Ричард Длинные Руки – граф

– От жабы до лягушки дальше, чем плотнику до столяра, – пояснил я. – Ну, как бы вам доступно… Ну, знаете, как король женил сыновей, заставляя их стрелять из лука наугад, так вот выстрелил младшенький и пошел свою судьбу искать. Приходит на болото, а там жаба сидит и стрелу его держит. Джон – королевский сын аж взвился: «Ну, совсем обнаглели! Здесь же должна быть лягушка. А это что?! Нет, на это я не согласен. Мне нужна лягушка. Ля-гуш-ка!» Тут жаба говорит ему человеческим голосом: «Ну, чего ты речешь, дурачок. Ты ж понимаешь, что на самом деле я не жаба. Злой волшебник околдовал и улетел на Юг. Но ты можешь меня спасти. Если отыщешь проход в скрытое королевство и перебьешь драконов на входе, слетаешь на Юг и принесешь молодильное яблоко, выиграешь рыцарский турнир против сорока огров, ну и еще там по мелочи, вот тогда… Вот тогда чары спадут и я снова стану той, что тебе нужна, – ля-гуш-кой!»

– И что дальше? – спросила Христина, после того как я замолчал.

Я удивился:

– Как что? Он же герой, все это проделал, после чего жаба благополучно превратилась в лягушку. А он, счастливый, что все получилось, женился на ней, на лягушке.

После обеда все выползли на солнышко, расселись, как старые бабы, под стеной замка, прижавшись спинами к нагретому камню. Пошли ленивые и неторопливые перемывания костей отсутствующим, рассказы о чудесах и небесных явлениях, я только начал вслушиваться, как из замка вышел очень юный лорд Родриго, комичный в детском костюмчике, имитирующем взрослый, даже шляпа с пером.

Он выглядел явно довольным, заприметив меня среди дворцовых слуг.

– Дик, – позвал он. – Иди сюда.

Я поднялся, Ипполит напомнил озабоченно:

– Мой лорд, ваша мама не велела вам отдаляться от замка.

Он фыркнул:

– Разве я отдаляюсь? Но если нет внутреннего двора, то где мне играть?.. Дик, в прошлый раз ты рассказывал про этих… как их… ну которые братья Диоскуры…

– А, – сказал я, – это греческое. Хоть что-то греки придумали стоящее. Диоскуры – это…

Мы отошли на десяток шагов, там здоровенная колода, уселись рядышком, у малыша счастливо горят глаза. С ним в самом деле общаться оказалось несложно, не понимаю, чего запаниковал Жак. Тот мусор, которым забиты, по моему мнению, мои мозги, оказался очень кстати: я рассказывал как все эллинские мифы и легенды, так и скандинавские, славянские, индийские, египетские, потом пересказывал о Гильгамеше, о происхождении Рима, о древнем мире Месопотамии, Урарту, Древнего Рима, Эллады, Македонии, мальчишка слушал с горящими глазами, уже понятно, что его не оттащишь от меня и клещами, а у меня, к счастью, в черепе столько складировано всякой ерунды, что на сто лет хватит рассказывать. Вот уж не думал, что вся эта ерунда пригодится. А когда разом перепрыгнул к человеку-невидимке Уэллса и человеку-амфибии Беляева – тоже оказалось совсем неплохо, еще как неплохо, ребенок вцепился в меня и не отпускал.

Впрочем, не такой уж и ребенок: живя в замке и видя, как петух топчет кур, а селезень – уток, он всегда знал тайну зарождения жизни, так что с интересом узнал новость, что и у бабочек так же, и у цветочков с их пестиками и тычинками, и вообще все на свете гребет под себя всех и размножает, это универсальный закон, так что ничего в этом интересного, этим вволю занимаются даже простолюдины, а особи благородного происхождения должны прежде всего думать, как обмануть другого, ограбить, втоптать в грязь, то есть о политике, искусстве, вообще о высоком, а не поддаваться простейшим инстинктам, как тараканы или богомолы.

Похоже, его не волнует пока, что он – сын хозяйки, графенок, а я на самой нижней ступеньке социальной лестницы, только поинтересовался однажды:

– Ты спишь в людской, где и Раймон?

– Да, – ответил я, вспомнив Раймона, этого молодого угрюмого парня, крупного и массивного, как молодой медведь. – Правда, сейчас я перебрался там рядом в кладовку. За дверью не так слышно, как храпит Ипполит.

Можно было не объяснять, но лучше предупредить вопрос, не стоит же рассказывать про Христину. Он не обратил внимания, сказал только:

– Раймон хороший. Мы с ним в детстве часто бегали на озеро драть раков. Это он меня научил вытаскивать их из нор… Но потом мама запретила мне ходить на озеро, боялась, что утону, хотя Раймон следил за мной, как курица за цыпленком. Он старше всего на два года, но заботился обо мне, как будто отец или даже дед за внуком…

– Раймон такой, – согласился я. – Его не надо просить о помощи. Сам всегда подбежит и подставит плечо. А как тебе Винченц, Адальберт?

Он подумал, пожал плечами.

– Винченц помешан на оружии, Адальберт – на своих мускулах. Все не могут выяснить, кто из них лучше дерется на кулаках, кто сильнее в борьбе, а кто лучше владеет оружием.

– А ты как думаешь?

Он ответил важно:

– Адальберт сильнее. Но когда бьются на мечах – Винченц обычно выигрывает.

Из замка вышла Хризия, мужчины сразу же прервали разговоры и уставились на нее жадными глазами. Не обращая на них внимания, она скомандовала:

– Лорд Родриго, вас желает видеть ваша мама, леди Элинор!.. Дик, пойдем, я покажу тебе твою комнатку.

Родриго, судя по его капризному виду, не подчинился бы и приказу мамы, однако я послушно встал, отвесил Хризии легкий поклон.

– Да, госпожа Хризия. Как скажете, госпожа Хризия. Вы живете тоже в той комнате?

– Дурак, – сказала она беззлобно. – Пойдем.

Малыш недолго плелся за нами, а в холле обогнал и понесся вверх по лестнице, взвизгивая и воинственно помахивая деревянным кинжалом.

Хризия отвела меня на третий этаж в самый конец коридора. С одной стороны дверной проем зачем-то замурован красным кирпичом, с другой – металлическая дверь, при ее виде у меня побежали мурашки по коже: больше похоже на тюремную.

– Это твоя, – объяснила она, – днем будешь работать… где укажут, а на ночь постарайся закрываться на все засовы и никуда не выходи.

Она поясняла медленно и старательно, как слабо соображающему. Я кивал с тупым видом, не нужно женщин разочаровывать, рассматривал ее удивительное лицо с высоко вскинутыми бровями и настолько вздернутым носом, что он потянул с собой и верхнюю губу, из-за чего она стала вдвое толще и тоже приподнялась в верхней части. Примерно такая же губа у Франлии, только еще и губки бантиком, вспомнил я старое выражение, бровки домиком, губки напоминают именно этот ярко-красный праздничный бант или цветок, но больше всего – спелые черешни, теплые от солнца и до предела налитые сладким зовущим соком.

Брови вскинуты тоже потому, что некая сила все черты лица приподняла, из-за чего это выражение задиристости и капризности. Эдакая сочная простенькая дурочка, ведь курносые – все капризули, щечки полненькие, тугие, как спелые яблочки, волосы падают на плечи свободными волнами, не испорченные прической.

– Хорошо, – ответил я замедленно, так надо, я же соображаю туго, – а запираться зачем? Неужто здесь воруют?

– Дурак, – сказала она с отвращением.

– Дурак, – согласился я и посмотрел на нее честными глазами, – зато добрый.

– Но все равно… – произнесла она неуверенно.

– И честный, – добавил я. – А ты зачем меня обижаешь?

Она уставилась на меня удивленными глазами, что стали совсем круглыми, как у проснувшейся птички.

– Обижаю? Да ты не просто дурак, а еще и… Я забочусь о тебе! Тебе разве не объяснили?

– Нет, – пробормотал я тупенько, делая вид, что еще ничего не знаю.

– Это старый замок, – сказала она наставительно. – Не такой старый, как у Валленштейнов или Касселей, но зато здесь очень много творилось магии. Так что и сейчас в замке много всякого… Днем оно спит, а ночью выходит. Лучше не попадаться!

– Это нетрудно, – пообещал я. – Ночью я все равно сплю… А ты где спишь?

Она отрезала гневно:

– Это не твое дело!

– Прости, – сказал я поспешно. – Не знал, что наступаю на больную мозоль.

Она отвернулась и быстро пошла по коридору, виляя длинной юбкой, спина прямая, русые волосы заплетены в толстую косу. Я толкнул дверь, открылась тяжело, массивная. Я вошел в тесную комнатку, стены голые, на каменных блоках кое-где мох, толстый слой пыли на столе, на длинной широкой лавке, на полках.

На полках – огромная коллекция фигурок всевозможных чертей. Из дерева, стекла, металла, янтаря и различных смол. Больше всего, конечно, из дерева. Я сам однажды видел у одного умельца нечто подобное: он собирал в лесу всякого рода хитрые сучки, наплывы на деревьях, срезал, а дома только подправит чуть-чуть, и получается фигурка черта. Причем чем меньше он работал ножом, тем выше мастерство. Здесь важнее не вырезать фигурку черта, а рассмотреть ее уже готовую, ножичком же лишь, как говорится, выпустить ее на свободу.

Я смотрел внимательно, брата Кадфаэля эта чертиная коллекция привела бы в неистовство. Он вопил бы о логове дьявола, бросился бы ломать и крушить, а потом долго брызгал бы святой водой. Фигурки делались мастером, я вижу, как идут волоконца, дерево как бы само создавало такое, художник лишь высвобождал, коснувшись острием в одном-двух местах. Вообще-то, если честно, здоровое дерево не создает таких вот болезненных наростов, оно растет прямое, чистое, стройное…

Фигурки из металла отлиты очень тщательно, но литье предполагает массовый выпуск. Значит, спрос есть. Да, это не суровый Север. Здесь свободомыслие, если не сказать крепче.

Глава 12

Я оглянулся на дверь, первое желание отказаться от такой комнаты: мои эстетические и нравственные каноны… во как завернул!.. не уживаются с поклонением или хотя бы даже заигрыванием с дьяволом. Я знаю, как часто начинается с простой фронды, детской жажды показать, продемонстрировать свою независимость, не замечая, что именно с такой демонстрации и начинается падение.

– Потерпим, – сказал я тихо, – сам же вещал, да так возвышенно, сэру Скотту насчет святого в бардаке…

Пришлось спуститься в людскую, где я удивил и повеселил всех, особенно женщин, когда запросил ведро с водой и тряпку побольше. Ладно, хорошо смеется тот, кто стреляет последним. Я глупо улыбался, кивал, но тряпку выбрал побольше, еще больше, и со всем хозяйством отправился наверх, где убрал пыль, а затем и вымыл стол, лавку, пол, а в конце концов и фигурки. Я просто убирал пыль, чтобы не глотать эту гадость, а не воздавал почести изображениям нечисти. Точно так же не топтал на Перевале облик Пречистой Девы, а просто шел по камню, где цветные пятна и линии…

По всем четырем стенам двумя непрерывными линиями цветными изразцами тянется простенький орнамент у пола и на высоте моей поднятой руки. После мокрой тряпки изразцы заиграли, заблистали всеми красками. Под верхней полосой на бледно-серых квадратах выложены картинки, грубо и не очень изящно, но я рассматривал так, словно здесь ключи к Царству Небесному.

Вот изображение чаши, просто чаши, ничего больше, а это неспроста, если учесть, что дальше изображены суровые рыцари в доспехах, лица злые, мечи обнажены, каждый на портрете показывает, что он опасен, лучше не подходи, а здесь чаша… Видимо, чаша Святого Грааля, а если так, то здесь влияние церкви было сильно, очень сильно. А теперь силы Тьмы и сатанизма медленно отвоевывают земли. Пока что их удерживает только Перевал. Армию не провести. Тьма старается создать по ту сторону Перевала пятую колонну и захватывать власть с ее помощью.

Я лег на лавку, забросил ладони за голову. К таинственной кладовке, где среди прочих сокровищ хранится Кристалл Огня – уже мой! – пока не приблизился и даже не знаю, где она, но по крайней мере леди Элинор оставила на время планы по захвату крепости, что уже хорошо. Сейчас наверняка перебирает в подземельях, как скупой Кощей над златом, выбирает то, чем заинтересовать чародея. Явно пытается найти ту грань, чтобы и обратить на себя внимание, и не показывать чужаку, что обладает чем-то действительно ценным настолько, чтобы он восхотел отнять у нее, слабой и беспомощной женщины. Надо бы как-то последить, куда она уходит надолго, чтобы туда же ночью…

В коридоре протопали ноги, кто-то ударил в дверь кулаком и крикнул:

– Дик!.. К хозяйке! Быстро!

– Фигаро здесь, – пробормотал я, – Фигаро там…

В самом деле, с третьего этажа на четвертый подниматься ближе и быстрее, кто бы подумал. Я взбежал, удивляясь, морща лоб над такой загадкой, вбежал в покои хозяйки, и тут челюсть сама отвисла, а дыхание вылетело, словно получил удар под ложечку: леди Элинор изволит в ночной сорочке лежать в постели, точнее, сидеть, положив под спинку огромную зеленую подушку, а в руках у нее не столько толстая, сколько огромная книга, переплет в половину столешницы. Одеяло укрывает до пояса, кровать великанская, есть место для стада жеребцов, во всяком случае справа смирно лежат в готовности еще две подушки, на каждой поместилась бы пара голов. Однако вместо жеребцов в постели разлеглись три кошки: толстые, наглые и настолько откормленные, что я сразу вспомнил, что кошки, которые едят «Вискас», – лучший корм для собак.

Уж не египетские ли ночи меня ждут, мелькнула трусливо-обрадованная мысль. Вообще-то я тверд, как скала, но ежели меня потащат в постель силой, в смысле – укажут розовым пальчиком на место рядом, я ж не посмею отказаться, ого-го, не посмею, еще как не посмею…

Она вскинула ресницы, на миг блеснули изумрудно– зеленые глаза, в этот раз – зеленые, произнесла благосклонно:

– Что я хотела спросить… забыла, вот уж не думала, что забуду с этой книгой… ты не помнишь?.. да куда тебе…

Я сделал скорбную мину и помалкивал, а взглядом старался не выдавать себя, что заметил ее округлые плечи, безукоризненную линию шеи, красиво вылепленные ключицы и впадины между ними. Да и грудь, слегка прикрытая ночной рубашкой, на самом деле видна во всем великолепии. Она, кстати, не меняется при любом преображении – идеальной формы, с алыми кружками и одинаковыми спелыми земляничками в середине кружков. Хотя, конечно, могла бы поэкспериментировать насчет размера, формы, цвета. Надо бы как-то подсказать и ухитриться не получить по морде.

Правда, если получится, то можно и получить. Вон поручик полагал, что дело того стоит.

– Так что же я хотела… – размышляла она вслух, – вылетело из головы… Как ты думаешь, для чего я тебя позвала?

Я поклонился, сказал почти благочестивым голосом:

– Будучи радетельной госпожой, вы каждый миг бытия пользуете, дабы изалкать из источника мудрости. А мудрые, как известно, пьют из всех стаканов… в смысле из чаш и кубков, будь они украшены драгоценностями или просто вылеплены из глины.

Легкая улыбка скользнула по ее пухлым чувственным губам.

– Ты либо дурак, что скорее всего… либо очень даже не дурак. Но откуда взяться не дураку? Значит, дурак, только другого пошиба. Интересного, неведомого.

Я помалкивал, всматривался с осторожностью, в комнате вроде бы магия не гуляет во всю ивановскую, но вообще-то кто знает, здесь ею должен быть пропитан каждый уголок, каждый дюйм, каждая вещь, так что лучше кивать да кланяться, кивать да кланяться. Это королю может показаться зазорным кланяться, особенно если демократ первого поколения, но женщине кланяемся всегда с охотой, всегда понимая свое полнейшее превосходство над этим существом, так почему бы не поклониться, это то же самое, что поклониться рыбке в аквариуме или морской свинке…

Я поклонился и сказал почтительно:

– Вам виднее, ваша милость. Вы такие ученые слова говорите, что мне и подумать больно, сразу голова трещать начинает, словно в пыточные тиски зажали!

Она усмехнулась, одеяло полетело в сторону, я с неподвижным лицом смотрел, как она опустила ноги на пол, легко встала, почти обнаженная в прозрачной сорочке. Я продолжал смотреть прежним бараньим взглядом, а леди Элинор хлопнула в ладоши, тут же появилась Хризия, быстро и умела помогла облачиться в длинное тяжелое платье строгих тонов с множеством золотого шитья.

Леди Элинор оглядела себя в зеркало, кивком отпустила Хризию. Я старался смотреть с восторгом, однако волшебница глянула пристально, словно школьная учительница, голос прозвучал резко, с нескрываемой враждебностью:

– Ну? Что не так?

Я поспешно поклонился.

– Ваша милость, все так, все замечательно!

Она постаралась смягчить голос, объяснила:

– Я зла… но не на тебя. Я злюсь, когда терплю неудачу. Возможно, ты сможешь подсказать, что у меня не так, почему он меня не замечает! Давай, думай!

Я сказал нерешительно:

– Возможно, у них эпоха несколько иная. В этом случае ваш облик выглядит… староватым.

Она вспыхнула.

– Это я старовата?

– Не вы, – вскричал я испуганно, – облик! Облик староват. Имидж. Чародей помнит, что, когда был маленьким, так одевалась его бабушка. В этом случае он вас воспринимает как… нет, не бабушку, но несколько устаревшую… модель. Как одежды, так и поведения.

Она слушала внимательно, с напряжением в лице и всей фигуре, спросила быстро:

– Как? Какие могут быть изменения?

Я сказал осторожно:

– Ну… это я потому сказал, что сам застал, как одевались бабушки, потом как моя мама одевается… совсем иначе!.. А вот те девушки, что пошли водить первые в жизни майские хороводы, они совсем-совсем по-другому…

Она в волнении заходила взад-вперед по комнате, руки заломила, от всей фигуры вспышками пошли волны то безудержного отчаяния, то такой надежды, что мне становилось неловко.

– Так!.. Сделаем так. Хризия и ее девки сядут срочно шить новые платья. Ведь нужно только новые платья? Или еще что? Какие серьги? Кольца, браслеты? Лента на волосы или золотой обруч? Что с волосами: взбивать или заплетать косы?

Я кашлянул, она остановилась, я сказал все так же осторожно:

– Дело в том, что глаза быстро привыкают. Ко всему. Особенно – мужские. У вас очаровательная грудь, леди Элинор, я никогда такой бесподобной не видел, но когда все женщины на свете одинаково обнажают грудь в одинаковых декольте… в смысле вырезах платья, то и такие замечательные сиськи, как у вас, бесподобная леди… только не бейте, могут пройти незамеченными. Это как если в реку набросать много-много щепок и мелких веток, пусть плывут, а с ними запустить огромное бревно, то проплывет незамеченным! Знаю, мы не раз так воровали у соседей, а они у нас в отместку воровали коз… Потом, правда, друг другу возвращали, это у нас такие шуточки.

На ее чистом лбу попытались собраться морщинки, но эластичная кожа не позволила, однако я видел, с каким усилием волшебница старается понять новую концепцию смены эрогенных зон.

– Необычно, – призналась она, – но, похоже, ты прав. Никогда о таком не думала. Но как же… Все потому и ходят в одинаковых платьях, что иначе… неприлично!

– Эх, леди Элинор, – ответил я со вздохом, – но мода ведь меняется… не сама. Находится смелая женщина, что решается одеться иначе, выходит на улицу или в свет, показывается на королевском приеме… и на другой день уже все наперебой начинают шить такие же наряды! И все, что носили еще вчера, объявляется устаревшим, ужасным, старомодным, дурновкусным… Все начинают щеголять друг перед другом отрицанием старой моды, чтобы не оказаться среди этих устаревших…

Она слушала с напряжением, но внимательно.