Дорога в космос

Юрий и Валентина Гагарины на прогулке.

Я тоже каким-то краем души чувствовал, что на смену самолёту придёт ракета. В зарубежной печати нет-нет да и проскальзывали сообщения, что дни человека-лётчика на высокоскоростных самолётах уже сочтены; что современная техника позволяет направить самолёт в любую точку земного шара, сбросить там бомбы и вернуть машину к месту старта без присутствия лётчика на борту самолёта. И в то же время я знал, что ракеты и межпланетные корабли строятся на базе авиационной техники, что именно авиация пробивает дорогу в космос, что на Луну полетит не ветеринар, а лётчик.

В эти дни в библиотеке появилась новая книга — «Туманность Андромеды» Ивана Ефремова, пронизанная историческим оптимизмом, верой в прогресс, в светлое коммунистическое будущее человечества. У себя в комнате мы читали её по очереди. Книга нам понравилась. Она была значительней научно-фантастических повестей и романов, прочитанных в детстве. Нам полюбились красочные картины будущего, нарисованные в романе, нравились описания межзвёздных путешествий, мы были согласны с писателем, что технический прогресс, достигнутый людьми, спустя несколько тысяч лет был бы немыслим без полной победы коммунизма на земле.

В свободное от полётов время мы уходили на горную речку ловить форель. Это очень приятное занятие. Отдыхает мозг, и ни о чём не думаешь. Полный покой…

А иногда, по воскресеньям, захватив с собой баян, шли на сопки, поросшие скупой травой и неяркими северными цветами. По дороге пели любимые песни, напоминающие о далёких родных краях. Чувствовали себя моряками, отпущенными на берег после дальнего плавания. Однажды во время такой прогулки мы наткнулись на обломки самолёта, поросшие мхом и затерявшиеся среди камней. С нами был инженер, воевавший в этих краях. Он быстро определил: это обломки «мессершмитта».

— Чья же это работа? — поинтересовался Юрий Дергунов.

— Кто знает, — ответил инженер, — может, Бориса Сафонова, а может, Серёжи Курзенкова…

Мы знали, что Сергей Георгиевич Курзенков — Герой Советского Союза — был первым командиром нашего подразделения и дружил с прославленным советским асом — североморцем Борисом Сафоновым. О Сафонове до сих пор рассказывают легенды, лётчики называют его морским орлом.

Молодой Северный флот прославился в годы войны. Корабли его высаживали десанты на скалистое побережье, занятое врагом, конвоировали караваны судов союзников. Подводные лодки Николая Лунина, Магомета Гаджиева, Израиля Фисановича ходили в Норвежское и Северное моря, топили транспорты противника. Народ знал и Героев Советского Союза — матроса Василия Кислякова, командира отряда морской пехоты Виктора Леонова и многих других защитников Советского Заполярья. И хотя со времён войны уже прошло более полутора десятилетий, в каменной книге гранитных скал можно было читать о том, что здесь происходило.

Обломки сбитой машины с облупившимся, наполовину смытым дождями черным крестом многое нам напомнили и заставили призадуматься. Мы находились на передовом форпосте северных рубежей нашей Родины, и нам следовало быть такими же умелыми, отважными лётчиками, как Борис Сафонов, Сергей Курзенков, Захар Сорокин, Алексей Хлобыстов и многие другие герои Великой Отечественной войны — наши старшие братья по оружию.

Вернувшись домой, я обо всём виденном и передуманном написал жене.

Валя вскоре окончила училище, получила диплом фельдшера-лаборанта и в начале августа приехала ко мне. А жить-то было негде. Дом, в котором мне обещали комнату, достраивался. Но безвыходных положений не бывает. Одна знакомая учительница уезжала в отпуск и на это время уступила нам свою комнату. Тут мы и поселились, радуясь тому, что свет не без добрых людей.

Первые дни Валя никак не могла привыкнуть к северной природе, к хмурому, моросящему небу, к сырости: проснётся ночью, а на улице светло как днём. Станет тормошить меня — проспал, мол, полёты. А я смеюсь:

— Сюда петухов привезли, так они все путали, — не знали, когда кукарекать…

Вскоре нам выделили небольшую комнату, но не в новом доме, как обещали, а в старом, деревянном. Соседями по квартире оказались Кропачевы — хорошая молодая чета.

Осень на Севере наступает рано. Надо было заготовить на зиму топливо. И мы с Валей по вечерам пилили дрова, потом я их колол и складывал в поленницу. Хорошо пахнут свеженаколотые дрова! Помашешь вечерок колуном, и такая охватит тебя приятная усталость — ноет спина, побаливают руки, аппетит разыграется к ужину, и спишь потом беспробудно до самого утра.

Всё было хорошо у нас в гарнизоне. И вдруг произошло несчастье. Погиб Юрий Дергунов. Глупо погиб. Не в воздухе, а на земле. Мотоцикл с коляской, на котором он с Алёшей Ильиным ехал по крутой дороге между сопок, врезался на повороте во встречный грузовик. Юра был убит наповал, а Алёша отделался ушибами — его выбросило в мох. Так мы узнали, что есть на свете не только парки и сады, но и кладбища, поросшие деревьями и кустами, и люди могут не только радоваться, но и плакать. Я лишился одного из своих ближайших друзей и долго горевал. Валя успокаивала меня, как могла, предлагала валерьянку и снотворное, но я никогда не болел и ни разу не принимал лекарств.

В это тяжёлое для меня время мы сблизились с семьёй заместителя командира эскадрильи Бориса Фёдоровича Вдовина. Я и раньше бывал у них в доме, играл с их четырёхлетней дочкой Ирочкой. Мать её, Мария Савельевна, была активисткой и вовлекала нас, молодых офицеров, в кружки художественной самодеятельности. Самодеятельность у нас была широкая — чуть ли не полтораста певцов, танцоров, затейников. Я пел в хоре.

Когда Валя приехала, Мария Савельевна отнеслась к ней с большим участием. Помогая в житейских делах, она незаметно, с большим тактом объясняла Вале, что значит быть женой военного лётчика, как надо переносить трудности, уметь ждать и никогда не отчаиваться. Я знал, что она научила Валю распознавать в воздухе самолёты нашей эскадрильи, вместе с ней часами просиживала возле аэродрома, когда у нас проходили особенно сложные полёты, когда мы летали над морем. Гул пикирующих самолётов создавал обстановку боя, тревожил женщин.

Чем больше привязывалась Валя к Марии Савельевне, тем больше крепла и моя дружба с Борисом Фёдоровичем. Небольшого роста, подвижной, синеглазый, с выразительным худощавым лицом, он нравился мне своей влюблённостью в жизнь, простотой в обращении с подчинёнными. На аэродроме, во время полётов, он становился по-командирски строг и немногословен, а дома сразу менялся, был весел, общителен и остроумен. Мы видели в нём и командира, и наставника, и доброго друга. Он был запевалой во всём, а без запевалы и песня не поётся.

Борис Фёдорович писал стихи и нередко читал их на вечерах самодеятельности. Песенки и частушки, написанные им, исполнялись нашим хором. Он любил русский язык, чувствовал слово. У него была небольшая, толково подобранная библиотечка любимых поэтов. На полке рядышком стояли томики избранных произведений Пушкина, Лермонтова, Шевченко, Блока. Были и книги советских поэтов — Маяковского, Тихонова, Сельвинского, Малышко, Шенгелиа… Мы тоже пользовались этими книжками.

Читали мы в то время и прозу, изданную Воениздатом и «Молодой гвардией», книги любимых солдатских писателей: Георгия Березко, Ивана Стаднюка, Михаила Алексеева и других. Их произведения показывали советского воина во весь его гигантский рост, описывали любовь народов к своему освободителю. Большой популярностью пользовалась в нашей среде библиотечка журнала «Советский воин», небольшие книжицы из этой серии мы носили с собой повсюду.

Прошла короткая осень, и наступила зима с её длинной полярной ночью. Мы с Валей часто любовались трепетным северным сиянием, охватывающим полнеба. Это было величественное, ни с чем не сравнимое зрелище. Я летал в мерцающем свете серебристо-голубоватых сполохов, соединяющих небо и землю, и, вернувшись домой, рассказывал Вале о том, как ещё красивее выглядят они с высоты многих тысяч метров.

Вечерами мы с Валей читали книги. Обыкновенно, лёжа на койке, я читал, а она, занятая домашними делами, слушала. Мы брали в библиотеке книги о лётчиках. Нам понравилась «Земля людей» Антуана де Сент-Экзюпери — французского лётчика и журналиста. Он погиб как герой, не дожив трёх недель до освобождения Франции. В его книге было много поэзии и лётной романтики, любви к людям. Он описывал мирный труд лётчиков почтовых самолётов. Мне запомнилась новелла «Ночной полёт». Сильно в ней описано поведение лётчика, пробивающегося ночью сквозь бурю, и переживания его молодой жены. Такое случалось и с нашими лётчиками, и с нашими жёнами.

Мне нравилось, как писал Экзюпери: «Достаточно ему, пилоту, просто разжать руки — и тотчас их жизнь рассыплется горсточкой бесполезной пыли. Фабьен держит в своих руках два живых бьющихся сердца — товарища и своё…» Или: «Твоя дорога вымощена звёздами».

К сожалению, подобных «вечеров громкого чтения» было не так уж много. Валя была занята вместе с другими женщинами общественной работой, а я учился в вечернем университете марксизма-ленинизма. Занятия эти требовали непрерывного обращения к первоисточникам — трудам Маркса, Энгельса, Ленина. Над книгами я за полночь просиживал с карандашом в руках, исписывал целые тетради конспектами к семинарам.

Семинары проходили оживлённо. Слушатели, разбирая очередную тему, обменивались мнениями, приводили массу интересных житейских примеров. В сочинениях Владимира Ильича Ленина мы находили ответы на многие вопросы современности. Я переписывал из его книги себе в тетрадь: «Ум человеческий открыл много диковинного в природе и откроет ещё больше, увеличивая тем свою власть над ней…» Эти слова заставляли меня вспоминать о спутниках Земли.

Третий из них все ещё кружил вокруг планеты, когда весь мир снова потрясло известие — 2 января 1959 года в Советском Союзе запущена многоступенчатая космическая ракета в сторону Луны. Это было эпохальное событие. Человек стал ещё ближе к космосу. Коллективы научно-исследовательских институтов, конструкторских бюро, заводов и испытательных организаций, создавшие новую ракету для межпланетных сообщений, посвятили этот запуск внеочередному XXI съезду Коммунистической партии Советского Союза.

Раздумывая над всем, что удалось узнать о полёте ракеты, я чувствовал словно лёгкое недомогание и не сразу разобрался, что меня мучает недостаток образования. Следовало, не теряя ни одного дня, продолжать учение.

Я уже знал о кибернетике, слышал разговоры о том, что придёт время — и вычислительная машина заменит человеческий мозг. Согласиться с этим было нельзя по многим причинам, хотя бы потому, что, как бы машина ни была совершенна, решение всё же должен принять человек, в критическом случае человек более многосторонен, и ему надо меньше места, чем машине. Наконец, чтобы поддерживать машину в рабочем состоянии, тоже необходим человек. Одним словом, человеческий мозг — самое совершенное произведение природы — ничто заменить не может и никогда не заменит.

Через три недели после запуска многоступенчатой ракеты в докладе на XXI съезде партии Н. С. Хрущёв под бурные аплодисменты делегатов сказал: «Первым в мире искусственным спутником Земли был советский спутник; первой искусственной планетой Солнечной системы является советская планета. В необъятных просторах Вселенной она гордо несёт вымпел с изображением Государственного герба Советского Союза и надписью „Союз Советских Социалистических Республик. Январь, 1959 год“.

XXI съезд Коммунистической партии! Наметив величественный семилетний план дальнейшего развития народного хозяйства страны, он выдвинул перед нашим народом, вступившим в период развёрнутого строительства коммунистического общества, грандиозные задачи во всех областях экономической, политической, идеологической и международных отношений. Глубоко изучая материалы съезда, мы хорошо понимали, что семилетка — это новый, решающий рубеж на пути исторического развития нашей Родины. Перед советскими людьми съезд поставил ясную и благородную цель, и для достижения её надо было хорошо потрудиться каждому. А нам, лётчикам, с ещё большим рвением выполнять свой долг, бдительно охранять мирное советское небо. На съезде были сказаны веские слова о задачах нашего государства в области защиты мира и обороны от угрозы нападения со стороны империалистических держав, о том, что, пока существуют агрессивные военные блоки, нужно укреплять и совершенствовать Советские Вооружённые Силы.

На дворе свирепствовала зима, но съезд внёс в жизнь страны весеннее оживление. Все всколыхнулось, пришло в движение, пробудилось. Повсюду прорастали семена нового.

XXI съезд партии сыграл и в моей жизни огромную роль. Именно в эти счастливые дни во мне окончательно созрело давнишнее решение подать заявление о приёме в кандидаты партии. Ведь все те люди, на которых я старался быть похожим, у кого учился жить и работать, были коммунистами. И когда я сказал об этом секретарю нашей партийной организации капитану Анатолию Павловичу Рослякову, он одобрительно сказал:

— Правильно, Юрий, партия сделает из тебя закалённого бойца.

В тот же день я написал заявление, испортив немало бумаги, пока нашёл несколько десятков слов, отвечающих моему настроению, моим мыслям и стремлениям. Товарищи и комсомольская организация дали мне рекомендацию, и вскоре я был принят кандидатом в члены партии. Это обязывало меня работать, учиться ещё усерднее, чтобы оправдать великое доверие. В то время «История Коммунистической партии Советского Союза» стала моей настольной книгой.

Одно радостное событие следовало за другим. В середине апреля я отвёз Валю в родильный дом ближайшего к нашему гарнизону городка, а сам вернулся домой. К Вале я всегда испытывал необыкновенную нежность и никогда не волновался так, как в эти дни. Да, наверное, все молодые отцы, ждущие первенца, переживают нечто подобное.

Мне хотелось, чтобы родилась девочка. В отпуске мы даже поспорили, какое купить приданое. Валя хотела мальчика и выбрала, как полагается для мальчика, голубенькое одеяльце.

Я переживал и довольно-таки часто звонил из гарнизона в родильный дом. Надоел всем ужасно — меня узнавали по голосу и подшучивали над моим нетерпением, обнадёживали, что все, мол, обойдётся благополучно. А я верил и не верил и снова звонил. Даже телефонистки стали обижаться.

Наконец, на мой звонок ответили вопросом:

— Ждёте мальчика?

— Нет, девочку, — быстро ответил я.

— Ну, так поздравляем с исполнением желания: родилась девочка, семь с половиной фунтов.

А что это такое семь с половиной фунтов? Много это или мало? Мне хотелось немедленно мчаться в родильный дом, но не было машины, и я смог поехать только утром. Ни к Вале, ни к дочке, конечно, не пустили, но записку и подарки передали.

Валю выписали через неделю. Я приехал за ней на военном «газике» и всю дорогу обратно бережно держал ребёнка на руках, боясь что-нибудь повредить в этом хрупком и таком дорогом для меня существе. Прямую дорогу заливало солнце, и над ней кружили белые морские птицы. Свежий апрельский ветер летел нам навстречу. На душе было радостно, хотелось петь. Хорошо, если бы вся жизнь нашей дочери шла такой же светлой, весенней дорогой.

Уже подъезжая к нашему домику, я сказал жене:

— Ты мучилась — твоё право выбрать имя нашей девочке…

— А я уже называю её Леночкой, — ответила Валя.

Елена! Красивое русское имя! Это имя и было вписано в метрику нашей дочери.

С появлением ребёнка в доме прибавилось забот. Только молодой отец может понять, какое удовольствие купать в тёплой воде своего маленького, беспомощного ребёнка, пеленать его, носить на руках, нашёптывать тут же придуманные колыбельные песенки. Вернувшись домой с аэродрома, я всё время проводил с малышкой, помогал жене в хозяйственных делах. Ходил в магазин за продуктами, носил воду, топил печь. Прав был поэт, когда писал: «Я люблю, когда в доме есть дети и когда по ночам они плачут».

Работы было по горло, но она шла на пользу душе и телу, ведь самая лучшая гимнастика — работа. На все не хватало времени, и я, что называется, не выходил из цейтнота.

А полёты становились все сложнее и сложнее, летали над неспокойным, по-весеннему бурным морем. Летали строем, что важно при ведении воздушного боя, летали по приборам «вслепую», изучали радионавигацию. Над морем проводили и учебные воздушные бои. Приходилось тренироваться с таким опытным «противником», как Борис Вдовин. Он был хваткий воздушный боец и считался неуязвимым.

Как-то я получил задание перехватить самолёт Вдовина. Для перехвата и нападения на самолёт «противника» необходимо было догнать его и атаковать с хвоста. Набрал высоту, пошёл в район цели. Мне удалось незаметно для Вдовина атаковать его с верхней задней полусферы. Но ещё до того, как я вышел на дистанцию огня, чтобы зафиксировать поражение цели на плёнку кинофотопулемета, Вдовин положил свой «МиГ» в крутой вираж. Я ринулся за ним. Так и виражили мы несколько минут друг против друга, и ни один из нас не смог зайти в хвост другому. Каждый упорствовал и оставался недосягаемым. Так бы, наверное, и крутили мы бешеную карусель до тех пор, пока в баках оставалось топливо, но Вдовин подал команду, я пристроился к его машине, и мы, довольные друг другом, крыло к крылу, возвратились на аэродром.

— Силён ты, брат, стал, — одобрительно посмеиваясь, сказал мне Вдовин на земле, когда нервное напряжение спало. — Своих учителей кладёшь на лопатки. Так действуй и впредь.

У него была привычка подшучивать над людьми, которые ему нравятся.

Моему росту как лётчика и воздушного бойца способствовали систематические занятия спортом. Зимой лыжи и коньки, а летом — лёгкая атлетика и баскетбол. Игра в баскетбол нравилась своей стремительностью, живостью и тем, что в ней всегда царил дух коллективного соревнования. Броски мяча в корзину с ходу и с прыжка вырабатывали меткость глаза, точность и согласованность движений всего тела. Есть и другие, не менее интересные и полезные игры, но я, как старый энтузиаст баскетбола, пользуясь случаем, хочу сказать, что, на мой взгляд, это самая лучшая игра.

Теннис — тоже отличная игра, требующая физической выносливости, как в футболе, хорошего глазомера, сообразительности и ума, как в шахматах. Но, к сожалению, везде, где мне приходилось учиться и служить, теннисных кортов не было. А жаль! Для военного лётчика теннис очень полезен, а то, что хорошо для лётчиков, хорошо и для всех. Это, пожалуй, единственная спортивная игра, которой можно заниматься с детства до преклонного возраста.

Став кандидатом в члены партии, я получил общественное поручение — редактирование эскадрильского боевого листка. В нём помещались заметки лётчиков и техников о жизни и учёбе, отмечались успехи, достигнутые в полётах, критиковались те, кто допускал ошибки. Приурочивали мы выход боевого листка и к важным политическим событиям, которыми жила страна. Одним из самых удачных, по мнению политработников, был боевой листок, посвящённый поездке Н. С. Хрущёва с миссией мира и дружбы в США в сентябре 1959 года.

За три дня до отлёта Н. С. Хрущёва из Москвы в Вашингтон в Советском Союзе произошло два события, словно гром прокатившихся по всему миру: в Неву, к месту стоянки в штормовую октябрьскую ночь 1917 года легендарной «Авроры», пришёл могучий корабль мира — атомоход «Ленин», а к Луне устремилась космическая ракета. Она несла вымпел с нашим Государственным гербом. Две красные пятиконечные звёзды зажглись одновременно: одна — на рее атомохода и другая — на далёкой межпланетной трассе.

«Придёт время, и наши космонавты привезут с Луны на Землю образцы тамошней породы», — писали мы в боевом листке.

Мы страстно верили, что человек проникнет в космос, с огромной скоростью облетит вокруг Земли, а затем придёт пора волнующих стартов — к Луне, к Марсу, к Венере…

По радио и по газетам лётчики следили за триумфальной поездкой Н. С. Хрущёва по городам Соединённых Штатов Америки. В ленинской комнате нашей эскадрильи была вывешена карта, на ней отмечался маршрут: Вашингтон — Нью-Йорк — Лос-Анжелос — Сан-Франциско — Де-Мойн — Питтсбург и опять Вашингтон. И повсюду радостные встречи, выражения привета и восторга. В то время моё сердце неудержимо рвалось в космос. Я прочитывал в газетах и журналах всё, что касалось этого вопроса. На встрече в Национальном клубе печати в Вашингтоне американские журналисты спросили Н. С. Хрущёва:

— Когда вы думаете забросить человека на Луну?

— Человека в космос мы пошлём тогда, — ответил Н. С. Хрущёв, — когда будут созданы необходимые технические условия. Пока таких условий ещё нет.

Эти слова главы Советского правительства взволновали меня и в то же время успокоили. Я понял, что в нашей стране ведутся серьёзные работы по подготовке полёта человека в космос и то, что у меня ещё есть время, чтобы все обдумать и окончательно решиться подать рапорт с просьбой зачислить меня кандидатом в космонавты.

Что я подам этот рапорт, сомнений уже не было. Я не боялся начинать свою жизнь сначала.

ГОТОВНОСТЬ НОМЕР ОДИН

Через несколько дней после возвращения Н. С. Хрущёва из поездки в США, во время которой американский народ, народы всех стран ещё раз наглядно убедились в стремлении Советского Союза к миру, наши учёные запустили третью космическую ракету. Она обогнула Луну, сфотографировала её невидимую с Земли часть и передала фотографии на Землю. Эта новая, небывалая победа всколыхнула всё человечество. Снова высокая волна оваций в честь Советского Союза прокатилась по всем континентам.

Жизнь вносила существенные поправки в мои замыслы и планы. Если я совсем недавно полагал, что ещё есть время на размышления, то теперь понял: медлить больше нельзя. На следующий день, как того требует военный устав, я подал рапорт по команде с просьбой зачислить меня в группу кандидатов в космонавты. Мне казалось, что наступило время для комплектования такой группы. И я не ошибся. Меня вызвали на специальную медицинскую комиссию.

Комиссия оказалась придирчивой. Всё было совсем не так, как при наших ежегодных лётных медицинских осмотрах. К ним авиаторы привыкли, и ничего «страшного» в них не видели. А тут, начиная с первого же специалиста — а им оказался врач-окулист, — я понял, насколько все серьёзно. Глаза проверяли очень тщательно. Нужно было иметь «единицу» по зрению, то есть свободно и уверенно прочитывать всю таблицу букв и знаков от начала и до конца, от крупных до самых мелких. Придирчиво искали скрытое косоглазие, проверяли ночное зрение, тщательно исследовали глазное дно. Пришлось не один, как обычно, а семь раз являться к окулисту, и всякий раз всё начиналось сызнова опять таблицы букв и знаков, проверка цветоощущения; взгляните правым глазом, взгляните левым, посмотрите туда, посмотрите сюда… Одним словом, доктор работал по известной поговорке: «Семь раз отмерь — один раз отрежь». Искал он, искал, но ни сучка ни задоринки в моих глазах не нашёл.

Проводилась проверка способности работать в усложнённых условиях. Предлагалось производить арифметические действия с цифрами, которые вначале нужно было найти в специальной таблице. При этом учитывались и скорость работы, и правильность ответа. На первый взгляд решение задачи было простым. Но неожиданно включался репродуктор, из которого монотонный голос начинал подсказывать решение. Однако вместо помощи голос сильно мешал сосредоточиться. Внимание начинало рассеиваться, и требовалось заставить себя продолжать работу, не обращая внимания на «услужливого друга». Было трудно. Впрочем, это были только цветочки — ягодки были впереди.

Врачей было много, и каждый строг, как прокурор. Приговоры обжалованию не подлежали — кандидаты в космонавты вылетали с комиссии со страшной силой. Браковали терапевты и невропатологи, хирурги и ларингологи. Нас обмеряли вкривь и вкось, выстукивали на всём теле «азбуку Морзе», крутили на специальных приборах, проверяя вестибулярные аппараты… Главным предметом исследований были наши сердца. По ним медики прочитывали всю биографию каждого. И ничего нельзя было утаить. Сложная аппаратура находила все, даже самые минимальные изъяны в нашем здоровье.

Руководил комиссией опытный авиационный врач Евгений Алексеевич — человек большой эрудиции. Красивый, синеглазый, остроумный, он сразу расположил к себе всю нашу группу, и даже те, кто уже отчислялся по состоянию здоровья, уезжали с хорошим чувством к нему.

— На медицину не сердитесь, ребята, — провожая их, шутил он. — Продолжайте летать, но не выше стратосферы.

Отсев был большой. Из десяти человек оставляли одного. Но и он не был уверен, что его не спишет следующая комиссия, которую каждому сулил на прощание Евгений Алексеевич. Готовиться к такой комиссии он советовал и мне.

Первый этап был пройден, и у меня появилась надежда. Я вернулся в полк, и потянулись дни ожидания. Время быстро переворачивало листки календаря. Как и прежде, я по утрам уходил на аэродром, летал над сушей и морем, нёс дежурства по полку, в свободное время ходил на лыжах, оставив Леночку на попечение соседей, вместе с Валей на «норвегах» стремительно пробегал несколько кругов на гарнизонном катке, по-прежнему редактировал боевой листок, нянчился с дочкой, читал трагедии Шекспира и рассказы Чехова, во второй раз перечитывал роман Виктора Гюго «Труженики моря».

Я ждал, ждал и ждал вторичного вызова. Трудно было, потому что ждал один. Валя пока ещё ничего не знала. О своей первой поездке на медицинскую комиссию я умолчал, сказал, что это была обычная командировка по служебным делам. Меня мучила совесть: ведь мы ничего не скрывали друг от друга. Но тут было уж очень необычное дело, и пока лучше всего помалкивать. Так советовали и Евгений Алексеевич, и командир полка.

А дни все шли и шли. Уже стало казаться, что обо мне забыли, что я не подошёл. Ведь рост у меня небольшой, на вид я щуплый, бицепсами похвастать не мог. А вместе со мной проходили комиссию парни что надо — кровь с молоком, гвардейского роста, косая сажень в плечах, самые что ни на есть здоровяки… Куда мне с ними тягаться! Старался забыть о своём рапорте, о комиссии — и не мог.

Валя растила дочку, была занята поручениями женсовета, мечтала со временем поступить в медицинский институт. Вечерами, когда мы встречались дома, она нет-нет да и поглядывала на меня каким-то странным, вопрошающим взглядом, словно догадывалась, что творится у меня на душе.

— Уж не заболел ли ты, Юра?-допытывалась она и, как все медики, советовала измерить температуру.

Я послушно ставил градусник под мышку. Но ртутный столбик упорно не хотел подниматься выше 36,6. И всё же я был болен болезнью, которой нет названия в медицине, — тяга в космос продолжала мучить меня. Но я знал: от этой болезни ни один врач не смог бы меня исцелить.

И когда я совсем отчаялся, когда, казалось, уже не осталось никаких надежд, пришла бумага: меня снова вызывали на комиссию. Я поехал и опять не сказал Вале, куда и зачем меня вызвали.

Всё повторилось сначала. Но требовательность врачей возросла вдвое. Все анализы оказались хорошими, ничего в моём организме не изменилось. Евгений Алексеевич был доволен.

— Стратосфера для вас не предел, — обнадёжил он.

Это были самые приятные слова, слышанные когда-либо.

Клинические и психологические обследования, начатые первой комиссией, продолжались. Помимо состояния здровья, врачи искали в каждом скрытую недостаточность или пониженную устойчивость организма к факторам, характерным для космического полёта, оценивали полученные реакции при действии этих факторов. Обследовали при помощи новейших биохимических, физиологических, электрофизиологических и психологических методов и специальных функциональных проб. Нас выдерживали в барокамере при различных степенях разреженности воздуха, крутили на центрифуге, похожей на карусель. Врачи выявляли, какая у нас память, сообразительность, сколь легко переключается внимание, какова способность к быстрым, точным, собранным движениям.

При отборе интересовались биографией, семьёй, товарищами, общественной деятельностью. Оценивали не только здоровье, но и культурные и социальные интересы, эмоциональную стабильность.

Для полёта в космос искали горячие сердца, быстрый ум, крепкие нервы, несгибаемую волю, стойкость духа, бодрость, жизнерадостность. Хотели, чтобы будущий космонавт мог ориентироваться и не теряться в сложной обстановке полёта, мгновенно откликаться на её изменения и принимать во всех случаях только самые верные решения.

Всё это заняло несколько недель. Вновь отсеялось немало ребят. Я остался в числе отобранных лётчиков — кандидатов в космонавты. Через несколько дней всю нашу группу принял главнокомандующий Военно-воздушными силами Константин Андреевич Вершинин. На этой встрече среди других заслуженных генералов нашей авиации мне радостно было увидеть одного из первых Героев Советского Союза — Николая Петровича Каманина, о котором я так много слышал ещё от его бывшего фронтового однополчанина, начальника Саратовского аэроклуба Г. К. Денисенко.

Впервые в жизни мне, младшему офицеру, довелось беседовать с Главным маршалом авиации. Он встретил нас по-отцовски, как своих сыновей. Интересовался прохождением службы, семейными делами, расспрашивал о жёнах и детях и в заключение сказал, что Родина надеется на нас.

Отныне я должен был расстаться с полком, попрощаться с товарищами и вместе с семьёй отбыть к месту новой службы. Открывалась новая, самая интересная страница в моей жизни.

Вернулся я домой в день своего рождения. Валя знала о моём приезде и в духовке испекла именинный пирог, украсила его моими инициалами и цифрой «26». Подумать только-недавно было шестнадцать и уже двадцать шесть! Но я все так же, будто паренёк-ремесленник, восторженно глядел на открывающийся моим глазам широкий, залитый солнечным светом мир.

На пирог собрались к нам мои товарищи и подруги Вали. И хотя ещё никто ничего толком не знал, все догадывались, что мы скоро покидаем гарнизон. Вале я сказал, что меня назначают на лётно-испытательную работу и что мы скоро уедем в центр России. Она поделилась новостью с подругами. Так все и думали — Гагарин станет лётчиком-испытателем, будет опробовать новые машины.

За столом много говорилось о лётчиках-испытателях. Разговор шёл о борьбе нашей авиации за скорость, высоту и дальность полётов. Вспомнили, что за последнее время многие лётчики-испытатели завоевали Родине новые мировые рекорды: Владимир Ильюшин на «Т-431» поднялся почти на тридцатикилометровую высоту, Георгий Мосолов на «Е-66» летал со скоростью, чуть ли не в два с половиной раза большей скорости звука. Валентин Ковалёв все выше поднимал потолок, увеличивал грузоподъёмность наших пассажирских воздушных кораблей. Усердно трудились над развитием нашего Воздушного Флота и многие другие авиаторы.

— Теперь очередь за тобой, Юрий, — шутя сказал Анатолий Росляков — секретарь нашей партийной организации.

Он почему-то был уверен, что я сделаю что-то необыкновенное.

Я слушал товарищей и молчал. Ведь предстояли такие рекорды, перед которыми все достигнутое бледнело. Вспомнились лётчики, с которыми я был на приёме у Главного маршала авиации. Каждый из них горел решимостью отдать все свои силы для подготовки к таким полётам. Каким-то подсознательным чутьём я догадывался, что каждый из них установит космический рекорд: одни раньше, другие позже. Дело было во времени.