Город бездны

Аластер Рейнольдс

Город бездны

Уважаемый иммигрант!

Мы рады приветствовать Вас в системе Эпсилон Эридана.

Несмотря на все произошедшее, мы надеемся, что Ваше пребывание здесь окажется приятным. Данный документ составлен для того, чтобы объяснить Вам значение некоторых ключевых моментов нашей истории. Мы надеемся, что эта информация облегчит Вам адаптацию в культурной среде, которая может абсолютно не соответствовать представлениям, которыми Вы руководствовались, поднимаясь на борт корабля в пункте отправления. Важно, чтобы Вы поняли: мы опирались на опыт тех, кто прибыл сюда до Вас. Наша задача — свести к минимуму шок культурной адаптации. Мы считаем, что попытки приукрасить события, которые продолжают происходить и по сей день, в конечном счете вредны, равно как и преуменьшение их значимости. Статистика показала, что оптимальным подходом в подобных случаях является открытое и честное изложение фактов.

Мы прекрасно понимаем, что Вашей первой реакцией, скорее всего, будет недоверие, которое вскоре сменится гневом, а затем длительным периодом отторжения.

Важно осознать, что эти реакции нормальны.

Столь же важно осознать — уже сейчас, на ранней стадии, — что момент, когда Вы адаптируетесь и примете правду, наступит неизбежно. На это может уйти несколько дней, иногда даже недель или месяцев, но в большинстве случаев это обязательно происходит. Не исключено, что позже Вы вспомните об этом времени, сожалея, что не заставили себя адаптироваться быстрее, чем вы это сделали. Вы узнаете, что только по завершении этого процесса становится возможным нечто похожее на счастье.

Итак, начинаем процесс адаптации.

В силу действия фундаментальных законов скорость передачи информации не может превышать скорость света. В результате новости, которые распространяются в освоенном космосе, неизбежно устаревают прежде, чем преодолевают расстояние между планетными системами — иногда более чем на десятилетия. Ваше представление о главной планете нашей системы, Йеллоустоуне, почти наверняка основано на устаревшей информации.

Не подлежит сомнению тот факт, что на протяжении более двухсот лет — фактически, до недавнего времени — на Йеллоустоуне царила эпоха, которую большинство современных наблюдателей обозначают термином Belle Epoque. Действительно, это был золотой век социального и технологического развития, а система управления, созданная на основе разработанной нами идеологической базы, до сих пор считается непревзойденной.

На Йеллоустоуне было положено начало многим проектам, включая создание дочерних колоний на других планетных системах, а также честолюбивым планам научных экспедиций на границы освоенного человеком космоса. В пространстве Йеллоустоуна и Блестящего Пояса проводились невероятные социальные эксперименты — достаточно вспомнить спорные, но, безусловно, новаторские работы Кэлвина Силвеста и его учеников. Деятельность великих художников, философов и ученых процветала, ибо на Йеллоустоуне для изысканий им были предоставлены поистине «оранжерейные» условия. Бесстрашно внедрялись технологии обогащения нервной системы. Большинство сообществ были склонны относиться к «объединившимся», или Конджойнерам, с подозрением. Но нас, демаркистов, не пугали некоторые аспекты их методик расширения сознания. Мы установили контакты с Конджойнерами, что позволило широко пользоваться их технологиями. Благодаря их двигателям для звездолетов мы заселили гораздо больше систем, нежели культуры, отдающие предпочтение менее развитым социальным моделям.

Это была воистину прекрасная эпоха. Вероятно, нечто подобное вы рассчитывали застать по прибытии.

Но, к сожалению, ситуация коренным образом изменилась.

Семь лет назад в нашей системе произошли некоторые события. Точно установить источник этой проблемы не представляется возможным даже сейчас. Можно с уверенностью утверждать, что споры эпидемии прибыли на борту корабля — возможно, в латентном состоянии и без ведома его экипажа. Маловероятно, что истинная причина когда-либо станет известна, — слишком много было уничтожено или забыто. Целые страницы истории нашей планеты, записанные в цифровом виде, были стерты или погублены эпидемией. В таких случаях остается рассчитывать лишь на человеческую память — но это не самое надежное хранилище информации.

Не будет преувеличением сказать, что Комбинированная Эпидемия нанесла нашему обществу удар прямо в сердце.

Этот вирус нельзя назвать ни биологическим, ни компьютерным — это был чудовищный изменчивый гибрид из того и другого. Выделить штамм эпидемии так и не удалось. В чистом виде он должен напоминать некий нано-механизм, аналогичный молекулярным ассемблерам, которые были созданы нашими специалистами в области медицинских технологий. Его инопланетное происхождение не подлежит сомнению. Столь же очевиден тот факт, что все наши усилия по борьбе с эпидемией смогли лишь замедлить ее распространение. Зачастую наше вмешательство лишь ухудшало ситуацию. Эпидемия адаптируется к нашим атакам; она подчиняет себе наше оружие и обращает его против нас. Похоже, ею управляет некий глубоко скрытый разум. Мы не знаем, была ли эпидемия направлена против человечества, или нам просто ужасно не повезло.

Предшествующий опыт подсказывает нам, что в этом месте вы, скорее всего, сочтете данный документ мистификацией. Наш опыт также показывает, что отрицание этого факта сыграет роль небольшого, но статистически значимого фактора, который ускорит процесс Вашей адаптации.

Данный документ — не мистификация.

Комбинированная Эпидемия действительно имела место, и последствия ее были намного хуже, чем вы способны вообразить. Ко времени появления признаков эпидемии наши тела были переполнены триллионами крошечных механизмов. Эти бездумные, абсолютно послушные слуги обеспечивали нашу жизнь, обслуживали тело и разум, не требуя ни минуты внимания. Они неустанно сновали в нашей кровеносной системе. Они безостановочно трудились в наших клетках. Они пронизывали мозг каждого из нас, позволяя подключаться к демаркистской сети и почти мгновенно получать необходимую информацию. Мы двигались в виртуальной среде, сотканной посредством прямого воздействия на сенсорные механизмы мозга. Мы сканировали сознание каждого индивида и поместили в систему молниеносно мыслящего компьютера. Мы ковали и ваяли материю в планетарном масштабе, писали симфонии из материи, мы заставили ее плясать по нашему приказу, подобно прирученному пламени. Но только Конджойнерам подлинно удалось приблизиться на шаг к Божественному… и некоторые сочли, что мы должны следовать за ними.

Машины создали на орбитах наши города-государства из камня и льда, а затем оживили инертную материю в пределах собственных биомов. Мыслящие машины управляли этими городами-государствами, они гнали это стадо из десяти тысяч обитателей Блестящего Пояса по орбите вокруг Йеллоустоуна. Машины превратили Город Бездны в то, чем он стал, придав его бесформеннной архитектуре волшебную, фантасмагорическую красоту.

Все ушло.

Это было хуже, чем вы думаете. Если бы эпидемия убила лишь наши механизмы, вместе с ними погибли бы миллионы людей. Однако такая катастрофа была бы обратимой, от нее мы смогли бы оправиться. Но эпидемия вышла за рамки заурядного разрушения и вторглась в сферу, максимально приближеннную к искусству, — пусть и к искусству уникально извращенного, садистского характера. Она побудила наши механизмы к неконтролируемой эволюции — неконтролируемой нами эволюции, к поиску новых причудливых симбиозов. Наши здания стали воплощением самых уродливых кошмаров, и мы оказались в ловушке прежде, чем смогли предотвратить эти смертоносные метаморфозы. Машины в наших клетках, в нашей крови и в наших головах разрывали оковы, вливаясь в нас, разрушая живую материю. Мы превратились в блестящие, ни на что не похожие сплавы плоти и механизма. Когда мы хоронили мертвых, их тела продолжали расти, расширяясь и сливаясь с городской архитектурой.

То было время ужаса.

Оно продолжается до сих пор.

И все же эпидемия проявила себя как вполне разумное образование. Паразит был достаточно аккуратен, чтобы не уничтожить население, которое играло для него роль хозяина-носителя. Погибли десятки миллионов людей — но десятки миллионов достигли убежищ, спрятавшись в герметически запечатанных анклавах в самом Городе или на орбите. Их механизмы получили срочные приказы на самоуничтожение и превратились в пыль, которая вымывалась из организма без всякого вреда для человека. Хирурги поспешно извлекали имплантаты из черепов, прежде чем проявлялись первые признаки поражения. Другие граждане, чересчур привязанные к своим механизмам, чтобы отказаться от них, выбрали «заморозку». Они предпочли быть погребенными в общинных криогенных склепах… либо покинули систему. Тем временем другие десятки миллионов бежали в Город Бездны с орбиты, спасаясь от разрушения, царящего в Блестящем Поясе. Среди них были богатейшие люди системы, но теперь они бедны, как любые беженцы, которых знает история. Вряд ли их утешило то, что они обнаружили в Городе Бездны…

Выдержка из ознакомительного документа для иммигрантов, доступная без ограничений в околопланетном пространстве Йеллоустоуна, 2517 год

Глава 1

Сгущалась темнота, когда мы с Дитерлингом прибыли к основанию моста.

— Вот первое, что тебе необходимо знать о Васкесе — Красной Руке, — сказал Дитерлинг. — Никогда не называй его так в глаза.

— Почему?

— Потому что это его бесит.

— А в чем проблема? — я резко притормозил и поставил нашу тачку в ряд разномастных машин, выстроившихся вдоль одной стороны улицы, затем опустил стабилизаторы; от перегретой турбины пахло, как из горячего ружейного ствола. — Обычно нас не слишком беспокоят чувства низших организмов.

— Да, но на этот раз немного осторожности не помешает. Возможно, Васкес не самая яркая звезда на криминальном небосводе, но у него есть приятели и некоторая склонность к садистским экспериментам. Так что будь хорошим мальчиком и веди себя примерно.

— Всенепременнейше.

— Да, и постарайся заодно не оставлять слишком много крови на полу, ладно?

Мы вылезли из кабины и вытянули шеи, чтобы разглядеть мост. Я не видел его до сего дня — это было мое первое появление в Демилитаризованной Зоне, не считая Нуэва-Вальпараисо, — и мост казался абсурдно большим, хотя мы находились в пятнадцати-двадцати километрах от города. Суон, раздутый и красный, с раскаленной точкой у сердцевины, опускался за горизонт, но света пока хватало, чтобы различить переплеты моста и крошечные бусины опускающихся и возносящихся в космос подъемников. Я уже гадал, не опоздали ли мы и не сел ли Рейвич на борт одного из них — но Васкес заверил нас, что тип, за которым мы охотимся, все еще находится в городе, где задействует свою финансовую паутину, опутавшую всю Окраину Неба, и переводит свои средства на долгосрочные счета.

Дитерлинг обошел нашу тачку — одноколесная машина с расположенными внахлест броневыми сегментами походила на свернувшегося в защитной позе броненосца — и открыл крошечный багажник.

— Черт. Чуть не забыл наши плащи, братишка.

— Вообще-то, я на это надеялся.

Он бросил мне один плащ.

— Надевай и перестань ныть.

Я накинул плащ поверх нескольких комплектов одежды, которые успел на себя напялить, и одернул его. Полы плаща скользили по уличным лужицам грязной дождевой воды, но это вполне отвечало вкусам аристократов — попробуй наступи! Дитерлинг надел свой плащ и застучал пальцам по тисненым узорам на манжете, набирая опции. При виде каждого нового портновского изыска на его лице возникала гримаса отвращения.

— Нет. Нет… нет. Боже мой, нет. Опять нет. И это не пойдет.

Я вытянул руку и ткнул большим пальцем в одну из «клавиш».

— Вот. Будешь выглядеть сногсшибательно. А теперь заткнись и дай мне пистолет.

Я уже выбрал для своего плаща жемчужный тон, в надежде на то, что на его фоне пистолет будет максимально незаметен. Дитерлинг извлек маленькое оружие из кармана пиджака и предложил его мне так, словно это была пачка сигарет.

Пистолет был миниатюрным и полупрозрачным, под его гладкими люцитовыми плоскостями просматривался лабиринт крошечных деталей.

