Знают ответ орхидеи

— Черт побери! — выдохнул он. — Но ведь нам было поручено всего лишь найти его. Мы можем доложить мистеру Хэролду, что его поручение выполнено.

— Нет. Хотя я и уверен, что это так. Стоит дать Хэролду знать, что его собственный сын обвиняется в убийстве, как он прискочит из своей Омахи взглянуть на него через решетку и непременно скажет «нет». И уж тогда лейтенант Мэрфи от души посмеется над тремя ослами. Не просто посмеется, а околеет со смеху. К тому же мне достанется на орехи от вас.

— Ты считаешь, у нас безвыходное положение?

— Вовсе нет. Лучшее, что вы могли бы сейчас предпринять, так это повидать его и сделать собственный вывод. Но поскольку вы не любите заниматься делами на выезде, а он не имеет возможности приехать сюда для личной беседы с вами, вам остается во всем положиться на меня. То есть отправить к нему меня.

— Ты, Арчи, человек талантливый. Я всегда восхищался твоим умением найти выход из безвыходного положения.

— Я сам этим восхищаюсь. Но у всего есть свой предел, к которому мы в данный момент подошли. Именно об этом я размышлял в такси по дороге сюда. Креймер, Стеббинс, Мандельбаум или кто-нибудь еще из казенного ведомства быстро пронюхают, что к чему, узнает и Мэрфи, который, как вы знаете, человек сообразительный. И если этот субъект на самом деле окажется Полом Хэролдом, кому достанутся все лавры? Здесь вы должны проявить свой, могучий, как старое дерево, талант.

Он гадко хрюкнул и позвонил, чтобы принесли пиво.

— Подробный рапорт, пожалуйста. Все, что ты видел и слышал в суде.

Я засел за работу, на что ушло не много времени, и окончил ее на том самом месте, когда клерк начал подсчитывать голоса, а я в спешном порядке покинул зал. Тут Вульф потребовал «Таймс» с отчетом о процессе. Я направился к нашему шкафу и быстренько подобрал номера, начиная с 27 марта и по сегодняшний день включительно. Он начал с самого начала, а поскольку я решил, что и мне не мешало бы подключиться к изучению этих самых материалов, мне пришлось начать с конца. Он уже дошел до второго апреля, а я как раз просматривал номер от четвертого апреля, и нам было не избежать столкнуться лбами, но тут раздался звонок в дверь. Я отправился в прихожую и, разглядев через прозрачное с нашей стороны стекло плащ цвета древесного угля и черную шляпу, которые видел сегодня уже дважды, отправился доложить Вульфу.

— Он сдержал свое слово. Алберт Фрейер у наших дверей.

Брови Вульфа поползли вверх.

— Впусти его, — буркнул он.

3

Адвокат так и не побрился. То, с чем он пришел, на самом деле не терпело отлагательств, и скрести щеки было некогда. Похоже, он решил, что сумел кое-кому что-то такое доказать, когда, доставленный под моим конвоем в кабинет и представленный Вульфу, он даже не протянул ему руки. Если это на самом деле так, то его ждало разочарование, ибо Вульф — противник всяческих рукопожатий. Когда Фрейер опустился в красное кожаное кресло, Вульф повернулся в его сторону и сказал очень даже любезно:

— Мистер Гудвин рассказывал мне о вас, а также о неблагоприятном решении жюри относительно вашего клиента. Примите мои соболезнования.

— Он сказал вам, что вы обо мне еще услышите?

— Да, он и это упомянул.

— Хорошо. Вот я уже здесь, — Фрейер явно не мог оценить по достоинству большое кожаное кресло, используя лишь его переднюю половину, — Гудвин сказал мне, что ваше объявление в сегодняшних газетах не имеет к моему клиенту никакого отношения. Еще он утверждает, будто вы слыхом не слыхивали ни о каком Питере Хейзе. Я ему, естественно, не поверил. Не проходит и часа, как он появляется в суде, где слушается дело Питера Хейза, что, разумеется, нуждается в объяснении, за которым я сюда и пришел. Уверен: мой клиент не виновен. Он всего лишь жертва дьявольского заговора. Не берусь утверждать, что ваше объявление — часть этого заговора. Признаться, не вижу в этом никакого смысла, поскольку оно появилось в день оглашения решения жюри, однако я намереваюсь…

— Мистер Фрейер, прошу вас, не надо брызгать слюной, это не гигиенично. — Вульф отгородился от него ладонью. — Я могу значительно облегчить вашу жизнь.

— Нет. Сперва объясните мне, что значат ваши фокусы?

— Я вас понимаю. Вот почему и намереваюсь сделать то, что делаю крайне редко и лишь по принуждению. Сейчас это вызвано чрезвычайностью ситуации. Я скажу вам то, что рассказал мне мой клиент. Вы являетесь членом нью-йоркской коллегии адвокатов, не так ли?

— Да.

— И официальным защитником Питера Хейза?

— Да.

— Тогда я доведу до вашего сведения кое-что, не подлежащее разглашению.

Фрейер сощурил глаза.

— Я не обязан хранить в тайне то, что может послужить интересам моего клиента.

— От вас этого никто не требует. Единственное, что от вас требуют, так это уважать тайну другого человека. Интересы вашего клиента и моего клиента могут пересечься, а могут и не пересечься. Если они пересекутся, мы посмотрим, что тут можно извлечь, если же нет, я буду рассчитывать на ваше благоразумие. Итак, опубликованию этого объявления предшествовал…

Он рассказал ему все начистоту. Он не стал пересказывать дословно нашу длительную беседу с Джеймсом Хэролдом, но и ничего из нее не утаил. Когда он завершил свой рассказ, Фрейер имел полное представление, как обстояли дела на четыре часа сегодняшнего дня, то есть на тот самый момент, когда он позвонил в нашу дверь. Адвокат был хорошим слушателем и всего дважды прервал рассказ Вульфа: один раз что-то уточнил, другой — мимолетно взглянул на наш толстый и грязный ковер.

— Я не исключаю, что вы можете потребовать от меня физического подтверждения всему сказанному, — сказал Вульф. — Вы можете поставить под сомнение свидетельство мистера Гудвина, однако советую вам посмотреть его рапорт — пять страниц на машинке. Или же позвонить лейтенанту Мэрфи, анонимно, как вы понимаете. Что касается последнего, то здесь я целиком и полностью от вас завишу. Признаться, я бы не хотел, чтобы он занялся расследованием возможной связи между вашим П. Х. и моим.

— С подтверждением можно и подождать, — снизошел Фрейер. — Надо быть идиотом, чтобы выдумать все это, мне же известно, что вы отнюдь не идиот. — Он уселся поудобней и даже откинулся на спинку кресла. — Я вас слушаю.

— Осталось совсем немного. Когда вы сказали мистеру Гудвину, что вам неизвестно, откуда родом ваш клиент и что у него нет родственников, он решил взглянуть на этого Питера Хейза и с этой целью направился в суд. Он увидел подсудимого, когда того ввели в зал суда и все еще колебался, но когда было оглашено решение присяжных заседателей и ваш клиент вскочил и обвел взглядом зал, у него было уже совершенно другое лицо. Как считает мистер Гудвин, сходство с юношеской фотографией Пола Хэролда оказалось почти стопроцентным. Вы попросили у меня разрешения взглянуть на фотографию, и я, как вы помните, просил вас обождать. Теперь я сам прошу вас на нее взглянуть. Арчи!

Я достал из ящика стола одну из фотографий и передал ее Фрейеру. Он посмотрел внимательно, закрыл глаза, открыл их и снова посмотрел.

— Возможно. Вполне возможно. — Он снова посмотрел на фотографию. — Или нет. — Он перевел взгляд на меня. — Вы сказали, у него было совершенно другое лицо, когда он обвел взглядом зал после оглашения решения жюри? Что за лицо?

— В нем появилась жизнь. Оно стало… одухотворенным. Я говорил мистеру Вульфу, что у меня создалось впечатление, будто он пытался дать понять кому-то, чтобы его оставили в покое.

Фрейер замотал головой.

— Я никогда не видел его таким. В первое же наше свидание он заявил мне, что он, можно сказать, умер. Что его жизнь была и есть сплошное отчаяние.

— То есть, насколько я понял, вы вполне допускаете, что этот человек может быть Полом Хэролдом, — сказал Вульф. — У вас нет никаких фактов, доказывающих обратное. Так?

— Так, — адвокат задумался. — Никаких фактов. Он отказался обсуждать свое прошлое и сказал, что все его родственники умерли. Это, разумеется, настроило против него окружного прокурора. Вы сами понимаете, как это бывает.

Вульф кивнул.

— Итак, вам хотелось бы иметь подтверждение моему сообщению?

— Нет. Я принимаю его в таком виде. Как я уже сказал вам, я не считаю вас идиотом.

— Я польщен. Теперь давайте обсудим положение дел. Мне бы хотелось задать вам парочку вопросов.

— Валяйте.

— Ваш клиент в состоянии платить?

— Нет. Конечно, нет. Это не составляет никакого секрета. Я взял дело по просьбе одного своего друга, главы рекламного агентства, в котором он работает, вернее, работал. Все без исключения коллеги питают к нему симпатию и говорят о нем только хорошее. Его друзья и знакомые — тоже, я с ними общался и мог бы собрать десятки письменных характеристик, если бы это могло помочь делу. Но помимо тюремной решетки он воздвиг еще один барьер между собой и окружающим миром. И это касается даже его ближайших друзей.

— Значит, если он на самом деле Пол Хэролд, это нам очень даже поможет. Мой клиент человек состоятельный. Я вовсе не взываю к вашему корыстолюбию, однако каждый должен получать плату за свои даже и скромные труды. Раз вы убеждены в невиновности вашего клиента, вам захочется подать апелляцию, что стоит недешево. Мой второй вопрос: вы поможете нам развеять сомнения? Сумеете ли вы выяснить, и чем скорее, тем лучше, является ли ваш П. Х. моим П. Х.?

— Что ж… — Фрейер поставил локти на подлокотники кресла и сложил вместе ладони. — Даже не знаю, что вам ответить. Он очень трудный человек и не стал давать показания, хотя я добивался изо всех сил. Я даже не знаю, с какого бока к нему подъехать. Уверен, он будет все отрицать, поскольку не пожелал рассказать мне о своем прошлом. К тому же может случиться так, что я больше не смогу представлять его интересы. — Он вдруг резко подался вперед и его глаза блеснули. — А я хочу их представлять! Я уверен, что он стал жертвой заговора и еще есть возможность собрать доказательства!

— Тогда, если позволите, я поставлю вопрос таким образом: согласны ли вы с тем, что было бы очень желательно установить, что он — Пол Хэролд? — промурлыкал Вульф.

— Разумеется. Вы сказали, ваш клиент живет в Омахе?

— Да. Он отбыл туда вчера вечером.

— Дайте телеграмму, чтобы приехал и расскажите, как обстоят дела, а я постараюсь устроить ему встречу с моим клиентом.

Вульф покачал головой.

— Не пойдет. Естественно, если я буду знать наверняка, что человек, обвиняемый в убийстве, его сын, мне придется ему об этом сказать, но я не собираюсь говорить ему, что мне кажется, будто обвиненный в убийстве — его сын и попросить его это подтвердить. Если окажется, что это не его сын, что тогда? Тогда он попросту будет считать меня кретином. Я предлагаю следующее: устройте так, чтобы мистер Гудвин увиделся и побеседовал с вашим клиентом.

— Каким образом я смогу это сделать? — адвокат нахмурился. — И зачем? Гудвин с ним уже виделся.

— Я сказал «и побеседовал», — Вульф повернулся ко мне. — Арчи, сколько времени тебе потребуется для того, чтобы прийти к окончательному заключению?

— С глазу на глаз?

— Да. Ты, он и охранник.

— Черт с ним, с охранником. Могло бы хватить пяти минут. Но лучше пусть будет десять.

Вульф снова повернулся к Фрейеру.

— Вы не знаете мистера Гудвина, зато я его хорошо знаю. Он сумеет сделать все таким образом, что вас никто ни в чем не сможет обвинить. Он всегда готов вызвать огонь на себя. Можете сказать окружному прокурору, что Гудвин помогает вам кое-что установить. Что касается вашего клиента, то Гудвин сам все ему объяснит. — Он взглянул на стенные часы. — Все можно было бы проверить уже сегодня вечером. Сейчас. Приглашаю вас со мной пообедать. Чем скорей закончим, тем лучше.

Однако Фрейер оказался несговорчивым малым. Он упирал на то, что ему самому трудно столь поздно попасть к заключенному в тюрьму, к тому же необходимо все обдумать — отложить дело до утра. Когда Вульф понимает, что во имя работы нужно уступить, ему удается держать себя в руках, в силу чего наше совещание закончилось на гораздо более дружественной ноте, чем началось. Я вышел в холл вместе с Фрейером, помог ему одеться и проводил до самого порога.

Едва войдя в кабинет, я понял, что Вульф изо всех сил старается не выглядеть слишком самодовольным. Когда я брал со стола фотокарточку Пола Хэролда с тем, чтобы положить ее на место, в ящик стола, он заметил:

— Да, его приход оказался своевременным, ничего не скажешь. Но этого и следовало ожидать после вашей с ним встречи в суде.

— У-гу, — я задвинул ящик. — Это вы подстроили. На то вам и талант даден. Однако если под этим своим «обдумать» он подразумевает телефонный звонок в Омаху или в Бюро пропавших людей, последствия могут оказаться весьма нежелательными. Должен признать, вы сделали все от вас зависящее, даже пригласили пообедать. Кстати, вы знаете, что на сегодняшний вечер у меня назначено свидание, которое я, кажется, в состоянии себе позволить.

Таким образом, Вульф обедал в полном одиночестве, а я всего на полчаса опоздал во «Фламинго клаб», где Лайли Роуэн в тот вечер собирала своих друзей. Как обычно, после двух часов, проведенных в ресторане, мы с моей крошкой решили, что для танцев здесь слишком мало места, и отправились на веранду Лили, выстроенную на вершине небоскреба, где нам, естественно, никто и ничто не мешало, а Господь Бог от нас с отвращением отвернулся. Добравшись домой около трех ночи, я прошел в кабинет и включил свет, чтобы узнать, не оставил ли мне Вульф записку с каким-нибудь безотлагательным срочным утренним поручением. На столе было пусто. Я поднялся двумя лестничными пролетами выше и очутился у себя.

Я должен провести в постели полных шесть часов, но, конечно же, бывают исключения из правила, поэтому в среду утром я появился в кухне в девять тридцать, еще совсем сонный, но уже одетый и причесанный, постарался как можно бодрей поприветствовать Фрица, взял со стола стакан с апельсиновым соком, который предпочитаю пить не охлажденным, и едва сделал глоток, как зазвонил телефон. Сняв трубку, я услышал голос Алберта Фрейера. Он сообщил, что все устроил и будет ждать меня в десять тридцать в комнате для посетителей городской тюрьмы. Я возразил, что хочу побеседовать с его клиентом с глазу на глаз. «Да, — сказал он, — я вас понимаю, но я должен непременно присутствовать, дабы вас опознать, а также за вас поручиться».

Я повесил трубку и повернулся к Фрицу.

— Проклятье, меня торопят. Дай мне, пожалуйста, поскорей парочку пирожных. Бог с ней, с колбасой, еще подавлюсь, — пирожные, мед и кофе.

Фриц было запротестовал, но не очень активно.

— Вредно начинать день с завтрака на скорую руку, ты не на войне, Арчи, — изрек он.

Я с ним согласился целиком и полностью, после чего связался по внутреннему телефону с оранжереей и доложил обо всем Вульфу.

4

Я был не совсем один. В десяти футах справа от меня на точно таком же деревянном стуле сидела женщина и смотрела между прутьями стальной решетки на мужчину, как на шимпанзе в клетке. Наклонившись вправо, я мог бы услышать, что говорит мужчина, но я не стал этого делать, потому что они, как и я, имели право на тайну. В десяти футах слева сидел мужчина и тоже смотрел сквозь решетку, за которой я увидел парня, которому явно было меньше лет, чем Полу Хэролду на той фотографии. Я волей-неволей слышал то, что он говорил, но ему определенно было на это наплевать. У парня за решеткой был скучающий вид. Здесь же болтались трое или четверо полицейских. Тот, который привел меня сюда, стоял возле стены. Он тоже явно скучал.

Во время прохождения формальностей — сие осуществлялось под контролем Фрейера — мне сказали, что дают на свидание пятнадцать минут, и я уже собрался было подойти к полицейскому и попросить не засекать время до тех пор, пока не введут осужденного, как вдруг открылась дверь в стене по ту сторону решетки и появился он сам в сопровождении охранника, который подвел его к стулу напротив моего, а сам отошел на пять шагов назад, к стене. Парень сидел на краешке стула и, сощурив глаза, смотрел на меня сквозь решетку. «Кто же из нас шимпанзе?» — подумал я.

— Я вас не знаю, — заявил он. — Кто вы такой?

У него были бледные впалые щеки, погасшие глаза и такие тонкие губы, что их, можно сказать, не было вовсе. Он выглядел, пожалуй, в два раза старше юноши в академической шапочке с фотографии.

Я еще не знал, с чего начну — мне сперва нужно увидеть лицо того, с кем я буду разговаривать. Я знал, что этот человек не мог просто так встать и уйти, и все равно у меня не было никакого резона с самого начала вооружать его против себя. Я попытался посмотреть ему в глаза, но мешала эта проклятая решетка.

— Моя фамилия Гудвин, — сказал я, — Арчи Гудвин. Вы когда-нибудь слыхали о частном детективе по фамилии Вульф, Ниро Вульф?

— Да, я о нем где-то читал. Что вам от меня нужно?

У него был загробный голос.

— Я работаю на Вульфа. Позавчера к нам в офис пришел ваш отец, Джеймс Хэролд, и дал нам задание вас отыскать, поскольку ему стало известно, что вы не брали одиннадцать лет назад тех денег, и он хочет, чтобы в отношении вас восторжествовала справедливость. Вероятно, в нынешней ситуации для вас это ровным счетом ничего не значит, но, как бы там ни было, знать правду вы должны.

Если предположить, что передо мной был тот самый человек, которого мы искали, он держался исключительно. На какую-то долю секунды у него отвис подбородок, но он тут же его подобрал. Голос парня ничуть не изменился.

— Не пойму, о чем вы говорите, — сказал он. — Меня зовут Питер Хейз.

Я кивнул.

— О'кей, я знаю. Мне очень жаль, мистер Хэролд, но фокусы со мной не проходят. Мистеру Вульфу очень нужны деньги, из которых он, к слову, платит мне жалованье. Так что мы непременно сообщим вашему отцу, что нашли вас, и он, очевидно, приедет с вами повидаться. Я решил, что вас следует предупредить заранее.

— У меня нет никакого отца. — Теперь его подбородок выражал решимость, которая звучна и в голосе. — Вы ошиблись. Если «отец» появится, я не стану с ним разговаривать!

Я покачал головой:

— Давайте не будем шуметь. А как насчет шрама под левой коленкой? Я полагаю, он на месте. Возможно, вы не захотите встретиться с вашим отцом — я не знаю, насколько это в вашей власти в данной ситуации, но он так или иначе приедет сюда, как только мы дадим ему знать. Кстати, если и оставалось какое-то сомнение относительно вашей личности, вы сами его развеяли этим вашим «я не стану с ним разговаривать». Зачем столько чувства, если вы — безотцовщина? Если, предположим, мы ошиблись, то самый простой способ доказать ошибку — позволить джентльмену прийти и взглянуть на вас. Мы не будем уговаривать вас встретиться с отцом — мы должны были всего лишь найти вас, что и сделали, и если…

Я замолчал, потому что его вдруг стало трясти. Я мог, разумеется, спокойненько встать и уйти, так как моя миссия закончилась, но Фрейер был бы явно недоволен, оставь я его клиента в таком состоянии, а ведь именно Фрейер устроил мне сегодняшнюю встречу. И я остался. По обе стороны решетки было нечто вроде прилавка, чтобы мы не подходили слишком близко друг к другу, он положил на него кулаки и теперь судорожно возил кулаками по поверхности прилавка.

— Успокойтесь, — сказал я. — Я сейчас уйду. Мы решили, что должны известить вас.

— Подождите, — он взял себя в руки. — Подождете?

— Разумеется.

Он убрал с прилавка кулаки и подался вперед.

— Я плохо вас вижу. Послушайте, ради Бога, послушайте. Не говорите ему. Вы не знаете, что он за человек!

— Как же — я с ним встречался.

— Вот моя мать и сестры, те знают. Я думаю, они уверены, что меня оклеветали с теми деньгами, да, да, они в этом уверены, но отец вряд ли так думает. Теперь меня снова оклеветали. Ради Бога, не сообщайте ему. На этот раз уже ничего не исправить, я так или иначе умру, я уже, можно сказать, умер, несправедливо подвергать меня новому испытанию. Я не хочу, чтобы они знали. Господи, неужели вы ничего не понимаете?

— Понимаю, — заверил я, сожалея о том, что остался.

— Тогда пообещайте, что ничего не скажете. Вы производите впечатление порядочного человека. Если мне суждено умереть из-за судебной ошибки, что ж, я умру, но зачем новые муки? Понимаю, что говорю невразумительно, и вообще я не в себе, но если бы вы только…

Я не знал, почему он вдруг замолчал — я слушал его с таким вниманием, что не заметил, как ко мне подошел полицейский. Он тронул меня за плечо: