Помоги проекту - поделись книгой:
– Ничуть в этом не сомневался.
– Он сказал, что, с его точки зрения как кардиолога, дела ваши очень плохие, прямо-таки кошмарные.
– Вот почему мне и нравится Кеннеди. Он куда честнее многих из вас – докторов.
Доктор Джерлен засунул историю болезни обратно н папку.
– Кеннеди говорит, что уже полгода назад поставил вас в известность: не дай Бог, еще один сердечный приступ, и вы окажитесь, он так именно и сказал – вы окажетесь в глубокой заднице. Настолько глубокой, что глубже и не бывает.
Энджел улыбнулся.
– Потише, доктор, не очень-то приятен на слух этот наш профессиональный жаргон.
– Кеннеди сказал, вы будете шутить. Но не думаю, что сейчас подходящее время и место для шуток. Вы ведь совсем еще молодой человек. Богатый и знаменитый, если верить нашим медсестрам.
Энджел представил, какую суматоху вызвало его появление н больнице, и уровень адреналина у него в крови сразу поднялся.
– Да, тут они не ошиблись – богатый и знаменитый. Возникла пауза, затем доктор вновь заговорил.
– Вы, я вижу, смотрите на все это, как на что-то не слишком серьезное, мистер Демарко. А ведь вы уже давно больны. Вирусная инфекция, которую вы подхватили еще в юности, ослабила ваше сердце. И тем не менее вы до сих пор курите, пьете, употребляете наркотики. Вы очень быстро износили сердце – в этом вся нелицеприятная правда. И если мы что-нибудь не предпримем в самом ближайшем будущем, то потом даже при желании ничего уже нельзя будет сделать.
– Это я и раньше слышал. Но, как видите, все еще жив, док. И знаете почему?
Джерлен внимательно посмотрел ему в глаза.
– Ну уж явно не потому, что выполняли рекомендации врачей.
– В точку, док! – Энджел понизил голос до заговорщицкого шепота. – И вот мой секрет: только хорошие люди умирают молодыми.
Джерлен откинулся на спинку стула, оглядывая Эндже-ла. Монитор мерно отсчитывал время, минута шла за минутой. Наконец доктор спросил:
– У вас есть жена, мистер Демарко? Энджел изобразил на лице гримасу отвращения. – – Будь я женат, жена сейчас была бы здесь.
– А дети? Он усмехнулся.
– Во всяком случае, я о них пока ничего не знаю.
– Доктор Кеннеди говорил, что за все годы, пока он наблюдал за вами, ему никогда не доводилось видеть, чтобы в больнице вас навещал хоть кто-нибудь, кроме вашего агента и толпы репортеров.
– Не вполне понимаю, док, куда вы клоните? Может, вы намерены связаться с моим школьным классным наставником, чтобы он подтвердил, будто я никогда не имел приятелей и вообще не ладил со сверстниками?
– Нет, я лишь хотел узнать, кто будет горевать, если вы умрете?
Это был жестокий вопрос, заданный специально, чтобы причинить душевную боль. И он достиг своей цели. Энджел вдруг подумал про своего брата, про Фрэнсиса. Внезапно нахлынули воспоминания детства, и он испытал острый приступ ностальгии, настолько острый, что ощутил запахи травы, дождя, моря.
Когда Энджел думал о прошлом, то испытывал... словом, весьма странное ощущение, будто между детством, юностью и остальной жизнью пролегла непроходимая граница. Он знал, что его голливудские приятели тоже испытывали нечто похожее. Среди его нынешних знакомых не было ни одного такого друга, каким некогда был ему брат. Они не понимали его. Эти прихлебатели, которые крутились, как белки в колесе, внутри балагана под названием Голливуд. В течение какого-то мгновения он испытал сожаление, горькое чувство потери чего-то очень важного, в том числе потери брата. Энджел безжалостно отбросил все свои эмоции и жестко взглянул на доктора. Его так и подмывало послать этого эскулапа куда подальше, но, к сожалению, без врача ему было сейчас не обойтись. И стало быть, нужно было включать все свое обаяние, то самое обаяние, которое позволило Энджелу сделать столь стремительную карьеру.
