К востоку от Эдема

— Может, ещё пройдет. Я как-то раз видел одного с такой же отметиной — он бармен был, — только у него она была похожа на кота. Родимое пятно. Все его так и звали — Кот.

— Есть хочешь?

— Можно и поесть.

— Так как ты решил — останешься теперь на ферме?

— Да наверно… Что, пойдем в дом?

— Да наверно, — как эхо откликнулся Карл. — Отец-то наш умер.

— Знаю.

— Откуда?

— Мне на станции телеграфист сказал. А давно он умер?

— С месяц.

— От чего?

— Воспаление легких.

— Где похоронили — здесь?

— Нет. В Вашингтоне. Мне потом пришло письмо и газеты. Его везли на лафете и сверху флагом накрыли. Там даже вицe-пpeзидeнт был, а президент послал венок. В газетах написано. И фотографии есть… Я тебе покажу. Я всё это сохранил.

Адам внимательно изучал лицо брата, и Карл, не выдержав, отвернулся.

— Ты что, злишься, что ли? — спросил Адам.

— Чего мне злиться?

— Мне показалось, что…

— Ничего я не злюсь. Пошли, я тебя чем-нибудь накормлю.

— Пойдем. А он долго болел?

— Нет. Болезнь была скоротечная. Сгорел сразу. Карл что-то утаивал. Ему явно хотелось о чем-то рассказать, но он не знал, как подступиться. И говорил о чем угодно, кроме главного. Адам замолчал. Может, и правильнее сейчас помолчать, чтобы Карл пообвыкся, притерся и выложил наконец свой секрет.

— В послания с того света я не очень-то верю, говорил Карл. — Хотя кто знает? Некоторые уверяют, им были видения… Вот, например, эта старуха, Сара Уитберн. Клянется, что не врет. Но тебе-то никакого видения не было, да? Слушай, чего ты будто воды в рот набрал?

— Просто так. Я думаю, — сказал Адам. И он действительно сейчас думал. «Я ведь больше не боюсь его, с удивлением думал он. — Раньше боялся до смерти, а теперь не боюсь совсем. Интересно, почему так? Может, это после армии? Или после каторги? А может, потому что отец умер? Да, может быть, но всё равно непонятно». От страха не осталось и следа, и Адам чувствовал, что может теперь говорить всё, что хочет, а ведь раньше он тщательно выбирал слова, чтобы не навлечь на себя беду. Это было приятное чувство, как будто он воскрес из мертвых. Они вошли в кухню: Адам всё здесь помнил, но в то же время, будто видел в первый раз. Кухня, казалось, стала меньше и грязнее.

— Знаешь, Карл, — весело произнес Адам, — я вот сейчас тебя слушаю… Ты же хочешь мне что-то сказать, но всё ходишь вокруг да около, всё чего-то юлишь. Уж лучше скажи сразу, и дело с концом.

В глазах Карла сверкнула злоба. Он поднял голову. Его власть над братом кончилась. Нет, мне его уже не побить, уныло подумал он. Не смогу. Адам хохотнул.

— Может, конечно, грех веселиться, когда у нас только что умер отец, но знаешь, Карл, мне ещё ни разу в жизни не было так хорошо. И так легко. Ну, давай, Карл, выкладывай. Не мучайся.

— Ты любил отца? — спросил Карл.

— Объясни, к чему ты клонишь, тогда скажу.

— И всё-таки: любил или нет?

— А тебе-то что?

— Сначала ответь.

Ощущение полной раскованности, полной свободы пьянило Адама.

— Хорошо, отвечу. Нет, не любил. Иногда я боялся его. Иногда… да, бывало, он меня даже восхищал, но чаще я его просто ненавидел. Почему ты меня об этом спросил? Карл, опустив голову, смотрел себе на руки.

— Не понимаю, — сказал он. — Чего-то никак до меня не доходит. Он ведь любил тебя больше всех на свете.

— Вот уж не верю.

— Не хочешь — не верь. Он радовался любому твоему подарку. А меня он не любил. И подарки мои ему не нравились. Помнишь, как я подарил ему тот ножик? Чтобы его купить, я наколол и продал целую кучу дров. А он этот ножик даже не взял с собой в Вашингтон. Так и лежит здесь, в его письменном столе. А ты подарил ему щенка. Он тебе ни цента не стоил. Я покажу тебе этого пса, на фотографии. На отцовских похоронах. Его держал на руках какой-то полковник — пес уже совсем ослеп и даже ходить не мог. После похорон его пристрелили.

В голосе Карла было столько ярости, что Адам растерялся.

— Зачем ты? — сказал он. — Не понимаю, зачем ты об этом.

— Я же любил его. — Впервые за все годы, что Адам его помнил, Карл заплакал. Уронил голову на руки, сидел и плакал.

Адам хотел было подойти к брату, но в душе его всколыхнулся прежний страх. Нет, подумал он, если я до него дотронусь, он кинется на меня и убьет. Адам подошел к открытой двери и встал в проеме спиной к Карлу, а тот всё шмыгал носом.

Та часть фермы, где стоял дом, не радовала глаз — здесь и прежде всегда было неуютно. Всюду мусор, неухожено, запущено, сараи построены где попало; ни одного цветочка, на земле валяются обрывки бумаги, щепки. И сам дом тоже не отличался красотой. Обычная крепкая изба, где люди ночуют и готовят пищу. Угрюмое жилье, никем не любимое, никого не любящее. Просто жилье, но уж никак не отчий кров, не дом родной, по которому скучаешь и куда стремишься вернуться. Адам вдруг подумал о своей мачехе — как и эта изба, она не знала любви, соответствовала своему назначению, была по-своему опрятна, но назвать её женой, хранительницей семейного очага, было так же невозможно, как назвать это жилье домом.

Брат перестал всхлипывать. Адам обернулся. Карл смотрел перед собой пустыми глазами.

— Расскажи мне про мать, — сказал Адам.

— Она умерла. Я тебе писал.

— Расскажи.

— Чего рассказывать-то? Умерла. Уж давно, как умерла. Она же не была твоей матерью.

Улыбка, которую Адам однажды подсмотрел на её лице, вспыхнула в его памяти. Её лицо выступило перед ним из темноты.

Голос Карла ворвался в воспоминание и разнес его вдребезги:

— Ответь мне на один вопрос… только не спеши… сначала подумай, и если не захочешь говорить правду, то лучше уж не отвечай.

Карл молча зашевелил губами, проговаривая про себя то, что готовился спросить.

— Как ты думаешь, наш отец мог быть… бесчестным человеком? — В каком смысле?

— Тебе не понятно? Я ведь ясно сказал. У слова «бесчестный» только один смысл.

— Не знаю, — Адам замялся. — Право, не знаю. Никто о нём так не отзывался. Сам посуди, чего он достиг. Ночевал в Белом доме. На его похоронах был вице-президент. Почему же вдруг бесчестный?.. Ну сколько можно, Карл! — взмолился он. — Я ведь сразу понял, что ты хочешь мне что-то сказать — так говори же, не тяни!

Карл облизнул губы. Он сидел мертвенно-белый, словно из него выпустили кровь, словно вместе с кровью он лишился всех сил, всей своей ярости.

— Отец оставил завещание. Наследство он разделил поровну между мной и тобой, — без всякого выражения проговорил он. Адам рассмеялся.

— Что ж, вот и будем жить на ферме. Думаю, с голоду не помрем.

— После него осталось больше ста тысяч долларов, продолжал всё тот же бесцветный, скучный голос.

— Ты спятил. Сто долларов — это ещё можно поверить. Откуда бы у него взялось столько денег?

— Я не оговорился. Жалованье в СВР у него было сто тридцать пять долларов в месяц. За жилье и еду он платил сам. Когда он разъезжал, ему выдавали на дорожные расходы по пять центов за милю пути и ещё отдельно на гостиницу.

— Может быть, эти деньги были у него с самого начала, а мы просто не знали.

— Нет. Когда он начинал, у него не было ничего.

— Тогда что нам мешает написать в СВР и спросить? Там кто-нибудь да знает.

— Я бы не стал рисковать.

— Погоди! Не пори горячку. В конце концов он мог играть на бирже. Так очень многие богатеют. У него были большие связи. Может быть, ему повезло. Вспомни, как было во время золотой лихорадки — тогда многие вернулись из Калифорнии богачами.

На лице у Карла была скорбь. Он перешел почти на шепот, и Адаму пришлось перегнуться через стол. Без всякого выражения, словно читая сводку. Карл говорил:

— В армию отец ушел в июне 1862 года. Три месяца проходил подготовку, здесь же, в нашем штате. Это, считай, сентябрь. Потом его часть послали на юг. Двенадцатого октября он был ранен в ногу и отправлен в госпиталь. Домой вернулся в январе. — Не понимаю, при чем здесь это?

— Он не сражался в Чанселорвилле, — падали с губ Карла вялые, тусклые слова. — И не воевал он ни в Геттисберге, ни в Уилдернессе, ни в Ричмонде, ни в Аппоматоксе.

— Откуда ты знаешь?

— Из его послужного списка. Мне его переслали вместе с остальными документами.

Адам глубоко вздохнул. Сердце его колотилось от радости, бушевавшей в груди, как море. Он покачал головой, будто не мог поверить.

— Как ему удалось всех обмануть? Как, черт возьми, ему это удалось? — говорил Карл. — И ведь все верили, никто не сомневался. Ты разве сомневался? Или я? Или моя мать? Нет, все верили. И даже в Вашингтоне. Адам встал из-за стола.

— Поесть в доме найдется? Я разогрею.

— Вчера я зарезал курицу. Если подождешь, я зажарю.

— А чего попроще, чтоб по-быстрому?

— Есть окорок, есть яйца.

— Годится, — сказал Адам.

Оставшийся без ответа вопрос мешал им, они обходили его стороной, они через него перешагивали. Их слова безучастно скользили мимо него, но их мысли были прикованы к нему неотрывно. Братьям хотелось поговорить о том, что их мучило, но они не могли. Карл, поставив разогреваться кастрюлю с бобами, жарил свинину и яичницу.

— Я распахал луг, — сказал он. — Занял его под рожь. — Как там земля?

— Теперь неплохая, когда от камней очистил. Эту пакость, — он провел пальцем по лбу, — как раз тогда и заработал: никак не мог один камень сдвинуть.

— Да, ты мне писал, — сказал Адам. — Я не помню, говорил ли тебе, но твои письма мне очень помогали.

— Ты почему-то мало писал мне про свою службу, заметил Карл.

— Да как-то не хотелось обо всем этом думать. Уж больно паскудно было, почти всё время.

— Я читал в газетах про те кампании. Ты ведь тоже там воевал?

— Да. Мне тогда не хотелось про это думать. И сейчас не хочется. — Индейцев-то убивал?

— Да, мы убивали индейцев.

— Вот уж, наверно, дрянной народ.

— Наверно.

— Не хочешь — можешь не рассказывать.

— Да, я не хочу об этом говорить.

Они ужинали под свисавшей с потолка керосиновой лампой.

— Никак руки не дойдут колпак на лампе вымыть, а то было бы светлее.

— Я вымою, — сказал Адам. — Всё ведь в голове не удержишь, понятно.

— Ты вот вернулся, вдвоем теперь полегче будет. Хочешь, сходим после ужина в салун? — Посмотрим. Пока, думаю, немного дома посижу. — Я тебе в письмах-то не писал, но в салуне у нас… там женщины. Не знаю, как ты насчет этого, а то могли бы с тобой сходить. Их там каждые две недели меняют. Я не знаю, как ты вообще… но, может, тебе охота? — Женщины?

— Да, наверху, в номерах. Очень даже удобно. Я вот думаю, ты вроде как давно дома не был, так что если…

— Сегодня нет. Может, в другой раз. А сколько они за это берут?

— Один доллар. И вроде все хорошенькие.

— Может, в другой раз, повторил Адам. — Как же их туда пускают? Удивительно.

— Я тоже поначалу удивлялся. Но у них там всё продумано.

— Сам-то часто ходишь?

— Раза два в месяц. А то скучно. Когда мужик один живет — тоска.