Евразийство и Россия: современность и перспективы

Чингиз-хан, проявив целеустремлённую волю, решил проблему социальной защищённости личности и семьи в древнем монгольском обществе: решил её не лично для себя, а для подавляющего большинства монгольского общества, вследствие чего и встретил в нём искреннюю поддержку множества людей, что и открыло возможности к тому, чтобы он состоялся в качестве воителя и основателя громадной империи.

Это — исторический факт, факт не имеющий аналогов ни в последующей истории самой Монголии, ни в жизни других кочевых народов в истории человечества, что приводит некоторых историков к выводу, что Чингиз-хан и его деятельность в том виде, как их описывает господствующая традиция исторической науки, — это миф, а реально — это было нечто локальное, мелкое, но раздутое до вселенских масштабов историками последних нескольких веков.

Чингиз-хан по своей психологии не было «громилой», «хапугой» и насильником, каким он представляется в описании жертв его внешней политики, а основоположники евразийства были по всей видимости первыми из людей европейской (по сути — библейской) культуры, кто смог это не только увидеть и понять, но и заявить об этом прямо и открыто всему остальному обществу.

Об уникальности — в его эпоху — Чингиз-хана как личности, носителя определённого психотипа — Н.С.Трубецкой пишет так:

«Чингисхан был не только великим завоевателем, он был и великим организатором. Как всякий государственный организатор крупного масштаба, он в своей организационной деятельности руководствовался не только узкопрактическими соображениями текущего момента, но и известными высшими принципами и идеями, соединёнными в стройную систему. Как типичный представитель туранской расы он неспособен был сам ясно формулировать эту систему в отвлечённых философских выражениях [19], но тем не менее ясно чувствовал и сознавал эту систему, был весь проникнут ею, и каждое отдельное его действие, каждый его поступок или приказ логически вытекал из этой системы. По отдельным сохранившимся до нас его изречениям и по общему характеру всех его установлений мы можем восстановить его систему и дать ей ту теоретическую формулировку, которую сам Чингисхан не дал и дать не мог.

К своим подданным, начиная с высших вельмож и военачальников и кончая рядовыми воинами, Чингисхан предъявлял известные нравственные требования. Добродетели, которые он больше всего ценил и поощрял, были верность, преданность и стойкость; пороки, которые он больше всего презирал и ненавидел, были измена, предательство и трусость. Эти добродетели и пороки были для Чингисхана признаками, по которым он делил всех людей на две категории. Для одного типа людей их материальное благополучие и безопасность выше их личного достоинства и чести, поэтому они способны на трусость и измену. Когда такой человек подчиняется своему начальнику или господину, то делает это только потому, что сознаёт в этом начальнике известную силу и мощь, способную лишить его благополучия или даже жизни, и трепещет перед этой силой. За своим господином он ничего не видит; он подчинён только лично этому господину в порядке страха, т.е., в сущности, подчинён не господину, а своему страху. Изменяя своему господину или предавая его, такой человек думает тем самым освободиться от того единственного человека, который над ним властвует; но делая это всегда из страха или из материального расчёта, он тем самым остаётся рабом своего страха, своей привязанности к жизни и к материальному благополучию и даже утверждается в рабстве. Такие люди — натуры низменные, подлые, по существу рабские; Чингисхан презирал их и беспощадно уничтожал. На своём завоевательском пути Чингисхану пришлось свергнуть и низложить немало царей, князей и правителей. Почти всегда среди приближённых и вельмож таких правителей находились изменники и предатели, которые своим предательством способствовали победе и успеху Чингисхана. Но никого из этих предателей Чингисхан за их услугу не вознаградил: наоборот, после каждой победы над каким-нибудь царём или правителем великий завоеватель отдавал распоряжение казнить всех тех вельмож и приближённых, которые предали своего господина. Их предательство было признаком их рабской психологии, а людям с такой психологией в царстве Чингисхана места не было. И наоборот, после завоевания каждого нового царства или княжества Чингисхан осыпал наградами и приближал к себе всех тех, которые оставались верными бывшему правителю этой завоёванной страны до самого конца, верными даже тогда, когда их верность была для них явно невыгодна и опасна. Ибо своей верностью и стойкостью такие люди доказали свою принадлежность к тому психологическому типу, на котором Чингисхан и хотел строить свою государственную систему. Люди такого ценимого Чингисханом психологического типа ставят свою честь и достоинство выше своей безопасности и материального благополучия. Они боятся не человека, могущего отнять у них жизнь или материальные блага, а боятся лишь совершить поступок, который может обесчестить их или умалить их достоинство, притом умалить их достоинство не в глазах других людей (ибо людских насмешек и осуждений они не боятся, как вообще не боятся людей), а в своих собственных глазах. В сознании их всегда живёт особый кодекс, устав допустимых и недопустимых для честного и уважающего себя человека поступков; этим уставом они и дорожат более всего, относясь к нему религиозно, как к божественно установленному, и нарушение его допустить не могут, ибо при нарушении его стали бы презирать себя, что для них страшнее смерти. Уважая самих себя, они уважают и других, хранящих тот же внутренний устав, особенно тех, кто свою стойкую преданность этому уставу уже показал на деле. Преклоняясь перед велениями своего внутреннего нравственного закона и сознавая уклонение от этого закона как потерю своего лица и своего человеческого достоинства, они непременно и религиозны, ибо воспринимают мир как миропорядок, в котором всё имеет свое определённое, божественной волей установленное место, связанное с долгом, с обязанностью. Когда человек такого психологического типа повинуется своему непосредственному начальнику, он повинуется не ему лично, а ему как части известной божественно установленной иерархической лестницы; в лице своего непосредственного начальника он повинуется ставленнику более высоко стоящего начальника, являющегося в свою очередь ставленником ещё более высокого начальника и т.д., вплоть до верховного земного повелителя, который, однако, мыслится тоже как ставленник, но ставленник не человека, а Бога. Таким образом, человек рассматриваемого типа всё время сознаёт себя как часть известной иерархической системы и подчинён в конечном счёте не человеку, а Богу. Измена и предательство для него психологически невозможны, ибо, изменив своему непосредственному начальнику, он тем самым ещё не освобождается от суда начальников, более высоко стоящих, и, даже изменивши всем земным начальникам, всё-таки не уходит из-под власти суда Божьего, из-под власти божественного закона, живо пребывающего в его сознании. Это сознание невозможности выхода из-под власти сверхчеловеческого, божественного закона, сознание своей естественной и неупразднимой подзаконности сообщает ему стойкость и спокойствие фатализма. Чингисхан сам принадлежал именно к этому типу людей. Даже после того, как он победил всех и вся и сделался неограниченным властелином самого громадного из когда-либо существовавших на земле государств, он продолжал постоянно живо ощущать и сознавать свою полную подчинённость высшей воле и смотреть на себя как на орудие в руках Божиих.

Подразделяя людей на две вышеупомянутые психологические категории, Чингисхан это подразделение ставил во главу угла при своём государственном строительстве. Людей рабской психологии он держал тем, чем только и можно их держать, — материальным благополучием и страхом. Один факт объединения в едином государстве колоссальной территории Евразии и части Азии, обеспечения безопасности евразийских и азиатских караванных путей и упорядочения финансов создавал для жителей монархии Чингисхана такие благоприятные экономические условия, при которых их стремления к материальному благополучию могли получить самое полное удовлетворение. С другой стороны, физическая мощь его непобедимой, не останавливающейся ни перед какими препятствиями и беспрекословно ему повинующейся армии и неумолимая жестокость его карательных мероприятий заставляли трепетать перед ним всех людей, привязанных к своему личному физическому существованию. Таким образом, люди рабской психологии были у Чингисхана в руках. Но этих людей он к правлению не подпускал. Весь военно-административный аппарат составлялся только из людей второго психологического типа, организованных в стройную иерархическую систему, на высшей ступени которой пребывал сам Чингисхан. И если прочие подданные видели в Чингисхане только подавляюще страшную силу, то люди правящего аппарата видели в нём прежде всего наиболее яркого представителя свойственного им всем психологического типа и преклонялись перед ним как перед героическим воплощением их собственного идеала.

При конкретизации своей государственной теории, при практическом применении её в реальных условиях завоёванных им стран Чингисхан руководствовался тем убеждением, что люди ценимого им психологического типа имеются главным образом среди кочевников, тогда как осёдлые народы в большинстве своём состоят из людей рабской психологии. И действительно, кочевник по самому существу своему гораздо менее привязан к материальным благам, чем осёдлый горожанин или земледелец» (Раздел III).

И несколько далее Н.С.Трубецкой продолжает:

«Другой важной особенностью Чингисханова государства было положение религии в этом государстве. Будучи лично человеком глубоко религиозным, постоянно ощущая свою личную связь с божеством, Чингисхан считал, что эта религиозность является непременным условием той психической установки, которую он ценил в своих подчинённых. Чтобы бесстрашно и беспрекословно исполнять свой долг, человек должен твёрдо, не теоретически, а интуитивно, всем своим существом верить в то, что его личная судьба, точно так же, как и судьба других людей и всего мира, находится в руках высшего, бесконечно высокого и не подлежащего критике существа; а таким существом может быть только Бог, а не человек.

Дисциплинированный воин, умеющий одинаково хорошо как подчиняться начальнику, так и повелевать подчинённому, никогда не теряя уважения к самому себе, и потому одинаково способный уважать других и вызывать у других уважение к себе, по существу, может быть подвластен только нематериальному, неземному началу, в отличие от рабской натуры, подвластной земному страху, земному благополучию, земному честолюбию. И проникнутый этим сознанием Чингисхан считал ценными для своего государства только людей искренне, внутренне религиозных. Но подходя к религии, в сущности, именно с такой, психологической точки зрения. Чингисхан не навязывал своим подчинённым какой-либо определённой, догматически и обрядово оформленной религии. Официальной государственной религии в его царстве не было; среди его воинов, полководцев и администраторов были как шаманисты, так и буддисты, мусульмане и христиане (несториане). Государственно важно для Чингисхана было только то, чтобы каждый из его верноподданных так или иначе живо ощущал свою полную подчинённость неземному высшему существу, т.е. был религиозен, исповедовал какую-нибудь религию, всё равно какую. В этой широкой веротерпимости известную историческую роль играло то обстоятельство, что сам Чингисхан по своим религиозным убеждениям исповедовал шаманизм, т.е. религию довольно примитивную, догматически совершенно неоформленную и не стремящуюся к прозелитизму. Но следует подчеркнуть, что веротерпимость Чингисхана отнюдь не была проявлением индифферентизма или пассивного безразличия. Безразлично было для Чингисхана только то, к какой именно религии принадлежат его подданные, но принадлежность их к какой бы то ни было религии была для него не безразлична, а, наоборот, первостепенно важна. Поэтому он не просто пассивно терпел в своём государстве разные религии, а активно поддерживал все эти религии. И для государственной системы Чингисхана активная поддержка, утверждение и постановка во главу угла религии были столь же важны и существенны, как утверждение кочевого быта и передача власти в руки кочевников.

Итак, согласно государственной идеологии Чингисхана, власть правителя должна была опираться не на какое-либо господствующее сословие, не на какую-нибудь правящую нацию и не на какую-нибудь определённую официальную религию, а на определённый психологический тип людей. Высшие посты могли заниматься не только аристократами, но и выходцами из низших слоёв народа [20]; правители принадлежали не все к одному народу, а к разным монгольским и тюрко-татарским племенам и исповедовали разные религии. Но важно было, чтобы все они по своему личному характеру и образу мысли принадлежали к одному и тому же психологическому типу, обрисованному выше (выделено нами при цитировании)» (Раздел III).

Тем не менее, есть известные факты об отношении Чингиз-хана к разным людям, и есть интерпретации этих фактов историками и философами. Что касается фактов, то они — историческая данность, отражённая в дошедших до наших дней свидетельствах очевидцев и в пересказе современников событий; а что касается интерпретаций, то они — обусловлены субъективизмом миропонимания интерпретаторов. Последнее касается и того, что пишет Н.С.Трубецкой. Как можно понять из того, что он пишет, главное в практическом «евразийстве» Чингиз-хана — в проводимой им внутренней, внешней и по существу глобальной политике — было то, что:

Его лучшие действия искренне выражали нравственно обусловленную целесообразность, проистекающую непосредственно из его личного религиозного чувства.

Когда он этому следовал искренне, то достигал успеха; а в тех случаях, когда следовать искренности ему оказывалось в силу каких-то личностно-психических причин «слабo», то он пожинал плоды своей слабости и неискренности. Но он знал по своему личному опыту, что человек способен быть властен над своей психикой в вопросах выбора и воплощения в дела «искренности — лицемерия», «долга — трусости» и отдавал предпочтение искренности и долгу.

И свою «кадровую политику» (она как общественное явление была, хотя такого термина тогда ещё не было) он строил на том, что старался выявлять людей с организацией психики аналогичной описанной выше. То есть таких:

· Чьи действия всегда искренне выражают нравственно обусловленную целесообразность и осознание долга, проистекающие непосредственно из их личного религиозного чувства.

· И кто на этой основе способен к целесообразной самодисциплине и не нуждается в принуждении к соблюдению определённой дисциплины средствами «кнута и пряника».

Но ни один человек не может быть свободен от воздействия исторически сложившейся культуры того общества, в котором он был зачат, рождён, вырос и живёт. А в ту эпоху это означало, что вне догматов и ритуалов той или иной традиции вероисповедания как общественные явления — не существовали. При этом в поддерживаемой всяким толпо-“элитарным” обществом традиции вероисповедания знание догматики, вероучения, соблюдение обрядности может сочетаться в жизни той или иной определённой личности с беззастенчивым неверием Богу, лицемерием, безволием, заглушенностью религиозного чувства и игнорированием его и прочими пороками.

Чингиз-хан некоторым образом осознавал свою жизненную миссию организатора и руководителя, хотя возможно и не понимал её глобальной стратегической исторической значимости для будущего всего человечества. Принимая современность как объективную Богом данность, он вынужденно искал людей, которые несли под наслоением тех или иных традиций культуры и вероисповедания, для того, чтобы они стали его сподвижниками во всей системе осуществления общественного самоуправления.

Но и для Н.С.Трубецкого (как и для многих наших современников, а не только далёких предков) вера, традиция вероисповедания, религия — это синонимы, более или менее равноправно заменяющие друг друга. Поэтому, хотя он и вышел на понимание своеобразия психотипа, которому Чингиз-хан следовал в своей жизни и носителей которого он признавал во всех обществах людьми достойными, независимо от культуры и судеб их народов и государств (многие из которых пали жертвой его политики), Н.С.Трубецкой не смог показать жизненную состоятельность этого психотипа как такового — вне исторически сложившихся культур и традиций вероисповедания.

Вследствие этого приверженцы «евразийства» не заметили либо не придали должного значения принципам кадровой политики Чингиз-хана в деле формирования корпуса управленцев, которые и отличали его государственное строительство от всех других государств, известных истории, разве что за исключением [21] (в которую боролись две тенденции — мафиозно-корпоративного властвования над обществом и равенства человечного достоинства людей в жизни вообще и в общественном самоуправлении, в частности).

В наши дни в Концепции общественной безопасности этот психотип выявлен и показан как таковой [22]. В КОБ этот психотип именуется — человечный тип строя психики. Но кроме него есть и другие типы строя психики. Это поясним.

Всякая взрослая особь биологического вида «Человек разумный» может быть носителем одного из четырёх более или менее устойчивых в течение жизни типов строя психики:

· Животный тип строя психики — когда всё поведение особи подчинено инстинктам и удовлетворению инстинктивных потребностей, не взирая на обстоятельства.

· Строй психики биоробота, «зомби» — когда в основе поведения лежат культурно обусловленные автоматизмы, а внутренний психологический конфликт «инстинкты — культурно обусловленные автоматизмы» в поведенческих ситуациях в большинстве случаев разрешается в пользу культурно обусловленных автоматизмов. Но если изменяющиеся общественно-исторические обстоятельства требуют отказаться от традиционных в той или иной культуре норм поведения и выработать новые, то «зомби» отдаёт предпочтение сложившейся традиции и отказывается от возможности творчества.

· Демонический строй психики характеризуется тем, что его носители способны к творчеству и волевым порядком могут переступить и через диктат инстинктов, и через исторически сложившиеся нормы культуры, вырабатывая новые способы поведения и разрешения проблем, возникающих в их личной жизни и в жизни обществ. Будет ли это добром или злом в житейском понимании этих явлений окружающими — зависит от их реальной нравственности. Обретая ту или иную власть в обществе, демонизм требует безоговорочного служения себе, порождая самые жестокие и изощрённые формы подавления окружающих. Один из наиболее изощрённых вариантов проявления принуждения окружающих к добродетельности, в качестве образца поведения привёл Ф.М.Достоевский в “Селе Степанчиково и его обитателях” (Фома).

· Человечный строй психики характеризуется тем, что каждый его носитель осознаёт миссию человека — быть наместником Божиим на Земле. Соответственно этому обстоятельству он выстраивает свои личностные взаимоотношения с Богом по Жизни и осмысленно, волевым порядком искренне способствует осуществлению Божиего Промысла так, как это чувствует и понимает. Обратные связи (в смысле указания на его ошибки) замыкаются Свыше тем, что человек оказывается в тех или иных обстоятельствах, соответствующих смыслу его молитв и намерений. Иными словами, Бог говорит с людьми языком жизненных обстоятельстви в этом состоит нравственно-этическое доказательство Им Своего бытия, даваемое им каждому, кто того пожелает. Т.е. для человечного строя психики нормальна — неформальная, внедогматическая и внеритуальная вера Богу по жизни и действие в русле Промысла Божиего по своей доброй воле, т.е. для человека нормально язычество в Единобожии.

Ещё один тип строя психики люди породили сами.

· Опущенный в противоестественность строй психики — когда субъект, принадлежащий к биологическому виду «Человек разумный», одурманивает себя разными психотропными веществами: алкоголем, табаком и более тяжёлыми наркотиками наших дней. Это ведёт к противоестественному искажению характера физиологии организма как в аспекте обмена веществ, так и в аспекте физиологии биопoля, что имеет следствием множественные и разнообразные нарушения психической деятельности во всех её аспектах (начиная от работы органов чувств и кончая интеллектом и волепроявлением), характерных для типов строя психики животного, зомби, демонического (носители человечного типа строя психики не одурманивают себя). Так человекообразный субъект становится носителем организации психики, которой нет естественного места в биосфере, и по качеству своего поведенияоказывается худшим из животных [23]. И за это нарушение им самим предопределённого для него статуса в биосфере Земли он неотвратимо получает воздаяние по Жизни.

Собственно из того, что сам Чингиз-хан стремился поддерживать в себе человечный тип строя психики (насколько чувствовал и осознавал его отличие ото всех прочих) и в своей деятельности опирался на людей, стремящихся к этому же личностному качеству, и следует то, что термин «евразийство» — ошибочен, поскольку быть человеком — носителем человечного типа строя психики — право и обязанность каждого представителя вида «Человек разумный» вне зависимости от пола, расы, этнической принадлежности, места жительства, социального статуса и профессиональной принадлежности в жизни.

И нормально развивающееся общество (при всех его проблемах и накопленных ошибках исторического развития) признаёт право на власть не за теми, кто сильнее, жёстче, изощрённее в интригах, а за теми, кого признаёт более праведными и этически безупречными.

А характеризовать нравственно-психологические основы и особенности политики терминами географии — это если не ошибка самих основоположников «евразийства» как политико-философской системы, то ошибка массы приверженцев «евразийства», которая не позволяет им продолжить ту глобальную политику, в русле которой действовал Чингиз-хан как «евразиец»-практик без опоры на какие-либо политико-философские доктрины.

Однако с ошибочным по существу названием «евразийство» социологическая доктрина, одним из основоположников которой был Н.С.Трубецкой, вошла в историю культуры. И это имеет свои следствия, главными из которых является кризис развития самой теоретической системы «евразийства» и замедление общественного развития на пути к становлению культуры, в которой человечный тип строя психики признаётся единственно нормальным для всякого человека, начиная с юности, и устойчиво возпроизводится в преемственности поколений (разве что за малочисленными исключениями).

Но именно об этих особенностях «евразийства» Чингиз-хана, о глобальных политических выводах и следствиях из него, главное из которых — обязанность власти быть праведной и действовать в русле Промысла Божиего, — в писаниях неоевразийцев — ни слова.

Разговоры о нравственности, предписываемые традиционными вероучениями, которые исповедуют народы России; разговоры о межконфессиональном диалоге [24] и т.п. в политической субкультуре «неоевразийства» — это пустой трёп, поскольку разные вероучения несут разные социологические доктрины, для поддержания которых предписывают в качестве нормы и определённую нравственность. Как показывает сопоставительный анализ социологических доктрин и соответствующих им норм нравственности исторически сложившихся традиций вероисповедания в материалах КОБ [25], социальные доктрины и нравственность, не декларируемая, а реально формируемая разными исторически сложившимися вероучениями далеко не во всём совместимы друг с другом, и в подавляющем большинстве случаев направлены на то, чтобы обезпечить господство одних людей над другими от имени Бога. Всякое выявление такого рода фактов, фактов несовпадения деклараций и умолчаний, которые реально оказываются более властными над течением событий в жизни, чем декларации о благонамеренности, ставит приверженца любой исторически сложившейся конфессии перед вопросами о том, как и в чью пользу разрешать такие противоречия. И как показывает практика, люди с рабской психологией, не верующие Богу по жизни, такого рода вопросов боятся, вследствие чего к выработке и принятию адекватных Промыслу Божиему решений оказываются не способными.

Во времена Чингиз-хана перед ним эта проблема во всей её остроте не вставала. И потому, чуя различия психотипов, он мог поддерживать в своём царстве все исторически сложившиеся конфессии как социальные явления, и опираться на тех их представителей, которые несли приемлемый ему нерабский психотип.

Неоевразийцы же — в иных исторических условиях, когда вопрос о том: Что истинно в исторически сложившихся вероучениях, а что представляет собой отсебятину «мировой закулисы» и выражение нравственной неразборчивости наших предков? — встал как никогда остро, пытаются уйти от него и навязать всем позицию худшую из худших: под видом конструктивного диалога уйти от выяснения вопроса о том, кто и в чём не прав, и что следует сделать для того, чтобы объединиться в Правде, освободившись от ошибок и заблуждений прошлых эпох. По умолчанию предлагается договориться о списке запретных тем, которые трогать не следует для того, чтобы не возбуждать оппонентов на активное противодействие. По существу это — выражение рабского типа строя психики, который так не нравился первому «евразийцу»-практику — Чингиз-хану, — что его носителей он и за людей едва ли признавал.

Если бы это было не так, то писания неоевразийцев были полны не разговоров о том, что все традиционные вероучения предписывают быть нравственными, а вопросами о том, что есть Правда-Истина во всех случаях, когда разные вероучения разногласят по одним и тем же вопросам, и когда выявляется, что информация присутствующая в них по умолчанию, отрицает и оказывается более властной, нежели их декларации о праведности (информация по оглашению).

То, что сказано в предшествующем абзаце — не гипотетический абстракционизм, а выстрадано всею прошлой историей России и выявлено в материалах КОБ, упомянутых в первой сноске выше по тексту.

Это всё и даёт основания к тому, чтобы причислить А.Г.Дугина и К^{к числу извратителей того «евразийства», которое Чингиз-хан осуществлял на практике без каких-либо теоретико-социологических обоснований, и которое впервые теоретически описали основоположники «евразийства» как социологической теории, и в частности — Н.С.Трубецкой.}

Однако без принципов кадровой политики, которым следовал Чингиз-хан, но в понимании её на основе нашей культуры (при достигнутом в ней миропонимании) «неоевразийство» А.Г.Дугина и К^{не только нравственно-психологически неотличимо от порицаемого ими «атлантизма», а по существу — библейского проекта порабощения всех на основе недопущения перехода глобальной и региональных цивилизаций к культуре, устойчиво возпроизводящей человечный тип строя психики в преемственности поколений и развивающейся на этой основе; но более того, - но представляет собой ветвь «атлантизма», однако действующую под лозунгами «евразийской» региональной самобытности.}

Но этого не заметил и Н.С.Трубецкой, вследствие чего сам же и открыл таким как А.Г.Дугин нравственно-психологическим типам дорогу в политиканство на основе политико-философской системы, получившей название «евразийство». Н.С.Трубецкой далее в анализируемой нами работе пишет следующее (комментарии в сносках наши):

«Русским историкам стоит только отрешиться от своего предвзятого и нелепого игнорирования факта принадлежности России к монгольскому государству, взглянуть на историю России под иным углом зрения, и происхождение целого ряда сторон государственного быта так называемой “Московской Руси” предстанет их глазам в совершенно ином виде. Приобщение России к монгольской государственности, разумеется, не могло быть только внешним и сводиться к простому распространению на Россию системы управления, господствовавшей и в других областях и провинциях монгольской империи; разумеется, должен был быть воспринят Россией до известной степени и самый дух монгольской государственности. Правда, идейные основы этой государственности [26] со смертью Чингисхана в силу известных причин, о которых речь будет ниже [27], стали постепенно блекнуть и выветриваться; правда и то, что те татарские правители и чиновники, с которыми русским приходилось иметь дело, в большинстве случаев уже далеко не соответствовали идеалам Чингисхана. Но всё же известная идейная традиция в монгольской государственности продолжала жить, и за несовершенством реального воплощения сквозил государственный идеал, идейный замысел великого основателя кочевнического государства [28]. И этот-то сопутствующий монгольской государственности, сквозящий за ней, звучащий в ней, подобно обертону, дух Чингисхана не мог остаться незамеченным и непременно должен был проникнуть в души русских. По сравнению с крайне примитивными представлениями о государственности, господствовавшими в домонгольской удельно-вечевой Руси, монгольская, чингисхановская государственная идея была идеей большой, и величие её не могло не произвести на русских самого сильного впечатления. Итак, в результате татарского ига в России возникло довольно сложное положение. Параллельно с усвоением техники монгольской государственности должно было произойти усвоение самого духа этой государственности, того идейного замысла, который лежал в её основе. Хотя эта государственность со всеми её идейными основами воспринималась как чужая и притом вражеская, тем не менее величие её идеи, особенно по сравнению с примитивной мелочностью удельно-вечевых понятий о государственности, не могло не произвести сильного впечатления, на которое необходимо было так или иначе реагировать. Люди малодушные просто гнули спины и старались лично пристроиться. Но натуры стойкие не могли с этим примириться; небывало интенсивный религиозный подъем и пробуждение национального самосознания, повышенного чувства национального достоинства не позволяло им склоняться перед чужой государственной мощью, перед чужой государственной идеей, "а в то же время эта государственная идея их неотразимо притягивала и проникала в глубину их сознания. Из этой двойственности мучительно необходимо было найти выход. И найти этот выход удалось благодаря повышенной духовной активности, порожденной религиозным подъемом рассматриваемой эпохи.

Путь к выходу был ясен. Татарская государственная идея была неприемлема, поскольку она была чужой и вражеской. Но это была великая идея, обладающая неотразимой притягательной силой. Следовательно, надо было во что бы то ни стало упразднить её неприемлемость, состоящую в её чуждости и враждебности; другими словами, надо было отделить её от её монгольства, связать её с православием и объявить её своей, русской. Выполняя это задание, русская национальная мысль обратилась к византийским государственным идеям [29] и традициям и в них нашла материал, пригодный для оправославления и обрусения государственности монгольской. Этим задача была разрешена. Потускневшие и выветрившиеся в процессе своего реального воплощения, но всё еще сквозящие за монгольской государственностью, идеи Чингисхана вновь ожили, но уже в совершенно новой, неузнаваемой форме, получив христианско-византийское обоснование (выделено нами при цитировании). В эти идеи русское сознание вложило всю силу того религиозного горения и национального самоутверждения, которыми отличалась духовная жизнь той эпохи; благодаря этому идея получила небывалую яркость и новизну и в таком виде стала русской. Так совершилось чудо превращения монгольской государственной идеи в государственную идею православно-русскую [30]. Чудо это настолько необычайно, что многим хочется просто его отрицать. Но тем не менее это чудо есть факт, и предложенное выше психологическое его толкование даёт ему удовлетворительное объяснение. Следует, во всяком случае, иметь в виду, что с православной Византией Россия была знакома задолго до татарского ига и что во время этого ига величие Византии уже померкло; а между тем византийские государственные идеологи, раньше не имевшие в России никакой особой популярности, заняли центральное место в русском национальном сознании почему-то именно в эпоху татарщины; это ясно доказывает, что причиной прививки этих идеологий в России был вовсе не престиж Византии и что византийские идеологии понадобились только для того, чтобы связать с православием и таким путем сделать своею, русскою, ту монгольскую по своему происхождению государственную идею, с которой Россия столкнулась реально, будучи приобщена к монгольской империи и став одной из её провинций» (раздел IV).

Н.С.Трубецкой, констатирует факты, но не делает вывода о том, что при этом реально византизм, с его изощрённым интриганством и лицемерием, вторгшийся на Русь под видом православного христианства за несколько веков до монголов, поглотил и опустил до уровня лозунговщиныидею единого общечеловеческого, т.е. вселенского государства, власть в котором организуется на нравственно-этических принципах, изощрённо цивилизованного . И это — вопреки тому, что сам же Н.С.Трубецкой писал, что Чингиз-хан руководствовался определёнными нравственными принципами, угасание которых в монгольской властной “элите” привело к тому, что империя чингизидов впала в кризис и разпалась. Но в бытность Чингиз-хана именно эти принципы в лице Чингиз-хана и противостояли практически библейскому проекту порабощения всех.

2. Историческая миссия Чингиз-хана и некоторые вопросы практического гуманизма в истории и в текущей политике

В исторической науке и политической философии издревле сложилась традиция, предписывающая оценивать исторические события безальтернативно соответственно «эталонным оценкам», возводимым в ранг абсолютных истин:

· невежество и дикость как неразвитость культуры — плохо;

· развитость и дальнейшее развитие культуры — хорошо;

· война, начатая дикостью против культуры, — плохо;

· война, начатая культурой против дикости, — не война и не колонизация, а цивилизаторская миссия, поэтому такая война это — если и не хорошо, то не плохо (или это — вынужденная необходимость, которая стоит вне морально-нравственных оценок [31] поскольку подаётся в качестве объективно неизбежной данности);

· мирное существование и продвижение культуры в область господства дикости это — хорошо.

Однако культура как общественный институт, оказывающий решающее воздействие на статистику формирования типов строя психики взрослого населения, — в этом её аспекте не интересна ни исторической науке, ни политической философии. Их более интересуют вопросы быта и политического интриганства в жизни народов прошлого: шмотки, оружие, монеты и отчасти — их исторические хроники.

Но примерно так же мыслили философы и политики «высокоцивилизованных» наций в эпоху Чингиз-хана.

Для них Чингиз-хан был выскочка, монголы были дикарями, и более «высококультурным» соседям представлялось, что в отношении них можно быть высокомерными, можно нарушать подписанные договоры, глумиться над их послами и казнить их по своему усмотрению.

Так вели себя все будущие жертвы политики Чингиз-хана.

Только в ответ на такого рода действия Чингиз-хан начинал войны, которые были мотивированы не захватом добычи и рабов, а именно пресечением высокомерия и лицемерия со стороны соседей. То, что в результате военного разгрома высокомерных и лицемерных правителей государств в руки воителей за идею (а не завоевателей) попадала военная добыча, — это сопутствующее обстоятельство, как и то, что победоносная война, сопровождающаяся захватом трофеев и возможностью вседозволенности в отношении побеждённых (как военнопленных, так и гражданского населения на оккупированной территории) пьяняще-развращающе воздействует на многих победителей.

Но история не сохранила ни одного призыва Чингиз-хана в стиле: «Братва, в этом Хорезме злата-серебра — немерено, девки — во! Работяги там — „лохи“, ишачат на „лоха“ Хорезм-шаха — так будут на нас ишачить. Айда на Хорезм, а я — во главе! Со мной не пропадёте».

История сохранила иную — глобальной значимости — нравственно-этическую, по существу религиозную мотивацию политики Чингиз-хана:

«Стремление реализовать идею главенства всеобщих законов на практике, которые по представлению древних монголов были изложены в “Великой ясе”, была предпринята Чингисханом при образовании своей империи. За соблюдением этих законов были поставлены присматривать специальные люди — судьи „яргучи“ и верховный прокурор „Хранитель Ясы“. Причём сила нового Закона, считалось, была так велика, что даже сам хан не имел права его нарушить. Именно на Курултае 1206 года, во время провозглашения его ханом всех монгольских племён, Чингисхан провозгласил также великую мессианскую идею своего правления — установление всеобщего мира и порядка по всей Великой степи и во всём мире, защиту обиженным и справедливое наказание всем виновным в нарушении Законов Вечного Синего Неба (выделено нами при цитировании [32]). Такое представление о должном (идеальном устройстве человеческих отношений), как подчёркивают историки востоковеды, было характерно для мировосприятия его рода Борджигин, воспитанного на митраизме, где идеи строгого соблюдения Закона и установления миропорядка во Вселенной были главными человеческими ценностями, а главное божество — Митра, прежде всего являлось гарантом сохранения единых для всех законов взаимоотношений и контролёром за этим» (“Идеи всеединства от древности до 19 века” — анонимная публикация в интернете по адресу http://alpast.narod.ru/refer.html). [33]

Отсюда и требование безоговорочного подчинения, выдвигаемое будущим жертвам политики Чингиз-хана, и оценка отказа от подчинения как противление Промыслу в его выражении Чингиз-ханом, влекущая за собой действия монголов в пределах полноты Божиего попущения. [34]

Может возникнуть вопрос: Почему именно «дикие» монголы оказались отзывчивы к голосу Вечного Синего Неба? Ответ на него по сути аналогичен тому эффекту «антенного поля», о котором речь идёт в работе ВП СССР “Психологический аспект истории”, но в иной природно-географической и этно-культурной локализации:

«В технике известно, что качество изображения, которое может „нарисовать“ оптическая система или радиотелескоп, во многом определяются их размерами. Так если на определённой волне работает радиотелескоп, диаметр зеркала антенны которого 50 метров, то это одно качество; а если радиотелескоп это — „антенное поле“ протяжённостью в несколько километров в обоих направлениях, и тем более — несколько радиотелескопов, разположенных на разстоянии многих десятков и сотен километров друг от друга, и работающих синхронно в одной системе, то это уже другое качество, намного превосходящее качество радиотелескопа с диаметром зеркала антенны в 50 метров и при прочих равных в принципе недостижимое для него. И в школьный телескоп с диаметром объектива в 60 мм в принципе невозможно увидеть того, что позволяет увидеть телескоп-рефлектор с зеркалом диаметром 6 м. [35] А ночью и в простой бинокль видно лучше, чем невооружённым взглядом потому, что линзы его объективов диаметром в несколько сантиметров собирают многократно больше света, чем зрачок глаза, диаметром в несколько миллиметров.

Человеческий организм — включает в себя множество биологических — биополевых «антенных комплексов». И как известно из этнографии, конечно если этнографы не зашорены вульгарными механико—материалистическими представлениями о том, что «этого не может быть», представители так называемых примитивных реликтовых культур более развиты в области «паранормальных способностей» — таких, как телепатия, ясновидение и т.п., нежели представители технически продвинутых культур «высокой цивилизованности», поскольку получать информацию о родственниках и близких, находящихся в отлучке по хозяйственной или военной надобности, о своём собственном местоположении на местности и т.п. жизненные потребности у них есть, а ни почты, ни телеграфа с телефоном, ни спутниковой системы навигации с выводом карты и координат на дисплей мобильника или ноутбука — нет. В древности, о которой мы ведём речь, их тоже не было (их ещё не изобрели), а потребности знать — были, и эти потребности некоторым образом реализовывались на биологической основе организма человека и его психики как системы обработки информации [36]. И хотя у всех людей есть нечто биологически общее, но всё же общность культуры — это ещё один фактор, дополнительный по отношению к биологии, который связывает воедино множество индивидов.

И если возвращаться от биологии человека, этнографии реликтовых культур и ранее приведённых технических аналогий к жизни наших предков на Восточно-Европейской равнине в древности (а это правомерно в силу единства законов физики, касающихся излучения и взаимодействия излучаемых полей и других видов материи), то биоценозы Восточно-Европейской равнины + наши предки, разпространившие на огромной территории единую общую для них культуру, гармонично взаимодействующую с устойчивыми биоценозами и устойчивую в преемственности поколений, представляли собой БИОСИСТЕМУ, которой не было и нет в мире аналогов [37] — ни в аспекте продуктивности биоценозов в разсчёте на одного человека, ни в аспекте стратегической фортификационной эффективности самих ландшафтов в качестве средств защиты от набегов извне, ни в аспекте размеров биополевого «антенного поля» [38], образуемого населением.

Последнее и есть самое интересное, и потому особый вопрос:

К какой информации открывало доступ это огромное «антенное поле» и в какие информационные потоки и алгоритмы — земные и космические — с его помощью могли входить его участники. Т.е. какое мироощущение порождало в индивиде это «антенное поле», участником которого он был» (“Психологический аспект истории”).

Но это, хотя и со своей спецификой, касается и монголов — как древних, так и наших современников, поскольку образ жизни большинства населения Монголии во многом сохранил то, что было свойственно ему в древности. Природно-географические условия Монголии, их определённая контрастность по отношению к условиям окружающих регионов, и единообразие культуры населения на её территории, по площади равной всей центральной и западной Европе, способствовали тому, чтобы этот же эффект «биоантенного поля» проявился и в ней: жизнь населения в ладу с биоценозами, отсутствие собственных шумов городской суеты, плюс к этому конструкция общепринятого у кочевников жилища — юрты как своеобразного резонатора торсионных полей. Так что они вполне могли возпринимать те потоки информации, к которым были глухи их более «высокоцивилизованные» соседи.

Успех Чингиз-хана был обусловлен тем, что он чуял нечто из того, что в КОБ отнесено к средствам управления / оружия первого приоритета и пользовался этим. Но историки, не имея представления и не задумываясь о характере обобщённых средств управления / оружия выше четвёртого [39], видят в деятельности Чингиз-хана только применение военной силы (шестой приоритет) и сопутствующие этому социальные бедствия.

Но если не спорить о том, каково «истинное имя» Всевышнего Бога [40], то Чингиз-хан выражал намерение, чтобы люди — всё человечество — жили в ладу с Всевышним Богом, Творцом и Вседержителем, но при этом он не заботился о формализации личностной религии каждого из людей в обществе, предоставляя возможность каждому из людей решить этот вопрос по совести.

И прежде, чем, например, Хорезм был покорён и его исторически сложившая государственность перестала существовать, а развитие толпо-“элитарной” культуры было пресечено, — в одной из его провинций по инициативе местной власти разграбили торговый караван Чингиз-хана, который следовал транзитом через провинцию на основании ранее достигнутых договорённостей с Хорезм-шахом. За этим последовала просьба Чингиз-хана, обращённая к Хорезм-шаху, о наказании виновных, чтобы другим не повадно было, — в ответ казнили послов Чингиз-хана… Чингиз-хан начал войну, в результате которой государственность Хорезма перестала существовать, что сопровождалось всеми ужасами победоносной и безпощадной войны…

Приведённая выше традиция оценки исторических событий предписывает считать, что в этом и подобных других случаях погибли не только виновные — Хорезм-шах и правящая “элита” Хорезма, — но и множество якобы «невинного» простонародья, жившего под властью Хорезм-шаха и К^.

Однако традиция не предполагает правомерности вопроса:

“А что же это за “невинное” простонародье, если из поколения в поколение жило под властью зажравшихся мерзавцев и терпело эту власть?” [41]

Традиция не предполагает также ответа и на такой вопрос:

“Это простонародье в его большинстве — либо такие же мерзавцы как и правящая “элита”, только менее преуспевшие в конкуренции за внутрисоциальный статус, либо “субъекты”, утратившие волю к человеческой жизни, вследствие чего стали просто более или менее цивилизованными рабами-невольниками — придатками к их рабочему месту и «социальному статусу»”. [42]

И соответственно встаёт ещё два вопроса:

1. А достойно ли человека влачить такое существование?

2. Что делать с такими обществами и таким “человечеством”?

Поэтому вопрос о войне «дикости» против «высокой культуры» — не так прост, как его представляют историки и политологи - представители «высоких культур» толпо-“элитаризма” прошлого и наших дней (тем более — так или иначе пострадавшие от «дикости»), — подразумевая правильными на него ответы, аналогичные по сути тем, что приведены нами в начале настоящего раздела.

2.2. Пресечение Свыше тупиковых ветвей культуры человечества

Но если хотя бы чувствовать отличие человечного типа строя психики в его жизненных проявлениях от проявлений всех прочих типов строя психики, то приведённые в начале этого раздела оценки «культуры» и «дикости» уже не возпринимаются в качестве абсолютных. Абсолютные же — объективные ответы — предстают обусловленными двумя факторами:

· единством человечества во всём множестве прошедших и будущих поколений перед Богом, предопределившим бытиё людей на Земле и как идеал, и как допускаемые Им до известного Ему срока отклонения людей персонально и обществ в целом от этого идеала;

· качеством «культуры» и качеством «дикости», тенденциями в их развитии по отношению к предопределённому Богом идеалу бытия человечества.

И соответственно при оценке эпохи и политики Чингиз-хана с этих позиций выяснится:

· что будущие жертвы политики Чингиз-хана жили под властью культур, возпроизводивших преимущественно нечеловечные типы строя психики, вследствие чего их общества были толпо-“элитарными” и толпо-“элитаризм” возпроизводился устойчиво в преемственности поколений, что весьма далеко от идеала человеческого общежития;

· что древние монголы и прочие степные кочевники не были обременены «высокой» культурой толпо-“элитаризма”, вследствие чего были психологически ближе к человечности, нежели будущие жертвы «агрессии» их «дикости» против «высокой культуры» толпо-“элитаризма”.

Тем не менее гуманисты-абстракционисты, живущие сиюминутностью, не чуя вечности и не видя в глобальном историческом процессе иного смысла, кроме как предоставить «пожрать и поиметь побольше в своё удовольствие с наименьшими затратами» как можно большему количеству человекообразных недолюдков, не могут согласиться с такими оценками и выдвигают возражения на тему поиска возможной альтернативы тому акту социальной гигиены, который осуществили в континентальных масштабах Чингиз-хан и чингизиды первого поколения.

Но возможности такого рода альтернативы глупо искать в эпоху Чингиз-хана, когда, как говорят любители восточных эзотерических традиций, «карма созрела» и настала пора получать «кармическое воздаяние».

Миссии социальной гигиены, которую Чингиз-хан и чингизиды первого поколения осуществили в первой половине XIII века, предшествовало как минимум три мирных просветительских миссии, направленных против осуществления библейского проекта порабощения всех:

· Первая — Откровение Моисею как упреждающая альтернатива проекту иерархии посвящённых древнего Египта для начала поработить евреев, а потом — на основе возложенной на иудеев монополии на ростовщичество — скупить весь мир со всем его содержимым.

— Моисей живым из Синайской пустыни не вышел, оригинал скрижалей был уничтожен, ответственность за это клеветнически была возложена на самого Моисея, Откровение было извращено, отцензурировано и в таком виде вошло в состав идеологического обезпечения проекта скупки мира на основе международной мафиозно-корпоративной монополии иудеев на ростовщичество [43].

· Вторая — Евангелие Христа.

— Посягнули на имитацию казни и воскресения вероучителя, для того, чтобы возвести его в ранг живого бога среди людей и приспособить его авторитет к нуждам заправил библейского проекта порабощения всех, что однако не состоялось по причине того, что Бог вознёс Христа, упреждая имитацию смертной казни и воскресения. Поскольку тело исчезло, то возникли трудности, и кураторам проекта пришлось импровизировать, разсказывая о воскресении и вознесении. Само же Откровение было сокрыто и подменено вероучением апостола Павла и четырьмя краткими биографическими справками о жизни Христа — так называемыми новозаветными каноническими евангелиями [44]. Толпо-“элитаризм” начали поддерживать со ссылками на Христа, вопреки всем известным словам Христова Евангелия:

Матфей, гл. 20: «25. Иисус же, подозвав их, сказал: вы знаете, что князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими; 26. но между вами да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; 27. и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом; 28. так как Сын Человеческий не для того пришёл, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих».

И потому ко всем церквям имени Христа может быть обращён его вопрос: «Что вы зовете меня: Господи! Господи! — и не делаете того, что я говорю?» (Лука, 6:46).

· Третья — Кораническое Откровение.