– Эй, а вы, пожалуй, правы. Наверное, именно в такой ситуации, как моя, и родилась фраза «серьезно, как сердечный приступ». Но можете мне поверить, я готов начать серьезно относиться к своему здоровью, не как раньше. Больше никаких наркотиков. На этом я крест ставлю. Да и с выпивкой тоже нужно завязывать. Если и пить, так разве только пиво. Надеюсь, хоть пиво мне не противопоказано, а?
Джерлен, явно расстроенный, смотрел на него.
– Если вы не предпримете что-нибудь в самое ближайшее время, то умрете, мистер Демарко. И очень даже скоро. И все ваши надежды, все мечты уйдут с вами вместе. Никаких сомнений насчет этого у вас быть не должно.
Энджел улыбнулся. Вот ведь каков пройдоха!
– Нельзя ли для наших зрителей более конкретно определить термин «скоро»?
Джерлен, как и предполагал Энджел, в ответ лишь пожал плечами.
Энджел торжествующе ухмыльнулся. Такое вот пожатие плечами означало некий неопределенный момент в отрезке от этой секунды вплоть до 2010 года. Доктора не знали определенного ответа, у них были лишь советы, пожелания, рекомендации. Тонны рекомендаций.
– Если, уважаемый, вы хотели этим сказать, что в один прекрасный день я умру, так ведь и вы сами в один прекрасный день умрете.
– Нет, я не это хотел сказать, – тотчас же ответил Джерлен. – Я имел в виду, что если вы не предпримете что-нибудь, мистер Демарко, то скорее всего умрете уже в этом году.
Торжествующая усмешка Энджела сползла с лица.
– В
– Совершенно верно.
До Энджела не сразу дошло, что сказал ему врач. Что-то тут явно было не так, или, может, он просто ослышался?..
– Слушайте, вы часом на пушку меня не берете, а? Джерлен покровительственно взглянул на Энджела.
– Да будет вам известно, мистер Демарко, я не беру пациентов на пушку, как вы выразились, я их информирую.
В
Ему хотелось разбить, сломать что-нибудь. Например, пробить кулаком толстую кирпичную стену, почувствовать, как боль расходится по всей руке.
– Ну так вылечите же меня! – крикнул Энджел. – Разрежьте и почините то, что вышло из строя.
– Не так все просто, мистер Демарко. Последний приступ крайне обострил ситуацию в вашем организме. Это очень опасно. Я уже переговорил с Крисом Алленфордом из «Сент-Джозефа». И он согласился, что вопрос о срочном лечении уже не обсуждается.
Очень опасно. Срочное лечение. Плохо, все очень плохо.
– Но ведь не хотите же вы сказать, что я умру и ничего нельзя сделать, чтобы мне помочь?!
– Нет. Я лишь хочу сказать, что уже слишком поздно прибегать к средствам обычной кардиохирургии. Вам необходимо новое сердце.
И тут Энджел все понял. Это было отнюдь не метафорическое высказывание. Он вперился во врача взглядом, исполненным ужаса.
– Нет... Вы хотите сказать...
– Трансплантация.
Несколько секунд Энджел не мог дышать. Страх парализовал его.
– Боже... – только и смог он простонать. – Боже мой... Трансплантация. Новое сердце. Чье-то чужое сердце окажется у него в груди. Сердце мертвого человека. И будет биться, биться...
Энджел уставился на Джерлена и постарался, чтобы голос не выдал, в какой он панике. Больше того, Энджел даже выдавил на лице улыбку.
– Знаете, даже когда нужно купить машину, я не приобретаю подержанную.
– Не самая подходящая тема для шуток, мистер Демарко. Ваше заболевание находится в финальной стадии. Не больше и не меньше. Вы умрете, если только не трансплантировать вам здоровое сердце. Мы включили вас в список нуждающихся в такой операции. Будем надеяться, что донора удастся найти вовремя.
Донор... Энджелу на секунду показалось, что он куда-то стремительно падает.
– Собираетесь продлить мне жизнь, сделав из меня что-нибудь вроде любимого проекта Франкенштейна, да?
– Наша область хирургии, мистер Демарко, не похожа на другие. У нас есть определенные требования, разумеется, касательно образа жизни и диеты, но если вы согласитесь с этими требованиями...
У Энджела почти язык отнялся.
– Боже правый...
– У нас отличные психиатры, специализирующиеся на помощи больным, попавшим в подобные ситуации...
– В самом деле?! – спросил Энджел. Он понимал, что следовало бы на полную мощность включить свое обаяние и получить то, что было необходимо, при помощи улыбок, доброжелательности, вежливости. Но он ничего не мог с собой поделать. У него было такое чувство, будто он сорвался и летит в пропасть, черную и глубокую; он чувствовал себя таким беспомощным, что от злости мог только язвить и огрызаться.
– Сколько операций по трансплантации сердца вы провели, мистер заведующий кардиологическим отделением в клинике Лагранджвилля?
– Ни одной, но...
– Никаких «но». Я не собираюсь больше выслушивать вас. Вовсе не собираюсь. Вы понимаете меня? Распорядитесь, чтобы меня доставили самолетом в лучший трансплантационный центр, в самый лучший, какой только есть в этой стране. – Он тяжело дышал. – Немедленно!
Джерлен медленно поднялся.
– – Что ж, Кеннеди предупреждал, что вы тяжело все это воспримете.
– Тяжело?! – так и взвился Энджел. – Я восприму тяжело?! Да вы издеваетесь надо мной!
Джерлен отставил стул и глубоко вздохнул.
– Я распоряжусь о вашей транспортировке в Сиэтл, в больницу «Сент-Джозеф». Это лучшее место, где делают такие операции. А доктор Алленфорд – лучший, пожалуй, в стране хирург, который занимается сердечной трансплантацией.
– В Сиэтл? – сердце его внезапно запрыгало в груди, отчего дурацкий монитор принялся учащенно попискивать. От бешенства Энджелу все тяжелее было дышать.
– Боже милостивый, да это какая-то комедия ошибок! Вы ведь отсылаете меня домой!
Джерлен просиял.
– В самом деле? Не знал, что вы родом из Сиэтла.
Тогда...
– Если кто-нибудь узнает обо всем этом – хоть одна живая душа, – я через суд предъявлю вашей больнице такой огромный иск, что ей вовек не расплатиться. Вы меня поняли, док?
– Мистер Демарко, будьте рассудительны. Вас доставили сюда с голливудской вечеринки. Многие люди видели, как вас привезли.
–
Джерлен пристально посмотрел на него, нахмурился.
– У вас странные представления о том, что важно, а...
– Да, именно так. А теперь убирайтесь из моей палаты. Джерлен покачал головой и, не сказав больше ни слова, направился к двери. Взявшись аа ручку, он обернулся, внимательно, с явным беспокойством, посмотрел на Энджела, затем вышел. Дверь закрылась, издав металлический звук. Наступила тишина: она как бы обволокла голые стены и крапчатый линолеум. Монитор продолжал мерно попискивать.
Энджел уставился на закрытую дверь, чувствуя, как кровь циркулирует по сосудам тела, бьется в висках, как старая изношенная сердечная мышца гонит и гонит кровь. Пальцы его похолодели, стали совсем ледяными, при этом дышать стало труднее.
Трансплантация сердца.
Хотелось отделаться от всего этого, как от глупого недоразумения, сказать себе, что волей случая он оказался в заштатной дешевой больнице, где паникер-врач наговорил ему кучу всяких нелепостей. Какая-то часть его верила, что так оно и есть. Но в глубине души, то есть там, где постоянно обитал страх, где-то в темных извилинах его души, куда не могли добраться даже вино и наркотики. Энджел знал иное.
Трансплантация сердца.
Слова эти, помимо его желания, звучали в голове вновь и вновь.
Трансплантациясердцатрансплантациясердца сердцатрансплантация... Они хотят вырезать у него сердце.
Кровь разносила лекарства по всему телу, давая некоторое облегчение. Ему трудно было лежать с открытыми глазами, тело казалось тяжелым, неподатливым. Сознание то покидало его, то возвращалось – со скоростью тиканья часов.
Домой. Они отсылали его домой.
Энджел старался не думать об этом, однако воспоминания сами собой приходили в голову. Под рукой не было ни спиртного, ни таблеток, не было женщины, которая хоть на время отвлекла бы его от тяжелых мыслей. А без наркотиков, без этой надежной защиты, он чувствовал себя страшно уязвимым. Энджел прикрыл глаза – и постепенно больничный запах вытеснился другим: ароматным, с привкусом дождя и прибрежного ветра. Энджел перестал слышать тиканье монитора – в ушах нарастало громкое урчание двигателя...
Ему вновь было семнадцать лет. Он мчался на мотоцикле марки «харлей-дэвидсон», за который когда-то ему пришлось продать душу. Двигатель, пофыркивая, мелко ннбрировал. Энджел мчался и мчался, не представляя, куда именно н.шрлнлистси. Наконец он затормозил у запрещающего знака, на высоко поднятом над землей щите было написано: «Вагонвилл-Эстейт. Стоянка трейлеров».
Он поддал газа, мотоцикл рванулся вперед. Энджел проехал мимо одного трейлера, другого, третьего... Каждый домик на колесах стоял на отведенной для него полосе асфальта; перед жилой комнатой были выстроены загородки из кирпича, а маленькие – шесть ярдов на шесть – участки играли роль задних двориков.
Наконец он подъехал к домику, в котором провел детство. Трейлер, некогда желтый, как сливочное масло, и ставший от времени грязновато-серым, был установлен прямо на лугу, заросшем бурьяном. Пустые консервные банки, в которых росла капуста, образовывали сплошную линию, протянувшуюся вдоль кирпичной ограды с внутренней стороны. Ограда отделяла «владения» семейства Демарко от земли Уочтела, их ближайшего соседа.
Видавший виды «форд-импала» был под каким-то странным углом припаркован у самой подъездной дороги.
Проехав вдоль кирпичной ограды, Энджел заглушил двигатель. Несколько секунд сидел неподвижно, раздумывая, затем очень медленно выставил опору и слез с мотоцикла. Он пошел вдоль ограждения, пересек асфальтированную дорогу, поднялся по ступеням из цементно-гравие-вых блоков, ведущим к входной двери.
Поднимаясь, Энджел заглянул в большую пустую бочку, доверху забитую смятыми бумажными пакетами, жестянками и прочим мусором. Фрэнсис никогда за этим не следил, за пристойный внешний вид их жилища всегда отвечал Энджел. И если вокруг дома валялись пустые бутылки из-под джина или водки – их нужно было обязательно припрятывать.
Как будто соседи ничего не знали. Уж сколько лет им приходилось слышать хриплые пьяные вопли, доносившиеся из фургончика цвета детской неожиданности, хлопанье дверьми и звук разбиваемого стекла. Это повторялось каждую субботу.
Такова была музыка, под которую рос и взрослел Энджел.
Он поднялся по скрипучей металлической лестнице, остановился на верхней ступеньке, оглядел грязную входную дверь. На миг ему совершенно расхотелось входить. Он понимал, что это настоящее сумасшествие: в семнадцать лет бояться зайти в собственный дом. Однако сколько он себя помнил, так с ним было всегда.
Из вагончика послышались какие-то звуки. Трейлер жалобно заскрипел, закачался на своих подпорках. Внутри кто-то подходил к входной двери. Дверная ручка дернулась, дверь рывком распахнулась.
На пороге стояла его мать: в одной руке у нее была сигарета, в другой – стакан джина. Лицо ее было неприятного желтовато-серого оттенка, свойственного для заядлых курильщиков, на щеках – сеть глубоких морщин. Ее волосы были какими-то неестественно черными и торчали во все стороны, обрамляя одутловатое лицо. Под карими, с розовыми белками, глазами висели заметные пурпуровые мешки.
Поделиться книгой: