Джек-Фауст

- Я… я… не понимаю.

- Конечно, не понимаешь! - Фауст развернул сверток побольше и установил рядом второе устройство. - У тебя есть глаза, однако ты по-прежнему ничего не видишь. - Он любовно огладил ладонями изящно изготовленную трубку. - Перед тобой изобретение, которое пронесет мое имя эхом через века! Ни один ученый олух или ученая черепаха в панцире из ученых степеней и многих лет пребывания в должности, черепаха, крепко держащаяся за свое теплое местечко и заросшая мхом, не сможет отрицать того, что увидит в этом!

- Увидит в чем? - хмуро осведомился Вагнер.

- Да какая разница? Называй, как хочешь. Подбирай слова из классических языков. Назовем одно из этих устройств «микроскоп», а другое - «телескоп». От греческого «видеть малое» и «видеть далекое». Впрочем, спорить из-за названия я не буду. Все будет ясно видно сегодня ночью. Я смогу сделать свои первые наблюдения. А завтра - баня. О, как будут восхвалять меня леукополитанцы! Как они будут изумлены!

Фауст поспешно отставил в сторону телескоп и подошел к окну. Положив ладони на подоконник, он оперся на вытянутые руки и уставился на луну. Бледная и полная, она висела в темно-синем ночном небе. Долгое время Фауст просто стоял и не двигался. Потом быстро произнес:

- Как ты думаешь, мы доживем до того времени, когда люди будут прогуливаться по Луне? Наверное, этого можно будет достичь за одну-единственную жизнь?

- Прогуливаться по Луне? - Утверждение было забавное, что-то сродни летающим лошадям и сапогам-скороходам, о которых Вагнер привык слушать в раннем детстве, весело смеясь и хлопая в ладоши. Однако он давно не был ребенком, а Фаусту пошел четвертый десяток, он был слишком стар и - на посторонний взгляд - слишком степенен для подобных диковинных врак. Вагнера все это сбивало с толку. Может быть, Фауст говорил метафорически? Возможно, это своего рода аллегория?

Его учитель возвратился к прибору. Спустя несколько минут он вперился в него, глядя поверх скатов крыш на луну, затем выпрямился и со вздохом промолвил:

- Я хочу видеть планеты! Что, ночь никогда не наступит?

- Уже скоро, магистр. Солнце садится.

Повернувшись спиной к окну и городу, небу и луне, Фауст раздраженно вскричал:

- Да нет же, это линия горизонта поднимается!

Наступил именно тот миг, когда все мелкие детали и события нескольких прошедших недель сошлись вместе таким образом, что Вагнер уже не смог отогнать от себя эту мысль: весь Виттенберг скоро узнает, что знаменитый ученый Иоганн Вильгельм Фауст сошел с ума.

4. ПОЛЕТ

Как аисты возвращаются в Нидерланды - или как чумные крысы сходят на берег в морских портах, - в Виттенберг снова прибыли студенты. Эти молодые скитальцы кишели повсюду, вызывая озлобление и в то же время благоденствие городских жителей; они бахвалились, расхаживали повсеместно с важным видом и устраивали пародийные дуэли; шустрые, неутомимые, безмерно любопытные, они совали носы куда ни попадя, как тысячи щенков в человеческом обличье.

Фауста, стремительно шагавшего по дороге к замку, они почтительно пропустили. Магистр шел такими огромными шагами, что чуть ли не летел. Двое одетых в черное и белое доминиканских монахов вышли из шлосскирхе [8] и проводили его презрительными взглядами.

Улыбка и кивок, - предложил Мефистофель. - Поддразни их.

Это было сказано столь простодушно и беспечно, что Фауст уступил и весело подмигнул им. В ответ он услышал, удаляясь, злобное шипение и сдержанное тяжелое дыхание.

Вагнер поспешал за Фаустом, выглядя как гигантская черепаха - за его спиной была огромная корзина, которую он нес к шорнику, чтобы тот приделал кожаные ремни для веревок, которыми она будет крепиться к летательному аппарату.

- Как только это будет сделано, - бросил Фауст через плечо, - принесешь в баню мой телескоп.

- Да, магистр, - угрюмо пробормотал Вагнер.

Скажи ему, пусть не транжирит время на дочь шорника, - заметил Мефистофель. - У нее титьки размером с вестфальский окорок. Она девка жаркая, и если заметит его интерес, ты не увидишь Вагнера до утра.

- С девушками не болтай! - приказал Фауст. - Знаю я тебя!

- Магистр!

- Мне следует показать это изобретение леукополитанцам. Это очень важно! Более того - это срочно! Так что если не принесешь туда телескоп и не установишь через час, то - обещаю! - я на тебе места живого не оставлю!

Sodalitas Leucopolitan («белый город», как неудачно прозвал его проживающий здесь поэт Рихард Сбрулиус, имея в виду цвет песков Эльбы, а вовсе не цвет городских строений, которые все были решительно совсем не белыми) было из всех научных обществ Германии наименее германским. Оно не собирало взносы, не проводило собраний и не устраивало диспутов. Общество заседало в тавернах или на дому у своих разношерстных членов, когда им взбредало в голову обсудить какие-нибудь философские вопросы. И раз в месяц они более формально встречались в бане, чтобы побеседовать и поспорить, и потому Сбрулиус прозвал их Рыцарями Бани.

О, какое пиршество для любопытного взора! - воскликнул Мефистофель. - Можно увидеть все прекраснейшие умы Саксонии, преисполненные мудрости, а также их задницы и яйца, покачивающиеся на легком ветерке.

- Помалкивай, - приказал ему Фауст. - Сейчас твои циничные замечания неуместны. Те, над кем ты подшучиваешь, - философы, поэты и люди, влюбленные в истину. Здесь ты не отыщешь недостойного человека, равно как и мнения, которое я не оценил бы высоко.

В самом деле? Может быть, показать тебе, как пройдет сегодняшнее собрание?

- Нет! Забудь об этом! Ты обязался рассказывать мне об истинной сути вещей. Будущее же пусть творится своим чередом. Увидев заранее, смогу ли я действовать вопреки тому, что уже знаю? Я собираюсь рассуждать в этом обществе, как ученый среди равных себе. Большего мне не нужно.

Запусти вора туда, где находятся сотни честных людей, и те за час избавятся от содержимого своих сумочек и штанов. Запусти одну шлюху к школьницам и посмотри, надолго ли хватит ее благообразности! Пошли раба-мавра в Коллегию кардиналов, и он будет поклоняться демонам ночи. Ты собираешься сунуться в скопище интеллектуалов и мыслителей. Боюсь, они сведут тебя с ума.

- Фи!

Здесь дороги Фауста и Вагнера разошлись. Молодой человек, уже давным-давно не обращавший внимания на то, что учитель бормочет себе под нос, беспокойно оглянулся на него, но промолчал.

Вагнер разложил переплетенные в кожу расчеты своего учителя на маленьком столике в заросшем травою садике позади бани и водрузил рядом телескоп. Солнечные ванны отделяла от садика широкая и крепкая ограда, а высокий деревянный навес давал убежище от дождя и солнца. Это наиприятнейшее приспособление позволяло легкому ветерку нежно обдувать купающихся. Пива имелось вдоволь, мыла тоже, а банщики не медлили с тем, чтобы поскрести спину или принести толстое свежее полотенце. Достопочтенные купальщики додумались принести ради собственного удовольствия музыкальные инструменты. Для соблюдения приличий женщины сюда не допускались. Любой мог спокойно выйти из прохладной тенистой бани, просеменить к ограде и помочиться на нее, не нарушая ученого диспута.

Это был рай для ученых мужей.

Труба телескопа была охвачена посередине латунной полоской с креплением, так что его можно было установить на деревянной треноге, какой пользовались землемеры и архитекторы. Вагнер с трудом справлялся с этой упрямой конструкцией, стараясь установить телескоп подальше от болотистого края лужайки, где мочились купающиеся, но в то же время достаточно близко для того, чтобы подслушать ученый диспут.

Сбрулиус запел:

Приходи сегодня в баню и бедняк, и богатей,

Будет тут тебе комфортно, не стесняйся, не робей,

Ароматным мылом кожу мы натрем тебе скорей,

А потом пихнем в парилку - хорошенько пропотей;

И когда здоровым потом ты три раза истечешь,

Пострижем тебя, побреем, но в покое не оставим:

Сделаем кровопусканье, хорошенько разотрем,

И чудеснейшей горячей жидкостью тебя польем.

Леукополитанцы зааплодировали, а он, шутливо поклонившись, отложил лютню.

Бекманн, лениво опершись о бак с горячей водой, повернулся к Фаусту. Рядом с ним из омерзительного рта медной макрели текла тоненькая струйка.

- Поговаривают, что доминиканцы собираются дать взятку одному сговорчивому священнику, чтобы он осудил тебя в своей проповеди. Что же, о небеса, ты натворил, что так разозлил их?

Фауст лишь махнул рукой.

- Я сказал брату Иосафату, что первоначально его имя принадлежало вовсе не христианскому святому, а языческому богу, Бодхисаттве, глубоко почитаемому в Индии за то, что он много лет просидел под деревом. В восьмом веке Иоанн Дамаскин сделал рассказ о нем достоянием гласности посредством причудливого перевода искаженного арабского текста.

Если у Бекманна и был какой-нибудь изъян, то это была глубокая неприязнь к ссорам в любом виде. В его взоре появилась глубокая и, похоже, неизгладимая печаль, что лишь подчеркнуло его сходство со старой и мирной длинномордой охотничьей собакой.

- Зачем тебе понадобилось говорить такие вещи?

- Потому что это правда.

Сбрулиус рассмеялся.

- Вот, милейший Фауст, и затеян спор сквернейшего толка, и виновник этого - ты. Многие вещи - правда. Из них некоторые - правильны. Еще меньше - желательны. - Он был не самым умным в университете - его дар был скорее поэтическим, нежели аналитическим, - и оттого в разговоре в значительной мере полагался на парадокс, метонимию, литоты, перестановку слов, меняющую логический порядок, и другие подобные незначительные риторические уловки. У него не имелось врагов, кроме тех, что поневоле обрел своим неразборчивым распутством, ибо он не делал различия между мужчинами и женщинами.

- А я подумал, - угрюмо произнес Метте, - что для вас неортодоксальность и, вероятно, еретические взгляды - новая космология.

Этот худощавый мужчина был теологом и алчно стремился к более высокому положению в здешнем обществе, а равно и в университете. Жирный и ленивый Балтазар Факкус пожал плечами и протянул руку к пивной кружке.

- Это, вероятно, тоже. Тот факт - я знаю, что тебе неприятно слышать об этом, но таковы факты, - что Земля вместе с другими планетами вращается вокруг Солнца, неизбежно должен порождать противоречия. Я признаю это. Столь радикальный пересмотр общего предубеждения обязательно порождает врагов.

И все же - я слышал из своих источников о недовольстве брата Иосафата. Его лицо не побагровело исключительно потому, поскольку боялся, что обидит этим солнце. А неуважение к его имени вызывает у меня гнев.

Хорошо сказано, - заметил Мефистофель. - Расскажи им о том, как он мастурбирует.

- Славные мои друзья! - вскричал обеспокоенный Бекманн. - Давайте побеседуем как ученые, без нападок ad hominem [9] . Фауст, нет никакой нужды порочить имя брата Иосафата, особенно принимая во внимание, что он может принять это за личное оскорбление. И, Метте, - весьма скандально называть теорию Фауста еретической. Николай Кузанский предполагал нечто подобное, когда писал, что человеку, стоящему на Земле под солнцем, может показаться, что Солнце вращается вокруг него. Это - не более чем подтверждение твоей мысли.

- Нет! - воскликнул Фауст. - Упаси меня Господь от защитников вроде тебя, славный Бекманн! Твоя защита моих тезисов приведет к их полному забвению. Уверяю тебя, я намереваюсь лишь пересмотреть ваше понимание устройства вселенной. Взгляните на мои цифры. Вагнер! Принеси книгу! Вы увидите красоту, изящество и совершенную логику моей системы. Взгляните! Взгляните! Посмотрите же сами!

К разочарованию Фауста, только Факкус с ворчанием тяжело поднялся и вышел из бани. Подобно моржу, он прошлепал к ограде, похлопал себя ладонями по ягодицам, избавляясь от оставшейся воды, и протянул руки прислужнику, чтобы тот вытер их насухо. С учтивой помощью Вагнера, служившего ему подставкой, он небрежно пролистал рукопись, просматривая сразу по пять страниц. Затем, задумчиво почесывая нижнюю часть гигантского брюха, вернулся на свое место на краю ванны.

Наконец он изрек:

- Что ж, весьма мило и тщеславно, но в чем же суть? В том, чтобы найти оправдание этому ряду цифр? De minimum [10] , мой дорогой. Чтобы перевернуть вселенную вверх дном, нужна веская причина.

- В любом случае, - произнес Метте, - все это не выдерживает никакой критики. Если Земля вращается вокруг Солнца, тогда вокруг чего вращается Луна?

- Вокруг Земли, разумеется!

Леукополитанцы дружно расхохотались.

- Вот видишь? Одно слово - и отходишь от своего гелиоцентризма.

Туше! - воскликнул Мефистофель. - Стоит задуть в трубы, чтобы население могло собраться и засвидетельствовать, среди каких светочей мысли мы живем!

- Все тела взаимопритягиваются, - запальчиво промолвил Фауст, - в прямой пропорции к произведению их масс и в обратной квадрату их расстояния друг от друга. Луна, будучи пропорционально своему размеру ближе к Земле, захвачена ее полем притяжения, и обе вместе вращаются вокруг общей точки в пределах Земли, а также описывают орбиту вокруг Солнца как двойная планетарная система. Если бы вы изучали математику, то сами бы это поняли.

- Одна сложность, наложенная на другую сложность!

- Ничуть! Если бы только представили себе строение космоса как живого существа…

- Фауст, - решительно прервал его Бекманн, - ваши коллеги мягко и доброжелательно указали вам на вашу ошибку. Не капризничайте.

- Это не каприз и может быть доказано в трех словах: у Юпитера есть спутники! Я видел их в свой телескоп!

- Ну это уж слишком.

- Хватит с нас линз!

- Приходите сегодня ночью, все, и я покажу.

- Выходить из дома в безлунную ночь? - презрительно хмыкнул Метте. - Только глупцы, разбойники и астрологи бродят там, где нет света. У меня нет никакого желания подставлять голову под удар какого-нибудь безымянного мазурика, благодарю покорно. Пусть кто-нибудь еще принесет себя в жертву на алтаре вашей лженауки.

Выведенный из себя Фауст оглядел одного за другим своих голых товарищей. За исключением Метте, который глазел на него как на василиска, он не встретился взглядом ни с кем. Даже Бекманн смотрел куда-то в сторону.

- Хорошо! Вагнер! Неси сюда мои оптические стекла. Хочу показать действенность моего нового прибора прямо здесь! - Он подошел к ограде и на скорую руку установил и настроил телескоп. - Смотрите же сюда, в этот проем между зданиями и участком городской стены, а потом за деревья. Вы все увидите! Если вы посмотрите в мой телескоп, вам покажется, что деревья протянул к вам свои ветви. Вы сумеете даже сосчитать листья. Если на ветке сидит птица, вы с изумлением увидите, как раскрывается и закрывается ее клюв, когда она поет, и все это издалека, откуда вы не могли бы услышать эту песню. Теперь посмотрите вниз, где через ручей, змеящийся по лужайке, переброшен каменный мост… Ну, видите двух хозяек, остановившихся по дороге к рынку посплетничать? Через мою трубу вы сможете увидеть чудо: как их языки шевелятся, не исторгая ни звука. Идите же, Метте, идите, мой Фома неверующий, вам следует быть первым.

Метте отвернулся и промолчал.

- Нет? Тогда - Сбрулиус… Факкус? Подходите, уважаемые коллеги. Кто же будет первым?

Сбрулиус лениво приблизился к трубе и нагнулся, чтобы заглянуть в окуляр. Следуя указаниям Фауста, он навел трубу на отдаленный мост и настроил фокус. Некоторое время молчал. Потом поднял голову, чтобы взглянуть на мост, затем снова посмотрел в трубу.

- Удивительно, - пробормотал он. - Неужели с ее помощью можно видеть и через стены? А куда надо навести трубу, чтобы взглянуть отсюда на женскую баню?

Превосходно! Изобретению всего лишь день, а магистр Сбрулиус уже умудрился отыскать способ поставить его на службу своей похоти!

- Бекманн! - закричал Фауст. - Конечно же, вы не откажете в просьбе приятелю и ученому другу. Прошу.

Когда Бекманн посмотрел вверх через телескоп, в его взоре появилась задумчивость.

- Гм… занятное приспособление. Но нужно ли оно? Не далее как вчера Метте напомнил мне, что еще Аристотель точно описал этот феномен много лет назад.

- Ничего подобного!

- Нет-нет, описал, - недовольно вмешался Метте, - в своей « Физике ». Там объясняется, почему днем со дна пересохшего колодца видно звезды. Сам колодец, очевидно, служит подобной же трубой, не пропуская лишний свет на пути лучей. А оптическими стеклами служили сгустившиеся слои воздуха. Так что ваш прибор не представляет собой ничего нового.

- Вот и я замечу, - вставил Сбрулиус, - что наблюдения Аристотеля, даже сделанные невооруженным глазом, были совершенно недвусмысленны. Поэтому можно допустить, что он обратил внимание на это устройство не ради лавров «отца науки». Что достаточно хорошо для Аристотеля, то безусловно важно и для нас.

- Метте! - вскричал Фауст. - Вы - честный и достойный человек! Ваши доводы, хотя и неверные, питает здравый смысл. Станьте же моим первым новообращенным, мой самый суровый критик. Вот телескоп. Подойдите, посмотрите и поймите!

Метте упрямо затряс головой.

- Даже не посмотрите? - изумленно вскричал Фауст. Он указал Мете на телескоп. - Я либо прав, либо неправ. Как можно отказываться нагнуться на несколько сантиметров, приставить свой глаз к телескопу и посмотреть?

- Я не намерен публично оказаться причастным к вашему вздору, - с достоинством промолвил Метте. - Я верю в тот порядок, который с полной очевидностью знаю. И не знаю иного порядка, в который мог бы поверить.

- Поразительное недоброжелательство! Любопытно бы знать, какую выгоду сулит ваше упрямое невежество?

- Недоброжелательство? - Метте вскочил, сжав кулаки, смертельно бледный. - Невежество? Вы решили вознестись над своими товарищами; нам же отвели роль обеспечить это восхождение, позволить вам взобраться на вершину по нашим спинам, осыпать вас милостями и петь вам дифирамбы в обмен на дичайшую, самую фантастическую чепуху; и вы еще смеете говорить о невежестве и недоброжелательстве?! - Он оперся на протянутую Бекманном руку, но воспользовался ею, чтобы сесть обратно в ванну. - Вас поразил недуг нескромности.