Ожидание (три повести об одном и том же)

– А вам что?! – за­кри­чал Ван­дер­буль. – Что вы все ле­зе­те?

Сза­ди по­до­шёл ста­рик. Креп­ко взял его за пле­чо.

– Да­вай­те ру­гай­те!– за­кри­чал Ван­дер­буль.– Ну, на­врал… Ну!

Ста­рик вы­вел его на ули­цу.

Ван­дер­буль смот­рел на про­хо­жих, но ви­дел толь­ко се­рые пят­на.

– Что ты сде­лал с ру­кой?

– Су­нул в ки­пя­ток.

Ста­рик при­жал под­бо­ро­док к клю­чи­це, от­че­го бо­ро­да его взды­би­лась.

– Сколь­ко лю­дей за вас жизнь от­да­ли, а вам ма­ло.

Ста­рик по­шёл. Ван­дер­буль гля­дел се­бе под но­ги.

– А вам что?! – вдруг за­кри­чал он. – Че­го вам на­до?!

* * *

– Ми­ли­ция? У нас убе­жал сын… Он ушёл днём. А сей­час уже ночь… Я всех об­зво­ни­ла… Нет, мы его ни­ко­гда не бьём… По­жа­луй­ста. Я на вас очень на­де­юсь. Я вас очень про­шу… Свет­лая чёл­ка. Гла­за тём­ные, се­рые. Брю­ки джин­сы – те­хас­ские шта­ны… Да нет же, не за­гра­нич­ные. Та­кие брю­ки про­да­ют­ся в на­ших ма­га­зи­нах. Они очень удоб­ные для ре­бят, на них кар­ма­нов пол­но… Зо­вут Ва­си­ли­ем. Фа­ми­лия Ни­ко­ла­ев… Осо­бые при­ме­ты? У не­го за­бин­то­ва­на ле­вая ру­ка… Не знаю. Ка­жет­ся, об­жёг… Спа­си­бо боль­шое.

Во вре­мя это­го те­ле­фон­но­го раз­го­во­ра Ван­дер­бу­лев отец сто­ял у ок­на, смот­рел в мок­рую ночь. Он ку­рил си­га­ре­ту.

Ма­ма по­ло­жи­ла труб­ку, и ап­па­рат ко­рот­ко звяк­нул.

– Ка­жет­ся, всё у не­го есть, – ска­за­ла Ван­дер­бу­ле­ва ма­ма. – Так че­го ему нуж­но?

– Взрос­леть, – от­ве­тил отец.

Ночь чёр­ная, плот­ная. Во­круг фо­на­рей ки­пят жёл­тые ша­ры, тьма во­круг фо­на­рей зе­лё­ная, а даль­ше, за до­ма­ми, – гус­то-фио­ле­то­вая, как вы­со­хшие в бан­ке чер­ни­ла.

Ван­дер­буль по­до­шёл к во­ро­там мор­ско­го пор­та. Взби­ра­лись ввысь крас­ные лам­поч­ки. Они ви­се­ли на подъ­ём­ных кра­нах, да­ле­ко пре­дос­те­ре­гая иду­щие в но­чи са­мо­ле­ты. В мо­ре ка­ча­лись, пе­ре­се­ка­лись рас­плыв­ча­тые си­лу­эты – од­ни тем­нее, дру­гие чуть по­свет­лее но­чи. Мер­ца­ли не­яр­кие бли­ки. Ван­дер­бу­лю по­ка­за­лось на миг, что весь порт за­бит ржа­вы­ми гру­зо­вы­ми па­ро­хо­да­ми, гре­че­ски­ми фе­лю­га­ми, ры­бо­лов­ны­ми шху­на­ми, траль­щи­ка­ми и бе­ло­тру­бы­ми оке­ан­ски­ми лай­не­ра­ми. И все эти ко­раб­ли при­слу­ши­ва­ют­ся к скри­пу схо­ден. Ждут. По­то­му что дав­но, они уже по­за­бы­ли ко­гда, в их трю­мах си­де­ли го­лод­ные ти­хие зай­цы. Ко­раб­ли ис­то­ско­ва­лись по серд­цу, ко­то­рое жи­вёт в са­мом тём­ном уг­лу их ста­ра­тель­но­го и мол­ча­ли­во­го те­ла.

Дождь мо­чил во­ло­сы, па­дал за ши­во­рот, сте­кал по спи­не к по­яс­ни­це.

Ван­дер­буль от­крыл дверь вах­ты и сра­зу с по­ро­га ска­зал:

– Згу­ри­ди За­хар, с ост­ро­ва.

Вах­тер по­смот­рел спи­ски, по­том при­сталь­но гля­нул на Ван­дер­бу­ля.

– Ты вро­де по­тол­ще был.

Ван­дер­буль под­нял обож­жён­ную ру­ку.

– Ко­гда вам ру­ку лег­ко­ву­хой от­да­вят, и вы по­ху­дее­те.

– Как же те­бя уго­раз­ди­ло?

– По­скольз­нул­ся. Про­кля­тый дождь, вез­де скольз­ко.

Вах­тёр по­ка­чал го­ло­вой и ут­кнул­ся в га­зе­ту.

Ве­тер шёл с мо­ря, ка­чал фо­на­ри, при­кры­тые ко­ни­че­ски­ми от­ра­жа­те­ля­ми. По бе­то­ну, по­зва­ни­вая, ле­те­ла се­реб­ри­стая обёрт­ка от шо­ко­ла­да.

За мор­ским ка­на­лом на ост­ро­ве был за­вод. На ост­ро­ве жи­ли ра­бо­чие. На ост­ро­ве спал сей­час Згу­ри­ди За­хар – од­но­класс­ник.

За боль­шим пак­гау­зом тем­но­та уп­лот­ня­лась, ста­но­ви­лась чёр­ным кор­пу­сом оке­ан­ско­го ко­раб­ля. Ог­ней на бор­ту поч­ти не бы­ло.

У тра­па хо­дил по­гра­нич­ник.

Ван­дер­буль спря­тал­ся под на­ве­сом, за бу­маж­ны­ми меш­ка­ми. Где-то под ло­жеч­кой со­са­ли тос­ка, не­уют­ность и чув­ст­во бес­ко­неч­но­го оди­но­че­ст­ва. Ван­дер­буль сле­дил за по­гра­нич­ни­ком, гру­дью на­ва­лясь на меш­ки. Здо­ро­вой ру­кой он на­щу­пал в тю­ке ба­на­ны. Ба­на­ны при­во­зят зе­ле­ны­ми. Ван­дер­буль с тру­дом от­ло­мил один, над­ку­сил не очи­стив и вы­плю­нул. Мя­коть у ба­на­на бы­ла твёр­дая, вку­сом на­по­ми­на­ла сы­рую кар­тош­ку, вя­за­ла рот.

Ко­гда ви­но­ва­тый за­ду­ма­ет се­бя оп­рав­дать, то пер­вым де­лом ему по­ка­жет­ся, буд­то его не по­ни­ма­ет ни­кто. Что во­круг толь­ко чёр­ст­вые, рав­но­душ­ные лю­ди. И от это­го он ста­нет се­бя жа­леть, а из жа­ло­сти есть один толь­ко вы­ход – воз­вы­сить­ся.

– Я до­ка­жу, – бор­мо­тал Ван­дер­буль. – Я та­ких там дел по­на­де­лаю. Вы ещё обо мне ус­лы­ши­те… – Он не знал, где это там, он был твёр­до уве­рен, что оты­щет то са­мое ме­сто на зем­ле, где сей­час до­за­ре­зу не­об­хо­дим Ван­дер­буль. Где без не­го ни­че­го не дви­га­ет­ся, где без не­го ца­рят уны­ние и рас­те­рян­ность и уже по­кач­ну­лась ве­ра в по­бе­ду.

Он при­дёт. Он под­ни­мет флаг.

– Вы ещё по­жа­лее­те… – бор­мо­тал Ван­дер­буль.

Он си­дел дол­го. На­вер­но, вздрем­нул.

К по­гра­нич­ни­ку по­до­шли мат­ро­сы. Они смея­лись, го­во­ри­ли, кар­та­вя:

– Ка­ра­шау.

По­гра­нич­ник стал смот­реть их мо­ряц­кие до­ку­мен­ты. В этот мо­мент Ван­дер­буль пе­ре­полз пирс и по­вис на лок­тях под тра­пом.

Мат­ро­сы смея­лись, при­тан­цо­вы­ва­ли, шар­ка­ли ост­ро­но­сы­ми туф­ля­ми. Смех за­мер где-то ввер­ху, в хло­па­нье две­рей, в за­ти­хаю­щей дро­би ша­гов.

Ме­ж­ду пир­сом и ко­раб­лём, слов­но пой­ман­ные в за­пад­ню, би­лись вол­ны. Брыз­ги, сме­ши­ва­ясь с до­ж­дём, до­ле­та­ли до Ван­дер­бу­ля.

По­гра­нич­ник по­вер­нул­ся к тра­пу спи­ной, втя­нул го­ло­ву в во­рот ши­не­ли. Ван­дер­буль здо­ро­вой ру­кой взял­ся за трап и, опи­ра­ясь на ло­коть ле­вой, по­лез, не­слыш­но пе­ре­сту­пая с пли­цы на пли­цу. Он на­дол­го по­ви­сал над уз­кой по­лос­кой во­ды, за­жа­той ме­ж­ду пир­сом и чёр­ным кор­пу­сом ко­раб­ля. Вол­ны схлё­сты­ва­лись друг с дру­гом, жад­но ло­вя от­све­ты бор­то­вых ог­ней. С тра­па сте­ка­ла во­да. Оде­ж­да на­сквозь про­мок­ла.

Ван­дер­буль лез вы­ше и вы­ше. Пра­вая ру­ка за­не­ме­ла, ле­вая – боль­ная – ны­ла. Боль от­да­ва­лась в пле­че. Ван­дер­буль за­про­ки­ды­вал го­ло­ву, сли­зы­вал до­ж­де­вые ка­п­ли с верх­ней гу­бы; ка­п­ли бы­ли со­лё­ные. Поч­ти у са­мо­го бор­та Ван­дер­буль с ниж­ней сто­ро­ны пе­ре­лез на до­рож­ку тра­па и на чет­ве­рень­ках вполз на па­лу­бу.

Вах­тен­но­го на па­лу­бе не бы­ло, это Ван­дер­буль за­ме­тил, ко­гда ле­жал под на­ве­сом. Ка­пи­тан, на­вер­ное, рас­су­дил, что по­гра­нич­ник у тра­па – ох­ра­на бо­лее на­деж­ная, чем де­сять вах­тен­ных.

Ван­дер­буль не знал, ку­да спря­тать­ся. Мет­нул­ся к шлюп­кам. Бре­зент при­най­то­ван. Ван­дер­буль дос­тал но­жик, пе­ре­ре­зал пет­лю. За­лез в шлюп­ку. Пря­мо на бан­ках ле­жа­ли вес­ла. Ван­дер­буль ус­тал. Он свер­нул­ся в клу­бок. Он хо­тел спать и хо­тел, что­бы его не бу­ди­ли.

Он ещё не от­дох­нул дос­та­точ­но, ко­гда по­чув­ст­во­вал сквозь сон мяг­кие толч­ки, но он не хо­тел про­сы­пать­ся. Он за­став­лял се­бя спать и спал. И сно­ва чув­ст­во­вал, как па­да­ет и взды­ма­ет­ся, буд­то ле­тит. Во сне он вспом­нил ма­лень­кую де­воч­ку из сво­его до­ма, ко­то­рая рас­ска­зы­ва­ла ему, что уже нау­чи­лась при­зем­лять­ся. Рань­ше она ле­та­ла во сне и все­гда па­да­ла, а те­перь она нау­чи­лась при­зем­лять­ся, как пти­цы. Для это­го нуж­но бы­ло очень бы­ст­ро ма­хать ру­ка­ми – и то­гда спус­ка­ешь­ся на вет­ку или ку­да за­хо­чешь. И ви­сишь в воз­ду­хе, не сми­ная тра­вы, не ощу­щая твер­до­сти и тя­же­сти зем­ли под но­га­ми.

Ван­дер­буль улыб­нул­ся во сне и, ко­гда по­чув­ст­во­вал па­де­ние, бы­ст­ро за­ма­хал ру­ка­ми. Го­ря­чая боль ре­за­ну­ла ему по за­кры­тым гла­зам.

Ван­дер­буль сел, при­жал боль­ную ру­ку к гру­ди. И от­крыл гла­за.

Он уви­дел мо­ре во­круг, се­рое и пус­тын­ное.

Воз­ле шлюп­ки стоя­ли мат­ро­сы. Не­сколь­ко че­ло­век. Они гля­де­ли на не­го, как смот­рят в зоо­пар­ке на зверь­ков, о ко­то­рых зна­ли все­гда, но уви­де­ли в пер­вый раз.

– Бон­жур, Ма­гел­лан, – веж­ли­во ска­зал один из мат­ро­сов.

Ван­дер­буль втя­нул го­ло­ву в пле­чи. Гля­нул ис­под­ло­бья на го­ри­зонт,– мо­жет быть, там ос­та­лась его зем­ля?.. Мо­жет быть, с дру­гой сто­ро­ны. Он по­смот­рел в дру­гую сто­ро­ну.

Мат­ро­сы за­смея­лись, за­ки­ва­ли го­ло­ва­ми.

Ван­дер­буль опус­тил го­ло­ву, ус­та­вил­ся на свою об­мо­тан­ную бин­том ру­ку. Ве­тер шлё­пал ему по ще­кам мок­рой ла­до­нью.

«Хоть бы до­ж­дик по­шел, – по­ду­мал вдруг Ван­дер­буль, – то­гда мож­но бы­ло бы за­ре­веть». Он знал оди­но­че­ст­во по­сле обид, это бы­ло труд­ное оди­но­че­ст­во. Но сей­час всё от­сту­пи­ло. Сей­час бы­ло во­круг так пус­то, слов­но серд­це пе­ре­ста­ло бить­ся и гла­за пе­ре­ста­ли ви­деть.

НА БЕ­РЕ­ГУ

Офи­це­р-по­гра­нич­ник Игорь Ва­силь­е­вич вы­лез из так­си и лег­ко, по-ко­ман­дир­ски, по­при­вет­ст­во­вал Люд­ми­лу Та­ра­сов­ну.

Ван­дер­буль сон­но вы­ва­лил­ся за ним сле­дом.

Ут­ро. Об­ла­ка над го­ро­да­ми бе­ло-ро­зо­вые, как пас­ти­ла «зе­фир».

Люд­ми­ла Та­ра­сов­на си­де­ла над сво­им ок­ном на пе­ре­вер­ну­том ящи­ке. Она уви­де­ла Ван­дер­бу­ля, вско­чи­ла и, ос­ту­пив­шись, при­сло­ни­лась к сте­не.

– Знае­те его? – спро­сил по­гра­нич­ник.

– Ещё бы.

– Ну, Ма­гел­лан, при­бы­ли. Не­охо­та мне с тво­ей ма­мой встре­чать­ся. Ох, пред­став­ляю! Но ни­че­го не по­де­ла­ешь – пой­дём.

Люд­ми­ла Та­ра­сов­на ос­та­но­ви­ла по­гра­нич­ни­ка за ру­ку.

– От­ку­да вы его? – спро­си­ла она.

– Из Ка­ли­нин­гра­да, ока­зи­ей.

Люд­ми­ла Та­ра­сов­на за­то­ро­пи­лась.

– Вы его мне от­дай­те. Я его са­ма от­ве­ду. Я здеш­ний двор­ник. Мо­гу под рас­пис­ку. Их не­ту. Они ра­но ухо­дят на ра­бо­ту.

По­гра­нич­ник на­су­пил­ся, вы­нул из план­ше­та пись­мо, ад­ре­со­ван­ное на­чаль­ни­ком по­гра­нот­ря­да от­цу на­ру­ши­те­ля.

– Хо­ро­шо, – ска­зал он. – Я днём на­ве­да­юсь… – Он вздох­нул и про­бор­мо­тал: – Пись­мо, прав­да, при­ка­за­но вру­чить лич­но. При­вет­ст­вую вас. До сви­да­ния. – Он ещё раз от­дал честь Люд­ми­ле Та­ра­сов­не, сел в так­си и толь­ко от­ту­да, опус­тив стек­ло, по­ма­хал Ван­дер­бу­лю:– Смот­ри, без экс­цес­сов. У ме­ня есть сек­рет­ный при­каз, ес­ли что…

Ван­дер­буль улыб­нул­ся гру­ст­но. Он знал, что Игорь Ва­силь­е­вич по­лу­чил от­пуск за хо­ро­шую по­гра­нич­ную служ­бу и очень спе­шит к сво­ей не­вес­те Та­ма­ре.

– До сви­да­ния, Ма­гел­лан! – крик­нул Игорь Ва­силь­е­вич.

В гла­зах у Люд­ми­лы Та­ра­сов­ны сгу­ща­лась тень. Она взя­ла Ван­дер­бу­ля за ру­ку и мед­лен­но, зная, что он не по­сме­ет со­про­тив­лять­ся, по­ве­ла к се­бе.

Квар­тир­ка у Люд­ми­лы Та­ра­сов­ны ма­лень­кая, поч­ти пус­тая. Вме­сто ук­ра­ше­ний од­на чис­то­та. Та­кая про­сто­рная чис­то­та.

Люд­ми­ла Та­ра­сов­на по­ста­ви­ла Ван­дер­бу­ля к сте­не. В гла­зах у неё что-то взо­рва­лось. Она за­ле­пи­ла Ван­дер­бу­лю по­щё­чи­ну.

– Плачь!

– Что вы, Люд­ми­ла Та­ра­сов­на, – ска­зал Ван­дер­буль.

– Плачь, го­во­рю! – она бро­си­лась к шка­фу. Она ры­лась в нём, швы­ряя пря­мо на пол про­сты­ни, на­во­лоч­ки и по­ло­тен­ца.

– У мат­ки нерв­ные слё­зы не пре­кра­ща­ют­ся, отец по­ху­дел, вы­сох, а он це­лую не­де­лю по мо­рям пла­ва­ет. А ему хоть бы что. Плачь, те­бе ска­за­но!

На­ко­нец она на­шла мат­рос­ский ре­мень с по­тем­нев­шей от вре­ме­ни пряж­кой.

Люд­ми­ла Та­ра­сов­на рас­кру­ти­ла ре­мень над го­ло­вой и вдруг, от­швыр­нув его к па­ро­вой ба­та­рее, опус­ти­лась на пол. Она си­де­ла по­сре­ди раз­бро­сан­ной оде­ж­ды и всхли­пы­ва­ла.

– Что с ва­ми де­лать? – бор­мо­та­ла она. – Мер­зав­цы. Му­чи­те­ли. – Она под­ня­ла на Ван­дер­бу­ля за­пла­кан­ные гла­за. – Это­т-то, твой дру­жок, Гень­ка, с третье­го эта­жа спрыг­нул.

– Что с ним?– про­шеп­тал Ван­дер­буль.

Люд­ми­ла Та­ра­сов­на вы­тер­ла гла­за уг­лом на­крах­ма­лен­ной ска­тер­ти.

– Ни­че­го с ним не сде­ла­лось. Да­же ко­лен­ки не по­ца­ра­пал. Па­ра­шю­тист не­год­ный. Пар­ши­вец. И ещё хо­хо­чет. И ещё рад че­му-то… А ты че­го ра­ду­ешь­ся?! – крик­ну­ла она Ван­дер­бу­лю.

Ван­дер­буль сел на пол ря­дом с Люд­ми­лой Та­ра­сов­ной. Ему за­хо­те­лось уте­шить её. Но он не знал чем и, на­вер­но, по­это­му ска­зал са­мую не­ле­пую и са­мую веч­ную фра­зу на све­те:

– Из­ви­ни­те, мы боль­ше не бу­дем.

* * *

На пе­ре­кре­ст­ке ре­гу­ли­ров­щи­к-ми­ли­цио­нер ма­хал па­лоч­кой. Он ка­зал­ся се­бе ди­ри­жё­ром. Но на ули­це нет ди­ри­жё­ров. Ули­ца жи­вёт са­ма по се­бе. Ули­ца учит че­ло­ве­ка раз­ду­мью, как мор­ские вол­ны, как лес, как ре­ка с об­ры­ви­сты­ми бе­ре­га­ми. Она и по­хо­жа на ре­ку. Фар­ва­тер ее обо­зна­чен вы­вес­ка­ми. Вы­вес­ки, без­ус­лов­но, кра­си­вые и, ко­неч­но, соз­да­ны для удоб­ст­ва: «Ги­про­бум», «Рос­ко­оп­тех­снаб», «Кож­га­лан­те­рея».

Ван­дер­буль хо­дил по ули­цам уже мно­го ча­сов. Люд­ми­ла Та­ра­сов­на от­пус­ти­ла его под че­ст­ное сло­во. На Те­ат­раль­ной пло­ща­ди Ван­дер­буль столк­нул­ся с дву­мя мо­ря­ка­ми. У них бы­ли ши­ро­кие на­шив­ки на ру­ка­вах и ши­ро­кие по­ло­сы ор­ден­ских лент. Ван­дер­буль дол­го гля­дел, как они, раз­го­ва­ри­вая, са­ди­лись в ав­то­бус.

Ка­пи­тан ка­над­ско­го па­ро­хо­да ска­зал, сдав его по­гра­нич­ни­кам:

– Ко­гда убе­гайт та­кое маль­чиш­ка, – это зна­чит, что в нём вы­рас­тайт храб­рый муж­чи­на. По­пи­ши­те это па­пан, что­бы он не по­рол его очень.

Ко­ман­дир по­гра­нот­ря­да, пол­ков­ник, дол­го раз­го­ва­ри­вал с Ван­дер­бу­лем. Ван­дер­буль бо­ял­ся та­ких слов, как из­ме­на, пре­да­тель­ст­во, но пол­ков­ник рас­спра­ши­вал его об от­мет­ках и вся­че­ских пус­тя­ках. По­том он ска­зал:

– О ро­ди­те­лях ты не по­ду­мал, ко­неч­но.

Ван­дер­буль опус­тил го­ло­ву. Обож­жён­ную ру­ку он су­нул ме­ж­ду ко­лен. Кровь в ру­ке би­лась толч­ка­ми, она слов­но про­дол­жа­ла счёт, на­ча­тый Лю­цин­д­рой на кух­не. Толь­ко счёт был сей­час очень мед­лен­ный, и дру­гая боль, по­силь­нее ожо­га, рос­ла в Ван­дер­бу­ле.

Он опять по­до­шёл к сво­ему до­му. Он знал на нём ка­ж­дую вы­бои­ну, ка­ж­дую над­пись в па­рад­ных.