Алмазный меч, деревянный меч (Том 1)

Утруждать себя приветствиями хозяин цирка не любил. Даже с Таньшей он разговаривал, как правило, так: «Ну, готова? Сколько ждать можно? Задирай юбку, стерва, и нагибайся! А вы отвернитесь, скоты…»

— Мы проезжаем остатки Друнгского Леса, — прошипел Онфим. — Сейчас сделаем остановку. И пройдемся. Вдвоем с тобой. Бери свои причиндалы. Да не заставляй меня ждать! Не то…

— Да, господин Онфим, — Дану низко поклонилась.

«Грязные свиньи. Друнгский Лес! Западная граница земель Дану… последний оплот. Я знала, что он окажется на нашем пути… Он звал меня, он узнал меня за десяток лиг — однако не смог разглядеть ошейник на моей шее… Великие Боги, Онфим, оказывается, неплохо знает историю!.. И мне вновь придется смотреть, как нога жалкого хуманса попирает священную землю моих отцов!..»

Однако сделать она все равно ничего не могла. Ошейник заклепали умелые чародеи.

Онфим отбросил одеяла. В темно-зеленом охотничьем кафтане, в высоких сапогах и с кривой арцахской саблей на поясе он совершенно не походил на содержателя бродячего цирка, недавно разменявшего шестой десяток, отрастившего изрядное брюшко, большого любителя пива и женщин — как человеческих, так и нечеловеческих рас. Невесть куда исчезли одутловатые щеки, а блеклые глаза горели настоящим, живым огнем — такого не случалось даже в самые счастливые моменты его жизни, когда он считал выручку.

— Я жду, — холодно напомнил он. Агата молча поклонилась.

— Еремей! Останавливаемся, — скомандовал Онфим.

Братцы-акробатцы глядели на Дану злыми крысиными глазками.

Догнать головной фургон, схватить теплый плащ — единственную оставленную ей вещь, натянуть дорожные сапоги было делом одной минуты. Повозки со скрипом остановились; Кицум, разинув рот, глядел на хозяина.

— Господин… Господин Онфим! — от испуга он хрипел и спотыкался чуть ли не на каждом слоге. — Дожди… господин Онфим…

Агата едва не упала, заметив улыбку на тонких бескровных губах хозяина.

— Все в порядке, Кицум. Я все предусмотрел. В том числе и эту остановку. Ждите нас… мы недолго, самое большее — до вечера. А чтобы у горячих голов поубавилось соблазну удрать вместе с фургонами и деньгами, на лошадей я налагаю заклятье Пут.

Он поднял руку. На безымянном его пальце Агата увидела кольцо с изумрудного цвета камнем в дешевой бронзовой оправе. Онфим пробормотал слова пароля, и камень вспыхнул, исчезнув в ярко-зеленом пламени. На кольце осталось лишь пустое гнездо.

На мгновение заложило уши.

— К моему приходу чтобы в фургоне было натоплено и ужин готов, — неприятным голосом распорядился Онфим. — А теперь давай вперед, данка!.. Отрабатывай свой хлеб!..

Агата молча двинулась вперед.

«Ты меня удивил, Онфим. Никогда бы не подумала, что ты знаешь о нашем Лесе. Никогда бы не подумала, что ты захочешь сам залезть в него. Но самое главное — что тебе нужно в Друнгском Лесу? Ваши маги прочесали его вдоль и поперек. Да и людей побывало множество — они искали золото Дану, глупцы… Ты не похож на глупца, Онфим. Ты грязная, жестокая, развратная и бесчестная свинья, Онфим, но при этом ты далеко не глуп. Так зачем же тебе понадобилось в наш Лес?»

Деревья вдоль дороги росли обычные, человеческие. Мусорные деревья, как называли их истинные Дану. Мелкие, худосочные, примученные гнилью и тлями, кое-где опутанные паутиной шелкопрядов. Их ненавидящие взоры впились в спину Агаты; безъязыкие рты разомкнулись, изрыгая поток грязных и отвратительных ругательств, неслышимых ни для кого, кроме нее. Пожелание быть изнасилованной и задушенной собственным отцом могло на этом фоне сойти за изысканную вежливость.

Чуть дальше от дороги лес стал почище. Оно и понятно — деревья вдоль тракта принимали на себя всю злобу проезжающих, все их горе и разочарование, а оттого — болели, чахли, но не умирали и даже давали потомство. Бесконечность же мук только усиливала злобу.

Ветки попытались вцепиться Агате в волосы, выцарапать глаза — Онфим хлестнул по ним тонким костяным стеком, и девушка ощутила внезапный ледяной укол под ложечку — желтоватая кость явно таила в себе какое-то заклятье, и притом не из простых.

— Чего встала? А ну шагай, остроухая! Они пробирались сквозь унылые заросли — листья и трава казались покрытыми пылью, хотя откуда здесь пыль? Липы и клены соседствовали с соснами, грабами и пихтами — результат всеобщего магического хаоса в годы Войны с Дану, о которой людские менестрели поют на каждой ярмарке, на каждом торжище и на каждом постоялом дворе.

Уцелевшие Дану стараются по мере сил о ней не вспоминать.

— Куда идти, господин Онфим? — еще одна жалкая попытка самозащиты. Не хозяин, а господин, просто вежливое обращение…

— Не прикидывайся, что не знаешь, остроухая. Веди меня в Друнг! В самую глубь! Ты чувствуешь его, я знаю. Веди!

Агата коротко поклонилась. Закрыла на миг глаза, отрешаясь от больного, злобного леса, жалкой на него пародии, что окружал ее сейчас; чувства девушки-Дану потянулись вперед, к недальним холмам, где из каменных гротов еще текли быстрые, незамутненные ручейки, где на косогорах еще высились настоящие Lhadann Naastonn, Истинные Деревья, где все иное, даже воздух…

Там, где родина Дану.

Лес отозвался тотчас же — слитным гудом исполинских ветвей, нежным трепетанием не знающей увядания листвы (когда Дану отступили, Lhadann Naastonn научились сбрасывать листву на зиму — наивная попытка защититься от гнева хумансов, чей закон «Уничтожь незнакомое!»).

Онфим держался позади Агаты в трех или четырех шагах. Правая рука на эфесе сабли; левая сжимает костяной стек. Наслышан о чудовищах Друнга, зародившихся из останков злой магии, что огненной метлой прошлась по твердыне древнего народа?

Сама Агата толком об этом ничего не знала, но надеялась, что ее кровь, кровь Дану, послужит надежной защитой. Так уже случалось, и притом не раз.

Мало-помалу изуродованный человеческий лес отступал. Среди сорной травы мелькнула пушистая метелка Ssortti, на ветвях вполне обычного дубка алел кружевной венчик Doconni, а вот и первый куст голубой Auozynn, — считай, пришли.

«Здравствуй, Друнг. Человеческая гортань не в силах передать созвучия твоего истинного имени: Dad'rrount'got. Даже примитивное Дадрроунтгот (хотя и оно не имеет почти ничего общего с твоим настоящим прозваньем) слишком сложно для них. Друнг! Кличка собаки, или племенного быка…

Ну вот, ты и начался, Dad'rrount got. Я ступаю по твоей земле, а шея моя охвачена злым человечьим железом. Наговорным железом. И я бессильна против него. Я могла умереть, но мне были завещаны жизнь и месть. И потому я веду этого грязного хуманса, чье дыхание зловонней разлагающейся мертвечины. Прости меня, Великий Лес, прости свою ветреную внучку, она слишком долго пела и танцевала… Но теперь она платит по счетам всего племени Дану».

— Мы на границе Друнга, господин Онфим.

— Старайся, остроухая, и, быть может, проживешь сегодняшний день без порки. Давай веди дальше! Веди, кому говорят!

Если Онфим и был удивлен открывшимся ему зрелищем, то виду не показал.

Друнг начался. Исчезли кривые, изломанные стволы, изглоданные вредителями чахлые листья. Шуршащие кроны вольно распахнулись над головами, зазвенели птичьи голоса. До колен поднялась мягкая ароматная трава (и это в октябре!), истинная oend'artonn, чья целебная сила поспорила бы с любой алхимичьей отравой. Деревья становились все выше, их ветви сплетались, но внизу, подле могучих корней, окруженных молодой порослью подлеска, не темнело — еще одно чудо Леса Дану.

«Как странно… Лес жив. Dad'rrount'got жив, несмотря на падение всей магии Дану, несмотря на то, что его дети истреблены и рассеяны… Что-то хранит тебя, Великий Лес, что-то уберегает тебя от полной гибели… Но что — вот вопрос…»

— Шагай, данка, шагай. Веди меня в сердце Друнга, — повторил за спиной господин Онфим.

«А ведь он совсем-совсем не боится… Совсем-совсем!»

Откуда ни возьмись, под ногами появилась тропа.

Заструилась, зазмеилась под ногами, ловко уворачиваясь от коричневатых громад Rraudtogow, подныривая под свисающие до земли ветви rusmallow, чьи нарядные золотисто-зеленые листья упрямо сопротивлялись стылой осени, мимо иных чудес Великого Леса, мимо, мимо, мимо…

Когда-то Dad'rrount'got можно было пересечь самое меньшее за неделю. Потом Хвалинский тракт рассек его почти пополам, точно удар вражьего меча. То, что лежало южнее дороги, уничтожили маги Красного Арка при помощи подавшихся на новые места обитателей перенаселенных окрестностей Ежелина. Северная же часть леса лежала в пределах владений Ордена Нерг, однако те, то ли по свойственному Бесцветным равнодушию ко внешнему миру, то ли еще отчего-то, не стали искоренять наследие богомерзких Дану. Окраины Великого Леса вымирали сами, благочестивые правители окрестных земель, понукаемые Епископатом, отправляли одну лесорубную экспедицию задругой. Друнг должен был исчезнуть давным-давно… однако отступив, точно воин, на самый последний рубеж (теперь, чтобы пройти его насквозь, требовался всего один день), уперся изо всех сил — и каким-то чудом выстоял. О нем стали ходить самые страшные слухи. Агата знала, что слухи эти почти во всем истинны. Недаром Онфим прихватил с собой заговоренный стек…

Тропа обогнула громадный, неохватный ствол древнего Raggacmia, резко нырнув в полутемный овражек. Агата едва заметно усмехнулась, стараясь не сбиться с шагу.

В Dad'rroun'got'e не было овражков. Не было ям, провалов, размывов и тому подобного. Плавные холмы, покрытые густым лесом, перевитые голубыми лентами ручьев — вот что такое истинный Друнг. И оказавшаяся у них на пути ямина означала только одно…

«Дочь Дану, мы верны раз данным клятвам. Сила Лесов готова служить тебе».

«Вы… Кто вы?»

«Мы — Безродные, о Дочь Дану. Гнев Леса — наш отец; боль Леса — наша мать. Мы рождены, чтобы сражаться. Хуманс, идущий за тобой…»

«На мне ошейник, запечатанный его именем. Если вы убьете его, я уже никогда не смогу избавиться от этого клейма… Но все равно — да укрепит Черная Мать вашу мощь. Безродные!»

«Тогда пусть он войдет в наше логово. Вне его мы бессильны. Магия Ордена Нерг слишком сильна».

Агата обогнула могучий ствол… почти тотчас почувствовав, что Онфим замер и напрягся. Оборачиваться не стала — прежним легким шагом она скользнула вниз, в зеленоватую полутьму заросшего, с крутыми откосами овражка.

Онфим не пошел за ней.

— Назад, остроухая тварь!!!

Она послушно остановилась, обернулась, сделав круглые глаза.

— Этот путь…

— …ведет в ловушку, — Онфим криво усмехался, рука, сжимавшая стек, ощутимо дрожала. — Разве ты, урожденная Дану, не чувствуешь?

Он определенно изменился. Словно спала старая маска. Рука его лежала на эфесе, ноги чуть напружены, поза казалась почти обычной… но именно казалась.

Агате пришлось призвать всю выдержку, чтобы не вскрикнуть. Это была начальная позиция упражнения «Семь зеленых драконов проходят над морем», выполняемого с кривым мечом Tzui — откуда его мог знать немолодой содержатель бродячего цирка?

— Я не чувствую никакой опасности, господин Онфим.

— Поди сюда! — жестко приказал он. Железный ошейник внезапно стал почти нестерпимо горячим. Поневоле пришлось вернуться.

— А теперь смотри, — Онфим поднял стек, указывая им на устье овражка.

«Бегите, братья! Бегите!!!»

Она не знала, возымел ее призыв действие или нет. С конца стека сорвалась алая молния, и овраг в один миг затопило пламя.

«Магия Ордена Арк. Оно и понятно. Остраг — их владения…»

— Вот так. — Онфим казался мрачен. — Теперь мы можем идти. — В голосе его вновь зазвучали привычные нотки — нотки алчного и недалекого хозяина жалкого бродячего цирка. — Пришлось потратить заклятие… Истинный Бог, оно стоило мне пятнадцать цехинов! Пятнадцать полновесных золотых цехинов с портретом императора, да продлит небо его дни!..

Огонь бушевал недолго. Магия убивает быстро.

Они миновали обугленные склоны. Царило безмолвие.

Агата шла, точно во сне.

«Онфим владеет Силой! Не может быть, чтобы чародеи Арка так просто разбрасывались боевыми заклятьями! Они не продали бы его ни за пятнадцать, ни за сто пятьдесят цехинов! Ты лжешь, Онфим! Ты сам — из числа адептов Ордена Арк! Не иначе!..»

— Веди, остроухая, — человек у нее за спиной хрипло рассмеялся. — Веди, веди, да смотри, не ошибись в следующий раз. Я хорошо умею распознавать укрывища Безродных. Иди… и говори, что ты чувствуешь, да смотри, не упускай ни одной мелочи!

«Лучше бы ты приказал мне раздеться и лечь под тебя, скотина!»

— Я слегка подогрею твое ожерелье, ушастенькая. Чтобы развязать язычок.

Резко и внезапно запахло паленым.

Боль заставила Агату рвануться вперед — рвануться слепо, отчаянно. Она не валялась в ногах человека, не просила о пощаде, она просто бежала туда, куда вел ее инстинкт. Воля, злость — все исчезло. По щекам катились слезы, она их не замечала; мысли погасли, исчезнув под натиском всемогущей боли. Злые заклятья ошейника не давали девушке пустить в ход Силы Дану; все, что она могла, — это мчаться вперед, точно подстреленная лань. Мчаться по одному-единственному пути, в конце которого ожидало спасение.

Лес что-то кричал ей, она не разбирала. О, если бы не этот проклятый ошейник! Она легко выдержала бы пытку каленым железом…

…Боль утихла внезапно, в один миг, когда глаза Агаты уже готовы были выскочить из орбит. Ее погасил не Онфим (ошейник продолжал жить, пытаясь терзать плоть своей жертвы), а что-то иное, наделенное столь великой силой, что вся мощь колдунов Арка казалась детской забавой. Это нечто склонило свои взоры к Агате.

«Привет тебе, о дочь Дану. Предсказанный час настал. Ты пришла, чтобы получить Immelstorunn».[1]

Агата почувствовала, что в глазах темнеет. Она зажала рот ладонью, чтобы небо не услышало ее ужасное богохульство.

То, за чем она охотилась, когда попала в плен. Последняя надежда племен Дану.

Но, Великие Силы, почему же за все эти годы никто из ее соплеменников не нашел, не обрел Его? Ведь первое, что было сделано — это обысканы остатки Dad'rroun'got'a. И притом не раз. А колдуны людских Орденов, жадно пропахавшие всю плоть заповедного леса? Они тоже ничего не нашли? Совсем-совсем ничего?..

«Во-первых, ничего не дается жадно алчущему, пусть даже и не для самого себя. Во-вторых, Immelstorunn вырастает не за один год. И есть всего лишь неделя в год Созревания, когда, в осеннюю пору, рука ищущего может обрести Immelstorunn».

Лес терпеливо ответил, громадный, невозмутимый, он не боялся смерти, он не знал, что такое страх, и по большому счету ему не было дела и до несчастной Дочери Дану, жалкого осколка некогда великого племени — иначе как мог он отдать сокровище расы Дану сейчас, отдать девчонке в рабском ошейнике со свирепым погонялой-хозяином за плечами?

Перед Агатой высилось дерево, стройный, вознесшийся ввысь Aerdunne, пятиконечные листья цвета расплавленного золота чуть слышно шуршали, готовясь укрыть землю мягким зимним одеялом, собственной смертью уберечь от выстуживания, от вымерзания — после того, как пала магия Дану, зимы здесь стали куда суровее и жестче.

Совершенно обычный на первый взгляд Aerdunne. Хотя… нет, не обычный. В дереве дремала скрытая мощь, глубинная, нутряная, из тех, что не отзываются на первые попавшиеся заклятья бродяги-чародея. Сейчас эта мощь пробудилась, не замечая замершего со стеком в руках господина Онфима-первого, не замечая железного наговорного ошейника на той, кому он намеревался вручить взросшее и хранящееся в его стволе. Дерево не желало знать, что сокровище тотчас же попадет в иные руки, руки хуманса, одного из тех, что в прах крушили саму плоть Dad'rroungot'a. Дерево лишь исполняло свое предназначение.

Агату била крупная дрожь, и уже не могла помочь никакая выдержка Дану. Онфим, проклятый хитрец, он знал, он наверняка знал! И рассчитал все до мелочей! Наверняка и покупал ее с дальним расчетом…

Ветви медленно клонились к ее лицу. То, о чем она так мечтала, то, что грезилось ей в воспаленных ночных видениях, само шло в руки… но не к ней. Ошейник предостерегающе потеплел. Прежде, чем она хотя бы помыслит о невозможном, боль скрутит ее дугой и бросит наземь, к ногам… хозяина.

Листва раздвинулась. И — во всей красе своей взорам Дану и хуманса предстал immelstorunn. Только — сорви. И — вмах, всей отпущенной Дочери Дану силой — развалить от плеча до пояса того, кто стоит за спиной, а потом поддеть ослабевший ошейник и… — надвое его!..

Рука девушки не успела подняться. Онфим знал, за чем он идет сюда. Удар в затылок! И еще, вдогон, по уже падающей!..

Близко-близко, возле самых глаз, оказалась земля.

— Очень хорошо, Дану, — и без того хриплый голос Онфима вдобавок еще и дрожал. — Очень хорошо. Вставай. Мы обернулись скорее, чем я думал. Идем. Надо возвращаться. Только бы успеть допрежь дождей…

— Убей меня, — тихо попросила она, не двигаясь. — Убей, я ведь не нужна тебе больше…

Раньше девушка думала, что немедленно умрет, оказавшись в плену. Потом она думала, что немедленно умрет, когда ее в первый раз волокли к козлам для порки. Потом — потом еще оставалась надежда умереть, если она узнает, что Immelstorunn попал в руки людей. Теперь она, сама вручив величайшее оружие своей расы человеку, поняла, что не суждено сбыться и этой надежде.

— Убить тебя?.. — оплывали, грузнели щеки, ястребиный нос становился привычной гулей, набрякали иссеченные морщинами мешки под разом обесцветившимися глазами. — Ну вот уж нет, остроухая. Мне приятно смотреть, как ты корчишься. Мне приятно знать, что ты мучаешься оттого, что ваш хваленый Иммельсторн здесь, у меня, завернутый в рогожу.

«Иммельсторн! Великие Боги, как грубо и до чего же простецки!.. Впрочем, чего еще ждать от хуманса…»

— Так что я тебя не убью, не надейся, кошка. Вставай, и пошли, покуда я не рассердился. Нас догоняют Ливни, нам надо спешить. Вставай!..

И она встала. Безвольно, вся дрожа от пережитого. А могучее дерево уже смыкало ветви. Оно выполнило свой долг, явив Immelstomnn дочери племен Дану. Теперь оно спокойно и не торопясь станет растить новый. В назначенный час и он найдет своего хозяина.

Человек и молоденькая Дану с острыми ушками пошли обратно к дороге.

* * *