Маркиз де Карабас

Морле не был уверен, что в кислом голосе дамы не прозвучала ирония, но в том, что в ее глазах мелькнуло осуждение, он был уверен абсолютно.

— Думаю, родственника, — ответила девушка, заставив его вздрогнуть от удивления. — Это господин Морле.

— Морле? Морле де?.. — спросила пожилая дама.

— Морле де Никто, сударыня. Просто Морле. Кантэн де Морле.

— Я, кажется, слыхала об одном Кантэне из дома Морле. Но если вы не Морле де Шеньер, то я, вероятно, ошиблась. — И с сознанием собственного превосходства она объявила: — Я — госпожа де Шеньер де Шэн, а это моя племянница, мадемуазель де Шеньер. Жизнь в этой унылой стране мы находим просто невыносимой и возлагаем надежды на то, что такие люди, как вы, помогут нам вскоре вернуться в нашу любимую Францию.

— Такие люди, как я, сударыня?

— Конечно. Вы ведь вступаете в один из полков, которые сейчас формируются для предприятия господина де Пюизе[30].

Едва смолк голос госпожи не Шеньер, как в разговор вмешался Белланже, подошедший к ним под руку с Нарбоном:

— Кажется, я слышу гнусное имя Пюизе? Поразительное безрассудство этого человека вызывает у меня отвращение.

Мадемуазель де Шеньер холодно взглянула на него.

— Как бы то ни было, его безрассудство привело к успеху. Он добился от мистера Питта[31] того, чего не смогли добиться более рассудительные люди.

В ответ на упрек Белланже снисходительно рассмеялся.

— Подобный результат говорит лишь о том, что мистеру Питту недостает проницательности. Эти англичане известные тупицы. Туман помрачил их рассудок.

— Мы пользуемся их гостеприимством, господин виконт, и вам бы следовало помнить об этом.

Белланже нисколько не смутился.

— Я помню. И считаю, что это не самое большое из наших несчастий. Мы живем здесь без солнца, без фруктов, без приличного вина. Безразличие английского правительства к нашему делу — вот что надо было побороть господину де Пюизе, этому выскочке, конституционалисту[32], да и вообще человеку сомнительного происхождения.

— И, тем не менее, господин виконт, принцам в их отчаянном положении приходится хвататься за соломинку.

— Хорошо сказано, pardi![33] — воскликнул Нарбон. — В лице Пюизе они действительно хватаются за солому, за человека из соломы...

Он бурно расхохотался собственному остроумию, и даже господин де Белланже снизошел до того, чтобы разделить его веселье.

— Великолепно, дорогой граф. Но господин де Морле даже не улыбнулся.

— По чести говоря, нет, — сказал Кантэн. — Признаю свое фиаско. Я не понимаю остроумия, которое на основано на здравом смысле. Нельзя изменить сущность, просто изменив название.

— На мой взгляд, вы выражаетесь туманно, господин Морле.

— Позвольте помочь вам. Не слишком остроумно заявить, что у меня соломенная шпага, если она по-прежнему остается стальной.

— Будьте любезны объяснить, что вы имеете в виду.

— Лишь то, что господин де Пюизе — стальной человек и не превратится в солому только потому, что его назовут таковым.

Господин де Нарбон страдал легким косоглазием, отчего тень, вдруг набежавшая на его лицо, показалась особенно зловещей. Белланже шумно вздохнул.

— Полагаю, пресловутый граф Жозеф — один из ваших друзей.

— Я с ним ниразу не встречался, но знаю, чем он занимается, и считаю, что каждый изгнанник, если он благородный человек, должен быть ему благодарен.

— Если бы, господин де Морле, вы были лучше осведомлены о том каких взглядов надлежит придерживаться благородному человеку, — высокомерно проговорил Белланже, — мнение ваше было бы иным.

— Клянусь честью, вы правы, — согласился Нарбон. — Академия фехтования отнюдь не та школа, где преподают кодекс чести.

— Но если бы она была такой, господа, — с очаровательной улыбкой заметила мадемуазель, — ее посещение пошло бы вам обоим на пользу.

Нарбон открыл рот от изумления, Белланже ограничился самодовольным смехом: «Touche, pardi. Touche!»[34]И он увел Нарбона.

— Вы слишком дерзки, Жермена, — упрекнули племянницу поджатые губы тетушки. — Это ниже вашего достоинства. Я уверена, что господин де Морле мог бы и сам ответить.

— Увы, сударыня, — возразил Кантэн, — на подобное оскорбление я мог бы предложить лишь один ответ, но ограничения, налагаемые моей профессией, вновь сомкнули мои уста.

— Кроме того, сударь, французские шпаги нужны для других целей. В какой полк вы вступаете?

— Полк? — растерялся Кантэн.

— Из тех, что господин де Пюизе собирается вести во Францию. — «Верные трону», «Людовики Франции» и прочие?

— Это не для меня, сударыня.

— Не для вас? Француза? Человека шпаги? Неужели вы хотите сказать, что не собираетесь во Францию?

— Я об этом на думал, сударыня. Мне нечего защищать во Франции.

— Существуют вещи несравнимо более благородные, чем личные интересы, за них и надо сражаться. Надо служить великому делу, исправить великое зло и несправедливость.

Кантэну показалось, что в устремленных на него глазах мадемуазель поубавилось тепла.

— Все это для тех, кто был лишен собственности и вынужден отправиться в изгнание. Сражаясь за дело монархии, они сражаются за интересы, которые их с ней связывают. Я, мадемуазель, не из их числа.

— Как — не из их числа? — удивилась тетушка. — Разве вы не эмигрант, как и все мы?

— О нет, сударыня. Я живу в Англии с четырехлетнего возраста.

Господин де Морле непременно заметил бы, насколько его ответ озадачил старшую из дам, если бы младшая не завладела его вниманием.

— Но вы же француз, — настойчиво проговорила она.

— Да, по рождению.

— Неужели в вас не говорит голос крови? Разве не обязаны вы протянуть Франции руку помощи в деле ее возрождения?

В повелительном взгляде девушки горел вызов.

— Мне очень жаль, мадемуазель, но я не могу ответить вам с тем энтузиазмом, какого вы от меня ожидаете. По природе я человек простой и откровенный. Вы говорите о вещах, которые меня никогда не занимали. Видите ли, политика меня совсем не интересует.

— То, о чем я говорю, сударь, касается не столько политики, сколько идеалов. Уж не хотите ли вы сказать, что лишены их?

— Надеюсь, нет. Но мои идеалы не имеют никакого отношения ни к правительству, ни к формам правления.

— Как вы сказали? Когда вы приехали в Англию? — перебила его старшая собеседница.

— Я приехал сюда с матерью двадцать четыре года назад, после смерти отца.

— Из какой части Франции вы приехали?

— Из-под Анжера.

Казалось, госпожа де Шеньер побледнела под толстым слоем румян.

— Как звали вашего отца?

— Бертран де Морле, — просто отвечал удивленный молодой человек.

Лицо пожилой дамы вытянулось, она молча кивнула.

— Как странно, — проговорила мадемуазель де Шеньер, взглянув на тетушку.

Но та, не обращая на нее внимания, продолжала расспросы:

— А ваша мать? Она еще жива?

— Увы, сударыня. Она умерла год назад.

— Но это настоящий допрос! — запротестовала племянница.

— Господин де Морле меня извинит. Мы его больше не будем задерживать. — От волнения, сотрясавшего тело госпожи де Шеньер, ее прическа совершала причудливые и довольно нелепые движения. — Пойдем, Жермена. Поищем Сен-Жиля.

Костлявая, унизанная кольцами рука тетушки увела мадемуазель де Шеньер, лишив Кантэна единственного, что его интересовало на этом приеме.

По блестящему полу салона между группами беседующих гостей двигались лакеи с подносами в руках. Кантэн взял бокал силлери и, медленно потягивая вино, увидел, что госпожа де Шеньер, стоявшая в противоположном конце ярко освещенной, переполненной гостями комнаты, указывает на него веером двум молодым людям, которые остановились рядом с ней. В этот момент к нему подошел хозяин дома, герцог де Лионн. Видя, что молодые люди рядом с госпожой де Шеньер с интересом вытягивают шеи, чтобы лучше разглядеть его, Кантэн спросил у герцога, кто они такие.

— Как? Неужели вы не знаете братьев де Шеньер? Старший, Сен-Жиль, может представлять интерес для учителя фехтования. У него репутация недурного фехтовальщика. Говорят, он — второй клинок Франции.

Слова герцога хоть и позабавили Кантэна, но не произвели на него особого впечатления.

— Слухи не могут отвести ему второе место, не назвав обладателя первого. Быть может, господин герцог, вам известно, кому пожалована эта честь?

— Его собственному кузену Буажелену, в настоящее время героическому предводителю роялистов в Бретани[35]. Но во всем остальном личности отнюдь не героической. Беспощадному дьяволу, ни разу не постеснявшемуся воспользоваться своим преимуществом, завзятому дуэлянту, вернее — убийце. Буажелен убил уже четверых противников и трех женщины сделал вдовами. Скверный человек, этот герой Бретани. Впрочем, — герцог приподнял узкие плечи, — в доме Шеньеров не рождаются святые. Гнилое семейство. Покойный маркиз под конец жизни впал в слабоумие, нынешний заперт в доме для умалишенных в Париже, и эти господа отлично знают, как обернуть это себе на пользу. — В тоне герцога звучало нескрываемое презрение. — Положение маркиза обеспечивает ему неприкосновенность, благодаря чему его земли избежали всеобщей конфискации. Его кузены спокойно живут здесь на доходы с поместья, но палец о палец не ударят, чтобы облегчить участь соотечественников, таких же изгнанников, как они. Я бы не рекомендовал вам знакомиться с ними, Морле. Гнилое семейство эти Шеньеры.

Глава III

БРАТЬЯ

За неделю, прошедшую после посещения салона герцогини де Лионн, Кантэн часто обращался мыслью к мадемуазель де Шеньер, но ни разу не вспомнил про ее кузенов. Однако именно они вскоре предъявили права на его внимание. В воскресенье около полудня их привел к нему один из завсегдатаев академии, барон де Фражле, легкомысленный, смешливый вертопрах, сохранивший все достоинства молодости, кроме возраста.

Лучшего дня и часа нельзя было выбрать, желая застать Морле незанятым. Он уже дал несколько уроков и все еще одетый в белый, наглухо застегнутый пластрон[36] и черные шелковые панталоны вместе со своим страшим помощником О’Келли отдыхал в нише окна, выходившего в небольшой садик.

Ниша была настолько широкой и глубокой, что Кантэн устроил в ней своего рода гостиную с мягкими креслами вокруг стола красного дерева, подушками на подоконнике и двумя восточными коврами, которые пришлись бы по вкусу самому утонченному сибариту и являли резкий контраст с аскетической строгостью фехтовального зала.

Его слуга Барлоу объявил о приходе барона, барон объявил о своих спутниках и представил их.

— Мой дорогой Морле, я привел к вам двух соотечественников, которые думают, что они ваши родственники, и вследствие этого полагают, что вам следует познакомиться. Лично для меня логичность этого вывода не столь очевидна, поскольку родственники — величайшее несчастье, которым нас наделяют при рождении. Я всегда говорю, что друзей выбираю сам, ну а родственники пусть отправляются к черту, я за них не отвечаю.

Морле оставил О’Келли и подошел к гостям.

— У меня нет вашего опыта, барон. В отношении родственников судьба меня пощадила.

— В таком случае, вот вам еще одно доказательство ее благосклонности. — И барон назвал своих спутников: — Господин Арман де Шеньер шевалье де Сен-Жиль и его брат Констан.

Молодые люди были настолько непохожи друг на друга, насколько могут быть непохожи братья. Сен-Жиль был чуть выше среднего роста, хорошо сложен и изящен; его узкое, с правильными чертами, лицо портило презрительное выражение. Младший брат был на полголовы выше и отличался плотным, мощным сложением. У него были черные волосы, очень смуглая кожа и широкий рот с толстыми, как у эфиопа, губами. Одежда обоих молодых людей свидетельствовала о богатстве, что напомнило Кантэну замечание Лионна относительно его источника; но если стройная фигура Сен-Жиля в камзоле, сшитом из ткани двух оттенков голубого, была образцом элегантности, то платье Констана потугами на моду лишь подчеркивало его неуклюжесть.

Резкая и властная манера держаться, вполне соответствовавшая облику младшего де Шеньера, в не меньшей степени проявлялась в его готовности говорить за них обоих и в выборе выражений.

— Что до меня, сударь, так я допускаю между нами только то родство, которое объединяет всех людей, носящих одинаковое имя, и означает принадлежность к одному племени. Довольно много французов носит имя Морле. Мы же — Морле де Шеньеры.

— Тогда как я — Морле де Никто. Тем не менее, как просто Морле я вас приветствую, а как соотечественник — я к вашим услугам.

Он представил гостям О’Келли, предложил им сесть и послал Барлоу за вином и бокалами.

— Вы пользуетесь репутацией отличного учителя фехтования, сударь, — милостиво заметил шевалье де Сен-Жиль.

— Вы очень любезны.

— И к тому же высочайшим покровительством.

— Мне повезло.

— Не могу простить себе, что, проведя в Лондоне шесть месяцев, я не познакомился с вами и не воспользовался возможностями, которые предоставляет ваша школа. Рискую показаться нескромным, но я и сам неплохо владею шпагой.

— Ох уж эта скромность! — рассмеялся Фражле. Констан тоже рассмеялся.

— Моя школа в вашем распоряжении. Здесь вы встретите многих эмигрантов. Некоторые приходят для занятий фехтованием, но большинство с тем, чтобы повидать друг друга. Встретите многих знакомых англичан, которые не скрывают своих симпатий к нашим изгнанным с родины соотечественникам.

— Думаю, не только их, — ехидно заметил Констан. — Многие посетители вашей академии разделяют взгляды проповедуемые школой мистера Фокса[37].

Кантэн терпимо улыбнулся.

— Мне не пристало выбирать учеников по их убеждениям. И я один из тех, кто уважает даже те взгляды, которые не разделяет.

— Подозрительно республиканское настроение, — сказал Сен-Жиль.