Он был снабжен заводным механизмом, а изготовлен целиком из углерода — в основном, из алмаза, — но с добавлением фуллерина для смазки и энергосбережения. Ни металлов, ни взрывчатых веществ, ни проводки — только сложные рычажки и шестерни, смазываемые фуллериновыми молекулами. Стреляет алмазными флекеттами со стабилизированным вращением, которые извлекают энергию спуска фуллериновых пружин, сжатых до предела прочности. Заводится ключом, подобно механической игрушке. Пистолет не был снабжен ни прицелами, ни стабилизирующими системами, ни устройствами, которые помогают наведению на цель.

Но все это не имело значения.

Я сунул пистолет в карман плаща, уверенный, что никто из прохожих ничего не заметил.

— Кое-что изящное, как и обещал, — сказал Дитерлинг.

— Сойдет.

— И только-то? Таннер, ты меня разочаровываешь. Эту вещицу отличает скрытая, зловещая красота. Я даже думаю, что она пригодна для охоты.

Мигуэль Дитерлинг в своем репертуаре. Он на все смотрит с позиции охотника.

Я выдавил улыбку.

— Верну его тебе в целости и сохранности. А если не получится, то теперь я знаю, что подарить тебе на Рождество.

Мы зашагали к мосту. Это был наш первый визит в Нуэва-Вальпараисо, но это не имело значения. Его схема, как это бывает в большинстве крупных городов планеты, казалась хорошо знакомой — вплоть до названий улиц. Большинство зданий располагались в дельтовидных кварталах; каждая из улиц, образующих стороны треугольника, тянулась на сотню метров — до нового трехстороннего перекрестка. Обычно «ядро», или центральный треугольник, — самый маленький. Треугольники, которые его окружают, последовательно увеличиваются до тех пор, пока геометрический порядок не рассыпается паутиной пригородов и новостроек. Что касается центрального треугольника, то город поступал с ним как хотел, и обычно это зависело от того, сколько раз его занимали — или бомбили — за время войны. Лишь изредка можно было обнаружить признаки дельтовидного «челнока», вокруг которого возникло поселение.

Нуэва-Вальпараисо зародился именно таким образом. Улицы его имели обычные названия: Омдэрман, Норквинко, Арместо и так далее, — но центральный треугольник был погребен под сложной конструкцией моста, который оказался достаточно полезным для обеих сторон, чтобы выжить и даже почти не пострадать. Отвесно вздымаясь метров на триста с каждой стороны, мост чернел, словно корпус корабля, его нижние уровни, усеивали наросты отелей, ресторанов, казино и борделей. Но даже не видя моста с улицы, было очевидно, что мы находимся в старом районе, неподалеку от посадочной площадки. Некоторые здания строили, громоздя друг на друга грузовые отсеки кораблей. В них виднелись соты окон и дверей, которые за последующие два с половиной века украсились всяческими архитектурными причудами.

— Эй, — произнес голос. — Таннер… мать твою… Мирабель!

Он стоял в полутемной галерее, прислонившись к стене — с таким видом, будто от скуки ему осталось лишь наблюдать за ползущими мимо насекомыми. До сих пор мы общались только по телефону или видео — сводя наши разговоры к минимуму, — и я ожидал увидеть кого-то значительно более рослого и не столь похожего на крысу. Плащ на нем был тяжелым, как и мой, но выглядел так, будто вот-вот свалится с плеч. У него были желто-коричневые зубы, словно заточенные напильником, острая физиономия, обросшая неровной щетиной, и длинные черные волосы, которые он зачесывал назад с узкого лба. В левой руке человек держал сигарету, которую периодически подносил к губам, при этом его правая рука пряталась в боковом кармане плаща, не проявляя желания оттуда показываться.

— Васкес? — я постарался не выказать удивления — хотя он выследил Дитерлинга и меня. — Полагаю, ты проследил за нашим человеком?

— Эй, остынь, Мирабель. Этот парень без моего ведома даже не помочится.

— Он все еще улаживает свои дела?

— Ага. Ты знаешь этих богатых деток. У меня тоже дел хватает. Я бы на его месте уже летел по этому мосту, как дерьмо на колесах, — он ткнул сигаретой в сторону Дитерлинга. — Это кто, змеелов?

Дитерлинг пожал плечами.

— Как тебе угодно.

— Крутое дело — охотиться на змей, — не выпуская из руки сигарету, он сделал жест, словно целится и стреляет — несомненно, в какую-нибудь гамадриаду. — Не прихватишь меня с собой как-нибудь, поохотиться?

— Не знаю, — отозвался Дитерлинг. — У нас не в ходу двуногая наживка… Но я поговорю с хозяином и погляжу, что можно придумать.

Васкес — Красная Рука оскалил острые зубы.

— Шутник. Ты мне нравишься, Змея. Но ведь ты работаешь на Кагуэллу, поэтому должен мне нравиться. Кстати, как он поживает? Я слышал, ему досталось не меньше, чем тебе, Мирабель. По правде, до меня дошли скверные слухи — что он вообще никак не поживает.

Мы не планировали вот так, сразу объявлять о смерти Кагуэллы. Сначала стоило поразмышлять над совокупностью ее последствий — однако новость, очевидно, достигла Нуэва-Вальпараисо раньше нас.

— Я сделал все, что мог, — сказал я.

Васкес кивнул медленно и мудро, как будто услышал подтверждение какому-то священному постулату.

— Ага, я об этом слышал, — он положил левую руку мне на плечо, держа сигарету на расстоянии от жемчужной материи плаща. — Я слышал, что ты проехал через пол-материка без ноги только ради того, чтобы доставить Кагуэллу и его сучку домой. Это охрененный героизм, парень, даже для белоглазого. Ты как-нибудь расскажешь мне об этом за стаканчиком виски с содовой, а Змея внесет меня в список своей очередной полевой командировки. Верно, Змея?

Мы продолжали идти в сторону моста.

— Не думаю, что у нас есть время на выпивку, — заметил я.

— Не понимаю вас, ребята, — Васкес шагал впереди, все еще держа руку в кармане. — Только скажите словечко — и Рейвич перестанет быть проблемой и станет пятном на полу. Предложение все еще в силе, Мирабель.

— Я должен прикончить его лично, Васкес.

— Ага. Я об этом слышал. Нечто вроде вендетты. У тебя что-то такое с бабенкой Кагуэллы, так?

— Тактичность не входит в список твоих достоинств, Красный.

Я заметил, как Дитерлинг скривился. Мы сделали еще несколько шагов прежде, чем Васкес остановился и уставился на меня.

— Что ты сказал?

— Я слышал, что тебя называют за глаза Васкесом — Красной Рукой.

— А тебе-то до этого какого хрена?

— Не знаю, — передернул я плечами. — С другой стороны, какое дело тебе до того, что было между мной и Гиттой?

— Ладно, Мирабель, — он глубже обычного затянулся сигаретой. — Думаю, мы друг друга поняли. Мне не нравятся одни вопросы, тебе не нравятся другие. Быть может, ты даже трахался с ней, не знаю, парень, — он явно заметил, как я напрягся. — Но, повторяю, это не мое дело. И больше об этом не спрошу. Даже думать об этом не буду. Но окажи мне одну услугу, ладно? Не зови меня Красной Рукой. Я знаю, что Рейвич паршиво поступил с тобой в джунглях. Слышал, что ты там едва концы не отдал. Но усеки одно: ты здесь в меньшинстве. Мои люди следят за тобой постоянно. Это значит, что ты не захочешь огорчить меня. А если огорчишь, то я устрою тебе такое, мать твою, что залипуха от Рейвича покажется тебе сраным пикником на лужайке.

— Кажется, нам следует поймать этого джентльмена на слове, — вмешался Дитерлинг. — Верно, Таннер?

— Скажем, мы оба задели друг другу чувствительное место, — сказал я, прервав наконец долгое напряженное молчание.

— Ага, — согласился Васкес. — Мне это нравится. Мы с Мирабелем парни горячие и должны уважать чувствительные места друг друга. Заметано. А теперь пойдем пропустим по паре коктейлей, а Рейвич пока сделает свой ход.

— Не хотелось бы слишком удаляться от моста.

— Не проблема.

Васкес пробивал нам путь с безмятежной легкостью, расталкивая вечерних гуляк. С нижнего этажа одного здания, собранного из грузовых отсеков, доносились звуки аккордеона — медленные и величественные, как реквием. Снаружи прохаживались парочки — в большинстве не аристократы, а местные жители, правда, одетые со всей доступной им роскошью. Молодые люди, раскованные, симпатичные, с улыбками на лицах, присматривали местечко, где можно было перекусить, поиграть на деньги либо послушать музыку. Скорее всего, война так или иначе коснулась каждого; быть может, многие из них потеряли друзей или любимых. Но Нуэва-Вальпараисо располагался достаточно далеко от фронтов, где гуляла смерть, так что война не занимала главенствующее место в мыслях этих людей. Трудно было не завидовать им; трудно не пожелать, чтобы и мы с Дитерлингом могли зайти в бар и напиться до беспамятства — так, чтобы забыть о заводном пистолете, забыть о Рейвиче и о причине, которая привела меня на мост.

В этот вечер здесь были, разумеется, и другие. Например, солдаты в увольнении, одетые в гражданское, но мгновенно узнаваемые — с короткими агрессивными стрижками, гальванически накаченными мускулами, меняющими цвет татуировками на предплечьях и странным асимметричным загаром на лицах — пятно бледной кожи вокруг одного глаза, которым они обычно вглядываются в укрепленный на шлеме прицельный монокуляр. Здесь было не важно, на какой стороне ты воюешь. Солдаты всех армий и группировок и гражданские образовали пеструю смесь — как ни странно, не взрывоопасную, вероятно, благодаря присутствию в ней представителей милиции, которая патрулировала Демилитаризованную Зону. Патрульные были единственными, кому дозволялось носить оружие в пределах ДМЗ, и поэтому щеголяли в белых накрахмаленных перчатках, выставляя напоказ пистолеты. На Васкеса они не покушались, даже если бы мы не шли рядом с ним, так что нам с Дитерлингом было не о чем беспокоиться. Мы, наверное, смахивали на горилл, на которых натянули приличную одежду. Однако нас трудно было принять за солдат, которые только что пришли с фронта. Каждый из нас приближался к тому возрасту, который принято считать серединой жизни. На Окраине Неба это составляет сорок — шестьдесят лет — за историю человечества эти показатели почти не изменились.

Значит, остается еще столько же… Не густо.

Мы с Дитерлингом поддерживали форму, но не доводили себя до такого состояния, как местные вояки. Их мускулатура и прежде была гипертрофированной по обычным меркам, но с тех пор, как я сам был «белоглазым», ребята перешли границы разумного. Тогда эти перекачанные мускулы еще можно было оправдать необходимостью таскать на себе целый арсенал. С тех пор оружейники сделали не один шаг вперед, но тела солдат, гуляющих по улице этим вечером, были словно нарисованы карикатуристом, склонным к абсурдным преувеличениям. Должно быть, на поле боя эффект усиливали облегченые винтовки, которые сейчас в моде. Представьте себе гору мышц, увешанную оружием, которое может поднять ребенок.

— Сюда, — сказал Васкес.

Его берлога располагалась в одной из построек, паразитирующих на основании моста. Васкес провел нас в короткий темный переулок, затем толкнул неприметную дверь, обрамленную голографическими изображениями змей. Внутреннее помещение оказалось огромной кухней, заполненной клубящимся паром. Щурясь и вытирая с лица пот, я еле успевал уклоняться от развешенной повсюду зловещего вида кухонной утвари. Интересно, применял ли ее Васкес для каких-либо других целей, помимо кулинарных.

— Почему он так не любит, когда его называют Красной Рукой? — шепнул я Дитерлингу.

— Это долгая история, — ответил Дитерлинг. — И дело не просто в руке.

То и дело из пара торопливо выныривал обнаженный по пояс повар с лицом, полускрытым пластиковой дыхательной маской. Пока Васкес говорил с кем-то из них, Дитерлинг проворно сунув пальцы в кастрюлю с кипящей водой, подцепил что-то — и принялся смаковать.