Нечестивый город

Молодой человек поинтересовался, в чем она состоит, правда, как я заметил, без чрезмерного энтузиазма.

– Вы видите этого человека? – И Руиз указал на меня большим пальцем.

Молодой человек кивнул.

– Разрешите вам представить, сударь, – сказал Руиз. – Это капитан Бач Малахайд, известный авиатор из Абалона. Он совершает кругосветное путешествие, сударь, и когда капитан Бач Малахайд летит вокруг света, это настоящая новость.

Молодой человек очевидно думал так же, потому что тут же приготовил бумагу и карандаш, явно собираясь забросать меня вопросами. Но ему не удалось задать ни одного из них, поскольку говорил только Руиз.

– Главная цель визита капитана Малахайда – посещение загадочного племени кочевников, известных нам, как чиам-мины. Узнав, что я являюсь старым и добрым другом чиам-минов – мое имя Вик Руиз, сударь, – капитан обратился ко мне и попросил устроил ему встречу с кочевниками. Я согласился и лично встретить капитана на краю пустоши вблизи стойбища чиам-минов. Затем мы прошли на территорию стойбища и нанесли визит их джифу. Капитан Малахайд выразил джифу восхищение его племенем от имени народа Абалона, питающего глубокий интерес к истории чиам-минов. После этого джиф приказал устроить большой пир, и мы с капитаном Малахайдом сидели рядом с джифом и пользовались его гостеприимством. Я старый друг чиам-минов, сударь, поэтому они едва не выворачивались наизнанку, чтобы угодить нам. И, наконец, сударь, – торжественно заключил Руиз, – визит капитана Малахайда столь взволновал чиам-минов, что они позволили нам взглянуть на свою Белую Богиню и показали нам свою Лайю.

Эта информация произвела необычайное впечатление на молодого журналиста, и он принялся настойчиво расспрашивать Руиза о Белой Богине и о Лайе, поскольку, как он сказал, мы – единственные цивилизованные люди, которые их видели.

– Разумеется, мы единственные, – согласился Руиз, – но мы не можем злоупотреблять доверием чиам-минов. То, что они показали нам, представляет собой их глубочайшую, веками хранимую тайну. И как католический священник не может даже помыслить о том, чтобы разгласить тайну исповеди, так и мы не можем рассказать об увиденном.

Но молодой журналист продолжал просить, он сказал жалобным тоном, что, если бы ему удалось получить описание Белой Богини и Лайи, это дало бы большой толчок его карьере, потому что такое не удавалось еще ни одному журналисту, а редактор, несомненно, повысил бы ему жалованье. И молодой журналист умолял ради его карьеры сообщить ему хотя бы что-нибудь.

Руиза налил себе еще щелака и погрузился в глубокие размышления. Наконец он сказал:

– Хорошо, сударь, я расскажу вам кое-что и, надеюсь, чиам-мины не будут на меня в обиде. Вы можете сослаться на меня, сударь, и предложить читателям такую информацию: Белая Богиня – это необычайно красивая женщина, и у нее есть всего один небольшой изъян – весьма любопытная родинка, которую, собственно говоря, и нельзя назвать изъяном, поскольку она лишь придает красоте Богини дополнительную пикантность, и что касается Лайи… Хм, как вам сказать, сударь… Ну да, опишите ее таким образом: «Отвечая на этот вопрос, Вик Руиз сказал: „Лайя, сударь? О, Лайя – интересное животное, необычайно интересное. Но оно не является неуязвимым, сударь, отнюдь не является“».

Молодой человек все записал, хотя, похоже, полученные сведения его разочаровали, и он сказал, что надеялся узнать от нас больше, ведь могла бы получиться такая чудесная статья.

Но Руиз был непреклонен.

– Ни слова более, сударь. Боюсь, я и так сообщил слишком много. Теперь ваша задача позаботиться, чтобы все это было опубликовано в следующем номере, пока нас не разыскали репортеры из крупных газет Хейлар-Вея.

Юноша заверил нас, что обо всем позаботится: до набора осталось еще тридцать минут. Потом он спросил, не известно ли нам что-нибудь о следах гигантского тигра, недавно обнаруженных в предместьях Хейлар-Вея.

– Следы тигра, сударь? – удивился Руиз. – Что за чепуха?

– Вовсе не чепуха, – возразил молодой человек. – Следы видели многие, и один из штатных фотографов «Тандштикерцайтунг» уже сфотографировал их. Вероятно, животное пришло из джунглей Бурят Го-Ли – там водятся тигры, – но следы, оставленные этим зверем, столь огромны, что люди забеспокоились. Во всяком случае, редактор велел быть постоянно начеку; тут могла бы получиться чудесная статья.

Руиз с жалостью посмотрел на молодого журналиста.

– Нет, сударь, мы не встречали никаких тигров и не видели никаких тигриных следов. Но мы видели Лайю, сударь, и, клянусь вам, после Лайи любые тигры кажутся нам с капитаном Малахайдом чем-то вроде маленьких медвежат. Можете процитировать эти слова в вашей газете.

Но юноша сказал, что он ничего толком не знает ни о том, ни о другом. Он просто спросил – только и всего, и теперь ему нужно идти, чтобы успеть поместить свою информацию в ближайший номер. И мы обменялись с журналистом рукопожатиями и больше никогда его не встречали. Потом принесли обед, мы съели его и выпили еще два больших зелюма щелака.

Оплачивая счет, Руиз устроил сцену, заявив, что кушанья были ужасны, обслуживание безобразно, а щелак нестерпимо теплый. Владелец ресторана, как мог, успокоил его и поспешил проводить нас к выходу, нервно хихикая и слегка похлопывая то меня, то Руиза по спине. Как мне показалось, ему не очень хотелось, чтобы мы стали завсегдатаями его заведения.

Я поделился своим впечатлением с Виком Руизом.

– Черт возьми, сударь, – сказал на это Руиз, – что из того? Разумеется, нам совершенно незачем возвращаться сюда. Немного терпения, и вы увидите превосходные большие рестораны. По сравнению с ними здешние забегаловки покажутся вам просто помойками. Пойдемте, сударь. Пора показать вам настоящий город.

И я пошел с ним. Вскоре мы миновали пригород, и, свернув за угол, увидели впереди Хейлар-Вей.

Он весь раскинулся перед нами, потому что мы стояли на его главной улице – она называлась Калле Гранде. Это была самая широкая улица в мире – от одного тротуара до другого – не меньше версты – и ее покрывал превосходный серый асфальт, который не отражал и не поглощал света. Мы стояли и смотрели на эту огромную серую улицу. По обеим ее сторонам высились гигантские черные здания. На вершинах остроконечных крыш и башен развевались белые флаги. Над улицей, домами и флагами нависал бледно-голубой свод неба. И там, где, по-видимому, заканчивалась Калле Гранде, и дома на ее противоположных сторонах словно сходились у горизонта, виднелся мираж – удивительное отражение города на небе. Здесь было два Хейлар-Вея; один грубый и тяжелый, лежавший на земле, и другой – легкий и воздушный, благодаря какому-то волшебству паривший высоко в небе.

– Удивительно, – заметил Вик Руиз. – Всякий раз, когда я вхожу в город с этой стороны, у меня возникает потребность преклонить колени и помолиться каким-нибудь богам, чтобы Хейлар-Вей всегда оставался таким, каков он есть. Это самый красивый город на свете, сударь, и мысль о его гибели или даже перестройке для меня невыносима. Взгляните, как все искусно сложено: камень к камню, и каждый камень растворяется в общем ансамбле. Город, который мы видим, – не просто случайное скопление зданий, но чудесно сочлененное единство, совершенная гармония, подобная пейзажу великого художника. Взгляните в дальний конец Калле Гранде, сударь, и обратите внимание на мираж. Его называют Грезами Хейлар-Вея! Как будто город постоянно мечтает о еще большей красоте, и подобно Нарциссу, смотрится в зеркало небес и наслаждается своим отражением – миражом, который поистине прекрасней даже самого Хейлар-Вея. Люди построили красивый город на земле, но город превзошел своих создателей и возвел на небесах нечто еще более чудесное: Грезы Хейлар-Вея, сударь, мираж бесподобной красоты.

Мы еще некоторое время стояли на краю города, вглядываясь в его недра. Потом Руиз вспомнил о своих долгах и торжественно заявил, что мы сейчас же пойдем и покончим с этими низкими делами.

– И тогда они вернут мне ключи от города; они отменят анафему, которой предали меня и восстановят мое имя в великой Книге Кредита. Пойдемте, сударь. Мы сейчас сядем в трамвай.

Я пошел с ним, и мы сели в превосходный обтекаемой формы, многомоторный, снабженный амортизаторами трамвай, который помчал нас по Калле Гранде со скоростью девяносто миль в час. Здания по обеим сторонам Калле Гранде становились все выше и шире, и минут через сорок, когда мы наконец достигли Первого Делового Района, дома утратили всякое сходство с архитектурными сооружениями, превратившись в какие-то огромные черные горы.

Мы вышли на первой трамвайной остановке Первого Делового Района и стали переходить на южную сторону Калле Гранде по пешеходному туннелю. На это ушло не меньше получаса, потому что нам пришлось двигаться в густой толпе других пешеходов, которым также хотелось попасть на южную сторону. В конце концов мы все же выбрались на свежий воздух, и Руиз направился к грандиозному зданию-горе, которое имело по меньшей мере четверть мили в основании и насчитывало семьсот этажей. В недрах чудовищного здания мы долго поднимались в лифтах и на эскалаторах. Время от времени Руиз останавливался, чтобы убедиться в правильности выбранного маршрута и найти подходящий ориентир, когда нам предстояло пройти по какому-нибудь огромному коридору пешком. Потом мы оказались в обширном зале, заставленном письменными столами и телефонными кабинами. Вдоль двух противоположных стен зала тянулись многочисленные окошки, за которыми сидели служащие, и с потолка свешивалась большая светящаяся вывеска:

ХЕЙЛАР-ВЕЙСКИЙ

КРЕДИТНО-РАСЧЕТНЫЙ ЦЕНТР

Все счета оплачивайте здесь

Это была знакомая обстановка, по крайней мере, для Руиза; он уверенно направился к одному из окошек и обратился к сидевшей за ним девушке:

– Будьте любезны, барышня, принесите мне счет Вика Руиза.

Девушка вышла и вскоре вернулась с длинным расчерченным листом, на котором перечислялись все долги Руиза; к листу были также подколоты всевозможные расписки, подписанные им в разное время. Кроме того, помимо общей суммы долга, Руизу следовало уплатить значительные проценты.

Внимание Руиза прежде всего привлекли проценты, и он оскорбленным тоном громко и решительно заявил:

– Нет, так не пойдет, барышня. Это уже слишком! Я пришел оплатить свои долги, а не какие-то там проценты. Позовите управляющего, барышня. Мы с ним быстро поймем друг друга, ей-богу!

Девушка пожала плечами и позвонила по местному телефону; мы подождали еще немного, потом пришел управляющий. Должно быть, управляющий знал Руиза, во всяком случае, едва завидев его, сразу заявил:

– Послушайте, у меня нет времени, и я не намерен вас выслушивать. Если хотите платить, платите. Если не хотите, не платите: я вызову полицию, и вас выставят отсюда, как в прошлый раз. Платите или не платите, как вам будет угодно. Только не надо ничего говорить. Я не собираюсь вступать с вами в пререкания.

Руиз был так возмущен, что не мог говорить. Он швырнул на конторку требуемое количество драхм – а оно оказалось весьма значительным, – схватил свои счета, после того, как девушка поставила на них штампы «уплачено», и, подхватив меня под руку, поспешно повел прочь из Кредитно-Расчетного Центра и из огромного здания. За все это время он не произнес ни слова и продолжал молчать, пока мы не заняли место за столиком в ближайшем питейном заведении, заказав два больших зелюма щелака. Тогда он воскликнул:

– Пейте скорее, сударь! Нельзя терять ни минуты! Пейте!

Я спросил, в чем дело.

– Сударь, нам нужно немедленно идти в Суд! Прежде чем минует этот час, я должен возбудить дело против Кредитно-Расчетного Центра, его управляющего и той барышни.

Я спросил, на каком основании он собирается возбуждать дело.

– Ростовщичество, сударь! Они пожалеют о том дне, когда у них возникла мысль содрать с Вика Руиза все эти проценты! Вы только взгляните! – Он протянул мне проштампованную ведомость. – Насчитали десять процентов в день. Явное ростовщичество, сударь, и против него существует закон. Я подвергся дискриминации. Они рассчитывали на мою неосведомленность, думали, что мне не удастся разобраться в их махинациях. Но я сразу обращусь в Суд. Я этого так не оставлю. Вы будете моим свидетелем. Пейте же, сударь! – И Руиз поднял свой большой зелюм и осушил его до дна. Я сделал то же. И мы пошли.

Руиз решил, что до здания Суда слишком далеко, а трамвай будет идти слишком долго. Поэтому мы остановили восемнадцатицилиндровое такси обтекаемой формы, с дизельным двигателем, и помчались по Калле Гранде со скоростью сто семьдесят миль в час. Минут через тридцать пять мы подъехали к зданию Муниципального Суда, расположенному во Втором Деловом Районе, и, пока Руиз спорил с водителем о плате за проезд, я успел осмотреть здание Суда снаружи.

Оно напоминало великолепный греческий храм, и его парадные двери были оклеены извещениями о лишении прав выкупа заложенного имущества, принудительной продаже с торгов, решениями по бракоразводным делам, отписками лиц, просрочивших уплату налогов на собственность, извещениями о гражданских делах, постановлениями о возбуждении процессов, а также объявлениями о награде за помощь в поимке различных преступников с их фотографиями в фас и в профиль и описанием характерных примет вплоть до особенностей отпечатков пальцев.

Руиз, закончив свой спор с водителем такси, подбежал ко мне, крича:

– Идемте, сударь! Идемте! Нельзя терять ни минуты!

– Черт возьми, господин Руиз, – возразил я, – у нас полно времени. Вы вполне можете изложить ваше дело в прокуратуре, не совершая предварительно забег на сто ярдов.

– Черт возьми, сударь! Вы не поняли! Речь идет не о моей тяжбе с Расчетным Центром; с ней можно подождать и несколько дней. Но я только что узнал: в Уголовном Суде слушается дело чернокожего по обвинению в изнасиловании и убийстве. Это процесс века, сударь; мы не должны его пропустить. Данный случай станет важнейшим прецедентом в анналах хейлар-вейской юриспруденции. В прежние времена толпа линчевала чернокожего прежде, чем его успевали доставить в суд. Теперь в нашей судебной истории произошло нечто совершенно новое, и сюда съехались самые видные юристы со всего Фпореата-Го-Ли. Пойдемте же, сударь!

И я пошел с ним. Руиз галопом мчался по коридорам к большому залу Уголовного Суда, но прежде чем мы попали туда, путь нам преградили трое судебных приставов с дубинками. Один из них держал фотографию Руиза, и на обратной стороне фотографии было написано, что Руиз официально изгнан из Хейлар-Вея, и тот, кто встретит его в черте города, должен незамедлительно известить соответствующую организацию.

Приставы очень обрадовались, опознав Руиза; они уже предвкушали награду за его задержание от Кредитно-Расчетного Центра; однако Руиз вырвался из их рук, достал свои проштампованные счета и сунул их под нос стражам порядка.

– А теперь, черт возьми, – заявил он, – уберите ваши грязные корявые руки, болваны вы этакие, или я живо подам на вас жалобу за незаконный арест. И еще, будьте добры, порвите эту гнусную карточку.

Увидев счета, приставы сразу умерили свой пыл, а угроза Руиза подать жалобу, весьма их устрашила. И они стали извиняться. Руиз отчитывал их строго, но не долго, потому что очень спешил, и мы вновь устремились к залу Уголовного Суда, где на весах правосудия лежала жизнь чернокожего человека.

Перед входом в зал заседания нас внимательно осмотрели другие приставы. Они даже проверили содержимое карманов Руиза; но в конце концов нас пропустили. Зал кишел микрофонами, репортерами, камерами и телефонами; бесчисленные провода и кабели почти полностью скрыли статую Богини, которая стояла с завязанными глазами позади скамьи судей, держа в своих беспристрастных руках меч и весы. Как-никак шел процесс века; каждое произнесенное на нем слово передавалось всеми средствами связи во все уголки мира, и хотя в зале присутствовало всего несколько тысяч человек, весь род людской знал о происходящем.

Когда мы с Руизом сели на пол – поскольку свободных кресел не осталось, – присяжные временно покидали зал заседания, и юристы приглушенными монотонными голосами спорили о том, могут ли быть приняты судом те или иные доказательства. Старый судья дремал, положив руку под голову; наконец он все же принял решение (противоположное предыдущему), и присяжные вернулись на свои места.

Затем защитник объявил, что сейчас сам обвиняемый даст показания относительно своих действий. Все, кроме судьи, оживились.

Обвиняемый, чернокожий верзила с огромными белками глаз и курчавыми волосами, имел вид одержимого и вел себя так, будто его окружали какие-то призраки. Временами взгляд его блуждал по залу, словно пытаясь найти какую-то реальную осязаемую вещь, которая помогла бы ему избавиться от злых духов.

– Расскажите присяжным своими словами, как все произошло, – предложил ему адвокат.

Негр смущенно поерзал на месте и поскреб щеки большими черными лапами.

– Давай, давай! Говори! – зашептал защитник.

И большой чернокожий человек начал рассказ.

– Когда я встряхнул эту бутылку виски и поднес к свету, в ней как будто закипело, появились цепочки пузырьков, которые крутились и лопались. Как будто игривый янтарь растворился в этой живой жидкости. Очень хорошая вещь.

Обвинитель вскочил со своего места и крикнул:

– Протестую, вашчесть! Данные показания несущественны, не имеют непосредственного отношения к делу и могут оказать неподобающее влияние на присяжных. Обвинение просит вычеркнуть эти слова из протокола и сделать замечание обвиняемому. Да будет так угодно Суду!

Защитник вскочил со своего места и крикнул:

– Ничего подобного, вашчесть! Показания обвиняемого весьма существенны, имеют непосредственное отношение к делу и представляют собой основу для дальнейшего изложения. Защита просит, чтобы обвиняемому была предоставлена возможность продолжать дачу показаний. Да будет так угодно Суду!

Старый судья проснулся.

– Ну что еще? – проворчал он. – Что тут происходит, господа?

Обвинитель повторил свой протест, а защитник повторил свой контрпротест. Судья попросил, чтобы ему зачитали какие-нибудь законы, прежде чем он примет должное решение. Защитник и обвинитель поспешили к своим столам и приступили к судье с охапками фолиантов. В подтверждение своей правоты они принялись зачитывать акт за актом, прецедент за прецедентом и постановление за постановлением. Услышав о мнении Верховного Суда, зафиксированном четыреста лет назад в весьма похожей ситуации, судья принял некое решение, защитник с обвинителем пришли к какому-то соглашению, и чернокожему человеку позволили продолжать.

– Мограласки купил себе другую бутылку: потом мы с ним пришли по песчаным дюнам к пляжу, сели там на пригорке и стали пить за красоту луны. Мы пили за красоту луны, а она милостиво принимала наше поклонение и расстелила для нас сияющую дорожку над легкими волнами. И мы смеялись, говоря, что луна приветствует нас и зовет к себе в гости. Очень красивая была ночь, но мы скоро забыли про нее.

Обвинитель опять вскочил и закричал:

– Я снова протестую, вашчесть! История про луну глупа и не имеет отношения к делу. Обвинение просит Суд внушить обвиняемому, что он должен описать лишь обстоятельства совершения преступления, не отвлекаясь на бессмысленные рассуждения! Да будет так угодно Суду!

Защитник тоже вскочил и закричал:

– Не придавайте значения его словам, вашчесть! Обвиняемый создает основу для своих дальнейших показаний. Луна весьма существенна, вашчесть. Позвольте ему продолжать. Да будет так угодно Суду!

Старый судья проснулся, и, выслав из зала присяжных, стал подробно и тщательно расспрашивать обвинение и защиту о том, какие у них есть основания для удовлетворения или отклонения данного протеста. Он попросил прочесть ему какие-нибудь законы и приказал приставу удалить из зала зрителя, который слишком громко кашлял. Наконец он все же решил удовлетворить протест и, наклонившись вперед, объявил чернокожему строгий выговор. Затем присяжные снова были призваны в зал, и судья предупредил их, чтобы они ни коим образом не поддавались влиянию предыдущих слов обвиняемого; после чего негр продолжил свой рассказ.

– Стало совсем темно, когда мы увидели фонарь. Моргаласки первый его увидел. Фонарь горел очень далеко, за устьями двух рек и за скалой, на которой лежала разбитая лодка. Мы видели только маленький желтый огонек, но он все время мигал, и мы поняли, что перед ним движутся какие-то фигуры.

Обвинитель снова вскочил: на этот раз он заявил протест против утверждения обвиняемого о фигурах, двигавшихся перед фонарем. Обвинитель указал Суду на бессмысленность этого утверждения, поскольку, как признал сам обвиняемый, было очень темно, и потому он ничего не мог знать ни о каких фигурах. Обвинитель привел пример процесса 1788 года: Флореат Го-Ли против Иды Р. Наусланд, известной так же, как госпожа X. X. Хаусланд и занимавшейся торговлей дамскими шляпками. Апелляционный суд отменил решение низшего суда, где председательствующий принял показание свидетеля, который на перекрестном допросе утверждал, будто видел в окне то, о чем шла речь.

Этот пример произвел глубокое впечатление на старого судью, и он немедленно призвал присяжных не принимать во внимание показания обвиняемого о фонаре и отдал распоряжение стенографисту вычеркнуть из протокола все соответствующие материалы. Защитник, видя, что теряет свои позиции, едва не совершив оскорбление Суда, принялся отчаянно цитировать противоположные постановления из прошлых заседаний, и даже предложил выработать взаимоприемлемое соглашение с обвинением. Но Суд не пожелал его слушать, и чернокожий человек продолжил свой рассказ.

– Мы забыли про луну и про красоту и пошли к фонарю. На берегу первой реки мы оставили свою одежду; на берегу второй мы оставили свои пустые бутылки. У скалы, на которой лежала разбитая лодка, мы оставили только свои следы.

– Фонарь был привязан к шесту, воткнутому в песок. Вокруг него танцевали две девушки, а третья сидела на краю круга света и потихоньку наигрывала на каком-то струнном инструменте. Луна, мне кажется, была все еще красива, но мы забыли про нее.

Обвинитель тут же вскочил с места, крича:

– Я протестую, вашчесть! Я самршитным образом пртстую. Обвиняемый говорит, что ему «кажется». Я позволю себе спросить высокий Суд: интересует ли нас то, что обвиняемому кажется, или то, что он знает? Обвинение просит Суд вычеркнуть из протокола последнюю фразу обвиняемого. Обвинение просит Суд призвать присяжных оставить эту фразу без внимания. И обвинение также просит Суд еще раз объяснить обвиняемому, как следует давать показания. Да будет так угодно Суду!

Защитник вскочил с места. Держа в каждой руке по три книги, он принялся цитировать прецеденты, пока вся атмосфера в зале не насытилась юридическими терминами и формулировками. Старый судья проснулся и спросил недовольным тоном:

– Ну что там еще, господа?

Обвинитель повторил свой протест. Защитник еще раз прокричал свои контраргументы. Однако судья заявил:

– Ну что ж, полагаю, протест достаточно обоснован. Я удовлетворяю его. Господин стенографист, исключите из Протокола последнюю фразу обвиняемого и запишите, что я призываю присяжных не придавать значения этой фразе, дабы она ни в коей мере не повлияла на их решение. И пусть обвиняемый продолжает. Однако, слушайте меня, обвиняемый, отныне вы должны в своих показаниях придерживаться только фактов, не упоминая о том, что вам показалось.

И чернокожий человек снова заговорил:

– Воздух был насыщен экстазом. Влажный песок шелестел под их маленькими ножками, их изящные руки томились по неземной любви, а обнаженные теплые тела извивались и корчились от неведомого желания. Музыка звучала долгими мелодичными аккордами. Мы лежали на маленькой дюне и наблюдали за ними, нервозно разрывая ногами песок: я мог слышать, как колотится сердце Мограласки, и он, наверное, слышал, как бьется мое.

На этот раз протеста почему-то не последовало; чернокожий удивленно вытаращил глаза и продолжал:

– Потом с небес сошло безумие. Их танец превратился в подобие оргазма. Как будто они знали, что мы здесь, и хотели подразнить нас. Их тела сплелись, и они стали кататься по песку, целуясь и кусая друг друга за уши, шею и груди. Ночь совершенно лишилась разума. Их вздохи и стоны пробудили в нас дикие желания. Девушка, игравшая на струнном инструменте, смеялась, глядя на пируэты своих подруг; она заиграла что-то еще более безумное, и тогда их жесты и позы перестали быть просто подражанием; перед нашими горящими глазами рождалось чудо нового греха.

Тут защитник вскочил и потребовал вынесения вердикта о невиновности, основывая свое требование на каком-то малопонятном положении закона. Однако обвинение сумело показать Суду несостоятельность утверждения зашиты, и чернокожий продолжил свой рассказ.

– Моргаласки завопил, и мы бросились к ним. Но мы на своих косолапых ногах не могли быстро бежать по рыхлому песку. Девушки завизжали и пустились наутек. Мы, спотыкаясь, погнались за ними. Когда свет фонаря пропал из виду, мы увидели их впереди. Они неслись, как испуганные птицы, их тела бледно сияли при свете луны. Это была фантастическая гонка по бескрайнему пляжу. На следующий день я увидел, что мои ноги поранены мелкими раковинами, но в ту ночь мы бежали и бежали, и наши ноги ничего не чувствовали. Я опередил Моргаласки и почти настигал одну из девушек. Она задыхалась от быстрого бега, ее волосы развевались подобно савану. И в этот длинный влажный шелковистый саван я наконец вцепился обеими руками и повалил ее на землю.

Вероятно, негра снова стали одолевать призраки, потому что он прервал свой рассказ и закрыл лицо руками; мы видели, как его большие круглые плечи вздрагивают от сатанинской пляски овладевших его душой демонов. Но Суд строго потребовал, чтобы обвиняемый взял себя в руки, и чернокожий человек продолжил свой рассказ.

– Она кричала, вырывалась, царапалась, но Моргаласки помог мне удержать ее. Она притихла, когда увидела его лицо, только слабо застонала.

Потом Моргаласки нагнулся к ее бедру, и она издала такой страшный вопль, какого мне никогда не приходилось слышать. Моргаласки поднял голову, и я увидел, что он откусил кусок ее плоти. Кровь медленно стекала в песок. Крики девушки, наверное, достигли луны. Ее крики разрывали небеса, но я заставил ее умолкнуть. Как волк, я вцепился ей в глотку. В воздухе больше не было экстаза, осталось только безумие.

С неистовой яростью мы убивали ее и, как бешеные псы, терзали ее плоть. Луна была все так же прекрасна и расстилала для нас сияющую дорожку над пляшущими волнами. Но мы забыли про луну.

Потом мы нашли священника, и Моргаласки исповедался. Он исповедался священнику, и тот, ужаснувшись, сотворил молитву и наложил на него суровую епитимью. Поэтому Моргаласки теперь прощен. Но в моей одержимой демонами душе грех так и остался.

Адвокат снова поднялся и попросил вынести вердикт о невиновности, но Суд отклонил его просьбу.

– Теперь задавайте вопросы обвиняемому, – предложил защитник обвинителю.