Вахтерша с чувством отвернулась.

На улице возле гостиницы остановился автобус с иностранными туристами. Невесть откуда взявшиеся гостиничные служащие повезли ко входу специальную помпезную каталку для импортных чемоданов. В вестибюле стало шумно.

– Ты – это… – сказала она. – Отошел бы в сторонку. А то людям мешаешь ходить.

Платов не стал возражать. Он, собственно, уже все успел узнать.

Он вернулся к машине и, выждав, пока освободится место, занял позицию в паре десятков метров от входа в гостиницу, так чтобы видеть всех выходящих и быть наготове.

«Ваше радио» продолжало работать. Девушка-ведущая, только что заступившая на пост, как раз благодарила Пистона за отлично проведенный эфир и желала ему счастливо добраться домой.

«А это мы еще посмотрим», – подумал Платов.

Через пятнадцать минут по ступенькам гостиницы стремительно сбежал невысокий молодой человек в элегантном черном пальто и пижонской широкополой шляпе. Платов по описанию вахтерши сразу узнал Пистона.

Пистон шагнул с тротуара на проезжую часть переулка, огляделся вокруг в поисках поджидающей машины и поднял руку. Платов, опередив какого-то частника с шашечками на крыше, вывернул от обочины и первым остановился возле голосующего диджея.

Пистон открыл двери и заглянул внутрь.

– На Аптекарский, – сказал он.

– Сколько?

– Да тут рядом!

– Я знаю.

– Полтинник!

– Мало!

– Как это мало! Я каждый день тут езжу и всегда плачу полтинник!

– А инфляция?

Диджей собрался захлопнуть дверцу.

– Ладно, садись, – в последний момент согласился Платов.

И Пистон опустился на сиденье рядом с ним.

* * *

В машине Пистон принялся сразу звонить по мобильному телефону. Сначала какой-то Маринке. А потом неизвестному Боре, которому строго-настрого запрещал сегодня вечером пить. Боря с этим, похоже, не соглашался, говорил, что если пить в меру, то дело от этого не пострадает, и они с Пистоном по этому поводу препирались.

Платов краем уха слушал болтовню Пистона, лихорадочно прикидывая, что же делать.

До Аптекарского было и в самом деле было недалеко – на набережную, потом через мост и прямо, вдоль Ботанического сада. «Если поехать прямо, – прикидывал Платов, – сразу попадешь в людные места, в которых Пистон, наверняка, хорошо ориентируется. Туда ехать нельзя…»

Миновав мост, Платов круто свернул вправо и начал стремительно набирать скорость.

– Э, эй! Мужик! – прикрикнул Пистон, прикрывая ладонью трубку телефона. – Ты куда? Мне на Аптекарский. Прямо.

– Там ремонт, – коротко ответил Платов.

– Какой ремонт! С чего ты взял? Я утром ехал, все было в порядке.

– Утром было в порядке, а сейчас ремонт!

– Ты что, рехнулся! Куда ты меня везешь?!

Но Платов уже успел промчаться вдоль чугунной решетки, ограждающей сад, круто свернуть налево в переулок и сразу же опять налево – в открытые ворота вспомогательного проезда, ведущего к гаражам и ремонтной мастерской.

Платов остановил машину и выключил двигатель. Воцарилась тишина.

На них с удивлением обернулась какая-то женщина, которая не спеша шла по дорожке в сторону запотевших стекол оранжереи, с ведром земли в одной руке и лопатой в другой.

Пистон, кажется, начал понимать, в чем дело. Он спрятал телефон в карман, губы его плотно сжались, а глаза стали наливаться яростью.

– Ты чего, мужик?! Тебе жить надоело?

Платов всем корпусом повернулся к своему пассажиру.

– Ну что, сволочь? – спросил он страшным голосом, чувствуя, что гневный спазм перехватывает горло. – Не узнаешь меня?

«Руки, руки его контролировать! – пронеслось в голове у Платова. – Чтобы не вытащил что-нибудь из-под пальто!»

– Я тот, кто на следующей неделе будет с Тайсоном боксировать. Узнал?

Пистон хотел было пошевелиться, но Платов предупредил его движение и Пистон остался сидеть как сидел.

– Сейчас я тебя закопаю, сволочь! На компост! Но прежде скажу все, что о тебе думаю!

Платов почувствовал, как в висках гулко застучала кровь. И увидел совсем рядом тревожно метнувшиеся глаза Пистона.

– Ты маленький вонючий козел, – сказал Платов. – Ты из тех, кто приносит на день рождения коробку из-под торта, а в коробке – какашка! Или привязывает кошелек на веревочку и дразнит прохожих. Или ребенку протягивает конфетку, а там не конфетка, а пустой фантик! Такие козлы, когда вырастают, любят подловить на улице пьяного, который лыка не вяжет, повалить на землю и забить ногами! Чтобы таким образом вырасти в собственных глазах. Ты мелкий гнусный подонок! Понял!? Ты нападаешь из-за угла, и только на тех, кто не ждет ничего плохого и поэтому не может ответить. Ты – полное говно!

Пистон сделался белым, как мел. Его руки начали шарить вокруг в поисках чего-то тяжелого, но Платов навис над ним, и Пистон опять замер, буравя Платова расширившимися от ненависти глазами.

– И ладно бы ты один, но таких подонков повылезало из всех щелей немерено! И свои подлые замашки они возвели в норму жизни. Вывели из них философию. Мол, в наше время кто успел, тот и съел. И нечего щелкать клювом. Наглость – вторая натура, и если не напаришь, то и не проживешь. И так далее и тому подобное.

Пистон стал понемногу приходить в себя от первой неожиданности, и до него начал доходить смысл слов Платова.

– И теперь все мы живем по волчьим законам! Водитель стоит на обочине лесного шоссе, просит помощи – а никто не остановится. Потому что люди боятся. А вдруг это шутник вроде тебя, а в кустах прячется парочка его приятелей с монтировками? Или девчушка на костылях просит милостыню в переходе метро – а все отворачиваются. Потому что каждому ясно: ногу ей козлы вроде тебя бинтом скрутили, чтобы выглядела как культя, а вечером она отдаст в их общак все собранные за день деньги.

Пистон пошевелился на своем месте, как-то странно посмотрел на Платова и отвел глаза.

– Ты чего, рехнулся? – хмуро вставил он. – А здесь-то я при чем?

– А при том! Из-за таких, как ты, это стало предметом гордости. Продать приятелю какое-нибудь дерьмо. Или оттяпать у соседа что-нибудь под шумок. Или просто над ним посмеяться. Да из-за вас мы живем как на зоне: никто руки в беде не подаст, позовешь на помощь – все разбегутся. Тебя на улице среди бела дня раздевать будут, а прохожие мимо пойдут и будут отворачиваться. Каждый опасается: вот поверишь человеку, душу перед ним раскроешь, а он тебя скрытой камерой заснимет и опозорит перед всем городом.

Пистон опять посмотрел на Платова и вдруг едва заметно улыбнулся. Эта спрятанная улыбка и вообще вывела Платова из себя.

– Что лыбишься, сволочь! Не сметь лыбиться! – заорал он. – Свои гнусные делишки вы умеете делать только из-за угла. А ты попробуй по-честному! Глаза в глаза, один на один. Ну, давай! Что? Кишка тонка? Давай, к примеру, выйдем на ринг, наденем перчатки и поговорим по-мужски. Чтобы все по-честному. Три раунда. Ниже пояса не бить. Лежачего не трогать. Ну? Что молчишь? Не можем мы по-мужски? По-мужски мы боимся? Козел ты! Понял? Козел и все!

Платов замолчал, сказав все, что накипело в душе. Он хотел добавить еще что-то, но не стал. А только с шумом выпустил из груди воздух и посмотрел на Пистона.

Пистон сидел тихо, опустив глаза в пол. На его щеки уже успел вернуться румянец. Почувствовав, что Платов замолчал, он медленно повернул к нему голову.

– Ну что, все сказал? – спросил он.

– Все!

Платов пошевелился на сиденьи и отвернулся. И тут Пистон, повернувшись всем корпусом к Платову, разразился гневной ответной речью.

– Я, по-твоему, козел? – спросил он. – А ты на себя посмотри. Ты-то кто? Ты – лох! По жизни лох! Тупой совок. Понял? Лох Лохович Совковый.

На этот раз пришла очередь Платова оторопеть.

– Ты считаешь, если мы выйдем на ринг, это будет по-честному? – Пистон смерил Платова взглядом. – А то, что ты почти кандидат в мастера по боксу и что весу в тебе без малого девяносто, а во мне – шестьдесят четыре кило? Это ничего? Это тебе не ху-ху? Ты так понимаешь справедливость? Кто сильнее, тот и прав? У кого загривок жирнее, за тем и правда? Да это такие, как ты, испоганили нашу жизнь. Развели повсеместно право толстых. Все страна живет по понятиям! Ишь, поглядите на него, вспомнил фантик от конфетки. А ты что же, когда со мной по телефону разговаривал, вдруг в маленького мальчика превратился? Или был пьяный в дупло? А может, ничего не соображал? Нет. Ты был в полном здравии. Шутил и куражился. Вот только думал не головой, как положено, а жопой! Это же надо в такое поверить! Тайсон ждет не дождется, чтобы с ним на ринг выходить! Да еще с пристегнутой к поясу рукой. Да еще бить не будет! Как же! Тайсон спит и видит!

Платов чувствовал, что на этот раз кровь отлила от его лица, и у него онемели скулы. «Сейчас я его убью!» – понял он.

– И дело здесь не в Тайсоне, – продолжал маленький Пистон. – А в том, что ты – типичный совок. Совковый лошина! И как всякий совок падок до халявы. Двадцать пять тысяч баксов ему подавай за пять минут. Вышел в трусах на ринг – и пожалуйста! Разбогател. Не надо ни работать, ни думать головой. Россия – страна, где все поголовно верят в чудеса. Целая страна, и в ней все – Иваны-дураки. Или Емели на печи! Каждый убежден: в один прекрасный день он поймает рыбку в пруду – и по ее велению вмиг станет весь в шоколаде. А раз так – незачем работать! Незачем учиться! Вся страна сидит с разинутым ртом и ждет, пока какой-нибудь добрый дядя туда галушки положит и сверху сметаной польет. И оттого у нас не страна, а сплошной лохотрон. То все ломанутся в какую-нибудь пирамиду за большой капустой. То в лотерею беспроигрышную! Потому что все – такие же как ты!

Мимо машины прошел мужичок в валенках и с лопатой в руках – видимо, дворник шел убирать снег, – и с удивлением заглянул через стекло внутрь машины на двух разгоряченных молодых людей.

– Я каждый день веду в эфире это шоу с розыгрышем, – продолжал Пистон. – Я вашу породу отлично знаю! Пока ты просто так с человеком разговариваешь – он еще что-то соображает. Отличает белое от черного. Но стоит только пообещать ему пару тонн долларов – все! Пропал человек! Он за тобой на край земли пойдет, и родную жену там за пачку ботвы продаст. У нас страна идиотов!

Пистон замолчал и в сердцах отвернулся от Платова к окну.

Платов некоторое время сидел, не находя слов, чтобы ответить.

– Та-ак! – сказал наконец он. – Страна ему не угодила. Так ты поезжай в другую, если такой умный.

– А чего это я должен уезжать? – опять вскинулся Пистон. – Это моя страна, я здесь родился и вырос. Может, это тебе свалить отсюда? Вместе с такими же, как ты!

– Это с какими «таким же»?

– С такими же лохами раскормленными! Я, видишь ли, у него козел. А сам-то ты кто? У нас каждый дурак мнит себя пупом земли. Не меньше чем премьер-министром! А к себе нужно проще относиться. С юмором. Ведь мое шоу – это просто розыгрыш! Шутка! Развели тебя – так ты посмейся вместе со всеми. А у нас – каждый второй жалобу пишет. Или лезет морду бить.

Платов сбоку посмотрел на раскрасневшееся лицо Пистона. И вдруг почувствовал, что в маленьком сердитом Пистоне есть что-то симпатичное… Платов нахмурился.

Пистон хотел еще что-то сказать, но не стал. А только махнул рукой.

Наступила тишина.

– Высказался? – спросил через некоторое время Платов.

– Да!

Пистон бросил на него злой взгляд и отвернулся.

– И что теперь, доволен собой?

– Не жалуюсь! – сердито буркнул Пистон. – Давай вези меня на Аптекарский! – прикрикнул он. – Я и так из-за тебя почти полчала потерял.

– Ага, щас!… Разбежался. Ножками своими топай.

– Ну и пойду.

– Вот и иди!

Пистон решительно взялся за дверную ручку, но почему-то остался сидеть. И Платову показалось, что Пистон напряженно думает о чем-то еще, что не имело отношения к их разговору.

Платов сидел, ожидая, что будет дальше. Пистон тайком бросил на него внимательный взгляд и вдруг заговорил другим тоном.

– Вот вы все думаете, что мне так нравится из людей клоунов делать? – с обидой сказал он. – А мне совсем не нравится. Я же не урод какой-нибудь! Но меня только для этого и держат на радиостанции. И только за это мне деньги и платят. Это шоу главный редактор придумал. Он же и ситуации для розыгрышей задает. А мое дело маленькое. Я только ведущий. Исполнитель. Понял?

Платов на всякий случай ничего не сказал.

– Да я бы в жизни не стал такой мурой заниматься, – запальчиво заявил Пистон, – если бы в стране все с ног на голову не перевернулось. Я ведь, между прочим, артист! Театральный институт окончил. И был одним из лучших! Надеждой курса. В дипломном спектакле Отелло играл. И как играл!…

Платов заметил, что при воспоминании об Отелло, глаза Пистона непроизвольно повлажнели.

– Но артисты сейчас, знаешь, сколько получают? То-то! Вот и приходится всякой мурой заниматься.

Платов пожал плечами. Ситуации у всех непростые. Но каждый сам за себя отвечает.

– Да и вообще… – сказал Пистон. – Я же не думал, что все так получится. Я сценария заранее не составляю, действую по обстановке. В зависимости от того, как развивается разговор. Но ты же сам лез, как баран под нож. Сам напрашивался, чтобы тебя развели по полной схеме. Согласись!

Платов молчал.

Пистон опять бросил на него взгляд украдкой и вздохнул. Потом почему-то убрал руку от двери.

– Единственное, о чем я жалею, – сказал он, – так это о том, что назвал твою фамилию… Тут я погорячился… Этого нельзя было делать. А все потому, что по жизни полоса какая-то неудачная: то одно, то другое. Ты, это… прости, если можешь…

Платов по-прежнему молчал.

Он посмотрел на оранжерею, виднеющуюся из-за гаража, на темные силуэты каких-то диковинных, не наших елей…

Платов вздохнул. И включил двигатель. Пистон взялся за ручку двери, собираясь выходить.

– Ладно, сиди, – сказал Платов. – Так и быть. Отвезу тебя на твой Аптекарский.