Помоги проекту - поделись книгой:
В последующие годы многие немецкие исследователи использовали сочинение Гопфа в написании более читаемых работ по средневековой греческой или византийской истории. Из таких историков по меньшей мере должны быть упомянуты двое: Герцберг и Грегоровиус.
Герцберг. Герцберг (Hertzberg), занимаясь некоторое время историей древней Греции и Рима, перешел затем к Средним векам и написал два сочинения общего характера: 1) «История Греции со времен окончания античной жизни до настоящего времени» («Geschichte Griechenlands seit dem Absterben des antiken Lebens bis zum Gegenwart». 4 части. Гота, 1876–1879); 2) «История византийцев и османского государства до конца XVI века» («Geschichte der Byzantiner und des Osmanischen Reiches bis gegen Ende des sechszehnten Jahrhunderts». Берлин, 1883). Эти два сочинения, не представляя собою самостоятельных исследований в полном смысле этого слова, ввели, можно сказать, многие результаты работ Гопфа в более обширный круг читателей, тем более что они написаны хорошим, легким языком.
Второе сочинение вышло в русском переводе П.В. Безобразова с примечаниями и приложениями под заглавием: Г.Ф. Герцберг. «История Византии» (Москва, 1896). Русский перевод этого сочинения, сравнительно с немецким оригиналом, особенно ценен тем, что П.В. Безобразов в примечаниях не только указывал новую литературу предмета, но и прибавил к книге несколько приложений, в которые ввел главнейшие результаты работ русских ученых в области внутренней истории Византии, оставляемой Герцбергом в стороне, а именно: Большой дворец и придворный церемониал; ремесленные и торговые корпорации; крестьяне; крестьянская община и Земледельческий устав; меры в защиту крестьянского землевладения и закрепощение крестьян; положение крепостных, крестьянские наделы и писцовые книги; податная система и злоупотребления сборщиков податей. Последнее сочинение Герцберга[науч.ред.4] очень полезно для первоначального ознакомления с византийской историей.
Грегоровиус. Вторым ученым, положившим труды Гопфа в основание своей работы, был Грегоровиус (F. Gregorovius), пользовавшийся уже до этого вполне заслуженной известностью благодаря своему большому сочинению по истории Рима в Средние века. Работа над средневековой историей Рима навела автора на мысль приступить к средневековой истории другого культурного центра древности – Афин. Результатом последней работы явилась двухтомная «История города Афин в средние века» (Geschichte der Stadt Athen im Mittelalter. Штуттгарт, 1889). Книга Грегоровиуса построена на трудах Гопфа, образовавших, по словам автора, прочное основание для всех работ, которые с тех пор велись в данной области и которые еще появятся в будущем[70]. Но Грегоровиус привлек для своей работы также культурную жизнь страны, чем, как известно, Гопф не занимался. Грегоровиус блестяще справился со своей задачей. Воспользовавшись материалами, появившимися после Гопфа, он дал пластическое изложение истории средневековых Афин на фоне общей истории Византии и довел изложение событий до провозглашения греческого королевства в XIX веке[науч.ред.5].
Бьюри. Дж.Б. Бьюри (Bury, 1861–1927) был профессором в Кембриджском университете. Он написал, помимо прочих книг по византинистике, три тома по общей истории Византийской империи, включая события от 395 по 867 гг. Первые два тома были опубликованы в 1889 г. под заголовком «История позднейшей Римской империи от Аркадия до Ирины» (A History of the Later Roman Empire from Arcadius to Irene). В этих двух томах речь идет о событиях до 800 г., то есть до коронации Карла Великого папой Львом Третьим в Риме. Н.Х. Бейнз (Baynes) сказал: «Никто не мог быть подготовлен к открытию глубины и размаха работ Бьюри по византинистике, осуществленных в 1889 году, тогда, когда были опубликованы два тома „Истории позднейшей Римской империи“. Это поразительный образчик новаторской работы, благодаря которой Бьюри прочно установил свою репутацию историка»[71]. Третий том был опубликован двадцатью двумя годами позже под заголовком: «История Восточной Римской империи от падения Ирины до восшествия Василия I» (A History of the Eastern Roman Empire from the Fall of Irene to the Accession of Basil 1. London, 1912). В этом томе изложены события от 802 до 867 гг. В 1923 г. появилось второе издание первых двух томов. В них излагаются события до конца царствования Юстиниана Великого (до 565 г.). Это больше чем обновленное и расширенное издание; это почти что новая работа по ранней истории Византийской империи. Первый из этих двух томов, по словам автора, может быть назван «Германское завоевание Западной Европы», а второй – «Время Юстиниана»[72]. История периода от 565 до 800 гг. еще не была вторично переиздана. Бьюри совершенно очевидно намеревался писать византийскую историю с большим размахом, но, к великому сожалению, умер 1 июня 1927 г., не доведя до конца этот план.
Бьюри выступает в своем труде представителем идеи непрерывной Римской империи с I до XV вв. Нет другого периода в истории, говорит он в предисловии к первому тому, который был бы столь затемнен неправильными и сбивчивыми названиями, как период позднейшей Римской империи. То обстоятельство, что значение этого периода истории так упорно ошибочно понималось и его характер так часто представлялся в ложном свете, зависело больше, чем можно было бы предположить с первого взгляда, от неподходящих имен, которые прилагались к этой истории. Первой ступенью к пониманию истории тех веков, через которые древний мир перешел в новый, является уразумение того факта, что древняя Римская империя не переставала существовать до 1453 года. Ряд римских императоров продолжался в непрерывной последовательности от Октавиана Августа до Константина Палеолога, последнего византийского императора. В настоящее время этот существенный факт затемнен приложением названия «византийский» или «греческий» для империи в ее позднейшие времена. Историки, стоявшие за название «Византийская империя», не сходятся в определении, где кончается Римская империя и начинается Византийская. Иногда границей этих двух историй считается основание Константинополя Константином Великим, иногда смерть Феодосия Великого, иногда царствование Юстиниана Великого, иногда, как это делает уже известный нам Финлей, вступление на престол Льва Исавра; причем историк, принимающий одно деление, не может утверждать, что историк, который принимает иное деление, неправ, так как все подобные деления совершенно произвольны. Римская империя не приходила к концу до 1453 года, и выражения «Византийская, Греческая, Ромейская или Греко-Римская империя» лишь затемняют важный факт и способствуют серьезному заблуждению. Бьюри, однако, в 1923 году утверждал, что совершенно новый период истории, которую условно называют византийской историей, начался со времени Константина Великого. Бьюри начал первый том своей «Истории позднейшей Римской империи» со следующего утверждения: «Континуитет в истории, который означает контроль за настоящим и будущим, осуществляемый прошлым, стал общим местом, и хронологические рамки, которые рассматривали как считающиеся важными, теперь признаются малозначительными, за исключением того, когда они являются удобными вехами в истории. Теперь введено в оборот понятие, которое мы могли бы назвать кульминационными эпохами, в которых накапливающиеся в прошлом тенденции, достигая определенного уровня, внезапно приводят к видимому изменению, которое, как кажется поворачивает мир в новом направлении. Такая кульминационная эпоха была в истории Римской империи в начале четвертого века. Царствование Константина Великого начало новую эру в гораздо более полном смысле, чем царствование Августа, основателя империи»[73].
Побуждаемый такими соображениями, Бьюри дал заглавие своим первым двум томам, доведенным, как уже известно, до 800 года, «История позднейшей Римской империи». В 800 году Карл Великий в Риме был провозглашен императором. Поэтому с этих пор вполне правильно называть две соперничавшие империи Западной и Восточной. Но, к несчастью, название Восточной Римской империи прилагается часто к тому времени, когда это совершенно неправильно. Говорят, например, о Восточной и Западной Римской империи в V веке или о падении Западной империи в 476 году. Такие утверждения, хотя и освященные авторитетом выдающихся умов, неправильны и ведут к дальнейшей путанице. Неправильность подобных утверждений заключается в следующем: в V веке Римская империя была едина и нераздельна; хотя в ней вообще было более одного императора, двух империй никогда не было. Говорить о двух империях в V или IV веке, это значит представлять в совершенно неправильном виде теорию имперского основоположения. Никто не говорит о двух Римских империях в дни Констанция и Константа (преемников Константина Великого); отношения же Аркадия к Гонорию, Феодосия Малого к Валентиниану III, Льва I к Анфимию были точно такими, как политические отношения между сыновьями Константина. Правители могли быть независимы друг от друга, даже враждебны; единство империи, в которой они управляли, этим теоретически не нарушалось. Империя в 476 году не пала; этот год указывает только на ступень, и даже не на самую важную, в процессе разъединения (дезинтеграции), который продолжался в течение целого столетия. Отречение Ромула Августула даже не пошатнуло Римскую империю; тем не менее оно привело империю к падению. К несчастью, со времени Гиббона, который говорил о «падении Западной империи», многие современные писатели дали санкцию этой фразе.
Итак, Римская империя существовала с I века до н.э. до половины XV века. Только с 800 года можно называть ее Восточно-Римской империей ввиду основания другой Римской империи на Западе[74]. Поэтому Бьюри свой третий том, вышедший в 1912 году и излагающий события с 802 года, озаглавил уже «Историей Восточной Римской империи» в отличие от двух первых томов,
Упомянув о том пренебрежении, с которым к Византии с XVIII века относились историки и философы, Бьюри замечает, что этим они показывают свое полное незнакомство с одним из самых важных, существенных факторов в развитии западноевропейской цивилизации – а именно с влиянием позднейшей Римской империи и Нового Рима[75].
Конечно, взгляд Бьюри не является чем-либо особенно новым. Непрерывность Римской империи до XV века признавали и раньше, например, Монтескье в своих «Рассуждениях о причинах величия римлян и их упадка» (Considerations sur les causes de la grandeur des Remains et de leur decadence). Но Бьюри с особенной силой оттенил этот тезис и провел в своем труде.
Сочинение Бьюри, особенно же последний, третий том, заслуживает самого большого внимания. Излагая судьбы восточной половины империи, он следит также до 800 года за событиями ее западной половины, что вполне, конечно, соответствует его взгляду о единой Римской империи. Бьюри в своей книге не ограничивается одной политической историей; целые главы у него посвящены вопросам администрации, литературы, общественной жизни, географии, искусства и т.д. Первые две главы второго издания, посвященные образованию монархии и административному устройству, оценены прекрасно известным специалистом по истории Римской империи, как лучшее краткое описание общих условий, которые господствовали в поздней Римской империи[76]. Автор прекрасно знаком с русским и другими славянскими языками; поэтому в третьем томе его истории привлечена к делу и оценена вся русская и болгарская литература по данной эпохе.
Ламброс. Спиридон Ламброс (Λαμπρος), современный греческий ученый и профессор Афинского университета, деятельный издатель рукописных документов и исторических текстов, автор каталога греческих рукописей Афона и т.д., написал на протяжении с 1886 по 1908 гг. шеститомную «Историю Греции с рисунками с древнейших времен до взятия Константинополя» (Ιστορια της Ελλαδος μετ εικονων απο των αρχαιοτατων χρονων μεχρι της αλωσεως της Κωνσταντινουπολεως. Афины, 1886–1908, в 6 томах). Сочинение Ламброса, предназначенное преимущественно для читающей публики, ясно и толково излагает события византийской истории до конца существования империи. Источники автором не указываются; текст иллюстрирован многочисленными рисунками[77].
Гельцер. Профессор Иенского университета Генрих Гельцер написал для второго издания «Истории византийской литературы» Крумбахера «Очерк византийской императорской истории» (Abriss der byzantinischen Kaisergeschichte. Мюнхен, 1897). Очерк Гельцера касается, главным образом, внешней истории, находится местами в зависимости от известной уже нам книги Герцберга и в своем поспешном, не всегда точном изложении фактического материала не отделяет существенного от второстепенного. Будучи партийным политическим борцом, Гельцер иногда без всякой нужды переносит свои политические симпатии и антипатии на оценку исторических явлений византийской истории. Очерк Гельцера может быть полезен для первоначальных справок.
Интересно услышать из уст немецкого ученого следующие строки в заключение его очерка: «Русский царь сочетался браком с царевной из дома Палеологов; венец Константина Мономаха был возложен в Кремле на самодержца всея Руси. Русское государство представляет собой действительное продолжение Византийской империи. И если св. София будет когда-либо возвращена истинной вере, если Малая Азия будет когда-либо вырвана из рук отвратительно хозяйничающих там турок, то это может быть сделано только русским царем. Противодействие Англии идет вразрез с природой и историей и поэтому, наверно, хотя быть может довольно поздно, будет сломлено. Константинопольским императором может стать только защитник православной веры, русский царь, поскольку он серьезно проникнется великими обязанностями, связанными с этой задачей»[78].[науч.ред.6]
Гесселинг. В 1902 году профессор Лейденского университета в Голландии Гесселинг (D.C. Hesseling) издал на голландском языке книгу «Византия. Исследования в области нашей духовной культуры со времени основания Константинополя» (Byzantium. Studien over onze beschaving na de stichting van Konstantinopel. Haarlem, 1902). Ввиду малой распространенности голландского языка работа Гесселинга стала, можно сказать, доступной для всех лишь в 1907 году, когда появился французский перевод его книги с предисловием известного французского византиниста, академика Шлюмберже (G. Schlumberger) под заглавием «Опыт византийской цивилизации» (Essai sur la civilisation byzantine par D.C. Hesseling. Париж, 1907). Во французском предисловии самого автора несколько загадочно замечено, что «перевод приспособлен ко вкусу французской публики».
Содержательная, сравнительно небольшая по объему книга Гесселинга в главных чертах рисует картину византийской цивилизации, обращая внимание на все стороны многообразной жизни Восточной империи. Из политических событий автором приняты в расчет лишь те, которые являются необходимыми для лучшего уяснения идеи византийской цивилизации, а из личных имен и удельных фактов упомянуты лишь те, которые имеют отношение к общим идеям. Большое место уделено в книге Гесселинга литературе и искусству.
«Опыт византийской цивилизации» Гесселинга, написанный, может быть, несколько элементарно для специалистов, будет очень полезен для всех тех, кто захотел бы в доступном и вместе с тем серьезно обоснованном изложении познакомиться с общим значением Византии.
Бассел. Двухтомная работа В.Ф. Бассела (F.W. Bussel)[науч.ред.7] «Римская империя: опыт конституционной истории от восшествия Домициана до отстранения Никифора III (1081)» (Roman Empire: Besays on the Constitutional History from the Accession of Domitian to the Retirement of Nicephorus 111 (1081 A.D.)) была опубликована в Лондоне в 1910 году. Хотя нельзя сказать, что в этой работе нет интересных идей и аналогий, она страдает от обширных пересказов, повторов и отсутствия ясности в плане. В результате ценные идеи иногда остаются затемненными. Хронологические рамки этой работы выбраны произвольно, хотя автор и постарался придать им известное обоснование (см. vol. I, pp. 1–2, 13–17). Во втором томе читатель с удивлением обнаружит очерк истории отношений Армении и Византийской империи с 520 до 1120 гг. Работу Бассела читать трудно. Ссылок она не имеет. Основная идея автора заключается в том, что республиканские формы римского государственного устройства в имперское время, совершенно очевидные в раннее время, продолжали существовать в той или иной степени до времени Комнинов, то есть до 1081 г., когда были окончательно заменены Византийской формой самодержавия – тиранией.
«Кембриджская средневековая история» (The Cambridge Medieval History). Полную историю Византийской империи с прекрасной библиографией можно найти в «Кембриджской Средневековой истории». Первый том содержит главы по истории от Константина Великого до смерти Анастасия в 518 г.; во втором томе главы от восшествия Юстиниана I в 518 г. до времени иконоборчества. Весь четвертый том посвящен истории Византийской империи от 717 до 1453 гг. в увязке с историей древних славян, армян, монголов, а также балканских государств. Специальной главы о периоде Палеологов здесь нет. Эта общая история средних веков была издана под руководством покойного Дж.Б. Бьюри и представляет собой коллективную работу хорошо известных европейских исследователей.
Ромейн. В 1928 г. Йан Ромейн (Jan Romein) опубликовал на голландском прекрасного качества обзор византийской истории под заголовком: «Византия. Исторический обзор о государстве и цивилизации в Восточной Римской империи» (Byzantium. Geschiedkundig Overzicht van Staat et Beschaving in het Oost-Romeinsche Rijk). Книга эта достойна доверия и, хотя ссылки не приведены, она основана на оригинальных источниках. Автор разбирает не только политическую историю, но также и социальное, экономическое и культурное развитие империи. В книге тридцать пять превосходных иллюстраций.
Васильев. «The History of the Byzantine Empire» А.А. Васильева была опубликована в Мадисоне, штат Висконсин в 1928 и 1929 гг. Работа охватывает всю историю Византийской империи от четвертого века до ее падения в 1453 г. В 1932 г. эта книга была опубликована по-французски как расширенное и переработанное издание с иллюстрациями и весьма неудовлетворительными картами. К французскому изданию великодушное предисловие было написано знаменитым французским византинистом Шарлем Дилем[79]. (Второе, переработанное американское издание «The History of the Byzantine Empire» уже в одном томе было опубликовано в том же Мадисоне в 1952 г. –
Рансимен. Весьма ценная работа Стивена Рансимена (Stephen Runciman) «Византийская цивилизация» (Byzantine Civilization). Рансимен начинает свою книгу с обсуждения вопроса об основании Константинополя. В последующих главах он дал весьма краткий, но ясный очерк политической истории, имперской организации, административного устройства, религии и церкви, армии и флота, дипломатии, торговли, городской и сельской жизни, воспитания и обучения, литературы и искусства и, наконец, разбор проблемы «Византия и окружающий мир». Это очень интересная и хорошо записанная книга[80].
Иорга. В 1934 году румынский историк Н. Иорга (N. Iorga) опубликовал на французском «Историю византийской жизни. Империя и цивилизация» (Histoire de la vie byzantine. Empire et civilisation). Автор делит историю Византийской империи на три периода: 1) от Юстиниана до смерти Ираклия – «экуменическая империя» (l'empire oecumenique); 2) от времен Ираклия до времени Комнинов – «средняя империя греческой цивилизации» (l'empire moyen de civilisation hellenique); 3) время Комнинов и Палеологов – «империя латинского проникновения» (l'empire de penetration latine). Книга содержит большое количество информации по всем вопросам византийской истории, ценные замечания и оригинальные, иногда дискуссионные, идеи. Книга снабжена весьма богатой и разнообразной библиографией.
Диль и Марсэ. «Восточный мир с 365 по 1081 год» (Le Monde Orientale de 365 a 1081» Шарля Диля и Жоржа Марсэ (Ch. Diehl, G. Marcais) был опубликован в Париже в качестве одного из томов серии «Общая история» (Histoire generale), опубликованной под руководством Гюстава Глотца (Gustave Glotz). Впервые в истории византинистики история мусульманского мира, судьбы которого неразрывно связаны с Восточной империей, была включена в книгу о Византии. Два выдающихся исследователя обеспечили прекрасное качество работы. Ш. Диль, конечно, находился здесь в полной зависимости от своих предыдущих работ. В соответствии с планами серии, Ш. Диль начал книгу с 395 года, так что четвертый век, который так важен для византийских штудий, оказался за пределами работы. Ш. Диль довел историю Византии до 1081 года, до эпохи крестовых походов, когда начинается новый период в истории Ближнего Востока. Книга дает прекрасное представление не только о политической истории империи, но и о ее внутренней жизни, социальной и экономической структуре, законодательстве и, наконец, о ее разносторонней и разнообразной цивилизации.
В книге приведена превосходная библиография основных источников и современных исследований[81].
Второй том «Восточного мира» (Le Monde Orientale) был написан Ш. Дилем, Р. Гийаном (Guilland), Л. Икономосом (Oeconomos) и Р. Груссе (Grousset) под заголовком «Восточная Европа от 1081 г. до 1453 г.» (L'Europe Orientale de 1081 a 1453). Этот том был опубликован в 1945 году. Диль в сотрудничестве с Икономосом описал период от 1081 до 1204 года; Гийан представил историю Византии от 1204 до 1453 года; Груссе писал историю латинского Востока. Книга включает очерки по истории соседних народов, таких как болгары, сербы, турки-османы, о цивилизации Венеции и Генуи, о царстве киликийской Армении и латинских владениях на островах Греции. Книга является полезным и ценным вкладом в науку[82].
Хайхельхайм. В 1938 г. Фритц Хайхельхайм (Fritz Heichel-heim) опубликовал два объемистых тома по «Экономической истории античности от Палеолитической Эры до миграции германцев, славян и арабов» (Wirtschaftsgeschichte des Altertums von Pala-olitickum bis zur Volkerwanderung der Germanen, Slaven und Arabes). Сегодня особенно интересны две главы – восьмая «Время от Августа до Диоклетиана» и девятая «Поздняя античность от Диоклетиана до Ираклия как страж богатств Древней Цивилизации для будущего». Книга содержит весьма разнообразную информацию по социальным и экономическим условиям жизни империи в четвертом, пятом, шестом и седьмом веках. Все это, однако, представлено в неясной форме, так что книгой трудно пользоваться как источником информации. Книга написана тяжелым немецким стилем, но византийская ее часть заслуживает изучения и детальной рецензии специалистом-византинистом.
Амантос. Греческий ученый Константин Амантос (Αμαντος) опубликовал в 1939 году первый том «Истории Византийской империи» (Ιστορια του Βυζαντινου Κρατους). Работа охватывает время от 395 до 867 гг. то есть до начала Македонской династии. В начале книги Амантос дает прекрасную характеристику империи четвертого века, подчеркивая триумф христианства, основание Константинополя и германские вторжения. Это прекрасный образец работы с многочисленными важными замечаниями. Работа показывает, что греки наших дней серьезно заинтересованы не только в изучении классического времени и современной политики, но и в разработке истории средних веков Ближнего Востока, которые очень много значат для истории Греции. Второй том истории Амантоса, охватывающий период 867–1204 годов, вышел в 1947 году.
Острогорский. В 1940 году Георгий Острогорский, русский ученый, живущий теперь в Белграде, опубликовал на немецком «Историю византийского государства» (Geschichte des byzantinilphen Staates)[83]. Эта работа имеет первостепенное значение. В ней рассмотрен весь период византийской истории до падения империи. Г.А. Острогорский дает прекрасную картину развития Византии, начиная с шестого века. Ранний период истории империи, 324–510 гг., обрисован только кратко, в соответствии с планом Handbuch, в рамках которого сочинение Г.А. Острогорского было опубликовано. Текст снабжен весьма полезными и прекрасно подобранными примечаниями и ссылками. Книга дает хорошую, вызывающую доверие картину развития Восточной империи. Как показывает заголовок, основная задача автора заключалась в намерении показать развитие Византийского государства и его изменения под влиянием внутренних и внешних политических факторов. Хотя политическая история в этой книге и преобладает, однако социальные, экономические и культурные феномены принимаются во внимание. В качестве приложения к этому тому можно горячо порекомендовать прекрасную главу Г.А. Острогорского из первого тома «Кембриджской Экономической Истории Европы от упадка Римской Империи» (The Cambridge Economic History of Europe from the Decline of the Roman Empire) – «Аграрные условия в Византийской империи в Средние века» (Agrarian Conditions in the Byzantine Empire in the Middle Ages). Книга Г.А. Острогорского является прекрасным образцом научного исследования и совершенно необходима изучающему византийскую историю[84].
В 1947–1950 гг. были опубликованы три тома работы известного французского византиниста Л. Брейе (L. Brehier), умершего в октябре 1950 г., под заглавием «Византийский мир: I. Жизнь и смерть Византии; II. Учреждения Византийской империи. III. Византийская цивилизация» (Le Monde Byzantin: I. Vie et mort de Byzance; II. Les Institutions de l'Empire Byzantin; III. La Civilisation Byzantine).
Глава 2
Империя от времен Константина до Юстиниана Великого
Константин Великий и христианство
Культурный и религиозный кризис, который Римская империя переживала в IV веке, является одним из самых важных моментов, какие когда-либо переживала всемирная история. Древняя языческая культура столкнулась с христианством, которое, будучи признано Константином Великим в начале IV века, было объявлено в конце того же века Феодосием Великим религией господствующей, религией государственной. Могло казаться, что эти два столкнувшиеся элемента, исходя из совершенно противоположных точек зрения, никогда не смогут найти путей для соглашения и будут исключать друг друга. Однако действительность показала иное. Христианство и языческий эллинизм слились, мало-помалу, в одно целое и создали христианско-греко-восточную культуру, которая и получила название византийской культуры. Центром последней сделалась новая столица Римской империи – Константинополь.
Главное значение в деле создания нового положения вещей в империи принадлежит Константину Великому. При нем христианство впервые стало на твердую почву официального признания; в него прежняя языческая империя стала превращаться в империю христианскую.
Обычно обращение народов или государств в христианство происходило в истории на первых шагах их исторической жизни, их государственного бытия, когда прошлое таких народов не создало еще твердых, установившихся основ или создало некоторые основы в грубых, примитивных образах и формах. Переход в подобном случае от грубого язычества к христианству не мог порождать в роде или государстве глубокого кризиса. Не то представлял собой V век в истории Римской империи. Империя, обладавшая многовековой мировой культурой, достигшая совершенных для своего времени форм государственности, имевшая, таким образом, за собой великое прошлое, с идеями и воззрениями которого население сжилось и сроднилось, – эта империя, претворяясь в IV веке в государство христианское, т.е. вступая на путь противоречия с прошлым, а иногда и полного его отрицания, должна была пережить в высшей степени острый и тяжелый кризис. Очевидно, древний языческий мир, по крайней мере в области религиозной, более уже не удовлетворял народных потребностей. Народились новые запросы, новые желания, которые, в силу целого ряда сложных и многообразных причин, смогло удовлетворить христианство.
Если с моментом подобного исключительного по своей важности кризиса связывается какое-либо историческое лицо, сыгравшее в нем выдающуюся роль, то в исторической науке по вопросу о нем, конечно, появляется целая литература, стремящаяся оценить значение этого лица в данный период времени и проникнуть в тайники его духовной жизни. Для IV века таким лицом явился Константин Великий. Константин родился в городе Наисс (в настоящий момент – Ниш). Со стороны отца, Констанция Хлора, Константин принадлежал, вероятно, к иллирийскому роду. Мать его, Елена, была христианкой, ставшей потом Св. Еленой. Она совершила паломничество в Палестину, где, согласно традиции, она нашла Крест, на котором распяли Христа[85]. Когда в 305 году Диоклетиан и Максимиан, согласно установленному ими положению, сложили с себя императорское звание и удалились в частную жизнь, августами сделались Галерий на Востоке и Констанций, отец Константина, на Западе. Но в следующем году Констанций умер в Британии, и подчиненные ему войска провозгласили его сына Константина августом. В это время против Галерия вспыхнуло неудовольствие в Риме, где восставшее население и войско провозгласили императором, вместо Галерия, Максенция, сына сложившего с себя императорские полномочия Максимиана. К сыну присоединился престарелый Максимиан, принявший снова императорский сан. Настала эпоха междоусобной войны, во время которой умерли Максимиан и Галерий. Наконец, Константин, соединившись с одним из новых августов Лицинием, разбил в решительной битве недалеко от Рима Максенция, который во время бегства утонул в Тибре. Оба императора-победители, Константин и Лициний, съехались в Милане, где и обнародовали знаменитый Миланский эдикт, о котором речь будет ниже. Согласие между императорами продолжалось, однако, недолго. Между ними разгорелась борьба, которая привела к полной победе Константина. В 324 году Лициний был убит, и Константин стал единодержавным государем Римской империи.
Двумя событиями из времени правления Константина, имевшими первостепенное значение для всей последующей истории, являются официальное признание христианства и перенесение столицы с берегов Тибра на берега Босфора, из древнего Рима в «Новый Рим», т.е. Константинополь.
При изучении положения христианства в эпоху Константина исследователи обращали особенное внимание на два вопроса: на «обращение» Константина и на Миланский эдикт[86].
«Обращение» Константина
В обращении Константина историков и богословов особенно интересовал вопрос о причинах обращения. Почему Константин склонился в пользу христианства? Должно ли в данном случае видеть лишь акт политической мудрости Константина, который сматривал христианство как одно из средств для достижения политических целей, ничего общего с христианством не имевших? Или Константин перешел на сторону христианства путем внутреннего убеждения? Или, наконец, в процессе обращения Константина на него оказывали влияние как политические мотивы, как и его внутренние, склонявшиеся к христианству убеждения?
Главное затруднение в решении этого вопроса заключается в тех противоречивых сведениях, которые оставили нам в данной области источники. Константин в изображении христианского писателя епископа Евсевия, например, совершенно не похож на Коннстантина под пером языческого писателя Зосима. Поэтому историки, работая над Константином, находили богатую почву для привнесения в данный запутанный вопрос своих предвзятых точек зрения. Французский историк Буасье (G. Boissier) в своем сочинении «Падение язычества» пишет: «К несчастью, когда мы имеем дело с великими людьми, которые играют первые роли в истории, и пытаемся изучить их жизнь и отдать себе отчет в их образе действий, то мы с трудом удовлетворяемся самыми естественными объяснениями. Так как они имеют репутацию людей необыкновенных, то мы никогда не хотим верить, чтобы они действовали так же, как все. Мы ищем скрытых причин для самых простых их действий, приписываем им утонченность соображений, глубокомыслие, вероломство, о которых они и не помышляли. Это и случилось с Константином; заранее составилось такое убеждение, что этот ловкий политик захотел нас обмануть, что чем с большим жаром он предавался делам веры и объявлял себя искренне верующим, тем более пытались предполагать, что он был индифферентист, скептик, который, в сущности, не заботился ни о каком культе и который предпочитал тот культ, из которого он думал извлечь наиболее выгод»[87].
В течение долгого времени большое влияние оказывали на мнение о Константине скептические суждения известного немецкого историка Якоба Буркхардта, высказанные в его блестяще написанном сочинении «Время Константина Великого» (1-е изд. в 1853 г.). В его представлении Константин, гениальный человек, охваченный честолюбием и стремлением к власти, приносил в жертву все для исполнения своих мировых планов. «Часто пытаются, – пишет Буркхардт, – проникнуть в религиозное сознание Константина и начертать картину предполагаемых изменений в его религиозных воззрениях. Это – совершенно напрасный труд. Относительно гениального человека, которому честолюбие и жажда власти не оставляют спокойного часа, не может быть и речи о христианстве и язычестве, о сознательной религиозности или нерелигиозности; такой человек по существу совершенно безрелигиозен (unreligios)… Если он, хоть одно мгновение, подумает о своем истинном религиозном сознании, то это будет фатализм». Этот «убийственный эгоист», поняв, что в христианстве заключается мировая сила, пользовался им именно с этой точки зрения, в чем заключается великая заслуга Константина. Но последний давал определенные гарантии и язычеству. Какой-либо системы у этого непоследовательного человека напрасно было бы искать; была лишь случайность. Константин – «эгоист в пурпуровом одеянии, который все, что делает и допускает, направляет к возвышению своей собственной власти». Сочинение Евсевия «Жизнеописание Константина», являющееся одним из главных источников для его истории, совершенно недостоверно[88]. Вот в немногих словах суждение Буркхардта о Константине, не оставлявшее, как видно, никакого места для религиозного обращения императора.
Исходя из других оснований, немецкий богослов Гарнак в своем исследовании «Проповедь и распространение христианства в первые три века»[науч.ред.9] (1-е изд. в 1892, 2-е изд. в 1906 г.) приходит к аналогичным выводам. Изучив положение христианства в отдельных провинциях Империи и признавая невозможность определить число христиан в точных цифрах, Гарнак заключает, что христиане, будучи к IV веку уже довольно многочисленными и представляя собой значительный фактор в государстве, тем не менее не составляли еще большинства населения. Но, по замечанию Гарнака, численная сила и влияние не везде совпадают друг с другом: меньшее число может пользоваться очень сильным влиянием, если оно опирается на руководящие классы, и большое число может мало значить, если оно состоит из низших слоев общества или, главным образом, из сельского населения. Христианство было городской религией: чем больше город, тем крупнее – вероятно, также относительно – число христиан. Это было необычайным преимуществом. Но вместе с тем христианство проникло в большом числе провинций уже глубоко и в деревню: это мы точно знаем относительно большинства малоазиатских провинций и далее относительно Армении, Сирии и Египта, относительно части Палестины и также Северной Африки.
Разделив все провинции Империи на четыре разряда по степени большего или меньшего распространения в них христианства и рассмотрев данный вопрос в каждом из четырех разрядов, Гарнак приходит к заключению, что главный центр христианской церкви в начале IV века был в Малой Азии. Константин до своего отъезда в Галлию много лет жил в Никомедии при дворе Диоклетиана. Малоазиатские впечатления сопровождали его в Галлию и превратились в ряд политических соображений, которые привели к решительным заключениям: он мог опереться на твердые и сильные церковь и епископат. Праздный вопрос о том, одержала ли бы победу церковь без Константина. Какой-либо Константин должен был бы прийти; только с каждым десятилетием становилось бы легче быть тем Константином. Во всяком случае, победа христианства во всей Малой Азии была уже решена до времени Константина; в других же областях она была хорошо подготовлена. Не было нужды ни в каком особенном озарении, ни в каком небесном призыве к войне, чтобы осуществить на деле то, что уже было готово. Нужен был только проницательный и сильный политик, который бы в то же время имел внутреннее влечение к религиозным переживаниям. Таким человеком был Константин. Его гениальностью было ясное распознание и верное понимание того, что должно было случиться[89].
Как видно, в представлении Гарнака Константин является только гениальным политиком. Конечно, статистический метод для того времени, даже и весьма относительный, почти невозможен.
Но тем не менее теперь наиболее серьезные ученые признают, что при Константине язычество являлось преобладающим элементом в обществе и правительстве и что христиан было меньшинство. По вычислениям проф. Болотова и некоторых других, «может быть, ко времени Константина христианское население равнялось 1/10 всего населения; но, может быть, и эту цифру нужно понизить. Всякое же представление, что христиан было более 10% в массе населения, будет рискованным»[90]. В настоящее время меньшинство христиан в Империи при Константине признано почти всеми. Если же это так, то политическая теория в ее чистом виде относительно Константина и христианства должна отпасть. Политик не мог строить свои обширные планы, опираясь на 1/10 населения, которая, как известно, даже не вмешивалась в политику.
В представлении французского историка Дюрюи (Duruy), автора «Истории римлян», находившегося под некоторым влиянием Буркхардта, появляется при оценке деятельности Константина и религиозная сторона в виде «честного и спокойного деизма, который образовывал его религию». По словам Дюрюи, Константин «рано понял, что христианство по своему основному учению соответствовало его собственной вере в единого Бога»[91]. Но несмотря на это, политика у Константина играла преобладающую роль. «Подобно Бонапарту, старавшемуся примирить церковь и революцию, – пишет Дюрюи, – Константин задался целью заставить жить в мире, один рядом с другим, старый и новый режим, благоприятствуя, однако, последнему. Он понял, в какую сторону шел мир, и помогал этому движению, не ускоряя его. Слава этого государя заключается в том, что он оправдал название, которое начертал на своей триумфальной арке: quietis custos (страж покоя)… Мы попытались, – кончает Дюрюи, – проникнуть до глубины души Константина и нашли в ней скорее политику, чем религию»[92]. В другом месте, разбирая значение Евсевия как историка Константина, Дюрюи замечает: «Константин Евсевия видел часто, между небом и землей, вещи, которые никто никогда не замечал»[93].
Следует отметить две из большого количества публикаций, которые появились в 1913 году в связи с празднованием тысячешестисотлетия так называемого Миланского эдикта. Это «Kaiser Konstantin und die christliche Kirche», написанная Э. Шварцем (E. Schawrtz), и «Gesammelte Studien», изданные Ф. Дёльгером. Э. Шварц утверждал, что Константин «с дьявольской проницацельностью опытного политика реализовал важность, каковую имел союз с церковью для создания всемирной (unversal) монархии, которую он собирался построить, и он имел смелость и энергию создать такой союз вопреки всем традициям цезаризма»[94]. Э. Кребс (Е. Krebs) в рамках «Gesammelte Studien», изданных Дёльгером, писал, что все шаги Константина к христианству были всего лишь вторичными причинами ускорения победы церкви; основная же причина заключалась в сверхъестественной силе самого христианства[95].
Мнения исследователей в этом вопросе очень различаются. П. Баттифоль защищал искренность обращения Константина[96], а сравнительно недавно Ж. Морис, хорошо известный исследователь нумизматики времени Константина, попытался материализовать элемент чудесного в его обращении[97]. Г. Буасье отмечал, что для Константина как для государственного деятеля отдать самого себя руки христиан, которые были меньшинством в империи, было рискованным экспериментом; поэтому, раз он не изменил свою веру по политическим причинам, необходимо допустить, что он сделал это по убеждению[98]. Ф. Лот[99] склонялся к тому, чтобы принять искренность обращения Константина. Э. Штайн[100] выдвигал политические мотивы. «Величайшее значение религиозной потики Константина, – говорил он, – заключалось во введении христианской церкви в структуру государства». Он утверждал также, что Константин находился в некоторой степени под влиянием государственной религии зороастризма в Персии. А. Грегуар писал, что политика всегда первенствует над религией, особенно внешняя политика[101]. А. Пиганьоль говорил, что Константин был христианином, не зная этого[102].
Конечно, обращение Константина, обычно связываемое с его победой над Максенцием в 312 году, не должно рассматриваться как его истинное обращение в христианство. На самом деле он принял религию в год смерти. В течение всего своего правления он оставался «pontifex maximus»; воскресный день он иначе не называл, как «день солнца» (dies solis); а под «непобедимым солнцем» (sol invictus) обычно разумели тогда персидского бога Митру, культ которого пользовался громадным распространением на всем протяжении империи, как на Востоке, так и на Западе, и временами являлся серьезным соперником христианству. Известно, что Константин был сторонником культа солнца; но какое божество в частности почитал он под этим названием, в точности не известно; может быть, это был Аполлон. Ж. Морис заметил, что эта солярная религия обеспечила ему огромную популярность во всей Империи[103].
Недавно некоторые историки предприняли интересную попытку представить Константина более как продолжателя и исполнителя политики других, чем единственного поборника христианства. Согласно А. Грегуару, Лициний еще до Константина начал политику терпимости к христианству. Шенебек, немецкий историк, оспаривал мнение Грегуара. Он рассматривал Максенция как поборника христианства в своей части Империи, а также в качестве того, кто создал Константину модель для подражания[104].
Нельзя совершенно оставлять без внимания и его политические планы; последние также должны были сыграть роль в его отношениях к христианству, которое во многом могло ему помочь. Но, во всяком случае, не политические планы явились причиной обращения Константина; последний обратился к христианству в силу внутреннего убеждения, возникшего и окрепшего не под влиянием политики. В том-то и заключается гениальность Константина, что он, сам искренне сочувствуя христианству, понял, что в будущем оно будет главным объединяющим элементом разноплеменной Империи. «Он хотел, – как пишет кн. Е. Трубецкой, – скрепить единое государство посредством единой церкви»[105].
Обращение Константина связывается с известным рассказом о явлении на небе креста во время борьбы Константина с Максенцием, т.е. для объяснения причин обращения вводится элемент чуда. Однако источники об этом вызывают большие несогласия. Древнейшее свидетельство о чудесном знамении принадлежит христианскому современнику Константина Лактанцию, который в своем сочинении «О смерти гонителей» (De mortibus persecutorum) говорит лишь о полученном Константином во время сна вразумлении, чтобы он изобразил на щитах небесное знамение Христа (coeleste signum Dei)[106]. О действительном же небесном знамении, которое будто бы видел Константин, у Лактанция не говорится ни слова.
Другой современник Константина, Евсевий Кесарийский, дважды говорит о победе его над Максенцием. В более раннем произведении, в «Церковной истории», Евсевий лишь замечает, что Константин, идя на защиту Рима, «призвал в молитве в союзники Бога небесного и Его Слово, Спасителя всех, Иисуса Христа»[107]. Как видно, ни о сне, ни о каких знаках на щитах здесь не говорится. Наконец, тот же Евсевий в другом своем произведении, написанном лет двадцать пять после победы над Максенцием, а именно в «Жизнеописании Константина», дает, со слов самого императора, клятвенно подтвердившего свое сообщение, известный рассказ о том, будто Константин во время похода увидел над солнцем знамение креста с надписью: «сим побеждай» (τουτω νικα). Ужас объял его и войско. В ближайшую ночь явившийся Константину во сне Христос с крестом повелел сделать подобие его и с таким знамением выступить против врагов. Утром император рассказал о чудесном сновидений, призвал мастеров и, описав им вид явленного знамения, приказал приготовить подобное знамя[108], известное под названием
Лабарум представлял собой продолговатый крест, с поперечной реи которого спускался вышитый золотом и украшенный драгоценными камнями кусок шелковой ткани с изображениями Константина и его сыновей; на вершине креста был прикреплен золотой венок, внутри которого была монограмма Христа[110]. Со времени Константина labarum сделался знаменем Византийской империи. Упоминания о явившемся Константину «богознамении» или о виденных на небе войсках, посланных Богом ему на помощь, можно найти и у других писателей. Известия по данному вопросу настолько сбивчивы и противоречивы, что не могут быть в должной мере исторически оценены. Некоторые даже думают, что рассказанное событие имело место не во время похода против Максенция, а еще до выступления Константина из Галлии.
Так называемый Миланский эдикт. Во время Константина Великого христианство получило законное право на существование и дальнейшее развитие. Первый указ в пользу христианства вышел из рук одного из самых свирепых его гонителей, а именно Галерия. Последний в 311 году издал указ, на основании которого христиане, получая прощение за свое прежнее упорство в борьбе с правительственными распоряжениями, имевшими целью вернуть христиан к язычеству, вместе с тем признавались имеющими законное право на существование. Указ Галерия объявлял: «Пусть снова будут христиане, пусть они составляют свои собрания, лишь бы не нарушали порядка! За эту нашу милость они должны молить своего Бога о благоденствии нашем, нашего государства и о своем собственном»[111].
Через два года, после победы над Максенцием, Константин и вступивший с ним в соглашение Лициний сошлись в Милане и, обсудив положение дел в Империи, издали интереснейший документ, который, может быть не совсем правильно, называется Миланским эдиктом. Сам текст документа до нас не дошел. Но он сохранился у христианского писателя Лактанция в форме написанного по-латыни рескрипта Лициния, данного на имя префекта Никомедии. Греческий же перевод латинского оригинала помещен Евсевием в его «Церковной истории».
На основании этого указа христианам и всем другим предоставлялась полная свобода следовать той вере, какой кто пожелает; всякие мероприятия, направленные против христиан, устранялись. «Отныне, – объявляет указ, – всякий, кто хочет соблюдать христианскую веру, пусть соблюдает ее свободно и искренно, без всякого беспокойства и затруднения. Мы заблагорассудили объявить это твоей попечительности (т.е. префекту Никомедии) как можно обстоятельнее, чтобы ты знал, что мы предоставили христианам полное и неограниченное право почитать свою веру. Если это мы разрешили им, то твоей светлости должно быть понятно, что вместе с этим и для других предоставляется открытое и свободное право, ради спокойствия нашего времен, соблюдать свои обычаи и свою веру, чтобы всякий пользовался свободой почитать то, что избрал. Так определено нами с той целью, чтобы не казалось, будто мы хотим унизить чье-либо достоинство или веру»[112].
Этот же указ повелевал возвратить христианам, безвозмездно и беспрекословно, отобранные у них частные здания и церкви.
В 1891 г. немецкий ученый О. Зеек выдвинул теорию, что Миланский эдикт никогда не существовал. Единственный эдикт, который когда-либо появлялся, – утверждал он, – эдикт о веротерпимости Галерия от 311 г.[113] Долгое время большинство историков отказывалось признавать эту точку зрения. В 1913 г. тысячешестисотлетие Миланского эдикта торжественно отмечалось во многих странах и появилось большое количество литературы по этому запросу. На деле, конечно, цитированный выше эдикт, провозглашенный Лицинием в 313 г. в Никомедии, был подтверждением эдикта Галерия, который, совершенно очевидно, соблюдался недостаточно. Документ, подписанный в марте 313 г. в Милане Константином и Лицинием, был не эдиктом, а письмом, адресованным главам провинциальных администраций Малой Азии и Востока в целом с объяснением и указанием, как следует поступать с христианами[114].
На основании данного текста Миланского эдикта надо прийти к заключению, что Константин признал христианство религией, равноправной с другими религиями, а значит, и с язычеством. Для времени Константина о торжестве христианства говорить еще нельзя; его лишь можно предчувствовать. Христианство казалось Константину совместимым с язычеством. Великое значение акта Константина заключается в том, что он позволил христианству не только жить, но и взял его под защиту государства. Это был важнейший момент в истории раннего христианства. Никомедийский эдикт (The Edict of Nicomedia), таким образом, не дает права творить, как утверждают некоторые историки, о том, что при Константине христианство было поставлено во главе всех других религий, которые признавались лишь терпимыми[115], и что Миланский эдикт установил не толерантность, а провозгласил господство христианства[116].
Когда поднимается вопрос о господстве или равных правах христианства с язычеством, решение должно быть в пользу равных прав. Как бы там ни было, значение Никомедийского эдикта (the Edict of Nicomedia) велико. Как сказал А.И. Бриллиантов[науч.ред.10], «в действительности, и без ненужного преувеличения, остается несомненным важное значение Миланского эдикта, как акта, положившего решительный конец бесправному положению христиан в Империи и вместе с этим, через объявление полной религиозной свободы, низведшего язычество de jure из прежнего положения единой государственной религии в ряд всех других религий»[117].
Но Константин не удовольствовался лишь дарованием христианству равноправия, как определенному религиозному учению.
Духовенство (clerici) освобождалось при нем, подобно языческим жрецам, от несения государственных податей и повинностей, от всякого занятия должностей, которые могли бы отвлекать клириков от выполнения их духовных обязанностей (право иммунитета). Каждый человек имел право делать завещание в пользу церкви, за которой этим самым признавалось пассивное наследственное право. Таким образом, одновременно с объявлением религиозной свободы христианские общины стали признаваться за юридические лица, а последнее обстоятельство создавало для христианства совершенно новое положение в юридическом отношении.
Очень важные привилегии были даны епископским судам. Всякий человек имел право, по соглашению с противной стороной, переносить любое гражданское дело на епископский суд, хотя бы дело в гражданском суде и было уже начато. В конце правления Константина компетенция епископских судов была еще более расширена: 1) решения епископов должны были признаваться окончательными по делам лиц всякого возраста; 2) всякое гражданское дело могло быть перенесено в епископский суд в любой стадии процесса и даже при нежелании противной стороны; 3) приговоры епископских судов должны утверждаться светскими судьями. Подобные судебные привилегии епископов, возвышая их авторитет в глазах общества, в то же время являлись для них тяжелым бременем, так как создавали немало осложнений; претерпевшая сторона в силу безапелляционности епископского приговора, который не всегда мог быть и правильным, сохраняла в себе чувство раздражения и недовольства. К тому же привлечение епископов к исполнению светских функций вносило в их среду чрезвычайно много мирских интересов.
Кроме этого, церковь пользовалась богатыми приношениями из государственных средств, в виде земельных участков, денежных и хлебных выдач. Христиане не могли быть принуждаемы к участию в языческих празднествах. Под влиянием христианства были введены некоторые смягчения в наказаниях.
В добавление ко всему этому имя Константина связывается с возведением многих церквей во всех частях его огромной Империи. Базилика Св. Петра, как и Латеранская в Риме, приписываются ему. Особенно он был заинтересован в Палестине, где его мать, Елена, нашла, как предполагают, истинный Крест. В Иерусалиме, на месте, где был похоронен Христос, был возведен храм Гроба Господня, на Оливковой горе Константин возвел церковь Вознесения и в Вифлееме – церковь Рождества. Новая столица, Константинополь, и его пригороды также были украшены многочисленными церквами. Самая известная – церковь Апостолов и церковь Св. Ирины; возможно, Константин заложил фундамент Св. Софии, который был завершен его преемником Констанцием. Много церквей строилось во время царствования Константина в других местах – в Антиохии, Никомедии и Северной Африке[118].
После царствования Константина образовалось три важных центра христианства – ранний христианский Рим в Италии, хотя языческие симпатии и продолжали существовать некоторое время; христианский Константинополь, который очень скоро стал вторым Римом в глазах христиан востока; и, наконец, христианский Иерусалим. После разрушения Иерусалима Титом в 70 г. н.э. и основания на его месте римской колонии Элии Капитолины, во время царствования Адриана во II веке н.э., старый Иерусалим потерял свое значение, хотя и оставался церковью-матерью христианства (mother church of Christendom), и центром первой апостольской проповеди. Христианский Иерусалим возродился к новой жизни во времена Константина. В политическом смысле город Цезарея, а не Элия, был столицей провинции. Церкви, построенные во время данного периода в этих трех центрах, стали символами триумфа Христианской Церкви на земле. Эта Церковь скоро стала государственной. Новая идея царства земного была прямо противоположной первичной христианской концепции «царства небесного»[науч.ред.11] и скорого приближения конца света[119].
Арианство и первый Вселенский собор
При создавшихся новых условиях церковной жизни в начале IV века христианская церковь переживала время напряженной деятельности, которая особенно ярко выражается в области догматики. Догматическими вопросами в IV веке занимались уже не отдельные лица, как то было в III веке, например Тертулиан или Ориген, но целые многочисленные по составу партии, прекрасно организованные.
Соборы в IV веке становятся обычным явлением, и в них усматривается единственное средство для разрешений спорных церковных вопросов. Но уже в соборном движении IV века замечается новая, в высшей степени важная, черта для всей последующей истории отношений между духовной и светской властью, между церковью и государством. Начиная с Константина Великого, государственная власть вмешивается в догматические движения и направляет их по своему усмотрению. В последнем случае далеко не всегда государственные интересы совпадали с интересами церковными.
Уже давно главным культурным центром Востока была египетская Александрия, где интеллектуальная жизнь била могучим ключом. Совершенно естественно, что и новые догматические движения развились в той же Александрии, которая с конца II века «сделалась, – по словам проф. А. Спасского, – центром богословского развития Востока и приобрела в христианском мире особую славу – славу церкви философской, в которой никогда не ослабевали интересы к изучению высших вопросов веры и знания»[120].
Однако именно александрийским священником был Арий, который дал свое имя наиболее значительному «еретическому» учению времени Константина. Сама же доктрина образовалась во второй половине III в. в Антиохии, в Сирии, где Лукиан, один из наиболее образованных людей того времени, основал школу экзегетики и теологии. Эта школа, как сказал Гарнак, «является кормилицей арианской доктрины, а Лукиан, ее глава, является Арием до Ария»[121].
Арий выдвинул идею о том, что Сын Божий создан, сотворен. Это и составило сущность арианской ереси. Учение Ария получило быстрое распространение не только в Египте, но и за его пределами. На сторону Ария перешли Евсевий, епископ Кесарийский, и Евсевий, епископ Никомедийский. Эмоции поднялись высоко (feeling ran high). Несмотря на старания единомышленников Ария, епископ Александрийский Александр отказывал Арию в общении. Попытки успокоить взволнованную церковь, предпринятые местными средствами, не привели к желанному результату.
Константин, только что победивший Лициния и сделавшийся единодержавным государем, прибыл в 324 году в Никомедию, где и получил целый ряд жалоб как со стороны противников Ария, так и его сторонников. Желая прежде всего сохранить церковный мир в государстве и не отдавая себе отчета в важности происходившей догматической распри, император обратился с письмом к Александру Александрийскому и Арию, где убеждал их примириться, взяв пример с философов, которые, хотя и спорят между собой, но уживаются мирно; примириться же им легко, так как оба признают Божественное провидение и Иисуса Христа. «Возвратите же мне мирные дни и спокойные ночи, – пишет в послании Константин, – дайте и мне насладиться безмятежной жизнью»[122]. С письмом Константин отправил в Александрию одного из самых доверенных лиц, епископа Кордубского (в Испании) Осию, который, передав письмо и разобрав дело на месте, после возвращения разъяснил императору всю важность арианского движения. Тогда Константин решил созвать собор.
Первый Вселенский собор был созван императорскими грамотами в 325 году в вифинском городе Никее. Число приехавших членов собора в точности неизвестно; обычно число никейских отцов определяется в 318[123] человек. Большинство состояло из восточных епископов. Престарелый римский епископ прислал вместо себя двух пресвитеров. Из дел, предназначенных для разбора на соборе, самым важным был вопрос об арианском споре. На соборе председательствовал император, который даже руководил прениями.
Деяния (акты) Никейского собора не сохранились. Некоторые даже сомневаются, составлялись ли вообще протоколы собора. Сведения о нем дошли до нас в сочинениях участников собора и историков[124]. После жарких споров собор осудил ересь Ария и после некоторых поправок и дополнений принял Символ Веры, в котором, вопреки учению Ария, Иисус Христос признавался Сыном Божиим, несотворенным, единосущным Отцу. С особым рвением и большим искусством восставал против Ария архидиакон александрийской церкви Афанасий. Никейский символ подписали многие из арианских епископов. Наиболее же упорные из них, в том числе и сам Арий, подверглись изгнанию и заточению. Один из лучших специалистов по арианству писал: «Арианство началось с мощью, обещавшей большое будущее, и через несколько лет казалось, что на Востоке нет равного претендента на господство. Однако его сила надломилась в момент собрания собора, „увянув“ (withered) от всеобщего осуждения христианского мира… Арианство казалось безнадежно сокрушенным, когда закрылся собор»[125]. Торжественное соборное послание возвестило всем общинам о наступившем церковном согласии и мире. Константин писал: «Что ни злоумышлял против нас дьявол, все (теперь) уничтожено в самом основании; двоедушие, расколы, смуты, смертельный яд, так сказать, несогласия – все это, по велению Божию, победил свет истины»[126].
Действительность не оправдала этих радужных надежд. Никейский собор своим осуждением арианства не только не положил конца арианским спорам, но даже явился причиной новых движений и осложнений. В настроении самого Константина замечается совершенно определенная перемена в пользу ариан. Через три года после собора из ссылки были возвращены Арий и его наиболее ревностные приверженцы[127]; вместо них в ссылку направились наиболее видные защитники никейского символа. Если никейский символ не был официально отвергнут и осужден, то он был сознательно забыт и отчасти заменен иными формулами.
Трудно с точностью выяснить, каким образом создалась упорная оппозиция Никейскому собору и чем была вызвана перемена в настроении самого Константина. Может быть, в числе различных даваемых объяснений этому из области придворных влияний, интимных семейных отношений и т.д., надо выделить одно объяснение, а именно, что Константин, приступив к решению арианского вопроса, не был знаком с религиозным настроением Востока, который в своей большей части сочувствовал арианству; сам император, наученный вере Западом и находившийся под влиянием своих западных руководителей, например Осии, епископа Кордубского, выработал в этом смысле и никейский символ, не подходивший к Востоку. Поняв, что на Востоке никейские определения шли вразрез с настроением церковного большинства и с желаниями массы, Константин и стал склоняться к арианству.
Во всяком случае, в последние годы правления Константина арианство проникло ко двору и с каждым годом все прочнее утверждалось в восточной половине Империи. Многие приверженцы никейского символа были лишены кафедр и отправились в изгнание. История арианского преобладания за это время, из-за состояния источников, недостаточно еще выяснена наукой[128].
Как известно, Константин до последнего года своей жизни оставался официально язычником. Лишь на смертном одре он принял крещение из рук Евсевия Никомедийского, т.е. арианина; но, как замечает проф. Спасский[129], умер с завещанием на устах возвратить из ссылки Афанасия, известного противника Ария. Своих сыновей Константин сделал христианами.
Основание Константинополя
Вторым событием первостепенной важности, после признания Христианства, было основание Константином новой столицы на европейском берегу Босфора, уже при входе его в Мраморное море, на месте древней мегарской колонии Византия (Βυζαντινον – Byzantium).
Уже древние, задолго до Константина, прекрасно оценили исключительное по важности военное и торговое положение Византия на границе между Европой и Азией, дававшее господство над двумя морями, Черным и Средиземным, и приблизившее Империю к источникам древних блестящих культур.
Насколько можно судить по дошедшим до нас сведениям, мегарские выходцы в первой половине VII века до н.э. основали на азиатском берегу южной оконечности Босфора, напротив будущего Константинополя, колонию Халкидон. Через несколько лет после этого другая партия мегарцев основала на европейском берегу южной оконечности Босфора колонию Византий, название которой производится от имени главы мегарской экспедиции Визы (Βυζας – Byzas). Преимущества Византия перед Халкидоном понимались уже древними. Греческий историк V века до н.э. Геродот (IV, 144), рассказывает, что персидский полководец Мегабаз, прибыв в Византий, назвал жителей Халкидона слепыми, потому что они, имея перед собой лучшее место, а именно то, где через несколько лет был основан Византий, выбрали худшее. Позднейшая литературная традиция, как то: географ Страбон (VII, 6, с. 320) и римский историк Тацит (Ann. XII, 63), приписывает несколько измененное выражение Мегабаза Пифийскому Аполлону, который на вопрос мегарцев у оракула, где им построить город, ответил, чтобы они искали поселения против земли слепых. Византий играл значительную роль в эпоху греко-персидских войн и Филиппа Македонского. Превосходно оценил политическое и особенно экономическое положение Византия греческий историк II века до н.э. Полибий (IV, 38 и 44), который, признавая всю важность товарообмена между Грецией и городами Черноморского побережья, писал, что без воли жителей Византия ни одно торговое судно не сможет ни войти в Черное море, ни выйти из него, и что византийцы держат в своих руках все полезные для человеческой жизни продукты, даваемые Понтом[130].
С тех пор как Римское государство перестало быть республикой, императоры не раз имели намерение перенести столицу из республикански настроенного Рима на Восток. По свидетельству римского историка Светония (1, 79), уже Юлий Цезарь собирался переехать из Рима в Александрию или Илион, т.е. на место древней Трои. Императоры первых веков христианской эры нередко надолго покидали Рим благодаря частым военным походам и разъездам по государству. В конце II века Византий постиг жестокий удар. Септимий Север, победив своего соперника Песценния Нигера, на стороне которого был Византий, подверг город жестокому разгрому и почти полному разрушению. Между тем Восток продолжал привлекать к себе императоров. Император Диоклетиан (284–305) с особенной охотой жил в Малой Азии, в вифинском городе Никомедии, который он украсил великолепными постройками.
Константин, решив создать новую столицу, не сразу остановил свой выбор на Византий. Некоторое время он, по-видимому, думал о Наиссе (Нише), где он родился, о Сардике (ныне София) или о Фессалонике (Солуни). Но особенное внимание Константина было привлечено местом древней Трои, откуда, по преданию, прибыл в Италию, именно в Лациум, Эней и положил основание римскому государству. Император лично отправился в знаменитые места, где сам определял очертания будущего города. Ворота были уже построены, как, по свидетельству христианского писателя V века Созомена, однажды ночью Константину во сне явился Господь и убедил его искать для столицы другое место. После этого Константин остановил окончательно свой выбор на Византий. Еще сто лет спустя проезжавшие на кораблях мимо троянского берега видели с моря неоконченные постройки Константина[131].
Византий, не оправившийся еще от разгрома, учиненного Септимием Севером, был в это время незначительным селением и занимал лишь часть мыса, вдающегося в Мраморное море. В 324 г. Константин решился на строительство новой столицы и в 325 г. началась постройка основных зданий[132]. Христианское предание рассказывает, что император с копьем в руке определял границы города, и когда приближенные, видя чрезвычайные размеры намечаемой столицы, с удивлением спрашивали его: «Докуда, государь, (ты пойдешь)?», – он отвечал: «(Я пойду) до тех пор, пока не остановится идущий впереди меня»[133]. Этим он объяснял, что некая небесная сила им руководит. Рабочие и материал для постройки были собраны отовсюду. Лучшие языческие памятники Рима, Афин, Александрии, Эфеса, Антиохии шли на украшение созидавшейся новой столицы. 40.000 готских воинов, так называемых федератов, участвовали в работе. Целый ряд разнообразных льгот, торговых, денежных и т.д., был объявлен для новой столицы, чтобы привлечь туда население. Наконец, к весне 330 г. работы настолько продвинулись вперед, что Константин счел возможным официально открыть новую столицу. Открытие состоялось 11 мая 330 г. и сопровождалось празднествами и увеселениями, длившимися сорок дней. В этом году христианский Константинополь оказался как бы «наложенным» (superimposed) на языческий Византий[134].
Трудно точно определить размеры города времени Константина. Во всяком случае, он по величине далеко превосходил территорию прежнего Византия. У нас нет точных данных о численности населения Константинополя в VI веке. По предположительной оценке, она могла превышать 200.000 человек[135]. Для защиты с суши против внешних врагов Константин выстроил стену, которая шла от Золотого Рога до Мраморного моря.
Несколько позднее древний Византий, превратившийся в столицу мировой державы, стал называться «городом Константина», или Константинополем. Столица получила муниципальное устройство Рима и делилась, подобно последнему, на четырнадцать округов-регионов, из которых два лежали за городскими стенами. Из памятников города, современных Константину, до нас почти ничего не дошло. Однако к его времени относится церковь св. Ирины, которая, будучи позднее дважды перестроена, особенно при Юстиниане Великом и потом при Льве III, существует и поныне (в настоящее время в ней помещается турецкий военный музей). Затем знаменитая змеиная колонна из Дельф (V века до н.э.), сделанная в память сражения при Платее, перевезенная Константином в новую столицу и водруженная им на Ипподроме, находится на том же месте, правда, в несколько испорченном виде, и теперь.
Гениальная прозорливость Константина сумела оценить все преимущества положения прежнего Византия, политические, экономические и культурные. В политическом отношении Константинополь, этот «Новый Рим», как часто его называют, для борьбы с внешними врагами обладал исключительными условиями: с моря он был недоступен; с суши его охраняли стены. В экономическом отношении Константинополь держал в своих руках всю торговлю Черного моря с Архипелагом и Средиземным морем и был предназначен сделаться торговым посредником между Европой и Азией. Наконец, в культурном отношении Константинополь находился вблизи главнейших очагов эллинистической культуры, которая, слившись с христианством и, конечно, видоизменившись, дала в результате христианско-греко-восточную культуру, получившую название византийской культуры.
«Выбор места для новой столицы, – пишет Ф.И. Успенский, – устройство Константинополя и создание из него всемирно-исторического города составляет неотъемлемую заслугу политического и административного гения Константина. Не в эдикте о веротерпимости мировая заслуга Константина: не он, так его ближайшие преемники принуждены были бы даровать господство христианству, которое от того ни мало не потеряло бы; между тем как своевременным перенесением столицы мира в Константинополь он в одно и то же время и спас древнюю культуру, и создал благоприятную обстановку для распространения христианства»[136]. Со времени Константина Великого Константинополь делается политическим, религиозным, экономическим и культурным центром Империи[137].
Реформы Диоклетиана и Константина
Реформы Константина и Диоклетиана характеризуются строгой централизацией власти, внедрением многочисленного чиновничества и четким разделением гражданской и военной власти. Эти реформы не были новыми и неожиданными. Римская империя вступила на путь централизации еще со времени Августа. Параллельно с поглощением Римом новых областей эллинистического Востока, в котором в течение уже долгих столетий развивалась высокая культура и традиционные формы управления, особенно в провинциях Птолемеевского Египта, наблюдалось и в жизни постепенное заимствование обычаев и эллинистических идеалов недавно обретенных земель. Отличительной чертой государств, образовавшихся на руинах империи Александра Македонского, – Пергам Атталидов, Сирия Селевкидов, Египет Птолемеев – была неограниченная власть монархов, что выражалось в особенно четких и ясных формах в Египте. Для египетского населения завоеватель Август и его преемники продолжали быть такими же неограниченными и обожествленными монархами, как и Птолемеи до них. Это была идея, почти что полностью противоположная римской концепции власти первых принцепсов, являвшейся компромиссом между римскими республиканскими учреждениями и новыми, недавно развившимися формами государственной власти. Политические влияния эллинистического Востока, конечно, постепенно меняли исходный характер власти римских принцепсов, которые очень скоро стали показывать их предпочтение Востоку и восточным концепциям имперской власти. Светоний сказал об императоре I века н.э. Калигуле, что тот был готов принять императорскую корону – диадему[138]; согласно источникам, император первой половины III века Элагабал, уже носил диадему в частной обстановке[139]. И хорошо известно, что император второй половины III века Аврелиан был первым, кто носил диадему публично. Надписи называют его «Богом» и «Господином» (Deus Aurelianus, Imperator Deus et Dominus Aurelianus Augustus)[140]. Именно Аврелиан установил автократическую форму правления в Римской империи.
Процесс развития императорской власти сначала на базе Птолемеевского Египта и позднее под влиянием Сасанидского Ирана, был практически завершен к IV веку. Диоклетиан и Константин хотели сделать явной организацию абсолютной власти и для этой цели они просто заменили римские политические традиции на обычаи и практику, которые господствовали на эллинистическом Востоке и были уже известны в Риме, особенно со времени Аврелиана.
Смутное время и военная анархия III века сильно расстроили внутреннюю организацию империи и привели к дезинтеграции внутри государства. На некоторое время Аврелиан восстановил единство империи и вследствие этого современные ему документы и надписи характеризуют его как «восстановителя империи» (Restitutor Orbis). Однако после его смерти наступил беспокойный период. Потом Диоклетиан поставил перед собой цель направить весь государственный организм на нормальный и правильный путь. В сущности, однако, он совершил лишь большую административную реформу. Но тем не менее, как Диоклетиан, так и Константин внесли столь важные преобразования во внутренний строй государства, что их можно считать основателями нового типа монархии, создавшейся под сильным влиянием Востока.
Живя часто в Никомедии и имея вообще склонность к Востоку, Диоклетиан усвоил многие черты восточных монархий. Он был настоящим самодержцем, государем-богом, носившим царскую диадему. Восточная роскошь и сложный церемониал были введены во дворце. Подданные, получившие аудиенцию, должны были перед императором падать на колени, едва смея поднять глаза на своего государя. Все, что касалось императора, называлось священным: священная особа его, его священные слова, священный дворец, священная казна и т.д. Императора окружал многочисленный двор, который, будучи со времени Константина перенесен в Конcтантинополь, поглощал громадные деньги и сделался центром многочисленных происков и интриг, так сильно осложнявших позднее жизнь Византийской империи. Таким образом, самодержавие в форме близкой к восточным деспотиям было установлено Диоклетианом и сделалось одним из отличительных признаков государственного строя Византии. Для упорядочения управления обширной и разноплеменной монархией Диоклетиан ввел систему тетрархии, т.е. четверовластия. Власть в империи была разделена между двумя августами с одинаковыми полномочиями, из которых один должен был жить в восточной, а другой в западной части государства; но оба августа должны были работать для одного римского государства. Империя продолжала оставаться единой; назначение же двух августов показывало, что правительство признавало уже в те времена различие между греческим Востоком и латинским Западом, управление которыми для одного лица было уже не по силам. Каждый август должен был взять себе в помощники по цезарю, которые после удаления от власти или смерти августа делались бы августами, избирая себе нового цезаря. Создавалась, таким образом, как бы искусственная династическая система, которая должна была избавить государство от прежних смут и происков различных честолюбцев и лишить легионы решающего значения при выборе нового императора. Первыми августами были Диоклетиан и Максимиан, а цезарями – Галерий и Констанций Хлор, отец Константина Великого. Диоклетиан оставил себе азиатские провинции, Фракию и Египет с центром в Никомедии, Максимиан – Италию, Африку и Испанию с центром в Медиолане (Милане), Галерий – Балканский полуостров (кроме Фракии) с прилегавшими к нему дунайскими провинциями с центром в Сирмиуме на р. Саве (вблизи совр. Митровицы) и Констанций Хлор – Галлию и Британию с центрами в Трире и Эбораке (Йорке). Все четыре правителя считались правителями единого целого, и государственные законы издавались от имени всех четырех. При теоретическом равенстве обоих августов Диоклетиан, как император, имел неоспоримое преобладание. Цезари находились в подчинении у августов. По истечении известного времени августы должны были сложить свои полномочия и передать их цезарям. Действительно, в 305 году Диоклетиан и Максимиан, сложив свое звание, удалились в частную жизнь; августами сделались Галерий и Констанций Хлор. Но последующие смуты быстро положили конец искусственной системе тетрархии, которая в начале IV века уже прекратила свое существование.
Большие изменения были введены Диоклетианом в управление провинциями. При нем прежнее различие между сенатскими и императорскими провинциями исчезло; все провинции зависели от императора. Прежние сравнительно немногочисленные провинции империи отличались крупными территориальными размерами и давали большую силу лицам, стоявшим во главе их управления. Оттуда угрожали не раз серьезные опасности для центрального правительства: там часто разгорались революции, и правители провинций во главе перешедших на их сторону провинциальных легионов нередко являлись претендентами на императорский престол. Диоклетиан, желая уничтожить политическую опасность крупных провинций, решил их раздробить на более мелкие единицы. Из 57 провинций, существовавших в момент вступления Диоклетиана на престол, он сделал 96 провинций, а может быть, и больше. Более того, эти провинции оказались под властью наместников с чисто гражданскими полномочиями. Точное количество небольших провинций, созданных при Диоклетиане, точно неизвестно из-за неудовлетворительного состояния информации, сообщаемой источниками. Дело в том, что главным источником информации о провинциальном устройстве империи в это время является так называемая Notitia dignitatum, официальный перечень придворных, гражданских и военных должностей с перечислением провинций. Но, по определению ученых, этот недатированный памятник относится к началу V века, когда в него уже вошли изменения, сделанные в провинциальном управлении преемниками Диоклетиана. Notitia dignitatum насчитывает 120 провинций. Другие списки, также сомнительной, но более ранней датировки, дают меньшее число провинций[141]. При Диоклетиане же определенное число небольших новых соседствующих провинций было сгруппировано в административную единицу, называемую диоцез, под контролем должностного лица с чисто гражданскими полномочиями. Диоцезов было тринадцать. По своим размерам диоцезы напоминали старые провинции. В конце концов, в течение IV века диоцезы были сгруппированы в четыре (в некоторые периоды – три) префектуры под руководством префекта претория, наиболее крупного должностного лица того времени. После того как Константин лишил их военных функций, они стояли во главе всей гражданской администрации и контролировали как администрацию диоцезов, так и администрацию провинций. К концу IV века империя для целей гражданского правления была разделена на четыре большие зоны (префектуры):
1. Галлия, включавшая в себя Британию, Галлию, Испанию и северо-западную оконечность Африки;
Поделиться книгой: