— Не беспокойся из-за меня, нинья, я не пойду в театр, — отвечала с раздражением старуха, понявшая, что ее хотят увести от разговора с доном Луисом.
— Театр — самое лучшее место, где можно наблюдать ликование народа! — заметил дон Мигель.
— Да, — сказала донья Августина, — но его крики мешают слушать музыку.
— Эти крики — самая прекрасная музыка нашего святого дела! — холодно возразил молодой человек.
— Хорошо сказано! — прибавила старуха.
— Аврора, почему бы вам не сыграть немного на фортепьяно?
— Ваша мысль прелестна, Эрмоса! Сядь за фортепьяно, Аврора.
— Хорошо, мама. Что вы желаете послушать, донья Мария-Хосефа?
— Мне все равно.
— Хорошо, подойдите сюда, я пою очень плохо, но чтобы быть вам приятной, постараюсь и спою свой любимый романс El Natalicio del Restaurador2, сядьте у фортепьяно.
— Но, дорогая, мне так трудно встать, когда я уже села!
— Хорошо, но все-таки подойдите.
— Какое ты несносное дитя! Однако приходится повиноваться, — отвечала старуха с демонической улыбкой, — простите меня, сеньор Бельграно. Вы видите, что меня заставляют.
С этими словами старуха, как бы ища опоры, положила свою руку на левое бедро дона Луиса и навалилась на него всей тяжестью своего тела как раз на место еще плохо зарубцевавшуюся рану и при том с такой силой, что боль была страшная. Дон Луис, несмотря на все свое мужество, откинулся назад, вскрикнув задыхающимся голосом:
— Ах, сеньора!
И почти потеряв сознание, бледный как труп, застыл без движения в своем кресле.
Дон Мигель с болью в душе отвернулся.
Все присутствовавшие, за исключением доньи Августины, поняли тотчас, что поступок Марии-Хосефы был следствием коварного расчета. Они были возмущены.
— Разве я причинила вам боль? Извините меня, кабальеро, — проговорила старуха, лицо которой светилось удовлетворенной злобой. — Если бы я знала, что вы так чувствительны на левое бедро, то я попросила бы у вас руку, чтобы подняться. О старость! Если бы я была молода, то не причинила бы вам такой неприятности. Извините же меня, мой милый молодой человек, — прибавила она с иронией и затем преспокойно села у фортепьяно, где уже стояла донья Аврора.
Под влиянием естественного чувства жалости донья Эрмоса забыла всякий страх, всякое благоразумие даже относительно родственников Росаса, находившихся тут: она встала, намочила свой носовой платок в одеколоне и приложила его к лицу дона Луиса, который начинал приходить в себя. При этом она, оттолкнув вдруг кресло, занимаемое ранее доньей Марией-Хосефой, взяла другое и храбро села возле того, кого любила, не заботясь о том, что она повернулась спиной к невестке и другу тирана.
Донья Августина ничего не заметила, она по своему обыкновению болтала с мадам Барроль о различных пустяках. Донья Аврора пела и играла машинально, не сознавая того, что делала.
Донья Мария-Хосефа наблюдала за доном Луисом и доньей Эрмосой, со злой улыбкой подняв голову.
Дон Мигель, опершись о камин, предавался глубоким размышлениям.
— Ничего, все уже прошло! — сказал дон Луис на ухо молодой вдове, когда почувствовал себя немного лучше.
— О, эта женщина демон, — также шепотом отвечала ему Эрмоса, — с первой же минуты, как она появилась здесь, она заставила нас страдать.
— Гм… — произнес дон Мигель, бросив суровый взгляд на своего друга и свою кузину, — у огня очень приятно.
— Да, — отвечала мадам Барроль, — но…
— Но, — прервал ее дон Мигель, бросив на понятливую даму быстрый взгляд, значение которого она тотчас поняла, — мы насладимся им только до десяти или одиннадцати часов самое позднее, к несчастью.
— Вот об этом я и думала, — отвечала мадам Барроль, — поэтому я воспользуюсь как можно дольше моим сегодняшним приятным визитом, тем более что редко могу доставлять себе это удовольствие.
— Мерси, сеньора! — отвечала донья Эрмоса.
— Вы правы, — прибавила донья Августина, — и я бы осталась, если бы не была вынуждена отправиться в другое место.
— Ну что, довольны вы? — спросила донья Аврора у доньи Марии-Хосефы, отходя от фортепьяно.
— О, совершенно! Вы чувствуете себя лучше, сеньор
Бельграно?
— Да, сеньора! — отвечала молодая вдова, даже не обернувшись.
— Надеюсь, вы не сердитесь на меня, а?
— О, сеньора, это пустяки! — с усилием ответил дон Луис.
— Тогда я обещаю вам не говорить никому, что у вас такое чувствительное левое бедро, по крайней мере, молодым девушкам, а то они все пришли бы посмотреть, как вы лишаетесь чувств.
— Не желаете ли присесть, сеньора? — спросила ее молодая вдова.
— Нет, нет, — воскликнула донья Августина, — мы отправляемся. Мне нужно сделать еще один визит, и я хочу быть дома до девяти часов.
Прелестная жена генерала Мансильи встала и приготовилась уходить. Ее примеру последовала дона Мария-Хосефа. Прощание с обеих сторон было очень холодно.
Дон Мигель вышел проводить дам до их экипажа.
В дверях гостиной донья Мария-Хосефа обернулась и, бросив взгляд тигрицы на дона Луиса, произнесла:
— Итак, не сердитесь на меня. Советую вам не лить слишком много одеколону на ваше бедро, а то оно будет сильно болеть.
И она удалилась, язвительно улыбаясь. После ухода обеих дам в гостиной воцарилось долгое и тягостное молчание.
Донья Эрмоса нарушила его.
— Боже мой, — проговорила она, — что это за женщина?
— Она похожа только на самое себя! — отвечала мадам Барроль.
— Но что же мы ей сделали? Зачем она пришла сюда, если хотела причинить нам зло, не зная ни меня, ни дона Луиса?
— Увы, кузина, все наши труды пропали даром, все наши предосторожности не привели ни к чему! Эта женщина нарочно пришла сюда. Она, без сомнения, получила от кого-нибудь донос на Луиса и, к несчастью, все открыла.
— Как, что она открыла?
— Все, Эрмоса, неужели ты предполагаешь, что она случайно оперлась так страшно на левое бедро Луиса?
— Да, да! — вскричала донья Аврора. — Она знала, что. один человек был ранен в бедро!
Присутствующие обменялись печальным взглядом. Дон Мигель продолжал спокойно и значительно:
— Действительно, это единственная примета человека, успевшего скрыться ночью четвертого мая. Она пришла сюда именно с этим коварным намерением, внушенным ей, без сомнения, только демоном.
— Но кто сказал ей об этом?
— Не будем говорить об этом, моя бедная Эрмоса. Только знайте, что все мы на краю пропасти. Прежде всего надо сделать вот что.
— Что? — вскричали все в один голос.
— Необходимо, чтобы Луис немедленно покинул этот дом и отправился со мной.
— О, нет! — гордо вскричал молодой человек, — нет! Я понимаю теперь злобный умысел этой женщины, угадываю ее цель, но именно потому, что считаю себя обнаруженным, я и хочу остаться здесь.
— Ни одной секунды! — сухо отвечал ему дон Мигель.
— Но она, дружище? — вскричал дон Луис с тоской.
— Она не может тебя спасти.
— Это правда, но я буду защищать ее.
— Тем, что погубишь себя и ее?
— Нет, я погибну один.
— Я позабочусь о ней.
— Но разве они придут сюда? — спросила донья Эрмоса с беспокойством.
— Часа через два или, может быть, через час!
— О, Боже мой! Отправляйтесь, Луис, умоляю вас! — вскричала молодая вдова.
—Да, идемте с нами, дон Луис: моя дочь говорила от моего имени! — прибавила мадам Барроль.
— Во имя неба, сеньоры, нет, тысячу раз нет! Честь велит мне остаться.
— Я не могу решительно утверждать, — сказал дон Мигель, — что сегодня ночью что-нибудь случится, но опасаюсь что Эрмоса не останется одна: не более чем через час я вернусь и буду подле нее.
— Но Эрмоса может отправиться вместе с нами! — сказала донья Аврора.
— Нет, она должна остаться здесь, а с ней — и я, — возразил молодой человек. — Если ночь будет спокойна, ну, тогда я завтра поработаю, так как сегодня много работала сеньора Мария-Хосефа. Во всяком случае нам надо спешить. Ну, Луис, бери свою шляпу, плащ и следуй за мной.
— Нет! — вскричал тот.
Тогда донья Эрмоса с глазами, полными слез подошла к нему и заговорила умоляющим голосом, подавляя душившие ее рыдания.
— Луис, вот первая просьба, с которой я обращаюсь к вам: умоляю вас, на сегодняшнюю ночь отдайтесь вполне в распоряжение Мигеля, а завтра… завтра мы увидимся, что бы ни случилось.
— Хорошо, — проговорил молодой человек глухим голосом, — я повинуюсь вам, сеньора!
— Домой, домой к нам, дон Луис! — вскричала радостно донья Аврора.
— Нет, ангел доброты, — сказал ей дон Мигель с ласковой улыбкой нежным голосом, — ни к вам, ни ко мне, ни к нему, так как в этих трех домах его могут найти, но в другой дом… какой… это мое дело.
— Итак, — проговорил дон Луис, — через час ты будешь около своей кузины?
— Да, через час.
— До скорого свидания, Эрмоса. Вы требуете моего отъезда, я вам повинуюсь! — сказал он печально.
— Спасибо, спасибо, Луис! — отвечала она, заливаясь слезами.
Несколько минут спустя двери дома молодой вдовы были крепко заперты.
Старый Хосе, которому дон Мигель дал перед своим уходом некоторые инструкции, прохаживался от передней до ворот. Возле окна лежали двуствольное ружье дона Луиса и его длинная рапира, кроме того, старый ветеран войны за независимость засунул за пояс широкий кинжал.
Слуга дона Луиса, также вооруженный с головы до ног, сидел на пороге и был готов в любую минуту исполнить приказание старого солдата, которому дон Мигель велел никому не открывать дверь до своего возвращения.
ГЛАВА II. Una noche toledana3
Дон Мигель, несмотря на свое старание, не мог, как обещал, вернуться через час в Барракас. Ему надо было сопровождать мадам Барроль и ее дочь до их квартиры, затем проводить пешком, чтобы не посвящать кучера в тайну, дона Луиса очень далеко от улицы Завоевателей, потом пойти к себе, чтобы дать некоторые приказания своему слуге, велеть оседлать лошадь и только тогда отправиться в Барракас. Было ровно половина десятого, то есть прошло полтора часа с тех пор, как он покинул свою кузину, и тронулся в путь, размышляя о том, что произошло во время визита невестки Ресторадора и представляя себе возможные последствия этих событий, подготовленных злобой доньи Марии-Хосефы.
— Гм… — пробормотал он. — Росас заинтересован в гибели Луиса, так как он был первым, кто стал на пути исполнения одного из его планов и тем вызвал его неудачу. Китиньо, а следовательно и Масорка также заинтересованы в Луисе, поскольку его голова может служить доказательством их усердия, которое, благодаря храбрости Луиса, предстало в неблаговидном свете. И донья Мария-Хосефа хочет погубить Луиса, главным образом из-за своего дьявольского характера, воодушевляющего ее на всевозможное зло. Итак, для всех этих лиц Луис — преступник, лишенный покровительства закона. Но у этого преступника есть сообщники: донья Эрмоса, он сам, Мигель, а, может быть, кто знает, мадам Барроль с дочерью. Что делать, Боже мой, как предотвратить эти страшные опасности? — с отчаянием думал
Молодой человек боялся вовсе не за себя: он никогда не думал о себе и сейчас беспокоился только о других.
— Ба! — воскликнул вдруг молодой человек. — Предоставим событиям идти своим чередом, а я высеку огонь под их ударами: если они из стали, то я стану кремнем. — Покончив таким образом со своими сомнениями, он продолжал путь к кинте.
Но, достигнув дороги, ведущей из де-ла-Бока в Санта-Люсию, он заметил близ улицы Ларга шесть человек, ехавших верхом с такой быстротой, какую только допускали силы лошадей..
Предчувствие подсказало молодому человеку, что эти неизвестные каким-то образом связаны с событиями сегодняшнего вечера. Инстинктивно он, задержав свою лошадь в момент встречи с ними, пропустил их вперед и, когда они отъехали от него на пять-десять шагов, издали последовал за ними.
Было что-то героическое в отважных действиях молодого человека, который, рассчитывая только на себя и свое оружие, глубокой ночью, освещаемой только несколькими беглыми огоньками, храбро направлялся, быть может, оспаривать жертву у могущественного убийцы, ставшего главой федерации.
— Ага! Я не ошибся, — пробормотал он, видя, что шесть солдат остановились перед домом доньи Эрмосы, соскочили со своих коней и принялись грубо стучать в двери молотком и рукоятками своих бичей.
Они не успели времени возобновить свой стук, так как появился дон Мигель и спросил их решительным голосом:
— Что такое, сеньоры?
— А вы кто такой?
Поделиться книгой: