Помоги проекту - поделись книгой:
— Иялла, — проговорил он негромко и мечтательно. — Слышал ли ты, что однажды нашел некий Аторис Ордо?
— Флот Аюми, — отозвался Иялла, понизив голос.
Молчание повисло в воздухе. Взгляды встретились. Алчность горела заревом в глазах капитана, в глазах Да-Дегана плескался масляным сиянием азарт.
— А ты знаешь цену тем кораблям, рэанин? — проговорил капитан, облизывая пересохшие от волнения губы.
— А кто может достойно заплатить? — усмехнулся Дагги, забрасывая наживку.
— Кто? Лишь Хозяин!
— Или Стратеги. Но Стратеги переживают не лучшие времена. Так что остается Император….
— Ордо не продал этих координат, — заметил Иялла с усмешкой, — Анамгимар бесился. Корхида рвал и метал! Они так и не сумели вытянуть из Аториса этой тайны.
— Они не знают Аториса, — ответил Да-Деган, прищелкивая пальцами, унизанными драгоценными перстнями. — Но я его знаю. Воспитывал его девчонку и сына, покуда тот был жив. Я-то знаю, за какие ниточки потянуть, что б Аторис открыл свои тайны.
— А не проще Лии скрутить головенку?
— Фи! — презрительно молвил рэанин. — Что б так говорить, нужно не знать Ордо!
Да-Деган замолчал. Разглядывая капитана из-под опущенных век, отмечал тень задумчивости на лице. Словно тот, размышляя, не знал, что выбрать. И что является большим из зол. Что ж, ему удалось посеять сомнение. Но не стоит сейчас давить. Большую рыбу ловят умением, а не силой.
12
Голова раскалывалась. Набатом стучало в висках. Сознание возвращалось медленно. Плыли перед глазами светящиеся шары молочно — белых светильников. Мучила дурнота и тяжесть во всем теле.
Чьи-то теплые руки мягко гладили виски, перебирая пряди волос, унимали боль, успокаивали. Лишь через десяток минут он сумел сфокусировать взгляд, что б разглядеть лицо той, на чьих коленях лежала его голова.
Девчонка, лет двенадцати. Налившаяся грудь и наивные глаза! И копна рыжих локонов, падающих на плечи. Смуглая кожа. То ль ирдалийка, то ли дочь равнин гордого Гвенара.
Да-Деган прикрыл глаза, позволив потратить несколько минут на осознание ситуации. Что ж, уловки, наживки, все эти штучки не помогли. И он в трюме, среди рабов.
Видимо, хозяева корабля воспользовались ситуацией, перетащив его сюда, беспомощного после прыжка. Впрочем, поскольку корабль все равно идет к Эрмэ, то этот факт дела не меняет.
— Я в трюме? — спросил он тихо.
— Да, — ответила девочка.
— Давно?
— Час — полтора.
Довольно значительно. Он прикусил губу, вновь открыл глаза.
Нет, не почудилось…. Не померещилось. Трюм, разгороженный на клетки. В каждой — по несколько зверенышей лигийских кровей. Девочки, мальчики. Вперемешку. Всевозможные оттенки волос и кожи. Невероятный калейдоскоп!!! Вчера — вольные птицы, сегодня — рабы. И эта ночь, этот день, эти сутки — последние перед тем, как Эрмэ жадно напьется их свежей, живой, алой крови.
Затрясло. Болью отдалась в сердце чужая боль. Как бы покойно было — не ведать. Не помнить. Не знать. Забыть.
Он, опираясь на доски пола, присел, осмотрелся по сторонам. На него смотрели не без интереса, и все же — как-то вскользь. Рядом с ним, в том же помещении — семеро. Четверо мальчишек, три девушки. Щенячья юность тел и лиц, в глазах — тревога! И сколько им лет? Да только есть ли в этом смысл — отгадывать возраст того, кого ведут на казнь? Все равно времени, что им отмеряно судьбой — так мало! И счет на часы…..
Помнишь? А как не помнить? Разве это — забыть? Кто-то умирает сразу, лишь только на Эрмэ ступив. Их убивают для острастки. Но эта участь — не страшна. У выживших есть все основания завидовать мертвецам. Такова Эрмэ.
Это в Лиге их будут помнить, искать и скорбеть. Там…. Но ни один луч света не избежит объятий черной дыры. И этим детям не покинуть тьмы этого мира. Как и света мира своего — не забыть!
Судьба, да что ты, гадкая девчонка, творишь? Отчего смеешься, словно бесноватая? И выкручиваешь, и мучаешь, и томишь? Обязательно надо было напомнить? Ткнуть носом в самую грязь?
Эх, судьба….!
Он посмотрел в лицо девочки, что перебирала пряди его волос. Юная, свежая. Словно роза в каплях росы на рассвете. Пушок на смуглой коже, точеные черты, огромные глаза, в которых можно утонуть, как в небе. Красота редкая, блистающая!
Спокойно б дожидаться этой розе урочного срока в тайном саду. Но жадная рука сорвала бутон. Эта жадная рука и раздавит, разомнет в пальцах-жерновах, насладится ароматом и отбросит в пыль. Закатится звезда. Если смерть настигает — это навсегда!
И как сдержать слезы, что подступают к глазам? Он видел Эрмэ. Он знает то, чего еще не ведают они.
И хриплый голос разрывает тишину.
— Ну, и где это чудо в перьях?
Знакомый голос, услышанный в толпе контрабандистского мира. Катаки! Еще одна черная душа!
Там, за решетками, в гулком коридоре. Свет явно выделяет все черточки смазливого лица. Русые кудри, ямочку на подбородке, улыбчивые губы, ледяные глаза. Юный. И не отгадать маска ли эта юность, как на лице Анамгимара, то ли на самом деле молод контрабандист. Но какова ж тогда душа?
— Что ты хотел предложить мне, рэанин? — вкрадчивый голос, неявная насмешка, укрытая мягкостью тона.
В руках плеть — как символ власти, как любимая игрушка. И блеск в глазах, так сходный с блеском льда.
— Ничего, — отозвался Да-Деган, поднимаясь на ноги с колен, — уже ничего не хочу. Проваливай!
Громкий смех, ударивший свистом кнута.
— Говорили, ты сулил координаты флота Аюми за знакомство с Императором? Что ж, ты с ним встретишься! Анамгимар был прав, ты — редкой красоты игрушка. И Он оценит тебя…. По достоинству.
Да-Деган покачал головой.
— Глуп ты, Катаки, — промолвил спокойно, зажимая волю в кулак, и не давая голосу сорваться. — Не зная своей выгоды вот так, смеяться. Но вольному — воля. И ты еще пожалеешь не раз.
— Да ты хочешь отведать плети!!!!
И вновь усмешка тронула губы. Пожав плечами, Да-Деган подошел к частоколу из стальных прутьев, ощерившихся шипами.
Сердце билось, словно сумасшедшее, готовое через горло выпрыгнуть из груди. Мучили слабость, неверие, страх.
— Что ж, — прошептали губы. — Вот я, ударь! Зайди в клетку и ударь! Если посмеешь!
Катаки рассмеялся вновь, покачал головой. Посмотрел оценивающе, нагло, холодно, зло.
— Я не посмею, посмеют другие. Тебе недолго ждать, если будешь показывать свои зубки на Эрмэ. А вот если сейчас я попорчу твою белую шкурку, рэанская крыса, то действительно буду дураком. Спокойной ночи, Дагги Раттера! Утром мы прибудем в порт Эрмэ, и ты увидишь своего Императора! Уж это я обещаю тебе! И если будет случай, то представлю тебя. Обязательно отрекомендую.
Наглый смех резанул по ушам. Хладнокровие осыпалось, словно треснувшее стекло. Осколками. И вместе с хладнокровием сеткой морозного узора покрывалась душа. Сердце замерзало, словно брошенное в лед.
Злость вскипала пенным ядом. Он заставил себя нарисовать на лице спокойную улыбку — маску загадочного божества. Несмотря на боль израненного сердца, улыбался так, словно душа безмятежно парила, купаясь в прохладе синего неба.
— Ты еще будешь жалеть об этом дне, Катаки, — проговорил Да-Деган ласково. — Придет день, когда ты проклянешь собственное безрассудство.
И вновь смех. Издевательский, полный яда!
— Я твоих пророчеств не боюсь, рэанин. Оставь слова для тех, кто суеверен. Ах, да! Совсем забыл!
С усмешкой достав из-за пазухи богатый веер в белой кипени страусовых перьев, украшенный звездами сапфиров Катаки бросил его через прутья рэанину под ноги.
— Твоя игрушка….
Да-Деган, усмехнувшись, поднял безделушку. Недобрым светом полыхнули глаза.
Игрушка! Что ж, поверхностному взгляду покажется так. А в крепких стальных палочках каркаса укрыты тонкие, острые, словно бритва, лезвия, пропитанные ядами, что не оставляют следа. С одного края — яд быстрый, словно стрела, в другом — медленный, обрекающий на мучения. Какой стороной повернуть веер?
И вновь на губах улыбка. И раскрыт веер, и насмешливый поклон в сторону Катаки. И только сияют на бледном лице, прикрытом ореолом белопенных перьев, глаза.
— Благодарю, — играет голос, словно драгоценный бриллиант, завораживая, выпуская на волю обманные слова.
Бриллиант — камень жестокий, не ведающий сострадания и человеческого тепла. Но так хочется каждому, что слышит этот голос, откликнуться. Бриллиант — камень гипнотической силы. Его переливы — обещание рая и гурий. Как и голос, некогда ставший из дара проклятьем.
— Играйся, — звучит насмешка Катаки. — Недолго осталось.
— Ну, это, как пожелает Судьба…..
И тонкая ладонь на плече. Девочка, девчушка, рыжие локоны до пояса, глубокие глаза. Свежая как роза. Мечта его давних юношеских грез. И льнет к его телу ее тело, словно почувствовав силу, она тянется, прося укрыть и защитить….
И укрыл бы! Да нет спасенья на Эрмэ. Не выпускает Империя из своих цепких пальцев того, что считает своим. Никогда. Исключение из правил бывает слишком редким.
Все, что он может, закусив губу, обнять хрупкие плечи, успокоить. На время. Пока…. Покуда еще есть впереди несколько часов полета.
Все что он может, дерзко выставив подбородок смотреть на ненавистные лица контрабандистов Иллнуанари. Смотреть надменно, зло и свысока, понимая, что спасения нет. Да и быть не может. А все, что есть — надежда, которая слаба и хрупка.
И так хочется убедить себя, что происходящее вокруг только сон, затяжной предрассветный кошмар, который кончится с рассветом. И нарисованы разыгравшимся воображением и эти клетки, и перья веера, и сам Катаки. И девочка, так доверчиво и жадно прильнувшая к нему, ища защиты и спасения.
Он обнимает ее слабые плечи, понимая, что не властен подарить ей светлый мир, в котором она родилась. Тот, кто шагнул на Эрмэ, тот постигает смысл слова «навсегда».
— Ты не плачь, не плачь, милая, — шепчет он ей в уши слова сладкого обмана.
И она ищет его взгляда, словно спасения. А в глазах — океаны слез.
— Мы не вернемся оттуда, — шепчет она с грустью. — Так говорил Иялла. Никто не возвращался.
— Иялла солгал, — возражает он. — Ложь — один из обычаев Иллнуанари. Я точно знаю, что Эрмэ не сумела удержать Ареттара. И пусть надежды почти нет. Но все же что-то однажды случается в первый раз. Может быть, нам повезет больше, чем другим.
— Надежда, — шепчет девочка. — Это просто обман. Ты можешь мне помочь не попасть на Эрмэ живой?
Короткий взгляд глаза в глаза. Шквал, застилающий рассудок, темная пелена урагана эмоций. Сказать, что надо бороться? А надо ли? Не проще ль отпустить в страну, где нет боли, проводив по дороге на которой нет чудовищ, одарить на прощание малой толикой яда, быстрого, доброго яда, получив который, даже не успеешь испугаться?
Это у него есть сила, которой у нее нет. Это он боролся, переступая через собственную гордость, совесть, рассудок. Это он выжил в аду. Но он выживал ради сына.
Что ж ей уготовано там? Быть игрушкой, наложницей, воском в умелых пальцах властителей…. Терять себя? Или уйти в небытие в лабораториях, укрытых в темных недрах, расчлененной на молекулы, ставшей дозой наркотика или каплей сыворотки вечной юности?
И сжимаются в ниточку губы.
— Как зовут тебя.
— Лия.
Имя звонкое, как хрусталь, напомнившее былое. Лия…. Девочка с голосом сирены. И путь эта — не та, заволокло глаза туманами слез.
"А если б та, если б
Отвернуться? Отрешиться? Закрыть глаза?
— Помоги мне, — тихий шепот сухими губами. — У того человека, у Императора страшные глаза. Он убьет меня! Он убил Алесси…
У Императора страшные глаза….
И это он знал лучше многих. Эти жадные, разные как день и ночь, выпивающие разум, ломающие волю, глаза. И сила, которая шла, опережая звук шагов, как удар невидимой руки в железной перчатке.
Поджарая фигура на золотом троне, покрытом звериными шкурами с черными пятнами. Буйное торнадо черных волос, словно подсвеченных синими огнями ада, до того темно это буйство. И развалившись на мехах, словно языческое божество, он взирает из выси на все, что творится у подножия скалы трона. Хозяин!
А на губах не улыбка — не знает улыбки Хозяин половины мира. На его губах оскал хищника, демонстрация силы.
— Значит, ты хочешь, что б твой сын жил, Ареттар? — жалит память голосом того, кто не ведает жалости. — Но не знаю, хочу ли этого я. Женщина из моей охраны выбрала тебя. Но ты не воин. Ты — певец. Много ль в голосе силы? Эрмэ не любит слабых. Покажи силу. Докажи, что твой сын достоин жизни!
Щелчок пальцами, и выступает из толпы тощий мальчишка с внимательными глазами. И на губенках — тот же оскал. Не умеет улыбаться свита Хозяина. И не сразу доходит до сознания, что ему предложили драться с юнцом.
У мальчишки движения плавные, текучие, быстрые, словно вспышка молнии. У мальчишки кулаки, словно из свинца. И первый же удар в подреберье едва не выбивает дух. А после второго он не в силах устоять на ногах.
И хохочет хозяин, глядя, как он силится подняться. А мальчишка кружит вокруг танцующим шагом, словно волк возле легкой добычи и полыхают странным огненным заревом его зрачки.
И это осталось в памяти навсегда. Как и бесконечные сутки полные унижений и боли.
"Ты хочешь, что б твой сын жил, раб? Тогда убей! Сегодня должна пролиться кровь. Мне неважно — его или еще чья-то. Кровь слабого. Убивай певец, иначе твой сын умрет на твоих глазах!"
Убивай и пой! Как в затяжном кошмаре, которому нет конца. Так какого же Дьявола понесло твою окаянную душу на Эрмэ? Или соскучилась по боли и унижению душа?
А девочка, доверчиво прильнувшая к его плечу, просит о смерти. Лишь бы не встретиться с ужасающими глазами. Что ж, ты по-своему права, милая. Ты — безусловно права! Но так хочется душе, что б дышала ты, бегала, росла, любила. И не под темными небесами Эрмэ, полными угроз, а под чистым пронзительно — звенящим небом Лиги.
Вздохнув, он стиснул хрупкие плечи, притянул, прижал к себе, вдыхая медовый аромат волос, ощущая каждый удар ее испуганного сердца, словно удар своего. Не замечал, как кусает губы, как вкусом крови наполняется рот. В глазах стояли слезы, а в ушах звучал издевательский смех Катаки.
— Император приказал убить Алесси, — ядовитый голос, сочащий ядом. Катаки! Не ушел, тварь. Стоит. Смотрит. Скалится. — Сучка не захотела быть с ним. Слышишь меня, рэанин? Знаешь, как ее убивали? Ее живьем сварили. Не знаешь, как это бывает, с ног мясо отваливается, а она еще жива…. Долгая смерть. Мучительная.
Поделиться книгой: