Ковчег Спасения

Ее безразличие не обмануло Клавейна.

— Как правило, мы придерживаемся одной политики в отношении пленных, Бакс. Они должны стать такими, как мы. И, как правило, становятся. После того, как вы окажетесь у нас на борту, мы вживим в ваш мозг свои имплантаты. Это вас не волнует?

— Знаете, мать вашу, что меня куда больше волнует? То, что я вот-вот впишусь, ко всем чертям, в эту сраную планету!

— Весьма разумная точка зрения, — улыбнулся Клавейн. — Я в восторге.

— Вот и славно. А сейчас… будьте так любезны, отвалите и дайте умереть с миром.

— Слушайте меня внимательно, Антуанетта. Вам кое-что надо сделать, и желательно побыстрее.

Похоже, она заметила, что его тон изменился, но в ее голосе по-прежнему звучало недоверие.

— И что именно?

— Прикажите вашему кораблю выслать мне свои чертежи. Мне нужны сводные данные по всем параметрам прочности несущих конструкций. Усиленные точки… и все такое. Если вы убедите его изменить окраску так, чтобы я увидел контуры максимального напряжения — еще лучше. Я хочу понять, где можно приложить нагрузку, не опасаясь, что ваш звездолет сложится в гармошку.

— Простите, но мне уже ничем не поможешь. Вы слишком далеко. Даже если развернетесь прямо сейчас… все равно не успеете.

— Поверьте, еще не все потеряно. А сейчас передайте данные, пожалуйста… или я дам волю своим инстинктам, и это будет не лучшее, что можно сделать.

Некоторое время она молчала. Клавейн ждал, нервно почесывая бороду — и наконец вздохнул с облегчением: «Ночная Тень» подтвердила получение данных. Очистив сообщение от нейровирусов, Клавейн впустил информацию в свое сознание. Все, что нужно было знать о грузовозе, расцвело у него в голове, вписанное в кратковременной памяти.

— Большое спасибо, Антуанетта. Все будет просто чудно.

Он послал команду одной из ракет-тягачей, и та, резко развернувшись, помчалась обратно к Мандариновой Грезе — любого пассажира, который находился внутри, во время такого маневра просто размазало бы по стенкам. Клавейн отменил все внутренние ограничения, связанные с безопасным режимом. Он оставил лишь одно условие: сохранить запас горючего для возвращения на «Ночную Тень».

— Что вы делаете? — спросила Антуанетта Бакс.

— Развернул тягач. «Шершень» прикрепится к корпусу вашего корабля и вытащит его в открытый космос, из поля притяжения Мандариновой Грезы. Потом он слегка подтолкнет вас направлении Йеллоустоуна, но после этого, боюсь, вы будете предоставлены самой себе. Надеюсь, вы сможете привести в порядок свой токамак, иначе будете очень долго добираться до дома.

Казалось, смысл его слов доходил до нее целую вечность.

— И вы не собираетесь брать меня в плен?

— Не сегодня ночью, Антуанетта.[11] Но если вы еще раз мне попадетесь… честное слово, я вас убью.

Клавейн произнес это без малейшего удовольствия — просто надеялся, что угроза вернет ей чувство реальности. Он прервал связь прежде, чем она успела ответить.

Глава 4

Женщина стояла у окна одного из зданий Кювье[12], столицы планеты Ресургем, отвернувшись от двери и сцепив руки за спиной в крепкий замок.

— Следующий! — произнесла она.

Дожидаясь, пока введут подозреваемого, она стояла неподвижно, восхищенно любуясь картиной за окном — картиной, которая потрясала своим строгим величием и грандиозностью.

Окна поднимались от пола до потолка, наклоняясь наружу. Правильные шеренги административных зданий расходились во всех направлениях — гигантские кубы и прямоугольники, которые громоздились друг на друга. Безжалостно прямолинейные, они вызывали чувство сокрушительной согласованности и соподчиненности — волноводы, созданные для того, чтобы уничтожающие малейший проблеск веселья или воодушевления.

Ее офис — крошечная клетка в огромном организме Дома Инквизиции — находился в перестроенной части Кювье. Исторические документы — сама Инквизитор не присутствовала при этих событиях — свидетельствовали о том, что здание было возведено примерно в той самой точке, где террористы Движения «Праведный Путь» привели в действие свое первое взрывное устройство. Оно было величиной с булавочную головку и с зарядом в две килотонны — не самое мощное из того, с чем приходилось сталкиваться Инквизитору. Но она полагала, что главная сила оружия не в самом оружии, а в том, как его применяешь.

Террористы применили его не самым разумным образом, и результат получился довольно скромным.

— Следующий… — повторила Инквизитор, на этот раз немного громче.

Дверь открылась на ширину ладони, и она услышала голос охранника, который стоял снаружи:

— На сегодня все, мадам.

Конечно, дело Иберта было последним в стопке.

— Спасибо, — ответила Инквизитор. — Я полагаю, вы не слышали ничего нового о расследовании по делу Овода?

В голосе охранника появился оттенок смущения — похоже, он решил, что совершает передачу информации конкурирующему департаменту правительства.

— Как я понял, мужчину отпустили после допроса. У него железное алиби, хотя пришлось немного постараться, чтобы вытянуть из него эту историю. Что-то такое… был с женщиной, которая не являлась его женой… — охранник пожал плечами. — Обычная ситуация.

— И обычные меры убеждения. Представляю: несколько прогулок вниз по лестнице… головой вниз. И ничего такого, что могло бы привести к Оводу.

— Они не ближе к его поимке, чем вы к поимке Триумвира. Прошу прощения… Вы знаете, что я имею в виду, мадам.

— Да-а… — уклончиво протянула она.

— Что-нибудь еще, мадам?

— На сегодня все.

Дверь со стуком захлопнулась.

Женщина — официально Инквизитор Вуалюмье — вновь перевела взгляд на город. Дельта Павлина уже опускалась к горизонту, окрашивая фасады зданий разнообразными легчайшими оттенками оранжевого и ржавчины. Она любовалась городом, пока не опустились сумерки, а в памяти возникали картины других городов. Город Бездны — и еще более ранние, Окраина Неба. Сумерки были тем временем, когда она окончательно определяла, нравится ей это место или нет. Внезапно она вспомнила, как вскоре по прибытии в Город Бездны спросила человека по фамилии Мирабель, как ему здесь нравится. Ему нравилось в Городе Бездны, хотя он родился на Окраине Неба. Еще он сказал, что научился привыкать к любому месту. Тогда она усомнилась в этом, но, в конце концов, Мирабель оказался прав. Правда, она поняла это лишь со временем, будучи вырванной из Города Бездны, когда начала оглядываться назад с чувством, напоминающим нежность.

Но она так и не смогла вызвать в себе подобные чувства к Ресургему.

Между зданий серебристыми реками текли огни электрокаров правительственной охраны. Женщина отвернулась от окна, пересела комнату и прошла в свой кабинет, закрыв за собой дверь.

В этом помещении окон не было — из соображений безопасности. Инквизитор с облегчением опустилась в мягкое кресло перед огромным подковообразным столом. Когда-то это был секретер, но после того, как его кибернетические внутренности приказали долго жить, их выпотрошили и заменили более надежными системами. На одном конце подковы стоял нагревательный змеевик, а на нем — кружка с совершенно выдохшимся, чуть теплым кофе. Жужжащий электрический климатизатор источал резкий запах озона.

Три стены кабинета — включая ту, через которую только что вошла Инквизитор — были закрыты стеллажами, где выстроились папки с отчетами, обвинительными актами и заключениями — результат пятнадцати лет упорной работы. Бред какой! Целый правительственный департамент не может поймать одного-единственного индивидуума. Женщину, о которой даже нельзя точно сказать, что она до сих пор жива — и тем более, что находится на Ресургеме. Но это не снимало ответственности с Дома Инквизиции, в обязанности которого входил сбор данных обо всем, что могло угрожать колонии извне. Поиск Триумвира стал одним из самых громких нераскрытых дел. То же самое говорили о Оводе, который организовал и возглавил некое подрывное движение, но этим преимущественно занимался соседний департамент Внутренних Угроз. Несмотря на то, что с момента совершения преступления прошло более шестидесяти лет, высокопоставленные чиновники продолжали настаивать на том, что Триумвир должна быть арестована и предана суду. Просто хотят использовать эту женщину, привлечь к ней внимание общественности, чтобы люди не слишком интересовались делами правительства. Старый как мир метод — создание образа врага. Инквизитору и без того хватало дел — более важных, чем бесполезные поиски военного преступника. Но если сотрудники ее департамента не будут демонстрировать должного энтузиазма в решении этой задачи, кто-нибудь непременно займет их место, а подобного допустить нельзя. Правда, весьма сомнительно, что в новом составе департамент добьется больших успехов в этом деле.

В итоге Инквизитору оставалось только продолжать эту игру. Официально дело не было закрыто. Триумвир принадлежала к фракции Ультра, и это позволяло надеяться, что она до сих пор жива. Только по этому делу проходили десятки тысяч подозреваемых, составлены протоколы десятков тысяч допросов. Сотни биографий и оперативных сводок… А еще было около дюжины индивидов, каждому из которых отводилась добрая часть полки. И это была лишь малая толика архива департамента — заметки, которые должны постоянно находиться под рукой. В подземных хранилищах, разбросанных по всему городу, находились миллионы документов. Сложнейшая секретная сеть пневматических труб позволяла почти мистическим образом переправлять папки из офиса в офис в течение нескольких секунд.

Несколько открытых папок лежало на столе Инквизитора. Множество имен — обведенных, подчеркнутых, соединенных между собой чем-то вроде паутины. Фотографии, прикрепленные к карточкам с аннотациями — расплывчатые, сделанные длиннофокусным объективом снимки лиц, выхваченных на ходу из толпы. Она листала их, сознавая, что должна убедительно изображать выполнение поставленной задачи. Она должна была принимать донесения полевых агентов и обрабатывать обрывочные сведения, поступающие из шпионской сети. Инквизитору следует демонстрировать все признаки того, что она заинтересована в поимке Триумвира.

Что-то привлекло ее внимание. Что-то на той стене, где не было полок.

Там висела карта Ресургема в проекции Меркатора.[13] Карта отображала работу программы терраформирования — маленькие голубые и зеленые пятнышки на фоне теней серого, белого и цвета топленого молока, которые показывали обстановку столетней давности и оставались неизменными. Кювье до сих пор оставался самым крупным населенным пунктом, но рядом уже возникло с десяток поселений — достаточно обширных, чтобы по праву называться маленькими городами. Большинство из них соединялись железными дорогами, между остальными протянулись каналы, шоссе и грузовые трубопроводы. Появились даже вполне удобные посадочные площадки, но воздушного транспорта пока не хватало, поэтому перелеты оставались привилегией ключевых фигур правительства. До самых мелких поселений — метеостанций и бывших археологических лагерей — можно было добраться только на воздушных катерах и краулерах-вездеходах, но дорога занимала не меньше недели.

Сейчас в северо-восточной части карты, где на сотни километров не встретишь ни одного человека, мигала красная точка. Кто-то из полевых агентов вышел на связь. Каждый из оперативных сотрудников обозначался кодовым номером, который высвечивался рядом с точкой, обозначающей местонахождение агента.

Четвертый.

Инквизитор почувствовала, как короткие черные волосы у основания черепа встают дыбом. Она очень, очень давно не получала новостей от этого агента.

Вуалюмье набрала запрос. Ее пальцы хищно клевали тугие кнопки клавиатуры. Находится ли Четвертый в зоне досягаемости в настоящее время? На дисплее письменного стола высветилось подтверждение. Красный сигнал появился в течение последних двух часов. Оперативный сотрудник по-прежнему на связи и ожидает ответа.

— Соединение, — скомандовала Инквизитор.

— Установлено.

— Свяжите с Оперативным Четвертым. Повторяю… Полевой Оперативный Четвертый. Только аудио. Протокол три.

— Пожалуйста, подождите. Установка связи. Соединение.

— Обеспечьте безопасный канал.

Она услышала, как звук в линии изменился — офицер на коммутаторе ушел из эфира. Инквизитор ждала, но из динамиков доносилось только шипение.

— Четвертый? — выдохнула она.

Последовала мучительная пауза, прежде чем на вопрос ответили.

— Говорите, — голос был еле слышен и то и дело тонул в треске статики.

— Прошло много времени, Четвертый.

— Я знаю.

Женский голос, который был ей очень хорошо знаком.

— Как у вас дела, Инквизитор Вуалюмье?

— Работаю с переменным успехом.

— Понимаю, что вы чувствуете. Нам нужно встретиться, это не терпит отлагательств. Ваш департамент еще не лишили одной маленькой привилегии?

— В определенных пределах.

— Тогда, полагаю, вам придется их растянуть. Вы знаете, где я нахожусь. Маленькое поселение, семьдесят пять кликов к северо-востоку от меня, оно называется Солнхофен. Я могу оказаться там в течение одного дня, и в дальнейшем… — она подробно описала маленькую гостиницу, в которой сейчас находилась.

Инквизитор произвела обычные мысленные расчеты. Если воспользоваться «рукавами» или добираться по дорогам, до Солнхофена придется ползти два или три дня. По воздуху получится куда быстрее, но это рискованно: мимо Солнхофена дирижабли обычно не летают. Еще лучше — воздушный катер: всего полтора дня, даже если придется сделать крюк, огибая какой-нибудь атмосферный фронт. В обычной ситуации, получив подобный вызов от полевого агента, она бы уже приказала готовить катер. Но Оперативный Четвертый… Вуалюмье не могла позволить себе привлекать внимания к этой встрече. Она чувствовала, что точно не полетит.

Ну и задачка.

— Это действительно так срочно? — спросила Инквизитор, заранее зная ответ.

— Разумеется, — собеседница издала странный звук, похожий на кудахтанье курицы. — Иначе я бы не вызывала вас, правда?

— Это касается ее… Триумвира?

Возможно, у нее просто разыгралось воображение. Но ей показалось, что полевой агент улыбнулась.

— Кого же еще?

Глава 5

У кометы не было названия. Когда-то ее классифицировали и занесли в каталог. Но никто не вписал ее в память живых людей. И, разумеется, в общедоступных базах данных не было никакой информации, имеющей к ней отношение. Даже транспондеры никогда не прикреплялись к ее поверхности, и скайджеки не вгрызались в ее ядро, чтобы взять образцы пород. Это была во всех отношениях ничем не примечательная комета — одно из миллиардов холодных космических тел, которые движутся по стационарным орбитам вокруг Эпсилона Эридана. Основную их часть ничто не тревожило с того момента, как система возникла. Лишь изредка отголоски возмущений, сотрясавших более крупные планеты, могли вырвать несколько комет из этого роя, заставив их падать на солнце. Подавляющее большинство комет ждет одно будущее: двигаться по прежним орбитам вокруг Эпсилон Эридана, пока звезда не начнет разбухать. До этого времени они будут пребывать в покое, невыносимо холодные и безмолвные.

По сравнению с другими кометами роя, эту можно было считать крупной, хотя ее размеры не представляли собой ничего экстраординарного: нашелся бы, по меньшей мере, миллион более крупных. Она представляла собой замороженный шар темного льда диаметром двадцать километров — не слишком плотная меренга из метана, монооксида углерода, азота и кислорода с примесью силикатов, похожих на сажу углеводородов и несколькими сверкающими прожилками пурпурных и изумрудных органических макромолекул. Несколько миллионов лет назад, когда галактика была моложе и немного спокойней, они кристаллизовались, образовав красивые переливающиеся разломы. Остальная часть кометы казалась слепленной из непроглядного мрака. Свет Эпсилон Эридана с трудом добирался до нее за тридцать часов, и солнце системы казалось не намного менее далеким, чем самые яркие звезды.

Но однажды пришли люди.

Они прибыли на своих темных звездолетах. Из трюмов эскадры высыпались трансформирующие роботы. Они покрыли комету слоем прозрачного пластика, выпуская его, точно потоки пенистой слюны. Пластик придал комете прочность, которой она прежде была лишена, но посторонний наблюдатель не заметил бы никаких изменений. Отраженные лучи радаров и спектроскопических сканеров могли заподозрить неладное, но эти отклонения не превышали обычной погрешности измерительных приборов, которыми пользовались Демархисты.

Облачив комету в пластиковую оболочку, люди приступили к уменьшению скорости ее вращения. Ионные ракеты, умело распределенные по поверхности, начали понемногу гасить угловое перемещение. Наконец, уменьшив вращение кометы до такой степени, чтобы это не вызвало подозрений, ракеты заглушили двигатели, и установки были убраны с поверхности.

Тем временем люди уже пробрались в ядро кометы. Они выдолбили ее изнутри, превратив восемьдесят процентов ее общего объема в тонкий, но твердый панцирь, который служил подкладкой для пластиковой оболочки. Полость имела диаметр пятнадцать километров и почти идеальную сферическую форму. Замаскированные шахты открывались прямо в космос и были достаточно широкими, чтобы через них мог пройти средний звездолет — при условии достаточного мастерства пилотов. Внутреннюю поверхность облепили доки для стоянки и ремонта кораблей, а мелкую расчетную сетку жилых капсул тут и там прорывали криоарифметические установки — приземистые черные купола, похожие на кучки вулканического пепла. Огромные сооружения — квантовые рефрижераторы — извлекали энергию из окружающего пространства посредством компутационного охлаждения.

Клавейн столько раз пролетал по этой шахте, что уже не тревожился, когда на очередном извиве приходилось резко менять курс, чтобы не столкнуться с вращающимся панцирем кометы. По крайней мере, он так себе говорил. Но на самом деле он не мог спокойно дышать, пока не оказывался в безопасности, снаружи или внутри. Все это слишком напоминало бросок под опускающуюся крепостную решетку, когда щель становится все уже, и в нее надо успеть проскочить. На таком крупном корабле, как «Ночная Тень», условия маневрирования становились просто зверскими.

Он доверил эту операцию бортовым компьютерам «Ночной тени», которые прекрасно знали, что должно быть сделано. Проход корабля через шахту был именно такой задачей, с которой машины справлялись лучше, чем люди — даже если эти люди были Объединившимися.

Наконец все закончилось. Они были внутри. У Клавейна до тошноты закружилась голова — не в первый раз. Рукотворный панцирь недолго оставался пустым. Его полость вскоре заполнили устройства, пребывающие в постоянном движении. Казалось, туда поместили гигантский часовой механизм из торопливых шестеренок. Больше всего это напоминало фантастически сложную армиллярную сферу.[14]

Клавейн снова смотрел на цитадель его народа — Материнское Гнездо.

Оболочка состоит из пяти слоев. Четыре внешних предназначены для создания искусственной гравитации с разницей в половину «g». Каждый слой состоит из трех колец приблизительно одинакового диаметра, их плоскости повернуты под углом шестьдесят градусов относительно друг друга. В двух точках пересечения кольца «врастают» в объемные шестиугольники. Эти шестиугольные узлы играют роль и разделителей, и направляющих: кольца проходят сквозь них, и магнитные поля не позволяют слоям соприкасаться. Сами кольца — темные, усеяны мириадами крошечных «окошек», — помимо всего прочего, создают освещение.

Диаметр внешней тройки колец составлял десять километров. Этот пояс создавал поле тяготения в два «g». Следующий, меньшего диаметра, отделенный километром пустого пространства — полтора «g». Еще через километр находился третий, имитировавший гравитацию в один «g». Внутри находился самый просторный и густонаселенный уровень пространства — основную часть времени Объединившиеся проводили здесь. И наконец, в самом центре уютно расположилась последняя тройка, с притяжением в половину «g», которая, в свою очередь, заключала в себе прозрачную сферу с нулевой гравитацией, которая не вращалась. Этот пузырь диаметром три километра был наполнен живыми растениями, лампами солнечного света и полузамкнутыми «нишами» с разнообразным микроклиматом. Здесь играли дети, старые Объединившиеся приходили сюда умирать. И именно здесь чаще всего находилась Фелка.

«Ночная Тень» притормозила у внешнего пояса и подошла к причалу. С внутренних уровней уже прибыла техническая группа. Потом Клавейн почувствовал, как корабль тряхнуло — это буксиры пристыковались к корпусу. Когда экипаж покинет судно, «Ночную тень» оттащат к докам, которые лепятся на поверхности. Там уже стояло множество кораблей. Их вытянутые черные тела, поражающие разнообразием форм, были втиснуты в лабиринт опорных устройств и ремонтных систем. Большинство было значительно мельче, чем корабль Клавейна — и ни одно не превосходило «Ночную Тень».

Клавейн, как обычно, чувствовал напряжение и неловкость — словно оставлял недоделанную работу. Прошло много лет, прежде чем он понял, откуда взялось это ощущение. Сходя с корабля, Объединившиеся не говорили друг другу ни слова — несмотря на то, что провели вместе не один месяц, вместе выполняли миссию и не раз преодолевали опасность.

Робот-перевозчик — вертикальный ящик с огромными окнами, укрепленный на прямоугольной базе с реактивными и турбовинтовыми двигателями — подобрал Клавейна у одного из шлюзов. Шагая на платформу, он заметил, как от соседнего шлюза отстыковался другой перевозчик, более габаритный. В нем сидели Ремонтуа, еще двое Объединившихся и гиперсвин с корабля Демархистов. С такого расстояния пленника, ссутулившегося и покорного, можно было принять за человека. В какой-то момент Клавейн подумал, что человека-свинью успешно Присоединили, и тут заметил смирительный обруч, который поблескивал у него на голове.

По пути в Материнское Гнездо гиперсвина протралили, но так и не обнаружили ничего особенного. Основная часть воспоминаний пленника была надежно заблокирована — и не тем способом, каким работали Конджойнеры. Это были грубые технологии черного рынка, которыми часто пользовались подпольные криминальные структуры Города Бездны. Обычно такими методами скрывали компрометирующие воспоминания, до которых могли добраться всякого рода приспособления из арсенала Феррисвильской полиции — «музыкальные шкатулки», косилки, «стиратели» и «пробойники». Клавейн не сомневался: техники допроса, которые доступны в Материнском Гнезде, смогут разблокировать сознание гиперсвина. Пока же удалось установить немногое: им попалась «шестерка», у пленника склонность к насилию, и он, скорее всего, входит в какую-нибудь из многочисленных «свиных» банд, которые орудуют на Йеллоустоуне и Ржавом Ободе. Ясно, что он успел натворить дел, если Демархисты его арестовали — хотя для свиней это вряд ли было чем-то из ряда вон выходящим.

Нельзя сказать, что Клавейн недолюбливал гиперсвинов, хотя и не питал к ним особой симпатии. Он сталкивался с ними достаточно часто, чтобы понять: их внутренний мир не менее сложен, чем у людей, которые их создали для службы человечеству, и нельзя подходить к ним с одной меркой. Один свин с Ганеша, индустриального спутника Шива-Парвати, трижды спасал Невилу жизнь во время пограничного кризиса, который разразился в этой системе в 2358 году. Двадцать лет спустя на Луне Ирравели, спутнике Фанда, банда «свиней» захватила в плен восьмерых солдат Клавейна. Свиньи начали пожирать их живьем, когда те отказались открыть какие-то секреты Конджойнеров. Из восьмерых удалось выжить только одному, и Клавейн помнил его боль как свою собственную. Он до сих пор носил эти воспоминания в себе, заперев их в самой потаенной части сознания, куда никто не мог случайно добраться. Но даже такое не заставило его ненавидеть «свиней» как вид.

Вряд ли то же самое можно сказать о Ремонтуа. Когда-то в далеком прошлом ему довелось пережить еще более ужасный и продолжительный эпизод. Он побывал в плену у пирата-гиперсвина по прозвищу Седьмой Заход. Седьмой Заход принадлежал к одному из первых поколений гиперсвинов, и нейрогенетические приращения оставили в его сознании множество психотических шрамов. Пират не просто держал Ремонтуа взаперти — он лишил его мысленной связи с остальными Объединившимися, что само по себе причиняло мучения. Впрочем, Седьмой Заход этим не ограничился. Он пользовался и другими методами, более старыми. И, надо сказать, весьма умело.

В итоге Ремонтуа спасли, а гиперсвин погиб. Но Клавейн знал, что психологические раны его друга до сих пор не зажили, и время от времени боль прорывается, как нарыв. И поэтому, когда Ремонтуа проводил предварительное траление, Клавейн очень внимательно наблюдал за ним. Эту процедуру можно было без особых усилий превратить в изощренную пытку. Пока Ремонтуа не сделал ничего неуместного — более того, действовал даже слишком осторожно, — однако Клавейн не мог избавиться от дурного предчувствия. Если бы пленник не был гиперсвином… И если бы у Ремонтуа не возникало определенных ассоциаций…

Наблюдая за роботом-перевозчиком, который удалялся от «Ночной Тени», Клавейн отметил, что последнее время ничего не слышал о гиперсвине, и что некоторое время будет думать об этой истории. Потом улыбнулся. Глупости, сказал он сам себе. В конце концов, это просто «свинья».

Клавейн послал примитивной субличности перевозчика мысленную команду, платформа качнулась и отчалила от темного корпуса «Ночной Тени», похожей на кита, и поплыла прочь, сквозь часовой механизм непрестанно вращающихся колец к зеленому сердцу кометы, где царила невесомость.

Эту уникальную крепость построили в числе последних. Материнское Гнездо во всех отношениях — хотя в начале войны она была всего лишь самым крупным из тайных лагерей Конджойнеров. Две трети Объединившихся находились на мелких военных базах, рассеянных по всей системе. Эта раздробленность создавала целый ряд проблем. Отдельные группы разделяло расстояние в несколько световых часов, и противнику ничего не стоило перехватить их сообщения. Строить стратегию в реальном времени становилось невозможно, равно как и слить коллективные сознания двух или более гнезд. Разобщенность нервировала Объединившихся. В конце концов, с большой неохотой, фракция приняла решение объединить все базы, образовав единое Материнское Гнездо — в надежде на то, что централизация принесет выгоды, которые оправдают риск потерять все и сразу.