Помоги проекту - поделись книгой:
— На кого охота-то?
— А х…й его знает, — очень честным голосом ответил Витя, карабкаясь на столб.
Лузгин в упор посмотрел на Юру. Тот сделал неопределенное движение носом.
— Слушай, ты откуда пешком-то? — спросил он.
— С повертки. Филино обогнул — водила посоветовал, который меня вез.
— Слышь, Витя? Ему водила посоветовавши Филино обойти.
— Какой еще водила?
— Который Андрюху до повертки везши. Вот гондоны ведь городские!
— Сучье, — поддержал Витя, заново пристегиваясь страховкой к столбу. — Андрюха, они тебе про собак бешеных не говоривши?
— Рассказывали. Мент на вокзале. Но этот, который вез меня…
— Вот гондоны рваные, етить твою!
— …он сказал, что дело не в собаках.
— Ага! — обрадовался Юра. — Слушай, люди у них кусаются! Да?!
Лузгин выставил перед собой ладони — мол, за что купил, за то и продаю.
— А вообще, — заметил Витя со столба, — если в нашем городе долго прожить, и кусаться начнешь, и лаять.
— Хорошо, — сказал Лузгин. — А кто тогда кусается?
— Зверь, — ответили ему. — Зверь ходит.
— Э-э… Какой?
— Я же говорю — х…й его знает. Следы вроде как у росомахи — видел у росомахи следы?
— Не-а.
— Вот как у нее, но здоровенные. Он такой зверь. Медведь не медведь, волк не волк. Надо его, конечно, того. Лазает, гад, следит повсюду, собак ест, баб перепугал насмерть. Вчера Козлову собаку утащивши — помнишь Козла-то?
— Ну.
— А помер Козел. Собака бегала-бегала, вчера гляжу — пропавши. Точно зверь ее заевши, сука. Некому больше.
— Это не черная с рыжим, уши торчком, хвост кверху? — спросил Лузгин. — Небольшая. Облезлая, будто с лишая? Я под Филином ее встретил.
— Не, у Козла белая. А то вон его кобелина, — Витя со столба махнул рукой в сторону брата.
— Удрал, — вздохнул Юра. — Под Филином, говоришь? М-да. Е…ться, наверное, побегши. Ничего, пое…тся — вернется.
— Думаете, этот зверь пастухов загрыз? — свернул ближе к теме Лузгин.
— Каких пастухов? — дружно изумились близнецы.
— Ну, вроде бы погибли двое… — начал Лузгин неуверенно.
— Слушай, это у Горелого Бора? — перебил Юра. — Ага? Нет, братка, ты понял?! Ё-моё! Совсем они там в городе ох…евши. Да кто же их загрыз? Они сами кого хошь загрызут. Ножами один другого зарезавши. Бабу вроде не поделивши. Тьфу!
— Хорошо, а женщина мертвая в районе Филино?
— Слушай, да она же не местная! — воскликнул Юра так радостно, будто это все объясняло и сводило к минимуму ущерб.
— И… И что?
— Да ее из города вывезли и нарочно бросили!
— Не далеко везти-то?
— Слушай, мужик, да кто ж их поймет, городских?
— Ты представь, Андрюха, — сказал Витя, запуская отвертку в коммутатор. — Чего под Филином в лесу может делать голая баба с маникюром и этим… па… падикюром? Молодая.
— Молодая, — повторил Юра, поднимая кверху палец. Опять же, будто молодость погибшей многое проясняла.
— А то, что погрызли ее — ну, мало ли кто погрыз.
Лузгин громко рыгнул. Пахнуло сивухой.
— Извините, — сказал он. — Давайте подытожим. Значит, лазает зверь, дерет собак, оставляет следы, больше ничего. Но люди-то пропадают? Рыбаки, я слышал, исчезли. И потом, вроде бы прошлым летом приезжали сюда двое москвичей — и тоже пропали. Их милиция искала.
— А-а, слушай, это которые зверя как раз ловивши! — вспомнил Юра. — Биологи, зоологи, хрен их поймет.
— Сами его и накликали сюда, — добавил Витя со столба.
— Он еще в прошлом году тут был?! — вконец ошалело спросил Лузгин.
— Не-а, в том году зверь к городу ближе ходил. Москвичи у нас покрутились чуток, поспрашивали и дальше умотали. Серега Муромский их тогда за Горелый Бор отвезши — и с концами. Ментовка потом искала, да без толку. А странные были оба. Пришибленные не пришибленные, а вот с прибабахом. Медленные. Я еще подумал — как они зверей-то ловят, если медленные такие.
— Ладно, — сказал Лузгин, поднимаясь на ноги. — Пойду дом открывать. Вечером увидимся.
— Ты, Андрюха, погляди там у себя внимательно. Изба-то на отшибе, вот и погляди — вдруг следы.
— Я смотрел — нету, — сказал Юра.
— А пускай он поглядит, глаза-то молодые.
— Только уже залитые малость, — заметил Лузгин и снова рыгнул.
Село и вправду умирало. Проходя главной улицей, Лузгин повсюду встречал отчетливые знаки близкого конца. Конечно, Зашишевье еще держалось, ерепенилось, даже новый и довольно прибыльный бизнес освоило — заготовку древесины, но ему фатально не хватало молодых. Они покидали этот лесной угол еще в советское время, а когда настала эпоха больших возможностей, сорвались отсюда все разом. У них просто не было стимула оставаться.
Чтобы жить, село должно обладать стратегически верным положением на карте. Зашишевье этим похвастаться не могло. Окажись оно хоть километров на десять ближе к городу, здесь сейчас была бы дачная зона, неплотно, но обстоятельно заселенная бегущими из шумного и грязного Подмосковья столичными жителями. А это уже приработок для аборигенов, рентабельный автобус и магазин хотя бы летом. Какое-никакое, а шевеление. Увы. Быть может, придет время, и Зашишевье поднимется. Но скорее всего этого не случится.
Потому что незачем.
На Крестах — единственном в селе перекрестке, украшенном кирпичным ящиком автобусной остановки и «рельсой» пожарного колокола, Лузгин встретил Ерёму-рыбака. В прошлом знатный браконьер, а теперь просто мирный дедушка-алкоголик безуспешно пытался завести мотоцикл с коляской, весь такой же перекошенный, как Ерёмина физиономия. По меркам прогрессивного человечества рыбак был просто в жопу пьян, по своим личным — вполне ничего.
— О, Андрюха! — обрадовался Ерёма. — Приехавши!
Лузгин угостил его сигаретой.
— Привет вам, — сказал он. — От деда на «Запорожце».
— От какого деда? — удивился Ерёма.
— Дед меня подвозил на желтом «запоре». Просил вам передать, что зимой приедет на мормышку удить.
Ерёма только головой помотал да рукой махнул.
— Да и ну его, — сказал он. — Слушай, что я у тебя спросить хотел… Во! А правда, Киркоров — пидор?
— Дядя Ермолай, я же светской хроникой не занимаюсь, — извиняющимся тоном ответил Лузгин. — В основном про социалку пишу — ну, типа, как народу херово живется.
— Правильные слова, Андрюха! — воодушевился Ерё-ма. — Народу сейчас живется… — он снова помотал головой и махнул рукой.
— Далеко собрались-то? — участливо спросил Лузгин.
— А-а… — Ерёма изобразил ту же комбинацию жестов и широко улыбнулся. Глаза у него были пронзительно-голубые, приделай на молодое непропитое лицо — и хоть сейчас в Голливуд.
— Ну, счастливого пути, — сказал Лузгин.
— И тебе, Андрюха, того же!
Из коляски мотоцикла торчала двустволка.
Дом Лузгина стоял у околицы, и в этом году его от ближайшей жилой избы отделяло уже не две заколоченных, а четыре.
— Как же ты там будешь, милок? — спросила Лузгина повстречавшаяся на пути знакомая старушка. — На самом краю, да еще один… Может, ко мне, а? У меня полдома свободно, живи — не хочу.
— Ничего, справлюсь, — улыбнулся Лузгин.
На участке никаких следов не обнаружилось, разве что за баней — там неоднократно выпивали и закусывали, но деликатно, без вандализма. Не у чужих же.
Лузгин открыл дом, распахнул ставни и окна, затопил печь, вытащил на лужайку пару матрасов, половики и начал выметать накопившуюся за два года пылищу, радуясь, что избушка у бабушки небольшая была. Потом натаскал воды, полы вымыл, половики выбил, по-быстрому искупался в озере, переоделся в чистое и принялся разгружать свой объемистый рюкзак. Сумку с ноутбуком небрежно бросил на диван. Расставил по кухонным шкафчикам припасы, которых должно было хватить на первую неделю — а потом наверняка оказия в город случится, или можно вытащить из бани велосипед и до Филина доехать. Тамошних мужиков с ружьями он уже не боялся. Куда больше Лузгин теперь опасался водки, которая продавалась в филинском магазине — он ведь ее уже сегодня попробовал. Нет, за водкой — в город. Пока что литр есть… Лузгин с сомнением поглядел на бутылки. Выпитое так и не выветрилось из организма, напротив, оно там в каком-то пороговом состоянии присутствовало, не столько радуя душу, сколько подбивая добавить. Собрав волю в кулак, Лузгин бутылки спрятал и посмотрел на часы. Ого! Вечер уже. Полдесятого. Не мешало бы поужинать — кто его знает, как оно дальше обернется. Тратить на перекус банку тушенки было жаль — тушенке предстояло обрести консенсус с макаронами, явив миру сытное и вкусное горячее блюдо. Поэтому Лузгин сунул в карман пару вареных яиц, оставшихся с дороги, и краюху черного хлеба, завернул в бумажку немного соли. Прицепил на пояс нож, плотно набил кармашки патронташа, небрежно повесил его на плечо, взял ружье, вышел на крыльцо, присел и закурил.
Безмолвие нахлынуло и потрясло. Тихий-тихий шелест листвы, почти неразличимый плеск воды у берега, и ни одного искусственного, человеческого звука. У Лузгина чуть слезы на глаза не навернулись. Еще два с лишним месяца покоя впереди.
И никакого внутри ни смятения, ни зуда по поводу возможной в самом недалеком будущем встречи с неведомым зверем. Или не зверем. Или не встречи. Абсолютно все равно. Лузгин знал, куда едет и зачем. Он искал тишины и гармонии. Он их нашел.
— На, держи, — Витя протянул Лузгину два патрона, снаряженных пулями. Лузгин их критически оглядел и сунул в карман.
— Ты заряди, — сказал Витя.
— Успею, — отмахнулся Лузгин. Не хотелось ему обижать Витю, объясняя, что патроны выглядят не лучшим образом. Для двустволки, конечно, сойдет — пальнет, родимая, никуда не денется. А вот магазинное ружье с трудом переваривает картонные гильзы, набитые кустарным способом. Перекосит в магазинке такую гильзу запросто, и окажется у тебя вместо помповухи дубина. На утиной охоте перекос не трагедия, а вот против зверя…
— На дорожку? — предложил Витя.
Лузгин задумался. Витя заразительно подмигнул.
— А-а, черт с ней, давай! — обреченно согласился Лузгин.
Когда они подошли к Крестам, там уже топталось человек с дюжину. Все сплошь крепкие дядьки глубоко за пятьдесят, а то и старше. Верховодил, как обычно, Серега Муромский.
— На собаку возьмем! — убеждал он. — У всех собаки, какие остались, по дворам заперты, а мы одну за село выведем и к околице — на цепь. И сами вокруг. Придет как миленький. Ветер откуда дует? Оттуда. Вот там посадим. И сами тихонько. Он выйдет, а мы фонарями его ослепим — и огонь. Секунду-другую он постоит ведь, ослепши, — разве не хватит?
— Чью собаку-то на живца? — спросили его.
— Да хоть мою! — твердо ответил Муромский. — Ради дела не жалко. Во! Андрей!
— Здрасте, дядь Сереж, — улыбнулся Лузгин. — Здрасте все.
Началось обстоятельное здоровкание со всеми присутствующими и риторические ответы на непременные риторические вопросы. Лузгина тут все знали еще во-от какого маленького.
— Ну че, акула пера, — сказал Муромский. — Что там слышно в столицах? Посадят когда-нибудь этого ворюгу Чубайса, мать его еб?
— Вряд ли, — покачал головой Лузгин, делая умное лицо. — У нас, конечно, не Америка — фиг знает, кого завтра посадят. Но ведь попадаются деятели, которых не посадят никогда, верно?
— Он же все мои сбережения поп…здил, — вздохнул Муромский. — Сколько на книжке было, столько и унес. Обокрал с ног до головы. Рыжий еврейчик Чубайс. Тьфу!
Серега на самом деле был мурманский, это местные его в «муромского» переделали, как им удобнее показалось. Вырос-то Серега здесь и по зашишевским меркам высоко поднялся, мореходку окончил, карьеру завершил секондом на «торгаше». В общем, было там чего украсть Чубайсу.
Теперь Муромский на исторической родине если не командовал, то определенно задавал тон. Их в селе набралось таких — репатриантов с активной жизненной позицией — человек пять. Но увы, даже общими усилиями поднять Зашишевье они не могли. Потрепыхались немного, увидели, что дело швах, с горя запили — кто на годик, кто поменьше, успокоились и пошли тоже, как нормальные люди, валить-пилить-вывозить лес.
Лузгин стоял в толпе, почти не слушая разговора, ощущал, как усваивается водка, курил и думал, что в общем-то Зашишевье выдержало удар судьбы. Могло бы просто рухнуть. Оно и пыталось. В годы перестройки тут разворовали, съели и распродали целый совхоз. Потом начали от тоски и пьянства вымирать — на кладбище полно могил сорокалетних мужиков. Но к концу тысячелетия ситуация постепенно выровнялась. Село, будто живой организм, переболело и теперь намеревалось достойно встретить старость. А там — как сложится.
«Только странного зверя им тут не хватало, — подумал Лузгин. — Зверь — это совершенно лишнее. Уж лучше город, где люди бешеные кусаются. В городе доски на базу сдал, товаром затарился и был таков. Глядишь, покусать не успеют… Черт побери, я все же пьяный. Какие звери?! Какое бешенство?!»
— Андрюха, со мной будешь, — сказал Витя, толкая Лузгина в бок. — Рядом держись, ага? А то мало ли… Ты же волка с медведем, кроме как в зоопарке, не видавши, етить твою. Хотя ведь звали тебя, я помню. Сколько раз звали. А ты все «работать надо, работать надо»… А зверь — это тебе не птички-уточки. Прибаутки-шуточки…
— Да ладно вам. Будто на тиранозавра собрались.
— Тиро… завра мы бы в болото заманили, — авторитетно заявил Витя. — Он здоровый, но тупой. А наш зверь ох не прост, сука.
Поделиться книгой: