Всевышнее вторжение

– Мы будем молиться, чтобы Господь споспешествовал нам пройти сквозь бурю этого кризиса, – сказал Хармс. – Присоединитесь ко мне в молитве, склоните вашу голову.

– Меня зовёт жена, – сказал Булковский. – А помолиться можно будет и завтра. Спокойной ночи.

Он прервал связь, не дожидаясь ответа.

О Господь Израиля, молился Хармс, низко склонив голову. Не дай нам промедлить и защити от обрушившегося на нас зла. Пробуди прокураторову душу к неотложной значимости этого часа испытания.

Ты проверяешь нашу духовную стойкость, говорил он Богу. Во всяком случае – мою, я это знаю. Мы должны доказать свою стойкость, отбросив прочь сатанинское наваждение. Господи, сделай нас стойкими, дай нам в руки меч Твоего всемогущества. Дай нам седло праведности, дабы воссесть на скакуна… Кардинал не смог додумать эту мысль, слишком уж она была пронзительной. Поспеши к нам на помощь, закончил он и поднял голову. Он ликовал, словно, подумал он, заманив обречённую жертву в ловушку. Мы его затравили, думал он, и оно умрёт. Велик и славен Господь!

ГЛАВА 8

Прямой скоростной рейс умотал Райбис Ромми до полусмерти. Компания «Юнайтед Спейсуэйс» предоставила не совсем обычной пассажирке целый ряд из пяти сидений, чтобы можно было лежать, но даже это не слишком помогло. Райбис лежала на боку, натянув одеяло до подбородка, и не говорила ни слова.

– Чёрт бы побрал все эти юридические формальности, – сказал Элиас Тейт, хмуро глядя на измученную женщину. – Если бы мы отправились без промедления… – Он поморщился и не закончил фразу.

Укрытый во чреве Райбис зародыш – теперь уже шестимесячный – долго, кошмарно долго не подавал ни малейших признаков жизни. А что, если он умер? – спросил себя Херб Ашер. Смерть Бога… причём при обстоятельствах, никем и никогда не предвиденных. И ведь никто, кроме Райбис, Элиаса Тейта и его самого, Ашера, никогда об этом не узнает.

А может ли Бог умереть? – думал он. Бог, а с ним и моя жена.

Церемония бракосочетания была короткой и предельно простой – заурядная канцелярская процедура, напрочь лишённая отсылок к религии и морали. Но для начала и ему, и Райбис пришлось пройти подробное медицинское обследование, в ходе которого была, конечно же, обнаружена её беременность.

– Отец вы? – спросил его врач.

– Да, – кивнул Херб Ашер.

Врач ухмыльнулся и сделал пометку в карточке.

– Мы решили, что нам стоит пожениться, – сказал Ашер.

– И правильно сделали. – Вокруг немолодого холёного врача почти ощутимо висела аура полного безразличия. – Вы знаете, что это будет мальчик?

– Да, – кивнул Ашер. Ещё бы не знать.

– Я только одного не понимаю, – сказал врач. – Было ли оплодотворение естественным? Как-то больше похоже на искусственное, потому что сохранилась девственная плева.

– Поразительно, – поразился Херб Ашер.

– Такое хоть и редко, но случается. Так что технически ваша жена всё ещё девушка.

– Поразительно, – поразился Херб Ашер.

– Сейчас она в очень тяжёлом состоянии, – сказал врач. – Рассеянный склероз.

– Я знаю, – стоически ответил Ашер.

– И нет, как вы понимаете, никакой гарантии, что она выживет. Поэтому я приветствую идею вернуть её на Землю и ото всей души одобряю ваше решение лететь вместе с ней. Однако всё это может оказаться впустую. Рассеянный склероз – болезнь весьма коварная. В миелиновой оболочке нервных волокон образуются затвердения, что приводит со временем к полному параличу. За многие десятилетия интенсивных исследований были выявлены два действующих фактора. Некий микроорганизм и, что гораздо важнее, специфическая форма аллергии. Методика лечения связана с преобразованием иммунной системы таким образом, чтобы…

Доктор продолжал и продолжал, а Херб Ашер делал вид, что внимательно слушает. Всё это было ему известно со слов Райбис и из текстов, которые она получала от MED; подобно ей, он давно уже стал специалистом по этой болезни.

– А можно мне воды? – пробормотала Райбис, с трудом оторвав голову от подушки. Её распухшее, с вывернутыми губами лицо сплошь пошло коричневыми пятнами. Она еле ворочала языком, так что Херб Адлер не сразу её понял.

Стюардесса принесла бумажный стаканчик с водой, Херб Ашер и Элиас придали Райбис полусидячее положение, и она взяла стаканчик. Её руки тряслись, как, впрочем, и всё её тело.

– Потерпи, уже немного осталось, – сказал Херб Ашер.

– Господи, – пробормотала Райбис, – мне кажется, я прежде умру. Скажи стюардессе, что меня снова будет тошнить, пусть принесёт этот тазик. Господи.

Она совсем села, её лицо кривилось гримасой боли.

– Через два часа включат тормозные двигатели, – сказала, наклонившись над ней, стюардесса. – Так что, если вы немного продержитесь…

– Продержусь? Да я не могу удержать даже то, что только что выпила. Вы уверены, что в этой кока-коле не было какой-нибудь гадости? Я её выпила, и стало только хуже. У вас нету, случаем, имбирного эля? Если бы выпить имбирного эля, я бы. может, смогла бы не… Да чёрт бы всё это побрал, – прохрипела она дрожащим от ярости голосом. – Чёрт бы всё это побрал! Оно того не стоит! – Её глаза блуждали от Херба Ашера к Элиасу и обратно.

Ях, думал Ашер, неужели ты не можешь вмешаться? Это же чистый садизм подвергать женщину таким страданиям.

И тут в его мозгу заговорил голос. Ашер был не в силах понять сказанное. Он слышал слова, но они не имели смысла. Голос сказал:

– Отведи её в Сад.

Сад? – думал Херб Ашер. Какой ещё Сад?

– Возьми её за руку.

Херб Ашер покопался в складках одеяла и нашёл вялую, холодную ладонь жены.

– Спасибо, – сказала Райбис и слегка, почти неощутимо сжала его руку.

Теперь, низко над ней наклонившись, он видел, как сверкают её глаза, и видел пространства за её глазами, он словно смотрел в некую пустую огромность. Где ты? – думал он. Там, внутри твоего черепа – целая вселенная, вселенная, отличная от этой, не зеркальное отражение, а совсем другая. Он видел звёзды и звёздные скопления, видел туманности и огромные газовые облака, мерцавшие тёмным, но всё же белым, а не кроваво-красным светом. Он почувствовал дуновение ветра и услышал, как что-то шуршит. Ветки или листья, подумал он, я слышу растения. Воздух был напоён теплом, и, что ещё больше его изумило, это был свежий воздух, а не стоялый, многократно регенированный воздух космического корабля.

Пение птиц, а когда он поднял глаза, то увидел синее небо. Он увидел бамбук, шуршавший на ветру, и увидел забор, за которым играли дети. И в то же время он всё ещё держал в руке бессильную руку жены. Как странно, думал он, ветер такой сухой и горячий, словно прилетел из пустыни. Он увидел темноволосого курчавого мальчика, и эти тёмные курчавые волосы были похожи на волосы Райбис, до того как она их потеряла, до того как из-за хемотерапии они все повыпадали и отправились в мусорный бак.

Где это я? – думал он. В школе?

Суетливый, многословный мистер Плаудет рассказывал ему бессмысленные истории, каким-то боком касавшиеся финансовых нужд школы, школьных проблем, а его не интересовали школьные проблемы, его интересовал сын. Его интересовала травма, причинённая мозгу сына, он хотел узнать о ней побольше, хотел знать о ней всё.

– Вот чего я совсем не понимаю, – говорил Плаудет, – так это почему вас продержали в криостате целых десять лет. Ну что такое селезёнка? Пересадка селезёнки давно уже стала зауряднейшей операцией, за такое время можно было сто раз подобрать подходящий материал…

– А какое полушарие травмировано? – прервал его Херб Ашер.

– Все медкарты у мистера Тейта, но я схожу к нашему компьютеру и попрошу сделать распечатку. Мне кажется, Манни вас слегка побаивается, но это, наверное, из-за того, что он впервые увидел своего отца.

– Вы сходите за распечаткой, – предложил Ашер, – а я пока побуду здесь, с ним. Мне хочется узнать об этой травме как можно больше.

– Херб, – сказала Райбис.

Вздрогнув, он осознал, где находится – на борту корабля XR4, принадлежащего компании «Юнайтед Спейсуэйс» и следующего прямым рейсом от Фомальгаута в Солнечную систему. Через два часа на борт корабля поднимется первая группа иммиграционного контроля и начнётся предварительная проверка.

– Херб, – прошептала Райбис, – я сейчас видела своего сына.

– В школе, – кивнул Херб Ашер. – В школе, куда он пойдёт.

– Вряд ли я до этого доживу, – сказала Райбис. – У меня было такое ощущение… И он там был, и ты там был, и этот плюгавый, похожий на крысу, который всё время молол языком, а вот меня нигде не было. А я ведь смотрела и смотрела, старалась увидеть. Эта история непременно меня убьёт, но она не сможет убить моего сына. Ведь так же он и сказал, помнишь? Ях сказал, что я буду жить в своём сыне, так что сама-то я, наверное, умру. Это в смысле, что это тело умрёт, а его удастся спасти. Ты же присутствовал, когда Ях это сказал? Я уже и не помню. Это был Сад, правда ведь? Бамбук. Я видела, как ветер его качает. Ветер говорил со мной, это было похоже на голоса.

– Да, – сказал Херб Ашер.

– Они уходили в пустыню на сорок дней и ночей. Илия, а потом Иисус. Элиас? – Она посмотрела на Элиаса. – Ты питался акридами и диким мёдом и призывал людей к покаянию. Ты сказал королю Ахаву, что в годы сей не будет ни росы, ни дождя, разве только по твоему слову, что так повелел Господь.

Её глаза устало закрылись.

А ведь она и вправду очень больна, сказал себе Херб Ашер. Но я видел её сына. Прекрасный и диковатый, и что-то ещё. Застенчивый. И очень человеческий, истинный сын человеческий. А может, всё это только у меня в мозгу, примерещилось. Может быть, клемы совсем запутали наши органы чувств, так что мы видим и переживаем то, чего нет в действительности. Не буду об этом и думать, подумал он, всё равно ничего непонятно.

Что-то такое, связанное со временем. Похоже, он умеет управлять временем. Сейчас я здесь, на корабле, а потом я вдруг в саду, с этим ребёнком и другими детьми, с её ребёнком, и прошли уже долгие годы. И что же такое настоящее время? – спросил он себя. Я на этом корабле – или тогда, в моём куполе, до того как я встретил Райбис – или потом, когда она давно как умерла и Эммануил ходит в школу? Я пробыл в криогенном анабиозе долгие годы. Это как-то связано – или никак не связано – с моей селезёнкой. Так они что, стреляли в меня? Райбис умерла от болезни, а вот от чего умер я? И что стало – или станет – с Элиасом?

– Мне нужно с тобой поговорить, – сказал, наклонившись к Хербу, Элиас, а затем отвёл его в сторону, подальше от Райбис и других пассажиров. – Мы не должны упоминать Яха, с этого момента мы будем говорить «Иегова». Это слово появилось, если можно так выразиться, в 1530 году. Ты же прекрасно понимаешь ситуацию. Иммиграционные власти будут прослушивать наши мысли при помощи психотронной аппаратуры, но Иегова постарается напустить туману, чтобы они ничего, или почти ничего, не узнали. Но вот тут, к сожалению, нет полной уверенности. По мере приближения к Солнечной системе власть Иеговы быстро убывает, вскоре мы окажемся в зоне Велиала.

– Ясно, – кивнул Ашер.

– Да ты и сам всё это знаешь.

– И это, и многое другое.

Конечно же он знал, знал от Элиаса и от Райбис, и из того, что рассказывал ему Иегова, по большей части во сне, в ярких видениях. Иегова много занимался их обучением, и они уже знали, как себя вести.

– Он с нами, – сказал Элиас, – и он может обращаться к нам из её чрева. Но всегда остаётся возможность, что новейшие сканирующие устройства что-нибудь уловят. Поэтому он будет общаться с нами крайне редко. – Он помолчал секунду и добавил: – Если вообще будет.

– У меня появился забавный вопрос, – заметил Херб Ашер. – Что подумают эти чиновники, если их аппаратура перехватит мысли Бога?

– Что подумают? – пожал плечами Элиас. – Да они просто ничего не поймут. Мне ли не знать земные власти. Я общался с ними четыре тысячи лет, в самых разных странах и ситуациях. В самых разных войнах. Я был с графом Эгмонтом, когда Голландия сражалась за независимость в тридцатилетней войне, я присутствовал при его казни. Я знал Бетховена… хотя, пожалуй, «знал» не совсем то слово.

– Ты был Бетховеном, – понял Херб Ашер.

– Часть моей души вернулась на Землю и пребывала в нём, – уточнил Элиас.

Часть вульгарная и яростная, подумал Ашер. Страстно приверженная делу свободы. Рука об руку со своим другом Гете они вдохнули новую жизнь в немецкий век просвещения.

– А кем ты был ещё? – спросил он Элиаса.

– Многими и многими известными в истории людьми.

– Том Пэйн?

– Мы задумали и организовали американскую революцию, – сказал Элиас. – Мы, небольшая группа. Мы были Друзьями Бога в далёком прошлом и розенкрейцерами в 1615-м… Я был Якобом Бёме, но такого ты, наверное, не знаешь. Моя душа не захватывает человека полностью, это не инкарнация. Некоторая часть моей души возвращается на Землю, чтобы соединиться с человеком, которого избрал Бог. И я всегда на Земле, ведь такие люди есть всегда. Одним из них был Мартин Бубер, упокой Господь его благородную душу. Обаятельный, на удивление беззлобный человек. Арабы возлагали цветы на его могилу, даже они, арабы, его любили. – Элиас помолчал. – Некоторые из людей, в которых я вселялся, были лучше меня. Но у меня было своё преимущество: способность возвращаться. Бог даровал её мне, чтобы… ну, в общем, во благо Израиля. Малая толика бессмертия для дражайших для него людей. Ты знаешь, Херб, ведь евреи не были первыми, кому Господь предложил Тору, он по очереди предлагал её всем народам мира, и все, кроме евреев, под тем или иным предлогом отказались. Тора говорит «Не убий», а они не хотели жить с этим запретом, они хотели, чтобы религия была отдельна от морали, чтобы она не сковывала их желания. В конце концов Господь предложил Тору евреям, и те её приняли.

– Тора – это Завет? – спросил Херб.

– Она больше чем Завет. Слово «завет» слишком слабое, узкое. И это притом, что в Новом Завете христиане раз за разом называют Тору «Завет». Тора есть вся полнота божественного, таящегося в Боге, она живая, она существовала до начала времён. Это мистическая, почти вселенская сущность. Тора есть орудие Творца, ею он сотворил мироздание, и он сотворил мироздание для неё. Это высочайшая идея и живая душа вселенной. Без неё мир не может существовать, не имеет права на существование. Я цитирую великого еврейского поэта Хаима Нахмана Бялика, жившего в конце девятнадцатого – начале двадцатого веков. Почитай, я тебе очень советую.

– Ты можешь рассказать про Тору что-нибудь ещё?

– Реш Лакиш сказал: «Для того, чьи помыслы чисты, Тора становится животворным эликсиром, очищающим его в жизни. Но для того, чьи помыслы не чисты, она становится смертельным ядом, очищающим его в смерти».

Они помолчали.

– Я могу рассказать тебе историю, – сказал Элиас. – Некий человек пришёл к великому рабби Гиллелю, жившему в первом веке нашей эры, и сказал: «Я обращусь в твою веру, если ты сможешь преподать мне всю Тору, пока я стою на одной ноге». Гиллель с готовностью ответил: «Что неприятно тебе самому, не делай того твоему ближнему. Это и есть полная Тора, всё остальное – комментарии, иди и учи их».

– А это предписание действительно содержится в Торе? – спросил Херб Ашер. – В первых пяти книгах Библии?

– Да. Книга «Левит», глава девятнадцатая, стих восемнадцатый. Господь сказал: «Возлюби ближнего своего аки сам себя». Ты же не знал этого, верно? За две тысячи лет до Иисуса.

– Так, значит, Золотое Правило восходит к иудаизму?

– Да, и причём к раннему иудаизму. Это Правило было даровано человеку самим Богом.

– Мне еще многое нужно узнать, – сказал Херб.

– Читай, – улыбнулся Элиас. – «Cape, lege», слова, услышанные Августином. «Бери, читай» в переводе с латыни. Вот так ты, Херб, и делай: бери эту книгу и читай её. Она готова тебе открыться, она живёт.

Полёт продолжался, а тем временем Элиас раскрывал перед ним всё новые и новые аспекты Торы, аспекты, знакомые очень немногим.

– Я рассказываю всё это потому, что доверяю тебе, – сказал Элиас. – Но и ты будь осторожен, не болтай с кем попало.

Было четыре способа читать Тору, причём четвёртый состоял в изучении её тайного внутреннего смысла. Когда Бог сказал «Да будет свет», он имел в виду тайну, воссиявшую в Торе. Это был сокрытый первозданный свет самого Творения, и был он настолько благороден, что нельзя было передавать этот свет смертным, способным его унизить, а потому Господь укрыл его в самом сердце Торы. Это был свет неиссякающий, сродни тем божественным искрам, о которых говорили гностики, так что теперь осколки Божественного были рассеяны по всему Творению, заключённые, по несчастью, в материальные оболочки, в физические тела.

Некоторые средневековые иудаистские мистики придерживались точки зрения, что было шестьсот тысяч евреев, исшедших из Египта и получивших Тору на горе Синай, Эти шестьсот тысяч душ живут и поныне, реинкарнируясь в каждом последующем поколении. Каждая душа или искра связывалась с Торой своим особым способом, а потому Тора имеет шестьсот тысяч различных неповторимых значений. В целом идея состоит в том, что Тора различна для каждого из этих шестисот тысяч людей и что каждый из них имеет в Торе свою отдельную букву, с которой связана его душа. Так что есть шестьсот тысяч Тор.

А кроме того, есть три эры, или временные эпохи; первая, уже прошедшая, это век благодати, вторая, текущая, это век сурового правосудия и ограничений, а третья, грядущая, – век милосердия. Для каждого из этих веков есть своя особая Тора. И в то же время есть только одна Тора. Существует первичная матрица Торы, в которой нет никаких знаков пунктуации и пробелов между словами, так что все буквы смешаны и перепутаны. И в каждый из этих трёх веков по ходу событий буквы группируются в различные слова.

По объяснению Элиаса. текущий век, век сурового правосудия и ограничений, подпорчен тем, что искажена одна из букв Торы, согласная «шин». Эту букву пишут с тремя палочками, хотя нужно бы с четырьмя. Поэтому Тора нашего века ущербна. А некоторые средневековые иудаистские мистики считали, что в современном алфавите недостаёт одной из букв, по какой причине в Торе наряду с указующими законами есть и запреты. В следующий век пропавшая или невидимая буква восстановится, и Тора восстановится. Поэтому в следующий век, или, если пользоваться словом иврита, в следующий шемиттах, исчезнут все запреты, суровые ограничения уступят место безграничной свободе. Из этого следует (сказал Элиас), что в Торе есть части, которые невидимы нам сейчас, но станут видимыми в грядущий Мессианский век. В процессе вселенского круговорота этот век неизбежно придёт, это будет следующий шемиттах, во многом подобный первому, и Тора тогда наново выстроится из перепутанных букв. Ну совсем как в компьютере, думал Херб Ашер. Вселенная программируется, а затем перепрограммируется более точно. Фантастика.

Двумя часами позднее к кораблю пришвартовался правительственный сторожевик, а ещё через несколько минут появившиеся в салоне офицеры начали досмотр помещений. И допросы пассажиров.

Дрожащий от страха, Херб Ашер обнимал Райбис за плечи и жался поближе к Элиасу, словно черпая у него силы.

– Расскажи мне, Элиас, – негромко попросил Ашер, – самое прекрасное, что ты знаешь о Боге. – Его сердце готово было выскочить из груди, ему не хватало воздуха.

– Хорошо, – согласился Элиас, – слушай.

– Рабби Иуда однажды сказал: «День состоит из двенадцати часов. Первые три часа Святейший (Бог), да святится имя Его, изучает Тору. Следующие три часа Он восседает на Престоле Правосудия и судит весь мир. Поняв, что мир заслушивает уничтожения. Он пересаживается на Престол Милосердия. Следующие три часа Он даёт пропитание всему миру, от огромных зверей до мельчайшей вши. А от девятого часа до двенадцатого Он играет с левиафаном по сказанному в Писании: «Это море – великое и пространное: там пресмыкающиеся, которым нет числа, животные малые с большими, там плавают корабли, там этот левиафан, которого Ты сотворил играть в нём». А другие считают, что эти последние три часа Он учит детей».

– Спасибо, – сказал Херб Ашер. К ним направлялись три иммиграционных офицера в яркой, бьющей в глаза форме и при оружии.

– Даже Бог, – невозмутимо закончил Элиас, – сверяется с Торой как со строительным чертежом мироздания. – Не говоря ни слова, иммиграционный офицер протянул руку, и Элиас передал ему пачку документов. – Даже Бог не может идти против неё.

– Вы – Элиас Тейт, – сказал офицер, взглянув на документы. – Какова цель вашего возвращения в Солнечную систему?

– Эта женщина опасно больна, – начал Элиас. – Она ложится в военно-морской госпиталь…

– Я не спрашиваю вас про неё, я хочу знать, какова цель вашего возвращения. – Офицер перевёл взгляд на Херба Ашера. – А вы кто такой?