Дюна

«Я не должен бояться. Страх убивает разум. Страх — это малая смерть, что ведет к полному забвению. Мой страх я встречу лицом к лицу. Пусть он пройдет надо мной и во мне. А когда он пройдет, внутренним оком я разгляжу его след. Там, где прошел страх, будет пусто. Там только я останусь».

Ощутив вернувшееся спокойствие, он приказал:

— Начинай, старуха.

— Старуха! — фыркнула она. — В храбрости тебе не откажешь. Ну, посмотрим, сэр. — Она качнулась к нему и почти зашептала — Та рука, что в коробке, почувствует боль. Боль. Но! Попробуй только шевельнуть этой рукой — и мой гом джаббар вопьется в твою шею. Смерть будет быстрей, чем от топора. Понял? Вытащишь руку — и гом джаббар заберет тебя.

— А что в коробке?

— Боль.

Почувствовав покалывание в ладони, он туго стиснул губы. «Почему это может быть испытанием?» — удивился он. Покалывание перешло в зуд.

Старуха сказала:

— Ты слыхал, что животные отгрызают себе ноги, чтобы вырваться из капкана? Так поступают животные. А человек останется в ловушке, выдержит боль… прикинется мертвым, чтобы убить охотника и навсегда отвести эту опасность от своего рода.

Зуд перешел в слабое жжение.

— Зачем вы это делаете? — потребовал он ответа.

— Чтобы определить, человек ли ты. Молчи.

Жжение в правой руке усиливалось, и Пол стиснул левую руку в кулак. Боль росла медленно: пекло все сильней и сильней. Ногти его свободной руки уже впивались в ладонь, чтобы как-то ослабить боль. Он попытался шевельнуть пальцами горящей руки, но не смог.

— Жжет, — прошептал он.

— Молчи!

Боль пульсировала в руке. На лбу его выступил пот. Каждый нерв требовал, чтобы он вытащил руку из этой жгучей мглы… но… гом джаббар… Не поворачивая головы, он попытался скосить глаза на ужасную иглу возле шеи. Он чувствовал уже, что задыхается от боли, попытался успокоить дыхание, но не смог этого сделать.

Боль!

Все исчезло. Во всем мире осталась только эта рука, погруженная в адскую муку, да древнее лицо, обращенное к нему.

Он еле разлепил спекшиеся губы.

Жжет! Как жжет!

Ему уже казалось, что кожа на руке вздувается, чернеет, лопается, обнажая обуглившиеся кости.

Боль исчезла!

Словно нажали кнопку… боль исчезла.

Правая рука Пола дрожала, на теле выступил пот.

— Довольно, — пробормотала старуха. — Кулл вахад. Ни одно дитя-женщина не выдерживало такого. Должно быть, я хотела, чтобы ты не прошел испытание. — Она откинулась назад и убрала гом джаббар от его шеи. — Вынь свою руку из шкатулки, юный человек, и посмотри на нее.

Подавляя подступившую дрожь, он глядел на темную пустоту, в которой теперь, казалось, уже собственной волей пребывала его рука. Воспоминание о боли не давало пошевелить ею. Разум подсказывал, что из тьмы он извлечет лишь обугленный обрубок.

— Вынь руку! — приказала она.

Он резко выдернул руку и в изумлении уставился на нее. Ничего! Ни малейшей отметины, никаких признаков терзавшей плоть смертной боли.

— Боль возникает прямо в нервах, — сказала она. — Но не может вырваться наружу к другим людям. Впрочем, некоторые дорого бы заплатили за тайну этой шкатулки, — и она спрятала ее где-то между складок своего одеяния.

— Но боль… — сказал он.

— Боль, — фыркнула она. — Человек сильнее любого нерва своего тела.

Пол почувствовал вдруг боль в левой руке, разжал кулак и увидел четыре кровавых отметины там, где ногти впивались в ладонь. Уронив руку вдоль тела, он поглядел на старуху. 

— И с моей матерью вы тоже проделали такое?

— Тебе случалось просеивать песок через сито? — спросила она.

Неожиданный резкий вопрос сразу обострил его восприятие: песок через сито. Он кивнул.

— Мы, Дочери Гессера, просеиваем людей, чтобы найти человеков.

Он поднял правую руку, вызвав в памяти свежее воспоминание: «Неужели с помощью одной только боли?»

— Я следила за тобой, отрок, смотрела, каков ты в боли. Боль только ось испытания. Мать учила тебя наблюдать. Я вижу в тебе результаты ее обучения. Суть испытания — кризис и наблюдение.

Слова эти были правдой, и он сказал:

— Да, это так.

Старуха поглядела на него: «Он чувствует правду. Неужели это он? Возможно ли?» Напомнив себе: надежда искажает результаты наблюдения, она справилась с внезапным волнением.

— Ты понимаешь, когда люди крепче верят в свои слова? — спросила она.

— Я вижу это.

Обертоны знания и уверенности звучали в его голосе. Она услышала их и сказала:

— Быть может, ты и есть Квизац Хадерач… Садись, маленький брат, у моих ног.

— Лучше я буду стоять.

— Твоя мать когда-то сидела у моих ног.

— Я не моя мать.

— Успел возненавидеть, а? — она глянула в сторону двери и громко позвала — Джессика!

Дверь распахнулась, показавшаяся на пороге Джессика жестким взглядом обвела комнату. Когда она увидела Пола, ожесточение исчезло с ее лица. Она выдавила легкую улыбку.

— Джессика, ты теперь перестала меня ненавидеть? — спросила старуха.

— Я и люблю и ненавижу вас, — ответила Джессика. — Ненависть — это память о боли, что не исчезнет, а любовь — это…

— Только главное, — оборвала ее старуха, впрочем, ласковым тоном. — Можешь войти, но помолчи. Закрой дверь и позаботься, чтобы нас не прервали.

Джессика вступила в комнату, закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. «Мой сын жив, — думала она. — Мой сын жив, и он… человек. Я знала это… но… он жив. Теперь и я могу жить». За спиной была жесткая дверь, и все в комнате было реально и ощутимо.

— Мой сын жив!

Пол поглядел на мать. Она говорила правду. Он хотел бы остаться один и все обдумать, но понимал, что его пока не отпустят. Старуха приобрела над ним власть. Они обе говорили правду. Его мать выдержала это испытание. За всем чувствовалась ужасная цель его бытия… Боль и страх. Что такое ужасная цель, он понимал. Такие цели превыше прочего. В них властвует неизбежность. Пол давно чувствовал, что несет в себе страшное предназначение, какую-то ужасную неизбежность. Но он еще не знал, какова будет странная цель его существования.

— Когда-нибудь, отрок, — сказала старуха, — и ты встанешь за подобной дверью. Это деяние само по себе.

Пол поглядел на руку, познавшую боль, потом на Преподобную Мать. В голосе ее слышалось нечто, не похожее на любой другой голос. Слова её были огранены, как бриллианты. Они резали острой кромкой. Он почувствовал, что ответом на любой вопрос, который он сумеет задать, она может вырвать его из мира плоти в какую-то высь.

— Почему вы испытываете человеков? — спросил он.

— Чтобы освободить.

— Освободить?

— Когда-то люди решили, что думать за них будут машины, понадеявшись, что станут от этого свободнее. Но вместо этого они просто позволили хозяевам машинами поработить их.

— «Да не сотворишь машины в подобие людского ума», — процитировал Пол.

— Так говорится в Библии Оранжевых Католиков и Бутлерианском Джихаде, — сказала она, — но в О. К. Библии должно было быть: «Да не сотворишь машины в лживой подделке человеческого ума». Ты изучал ментата вашего дома.

— Сафир Хават занимался со мной.

— Великое Восстание выбило этот костыль, — продолжила она. — Человеческий разум был вынужден развиваться. Были открыты школы, чтобы развивать в человеках таланты.

— Школы Бинэ Гессерит?

Она кивнула:

— Сохранилось два остатка этих древних школ: Бинэ Гессерит и Космическая Гильдия. В Гильдии, как мы думаем, упор делается на чистую математику. У Дочерей Гессера иная задача.

— Политика! — сказал он.

— Кулл вахад! — воскликнула старуха, строго глянув на Джессику.

— Я не говорила ему об этом, ваше преподобие, — пожала та плечами.

Преподобная Мать вновь обратила свое внимание на Пола и ответила:

— Ты понял это по удивительно малому числу признаков. И в самом деле политика. В начале школу Бине Гессерит направляли те, кто видел нужду в нити, связующей человеческие дела. И они поняли, что такой нити не будет, если не отделить человеков от зверей… и еще — если не вывести породу.

Внезапно слова старухи словно расплылись, потеряли для Пола свою резкость. Он почувствовал, словно оскорбили его инстинкт правды, так называла это его мать. Не то чтобы Преподобная Мать лгала ему. Она явно верила в собственные слова. Здесь крылось нечто глубокое, родственное его ужасному предназначению.

Он сказал:

— Моя мать говорит, что в школах Дочерей Гессера ученицы не всегда знают своих предков.

— Все генетические линии зафиксированы в наших анналах, — ответила старуха. — И твоя мать знает, что она родом из Дочерей Гессера, или же ее происхождение приемлемо для нас.

— Но почему же она не должна знать, кто ее родители?

— Некоторые знают… Многие — нет. Быть может, ее хотели скрестить с близким родственником, чтобы зафиксировать какую-нибудь генетическую доминанту. У нас может быть много причин.

И вновь Пол не почувствовал правды в ее голосе.

— Вы много берете на себя, — сказал он. Преподобная Мать с удивлением глянула на него:

«Не послышалось ли мне осуждение в его голосе?»

— На наших плечах тяжкий груз, — отвечала она. Пол все более и более приходил в себя после испытания. Обратив к старухе испытующий взор, он спросил:

— Вы сказали, что я, быть может… Квизац Хадерач. Что это? Гом джаббар в человеческом обличье?

— Пол, — сказала Джессика, — нельзя разговаривать таким тоном с…

— Я сама управлюсь, Джессика, — вмешалась старуха. — А теперь, отрок, что ты знаешь о зелье ясновидения?

— Вы принимаете его, чтобы увеличить способность распознавать ложь, так рассказывала мне мать.

— Ты когда-нибудь видел ясновидящую в трансе?

Он качнул головой: «Нет».

— Зелье это опасно, — сказала она, — но позволяет постигать. Когда ясновидящая вкусит его, она может заглянуть во многие уголки собственной памяти… в память своего тела, и мы далеко заглядываем в прошлое… но только путем женщины. — В голосе ее послышалась печаль. — Но есть и такое место, куда не смеет заглянуть ни одна ясновидящая. Оно отталкивает нас, ужасает. Сказано, что однажды придет мужчина и обретет с помощью зелья внутреннее зрение. Он заглянет, куда мы не смеем, и в мужское и в женское прошлое.

— Это и будет ваш Квизац Хадерач?

— Да, тот, кто может быть одновременно во многих местах, Квизац Хадерач. Многие мужчины пытались… многие, но безуспешно.

— И всех, кто рискнул попробовать, ждала неудача?

— Нет, что ты, — она покачала головой, — всех, кто рискнул — ждала смерть.

***

Пытаться постичь Муад'Диба, не зная его смертных врагов, Харконненов, все равно что пытаться понять правду, не зная кривды. Все равно что пытаться узнать свет, не зная тьмы. Это немыслимо.

Принцесса Ирулан. «Книга о Муад'Дибе»

Жирная рука с унизанными кольцами пальцами раскручивала рельефный глобус. Глобус стоял у стены на подставке изменяемой формы. Все стены лишенной окон комнаты были увешаны полками с лентами, свитками и фильмкнигами. Освещали комнату плавучие светошары.

В середине комнаты поблескивал овальной крышкой розоватой яшмы стол из окаменевшей древесины элаккового дерева. Он был окружен вариформными плавучими креслами, два из них были заняты. В одном сидел мрачный темноволосый круглолицый молодой человек лет шестнадцати. В другом — низкорослый худощавый мужчина с несколько женственным лицом.

Оба, и юноша и мужчина, глядели на глобус и на расположившегося за ним в тени.