой опус “УЧИТЕЛИ УНЫНИЯ” (“НГ-Религии” от 29.05.97) и обвинить таким образом авторов богословской антологии “Современное обновленчество — протестантизм “восточного обряда” в проповеди смертного греха. Есть точка зрения (и не безосновательная), что во многих церковных нестроениях последнего времени — немалая “заслуга” пришедших ко Христу православствующих интеллигентов, не желающих осознать, что славить Господа можно только на пути “смирения, целомудрия и послушания”, а также — “терпения, великодушия и кротости” (из молитв Иоанна Златоуста к вечернему правилу).

Чем иным, как не “грехом любоначалия, змеи сокрытой сей” (Пушкин), можно объяснить постоянные нападки на православное священство, деление его на правых и левых, что вот уже столько лет звучат в их среде?

Жажда видеть расколы в разногласиях, которые всегда были, есть и будут — следствие завышенных представлений о своей собственной значительности.

Когда читаешь Гальцеву, не перестаешь удивляться, как может православный христианин не знать, что в Церкви есть два начала: икуменическое (более снисходительное) и аккривистическое (более суровое). А стало быть, и священники: одни в силу особенностей своего характера по преимуществу более мягкие, другие — более строгие. И внес эти начала в Церковь ее Глава, который мог и миловать казалось бы безнадежных блудниц и мытарей, и изгонять бичом торгующих из Храма. Не видеть, что икуменизм (не спутать со столь сладким для Гальцевой словечком “экуменизм”) был по преимуществу присущ Церкви 80-х-начала 90-х годов, когда, покончив по милости Господней с диктатурой атеизма, Россия вновь обратилась ко Христу, как и не замечать, что сейчас необходимо начало по преимуществу более строгое — и делать отсюда вывод, что наши “церковники-клерикалы” заменили культ Христа культом Церкви — по меньшей мере легкомысленно.

“Легкомыслие — милый грех” писала Марина Цветаева. Милый-то он, конечно, милый. И безусловно, красит женщину. Но не к лицу, думается, “исследовательницам религиозного сознания”: за ним тянется пыльный шлейф вольных и невольных нелепиц. И в нашем случае их так много, что вряд ли мне удастся разобрать их все в газетной статье.

Скажу лишь о самой главной нелепице. Заявив, будто “ультраконсерваторы” жалуются, что “модернисты обращают в свою веру, а не в веру в Церковь”, автор “Учителей уныния” на этом основании делает вывод, что “самое ощутительное кумиротворение касается самой Церкви”. Дальше, явно с целью ухода от констатации безусловного факта, что Церковь есть мистическое тело Христово, и вера в Церковь, о которой недвусмысленно говорится в девятом члене Символа Веры, является обязательной для православного, идет маловразумительная схоластическая невнятица о “столпе и утверждении истины”, за которой следует пассаж, повергающий уже в крайнее недоумение.

“А что есть истина?”- вслед за Пилатом вопрошает Гальцева и продолжает: “На этот вопрос Христос дал иной ответ, чем внушают нам в богословской антологии. Он пришел на землю с благовестием о Царствии Небесном, ради достижения его основал Церковь “честною своею кровью”. Когда, идя по берегу Галилейского озера, Он призвал Петра и Андрея, то, пойдя за Ним, братья обрели всю полноту Истины”.

Как все-таки интересно получается! Стоит задать “пилатовский вопрос” и попытаться дать на него более-менее вразумительный ответ, как тотчас же, словно под микроскопом, проявляется истинная, а не прокламируемая, вероисповедническая принадлежность вопрошающего.

Так вот, каждому православному, уважаемая Рената Александровна, известно, что никакой полноты Истины, пока с ними был в земной жизни Христос, ученики Господни не получили. Ибо не могли вместить, что с ними Тот, кто “есть путь, Истина и Жизнь”. Они заснули на Фаворе в день Преображения, приставали к Господу с благоглупостями, прося посадить их одесную Себя, не трезвилиcь даже во время “моления о Чаше”, наконец, отрекались от него. А когда Петру открылось, что с ним “Христос, Сын Бога Живого”, то Господь сказал: “ты Петр, и на камне сем создам Церковь свою” (Мф. 16-17-18), но не сказал: “создал уже”. Община будущих первоапостолов тогда если и напоминала церковь, то не более, чем сектантски-иудейскую экклезию. Недаром до сих пор многие “исследователи религиозного сознания” склонны уподобить ее секте ессеев или эбионитов. И обрели полноту Истины ученики Иисусовы только когда Господь послал им Утешителя (Духа Святого). Этот день, Троица, и никакой другой, считается у православных началом Церкви. Даже как-то неудобно разъяснять такую аксиоматику “исследователям религиозного сознания”.

Да, мы можем со светлой печалью сожалеть, что не с нами пожил земной жизнью Господь. Но, позабыв, что сказано: “блаженны не видевшие и уверовавшие” (Мф. 20-29),- мигом уподобимся ученикам Христовым до их апостольского призвания (что и происходит со многими сектантами). В предостережение нам, думается, и составлена ответственными за судьбы своей паствы священниками и благоразумными мирянами столь гневно критикуемая “свободной христианкой” Гальцевой антология: для того, чтобы уяснили, наконец, азбучные истины Православия, а не веселились (якобы духовно) раньше времени. Прыгнуть в Царство Свободы из царства необходимости по милости Господней — мало. Право на свободу надо доказывать постоянным трезвлением, которое только духовно слепым может показаться унынием. А это в первую очередь предполагает отказ от дерзкого суесловия.

В статье немало и других несусвятиц. Например, оправдание попытки модернистов “найти новозаветную лазейку” (Р.Г.) для упразднения ада, призванную усыпить совесть христианина. Конечно: “если Бога нет, то все позволено” (Достоевский). Но если Бог есть, а вот ада — нет, то и вообще — лафа! Гуляй, ребятушки, гитару под мышку — и веселись “духовно”.

Поневоле задумаешься: а может, и в самом деле есть правда в том, что иным нашим пишущим на религиозные темы дамам лавры англиканцев, учредивших для своих активисток епископские кафедры, покоя не дают?

Заканчивает же Гальцева свою статью советом священника о.Антония (по-видимому после ее докучливых вопросов о том, как же быть ей, бедненькой, ежели в Церкви такой “раскол” на правых и левых).

— Идите к старцам в Данилов монастырь, — настоятельно, трижды советует батюшка. Но нет ответа. Конец, как говорится, повешен: мол, думайте, читатели, сами, гадайте сами — идти мне или не идти.

Идите, Рената Александровна, идите в монастырь. И не бойтесь, что, как говаривал Михаил Афанасьевич Булгаков, “вас там разъяснят”.

Прошу помолиться и за меня, грешного, что не удержался и влип в полемику, хотя давно уже исповедую, что ни в каком споре истина не рождается, а просто присутствует в мирной и задушевной беседе.

Р. ГОРИЧ

"ЗА ВОЛГОЙ ХОДИТ ГРОМ…"

Виктор Кочетков

* * *

Полночь с туманом волынится.

Тихо. Пустынно. Темно.

Номер районной гостиницы.

С видом на Волгу окно.

Здравствуй же, реченька милая,

близкая, как никогда,

Над безымянной могилою

тускло мерцает звезда.

Как, терпеливая, плещется

возле бетонных плотин.

Прошлое всюду мерещится,

как утверждает Плотин.

Все, что изведано, нажито

в радости или в беде,

пеной случайною кажется

на неспокойной воде.

Я с честолюбием, матушка,

ныне в разладе живу.

Кто я? Подобие камушка,

кинутого в синеву?

Вроде случайного камушка

на переправе речной,

ты его, строгая матушка,