Помоги проекту - поделись книгой:
Андрей Посняков
ВЛАСТЕЛИН РУСИ
Глава 1
СТО ДЕВ
…языческие жрецы приносили человеческие жертвы: «и убивашета многы жены и имения их имашета собе».
Снег, мокрый, серый, мерзкий, пополам с нудным дождиком, затянул пеленою Подол и Почайну с пристанью для заморских гостей. Где-то над ними едва угадывались увенчанные деревянными стенами вершины Щековицы и Градка, видно их было плохо, снег слепил глаза, заставляя надвигать на лоб шапки и капюшоны.
— Разгневался, Перун-батюшка, — поглядев на небо, закряхтел высокий жилистый старик, простоволосый, с густой бородой и бесцветными, глубоко посаженными глазами. Длинная одежда его все была запорошена снегом. Под ногами, обутыми в подвязанные к икрам кожаные поршни, чавкала жирная грязь.
— Чего-то не встречает нас Вельвед-волхв, — нагнал старца идущий позади него парень. Впрочем, и не парень уже — молодой мужик, длинный, носатый, тощий — точно в таком же длинном одеянии, как и старик. Следом, отворачивая лицо от снега, шел еще один — пухленький и круглолицый, с глазами цвета потухших углей.
— Не для всякого путника расстарается Вельвед, — оглянулся с усмешкой старец. На груди его сухо звякнуло ожерелье из высушенных змеиных голов. — Да и не знает, поди, о нас волхв. Знал бы — меня б встретил, — старец горделиво сверкнул глазами. — О вас и не знаю… — он качнул головой. — Невелики бояре. Ну, инда неча стоять. Кувор, ты хвастал — Киев ведаешь?
— Ведаю, — кивнул круглолицый, и большой висловатый нос его смешно дернулся. — В позапрошлую зиму немало постранствовал тут. Нас, чаровников да кудесников, жаловал тогда Дир-князь.
— Да и сейчас жалует, — довольно осклабился тощий.
— Верно, брате Войтигор, жалует, — повернулся к нему старец. — Жалует, да только не всех — на что ему облакогонители? Право, не знаю, зачем ты и пристал к нам? — Бесцветные глазки старца с презрением взглянули на Войтигора. Тот покраснел, скрипнул зубами:
— Эвон, как баешь, Колимог… Зря.
— Да ты ж, поди, и крови человечьей боишься? — не унимался старец. — У вас, облакогонителей, и жертв-то путевых нет.
— Да как это нет? — Молодой волхв не на шутку разволновался. — А моления о дожде, что ж, думаешь, так просто проходят? Ежели засуха, петухами да лошадью не обойдешься — случается, требуют боги и человека.
— Вот именно, что «случается», — засмеялся Колимог. — А тут, чую, другая тебя работа ждет.
— И что ж с того? Да нешто я…
— Успокойся, друже, — пухлый Кувор положил Войтигору руку на плечо. — Колимог-волхв не обидеть тебя хочет. Сомневается — а ну, как рука у тебя не набита? Ведь дела нас ждут великие…
— А ты не сомневайся, Колиможе, — шмыгнув носом, жрец стряхнул налипший на веки снег. — К тому ж… — он бросил быстрый взгляд на Кувора, — …чаровники тоже не особо-то человечьими жертвами славятся.
— Не скажи, — желчно расхохотался толстяк. — Меня сам Дир-князь знает!
— Да неужели?
— Ну, может, и подзабыл уже. — Вздохнув, Кувор потеребил за рукав старца: — Куда идем-то, брат Колимог?
— В корчму Мечислава-людина, — обернулся к нему старец. — Таковую ведаешь ли?
Круглолицый волхв усмехнулся:
— Еще бы не ведать…
А снег все шел, мокрый и мерзкий, смешивался с растаявшей грязью, делая непроезжими пути-дорожки, вот уж верно говорят — нет хуже оттепели в сечень-месяц. Да, что и говорить, и январь-то стоял не особо морозный, а тут, к весне ближе, совсем задождило, как и сказано — «прольет Велес на дороги — зиме убирати ноги»!
Над усадьбой, затерявшейся в лесу у Глубочицы да Притыки, стоял густой туман, мокрый снег тяжело оседал на крытой камышом крыше вросшей в землю избы, облипал раскидистые ветви старой березы, что росла на заднем дворе, за амбаром, густым ноздреватым слоем покрывал узкую, расчищенную к воротам дорожку. Пусто было во дворе, даже пес не высовывал головы из будки, только лишь в хлеву, у амбара, глухо мычали коровы.
В избе было темно, душно — от протопленного не так давно очага тянуло дымом. Покряхтев, поднялась с широкой лавки простоволосая баба с грубым, словно высеченным из камня лицом — крепкая, высокая, словно башня. Схватила стоявшую на столе рядом с лавкой крынку, отпила.
— Добрый квасок, — глянула за очаг, где у стены сонно ворочался кто-то. — Эй, Вятша! Хватит почивать, парень. Иди-ка лучше снег от ворот покидай, инда, чую, ни пройти, ни проехать будет. Ну, что лежишь? Подымайся, кому говорю?
— Встаю, встаю, тетка Любомира, — потянулся за очагом молодой парень, почти отрок еще — светлорусый, светлоглазый, жилистый. Почесал рукою под сердцем, там, где синело изображение волка, глянул в полутьме на хозяйку. — Отвернулась бы, тетка. Оденусь.
— Фу, — фыркнула та. — Да чего я там у тебя не видала?
Однако отвернулась, подошла к волоковому оконцу, убрала ставенку — с улицы сразу пахнуло сыростью. Вятша поежился, натягивая рубаху. Любомира искоса глянула на него — ладный парень вырос. Живет блудом с Лобзею, приживалкой, что отправлена третьего дня в Киев, к Мечиславу, как тот и наказывал. Эх, Мечислав, Мечиславе, чтой-то долгонько тебя не было! Любомира, вздохнув, ухмыльнулась. А может, и не надо никакого Мечислава? Эвон, Вятша-то… Жаль, Лобзю любит… Так, а Онфиска-то чего дрыхнет? Любомира посмотрела в другой угол:
— Эй, дева! Животина кормлена ли?
Куча тряпья в углу зашевелилась.
— Кормлена, матушка, — выглянуло из-под волчьей шкуры круглое девичье лицо. — С утречка еще раннего.
— Ну, так все равно не спи, — хмуро распорядилась хозяйка. — Мало ль работы в доме?
Вятша накинул на плечи полушубок:
— Лопата на месте ли?
— А куда вчерась ставил, там и бери, — махнула рукой Любомира. А ведь ладен, парень-то! Эх, если б не Лобзя…
Отрок задержался в дверях:
— Тетка Любомира, как вычищу, схожу к Притыке? Может, и Лобзю нашу встречу…
— Да никуда она не денется, Лобзя твоя, — недовольно усмехнулась хозяйка. — Хотя и верно — давно бы уж пора ей возвернуться.
— Вот и я говорю!
— Ну, сходишь, — Любомира милостиво кивнула. — Двор почисти сначала.
— Почищу, — кивнув, Вятша выбрался из избы. Ох, и смурно же было кругом! Серо, промозгло, противно. Плюнув, отрок отыскал у амбара лопату. Обернулся к избе — низенькой, еле-еле торчавшей из-под снега. Из волокового оконца потянуло дымком — видно, Онфиска разжигала очаг.
— Инда, и поснедаем, — ткнув лопатой в снег, сам себе улыбнулся Вятша, вспоминая, остались ли еще вчерашние мясные щи иль доела их тетка?
Гремя цепью, вылез из будки пес — большой, кудлатый. Увидав отрока, завилял хвостом, заскулил умильно.
— Нету любимицы твоей, Орайко, — засмеялся Вятша. — Некому тебе мясца кинуть. Ну, пожди, возвернется, поди, скоро…
Пес улегся было на снег, вытянул лапы, да тут же вскочил — видно, попал в мокрое — закрутил головой, отряхиваясь. Псина изрядная — теленок, не пес! Подкармливала его, бывало, Лобзя. Эх, Лобзя, Лобзя… Крепкая, румяная дева с толстой русой косою — из-за тебя ведь и задержался Вятша у тетки Любомиры, не ты бы, так… И кто он сейчас у хозяйки? Холоп? Закуп? Рядович? Или вдач? Ну, не холоп, точно. А вот девки, те — да, холопки. Вот и Лобзя… Сколько раз уговаривал ее убежать, да та все отнекивалась — куда бежать-то? И вправду — куда? Может, не так уж и хорошо было у Любомиры — вечная работа да скука, от которой в иные вечера сводило скулы, — но ведь не так и плохо. Всегда при деле, поесть есть чего, изба теплая, да — какая-никакая — защита. Правда, та еще Любомира змея, однако одному-то, без рода, и совсем плохо. Так хоть куда ни шло. Вот и боялась Лобзя, как ни уговаривал ее отрок. Все отнекивалась, ждала чего-то. Да сейчас-то, с Вятшей, на усадьбе уж куда веселее. А вот раньше-то как жили? В Киев — Лобзя рассказывала — и то куда как редко выбирались, на торг только. А уж на праздник какой, так: «Дома сидите, девки! Чай, работы много». Вот так и жили. Да и сейчас так же живут — работа — сон, сон — работа. Господи… И чего Любомира Лобзю в город послала? Скорей бы уже вернулась дева. Баньку бы истопили, хорошо б еще и тетка к Мечиславу ушла — мало ли, дела какие срочные? — а уж тогда… Вятша представил обнаженную пышногрудую деву и, помотав головой, прикусил губу. Эх, Лобзя, Лобзя…
Чуть приоткрыв дверь, Любомира наблюдала за парнем. Экий и вправду ладный. И как ловко управляется по хозяйству — эвон, полушубок в снег скинул, лопатки под рубахою так и ходят… А ведь Мечислава еще долгонько ждать. Раньше травня-месяца вряд ли и приедет. И чего ж его ждать?
— Эй, Онфиска, — Любомира обернулась к очагу, — сходи-ка побыстрей за хворостом, а я за огнем погляжу.
— Так ведь хватает дровишек-то? — удивленно взглянула на нее дева.
— Сходи, говорю! — с угрозой в голосе повторила хозяйка. — Ну!
Пожав плечами, Онфиска накинула на плечи полушубок.
— Ты куда ж это направилась, дева? — воткнув лопату в снег, выпрямился Вятша.
— За хворостом хозяйка послала, — Онфиска махнула рукою. Тоже ладная вся, крепкая, грудастая, как и Лобзя. Только Лобзя куда как покрасивше будет!
— За хворостом? — удивился отрок. — Так есть же!
Ничего не ответив, Онфиска ушла за ворота. Проводив ее взглядом, Вятша поплевал на руки…
— Эй, подь-ко сюда, парень, — услышал он негромкий зов. Обернулся…
Стоявшая в дверях тетка манила его в дом и — странное дело — улыбалась. С чего бы?
Пожав плечами, юноша направился в дом.
Внутри пахло дымом и чем-то кислым — видно, тетка разогревала вчерашние щи. Из окна тянуло холодком, в дальнем углу чадяще горел светец.
— Глянь-ко, — Любомира кивнула на выдвинутый из-под лавки сундук — большой, крепкий, обитый позеленевшими медными полосами.
— Завалялась тут у меня рубашенция. Сымай-ко свою, примеришь.
— А что, сегодня праздник какой? — удивился Вятша и, расстегнув застежку на вороте, через голову стянул рубаху.
Тяжело дыша, Любомира внезапно огладила его ладонью по спине и, развернув за плечи, притянула к себе:
— Ладный-то ты какой, Вятша!
Губы ее, толстые и мясистые, жарко накрыли губы парня, сильные руки по-хозяйски повалили на лавку.
— Втроем будем жить, отроче, — быстро шептала женщина. — Я, ты и Лобзя. А хошь — так и Онфиску возьмем… Уж так сладко будет! И чего я, дурища, раньше ждала?
— Видно, Мечислава боялась, — еле вырвавшись из ее объятий, едко промолвил Вятша.
— А и боялась, — Любомира согласно кивнула. — Больно уж приезжал часто… Ну а посейчас-то… Что сидишь, иди ж, поласкай меня?
Хозяйка бесстыдно задрала рубаху, заголив крепкое угловатое тело. Тяжелая грудь ее висела, словно у свиноматки. Вятше вдруг стало противно — он инстинктивно подвинулся ближе к двери. Любомира притянула его руками:
— Ну, давай же, вьюнош… Давай…
— Так… Онфиска же… — пытался выбраться из-под нее Вятша.
— И что же, что Онфиска? — шептала не на шутку распалившаяся хозяйка, не понимая, вернее не желая понимать, что — потная и противная — вызывает у парня лишь отвращение.
— Потом, тетка Любомира, — отбивался он. — Потом, ладно?
— Нет, не потом, — женщина повысила голос. — Сейчас! А ну… Что ж ты, брезгуешь?
Вятша оттолкнул назойливую, едва не стащившую с него порты бабу.
Та взбеленилась вдруг, словно необъезженная кобылица:
— Ах, брезгуешь, тварь?
Ударила парня ладонью по лицу. Потом еще раз… схватила висевшие на стене вожжи…
— На, гад, получай! Получай
Удар за ударом посыпались на несчастного Вятшу. На спине, на груди и плечах вспыхнули кровавые полосы.
— Уймись, уймись, тетка!
Ох, напрасно взывал он! Любомира разошлась не на шутку — окровавленные вожжи в ее руках мелькали все чаще, силушкой не обидели боги.
— Получай!
Метнувшись к столу, Вятша схватил нож, сверкнул глазами:
— Уйди… Всеми богами прошу!
— Уйди? — завидев острое лезвие, попятилась Любомира. — Это ты мне говоришь, щенок? — Она неожиданно выпрямилась, отбросив в сторону вожжи, и громко сказала: — Вон! Вон с моего двора, приблудыш. И чтоб ноги твоей здесь никогда не было.
— Да и ладно, — озлился Вятша. — И уйду.
Не спуская глаз с разъяренной хозяйки — знал, та способна на многое, — бочком обошел лавку и, прихватив брошенную на пол рубаху, вихрем метнулся наружу.
— Ну, и к лучшему, — уходя со двора, шептал он. — Сейчас бы только повстречать Лобзю…
— Тварь… — выглянув из избы, плюнула в снег Любомира. Тяжелая грудь ее колыхалась. Сердце вдруг пронзило острое чувство потери. Может, не так надо было? Не так быстро, не так настойчиво, постепенно… Постепенно… Да уж слишком хотелось. И кто он вообще такой, этот приблудыш, чтобы… Жаль, конечно, работника, да и ладно. Ничего, жили без парня ране. А про него потом не забыть шепнуть Мечиславу — ограбил-де да сбег. Пущай-ко через людишек своих прищучит…
Еще раз плюнув, Любомира раздраженно пнула в бок выскочившего из будки Орая и скрылась в избе. С вязанкою хвороста за плечами во двор вошла Онфиска. Покачала головой, погладив собаку:
— Ох, Вятша, Вятша… И чего подался в бега, парень? Нешто плохо тут было?
Повстречавший Онфису отрок не рассказал ей о том, что давеча случилось в избе. Не успел, да и, честно говоря, не очень хотелось рассказывать.
Несмотря на муторную погоду, Киев давно уже проснулся, шумел у пристани Торг, кричал рынок и на Подоле, шныряли средь торговых рядов мальчишки — торговцы горячим сбитнем, пирожники, квасники:
Поделиться книгой: