Помоги проекту - поделись книгой:
— Почему ты вдруг об этом подумал?
— Увидел серебряную палатку, — показал я на купол.
— Пойдем левее, — предложила Катрин, будто не хотела, чтобы я думал об экспедиции.
Мы взяли левее.
…Скажите, почему мы должны зависеть от какого-то Нечипоренки, который и компьютера настоящего в глаза не видел? Крогиус клянется, что обсчитал бы бусы, пользуясь карманным вычислителем, быстрее, чем Нечипоренко с его лентяями. А нам так хотелось получить данные до лета, чтобы успеть сдать тезисы к полевому сезону — тогда мы получим слово на сентябрьской конференции и совершим наш небольшой переворот в отечественной археологии. Нам не поверят, и на нас даже ссылаться не станут — мало ли кто совершал небольшие перевороты? А вятичи и ныне там!
Когда я очнулся от мыслей, то понял, что Катрин идет на некотором расстоянии от меня и глядит недобро.
— Я о другом думал, — поспешил я оправдаться. — Я думал о бусах и компьютере.
В лесу, изрезанном тропинками, но почти не загаженном, Катрин постелила на траву газету. Я поставил на газету банки с пивом и две из них открыл. Они были теплыми и плевались пеной.
Солнце пробивалось сквозь молодую и остро пахнущую березовую листву. Мне захотелось березового сока, но мы опоздали — раз пошла листва, сок не побежит.
— А в детском доме я писал стихи, — сказал я. — Меня звали Лермонтовым.
— Почему не Пушкиным? — спросила Катрин.
— Потому что я имел наглость сказать, что люблю Лермонтова больше.
— А теперь?
— И теперь больше.
— Прочти стихотворение, — попросила Катрин.
— Какое?
— О котором сейчас вспомнил.
— Ты слишком прозорлива, Катрин.
— Мужчина должен думать, что свободен в своих решениях… и капризах.
— Тогда я не буду читать.
— Все равно тебе хочется.
— Я его забыл.
— Ну, как хочешь…
— Только последнюю строфу.
— Это не Лермонтов. Это ты.
Катрин открыла еще одну банку. Сдула пену. Я растянулся на траве и смотрел, прищурившись, на облака.
— Земля не холодная? — спросила Катрин.
— Я закаленный, я детдомовский.
— Для меня в этом есть анахронизм. Детские дома были сто лет назад. Ими командовал писатель Макаренко.
— И Железный Феликс.
— Если простудишься, раздружусь, — сказала Катрин.
Мне хотелось поцеловать ее, но ей этого не хотелось.
Я спросил:
— Ты хотела бы летать?
— На самолете?
— Сама.
— Без крыльев?
— Без крыльев.
— Это называется левитацией, — назидательно сказала Катрин. — А левитации не бывает. Это мистика.
— Это мистика для первобытных землян, но не для существа высшего порядка…
Она склонилась надо мной и посмотрела на меня в упор.
— Угадай мои мысли! — потребовала она.
— Я не умею.
— Тогда почувствуй мои мысли!
— Не мучай меня. Я все равно не признаюсь, так как не хочу получить пощечину.
— Твое молчание тоже оскорбительно.
Она коротко размахнулась и дотронулась до моей щеки ладонью. Ладонь была сухой и горячей.
— Очень жарко, — сказала Катрин. — И все потому, что ты не разрешаешь мне закалывать волосы наверх.
— Ты меня не спутала с кем-нибудь?
— Я тебя ни с кем не спутала. Неделю назад ты сказал мне, что любишь, когда у меня распущенные волосы.
— Ты мне нравишься в любом виде, — заверил я.
— Но с распущенными волосами больше.
— С распущенными больше.
Я принял ее жертву.
Она сидела, опершись ладонью о траву. Рука у нее была тонкая и сильная.
— Катрин, — сказал я, — выходи за меня замуж. Я тебя люблю.
— Ты меня не любишь, — возразила Катрин.
Я повернулся на бок, дотянулся губами до ее руки и поцеловал по очереди ее длинные загорелые пальцы.
— Если ты выйдешь за меня замуж, — сказал я, — то я всегда буду казаться тебе красивым. Как артист Янковский.
— Устанешь, — сказала Катрин. — И я устану.
— Давай попробуем.
— Ты сошел с ума, — заявила Катрин. — Ты же чужой человек. Опасный.
— Агент ЦРУ? — спросил я.
— Хуже, пришелец из космоса.
— Никто, кроме тебя, так не думает, — сказал я. — А гипнотизировать дураков я умею с детства. Ведь тебя мне не загипнотизировать?
— Разве я знаю? А может быть, я сижу здесь с тобой, потому что загипнотизирована?
Она сказала это как будто в шутку, а на самом деле серьезно. Она выпрямилась и забрала от меня свои пальцы.
— Нет, — сказал я. — Я позволил себе сделать это только один раз.
— Знаю. Когда у меня на Красной площади заболел зуб, правда?
— А ты мне даже спасибо не сказала.
Из леса вышла лосиха. У нее было грустное верблюжье лицо. Может, оттого, что она чувствовала себя неполноценной без рогов. Нас она будто не замечала. Понюхала пивные банки, глубоко вздохнула и пошла в лес, медленно переставляя ноги, словно училась ходить.
— А больше ты мне ничего не внушал? — спросила Катрин.
Она была настолько погружена в свои мысли, что не заметила визита лосихи.
Я не ответил ей, потому что лосиха обернулась от густых кустов, в которых намеревалась скрыться, и посмотрела мне в глаза.
— Я тебе не верю, — сказала Катрин.
Мы допили пиво, а пустые банки завернули в газету и положили ко мне в «дипломат». Мы были борцами за чистоту природы. Я впервые увидел Катрин на митинге «Гринписа» на Пушкинской площади. Она там была активисткой, а я проходил мимо и загляделся на нее.
Мы вышли из парка, когда загудели первые комары, отряхивая с крылышек сладостную жару, а у входа на круге зажглись фонари, желтые в синем воздухе.
Я проводил Катрин до ее подъезда, но она не пожелала поцеловать меня на прощание. Чем-то я ее прогневил, но чем, я не догадался.
Я пошел домой пешком. Мне было так грустно, что я придумал работающий вечный двигатель, а потом доказал, почему он не будет работать. Порой так хочется опровергнуть законы физики, но пока это у меня не выходило.
Доказательство и контрдоказательство были очень сложными, и я почти забыл о Катрин.
И вдруг я понял, что, когда вернусь домой, зазвонит телефон и расстроенный Крогиус, который поссорился со Светкой и не поехал на дачу, сообщит мне, что наше открытие не состоится. Может быть, из-за неумелого Нечипоренки, а может, потому, что мы с Крогиусом дураки.
Мне не хотелось обходить широкий газон, засаженный какими-то колючими, плохо цветущими и дурно пахнущими цветочками. Я решил через него перелететь. Лететь оказалось непросто, я все терял равновесие и валился на бок, отталкивался рукой от земли, чтобы снова взлететь, и все повторялось.
Разочарованный, я пошел на четвертый этаж по лестнице. Пускай лифт отдохнет.
Когда я открывал дверь, то почувствовал, что в комнате, не зажигая света, сидит кто-то чужой.
Я аккуратно закрыл за собой дверь. Потом зажег свет в прихожей. Я старался вести себя так, словно ни о чем лишнем не догадываюсь.
Человек, который сидел в темной комнате, знал, что я его обнаружил, но молчал. Я спросил:
— Почему вы сидите без света?
— Я вздремнул, — соврал посетитель, — вас долго не было.
Входя в комнату, я нажал на кнопку выключателя и спросил:
— Кофе поставить?
— Только для себя, — ответил посетитель, — я не пью кофе.
Человек, поднявшийся с дивана при моем появлении, был обыкновенен и респектабелен. Западный клерк в русском исполнении. Чтобы ему не было скучно в одиночестве, я тоже принял вид чиновника по особым поручениям.
Гость улыбнулся и сказал:
— Не старайтесь, лучше поставьте кофе.
Он прошел за мной на кухню и зажег газ, пока я наливал в чайник воду.
— Неужели вы пьете растворимку? — спросил он осуждающе.
— Пью, — признался я словно в преступлении.
— Вот уж не думал, — сказал гость.
Поделиться книгой: