— О, как это возвышенно! — восторженно вскричала молодая женщина, когда Мигель закончил свое чтение.
— Да, дорогая Эрмоса, я всегда находил, что все прокламации и дневные приказы армиям очень похожи друг на друга и что все они возвышенны, но хотелось бы увидеть возвышенность в действиях. Предприятие генерала Лаваля
будет великолепно, если он бросит свои эскадроны на улицы Буэнос-Айреса.
— Он придет.
— Дай Бог!
— Но скажи мне, почему ты так неосмотрительно носишь при себе такую важную бумагу?
— Я ее получил в том доме, куда отвел Луиса.
— Какой же этот дом?
— Просто дом одного служащего.
— Боже мой! Ты спрятал Луиса в доме служащего Росаса?
— Нет, сеньора, в доме моего служащего.
— Твоего?
— Да, но тише!.. У ворот на улице остановилась лошадь.
— Хосе! — крикнул он, выходя во двор.
— Сеньор? — отвечал ветеран.
— Кто-то находится за воротами?
— Нужно открыть, сеньор?
— Да, открой, уже стучат.
Дон Мигель вернулся в гостиную и сел рядом с кузиной. Донья Эрмоса побледнела, а молодой человек был так же спокоен и уверен в себе, как и всегда: он ожидал нового события, которое, без сомнения, должно было усложнить положение как его собственное, так и его друзей. Уже минула полночь. Кто мог прийти в такой поздний час, как не посланный тех, против кого была начата борьба?
В этот момент вошел Хосе с письмом в руке.
— Какой-то солдат принес это письмо сеньоре! — проговорил он.
— Он один? — спросил дон Мигель.
— Один.
— Ты осмотрел дорогу?
— Там нет никого.
— Хорошо, иди и смотри в оба.
— Вскрой это письмо! — сказала донья Эрмоса, протягивая письмо своему кузену.
— Ага! — вскричал дон Мигель, быстро пробежав глазами письмо. — Взгляни на подпись: она принадлежит важной особе, которую ты знаешь.
— Мариньо! — пробормотала она, краснея.
— Да, Мариньо! Что же, прочтем его вместе?
— Да, прочтем, прочтем!
Дон Мигель прочел следующее:
— Довольно! Довольно! — вскричала донья Эрмоса, пытаясь овладеть письмом.
— Нет, подожди, там еще что-то написано. И он продолжал:
— Вот и все! — сказал дон Мигель, смотря на свою кузину с самым комичным видом, какой только может принимать человеческая физиономия.
— Да, достаточно для того, чтобы назвать того человека несносным! — вскричала она.
— Пусть так, но так как каждое письмо требует ответа, то интересно знать, что ты ему ответишь?
— Что я ему отвечу? Дай мне письмо!
— Нет!
— Дай, я тебя прошу!
— Зачем?
— Чтобы отослать этому человеку клочки его отвратительного послания.
— Вот как!
— О Боже мой! — вскричала она, заливаясь слезами и закрыв лицо руками. — Быть так очерненной! Осмелиться просить меня писать ему и назначать тайные свидания!
Дон Мигель молча встал и прошел в смежный с гостиной кабинет. Через несколько минут он вернулся оттуда с бумагой в руке.
— Вот, что мы должны сделать. Послушай! — сказал он донье Эрмосе и стал читать принесенную им бумагу:
— Но это письмо…
— Это письмо помешает ему спать сегодня ночью: он будет бояться того, что завтра я расскажу обо всем Росасу, и то есть чтобы избежать этого, он с раннего утра постарается совсем замять это дело. Вот так наиболее ожесточенных наших врагов я заставляю быть нашими лучшими слугами.
— Хорошо, я понимаю; отошли твое письмо.
Дон Мигель запечатал письмо и приказал отдать его солдату, дожидавшемуся у дверей. Затем молодой человек, не раздеваясь, бросился на постель дона Луиса, а донья Эрмоса, оставшись одна, обратилась с горячей молитвой к небу о здоровье человека, которого она любила, и о свободе родины.
ГЛАВА III. Где можно читать о таких вещах, о которых не пишут
Несколько часов спустя после только что описанных нами событий, те есть утром восьмого августа, в доме диктатора сновала масса курьеров, прибывших из окрестностей города и беспрерывно следовавших один за другим. Ни один из этих курьеров не останавливался в канцелярии, генерал Корвалан приказывал сразу провожать их в кабинет Росаса.
Начальник штаба его превосходительства с девизом посреди живота, с эполетами, сползшими на спину и с маленькой шпагой, болтавшейся между ногами, ходил взад и вперед по большому двору дома, подобно лунатику, чуть не падая от усталости и бессонной ночи.
Лицо диктатора было мрачно: он читал донесения своих агентов, извещавших его о высадке Лаваля, о числе владельцев асиенд, вышедших навстречу генералу унитариев со своими лошадьми и слугами и т.п. Он отдавал распоряжения, которые необходимо исполнить как в главной своей квартире в Сантос-Луаресе, так и в городе. Но подозрительность — эта змея, постоянно грызущая сердца тиранов, — рождала в нем беспокойство, страх и была причиной неуверенности в его распоряжениях. Так, он отправил генералу Пачеко приказ направиться со своими войсками к югу, а полчаса спустя им был послан новый курьер с приказанием, противоположным первому.
Полковнику Масе он отдал приказ идти с батальоном на подкрепление Пачеко, а десять минут спустя он приказал тому же Масе быть готовым двинуться со всей артиллерией на Сантос-Луарес; назначения же второстепенных начальников он менял двадцать раз в течение двадцати секунд.
Все остальное шло таким же образом: тиран, очевидно, терял голову.
Несчастная его дочь, не спавшая всю ночь, время от времени появлялась в дверях кабинета, стараясь прочесть на лице своего отца какое-нибудь утешительное известие, которое вернуло бы ему, хотя бы отчасти, хорошее настроение.
Вигуа также несколько раз высовывал свою безобразную голову в дверь приемной, выходившей в коридор, но по сумрачным лицам секретарей шут его превосходительства догадывался, что сегодня шутить с его господином нельзя, поэтому он, беззаботно усевшись на полу коридора, ел зерна маиса, вылетавшие из ступки, в которой мулатка, кухарка диктатора толкла их для приготовления масаморры, блюда, которое имело свойство время от времени удовлетворять прожорливый аппетит ее господина.
Росас писал письмо, и каждый из секретарей был занят этим же делом, когда генерал Корвалан, войдя, доложил:
— Его превосходительству угодно принять сеньора Спринга?
— Да, пусть он войдет.
Вслед затем английский министр вошел в кабинет, отвешивая глубокие поклоны диктатору Буэнос-Айреса, который, не давая себе труда отвечать на них, сказал ему только:
— Пройдите сюда!
И он прошел из кабинета в свою спальню.
Росас сел на кровать, а посол в кресло слева от него.
— Ваше превосходительство находитесь в добром здравии? — спросил министр.
— Дело не в моем здоровье, сеньор Спринг!
— Оно, однако, очень важно.
— Нет, сеньор, самое важное то, чтобы правительства и их министры исполняли то, что они обещают.
— Без сомнения.
— Без сомнения? Однако ваше правительство и вы делали только то, что лгали мне и компрометировали мое дело.
— О, высокочтимый сеньор, это чересчур!
— Вы этого заслуживаете, сеньор Спринг.
— Я!
— Да, сеньор, вы! Вот уже полтора года вы обещаете от имени вашего правительства служить посредником или вмешаться в этот скверный вопрос, поднятый французами. Кто меня обманывает, вы или ваше правительство?
— Высокочтимый сеньор, я уже показывал вашему превосходительству подлинные депеши моего правительства.
— Тогда, значит, ваше правительство лгало мне; ведь совершенно очевидно, что вы ни дьявола не сделали для моего дела и что по милости французов Лаваль находится в двадцати лье отсюда, и вся республика подняла оружие против моего правительства.
— О! Поведение французов — вероломно!
— Не говорите же глупостей: французы действуют так, как они должны, потому что они воюют со мной, но вы, англичане, вы меня предали. Ведь вы — враги французов? Почему же вы, обладая многочисленным флотом и громадными богатствами, почувствовали страх, когда настала минута оказать помощь другу?
— Страх? Нет, высокочтимый сеньор, но европейский мир, континентальное равновесие…
— Какое равновесие! И кой черт! Вы и ваши соотечественники в мелочах нарушаете это равновесие, и никто не говорит вам ничего, предательство есть предательство, вы думаете так же, как французы, да, может быть, вы и ваши соотечественники такие же унитарии, как и они!
— О, нет, высокочтимый сеньор! Я преданный друг вашего превосходительства и вашего дела. Ваше превосходительство имеет доказательство моей преданности в моем поведении.
— Какое поведение, сеньор Спринг?
— Мое сегодняшнее поведение.
— Чем же оно замечательно?