Крик ворона

— Ну зачем ты? — притворно-укоризненно сказала она. — Дорогущие поди…

— Это ты у меня самая дорогущая, — сказал Леня и в очередной раз поцеловал ее. — Ну, пойдем, перекусим с дороги. Ты ведь тоже не завтракала, наверное?

— Сейчас, только розы поставлю… — Тут взгляд ее снова упал на сапоги. — А это что? — спросила она.

— А это первый гость на нашем празднике. Я думаю, ты будешь рада.

— Я тебе рада, — надув губы, сказала она и шепотом добавила: — До вечера могли бы и вдвоем побыть.

— Да, понимаешь, так уж вышло. Мы на вокзале встретились, я с поезда сошел, а он как раз с электрички, с дачи возвращался… Пришлось взять на абордаж и тащить сюда. Понимаешь, мы так давно не виделись, а он такой… В общем, если бы я его упустил, мы бы с ним потом долго не встретились. Он и так отнекивался, как мог, — пояснил Рафалович, тоже перейдя на шепот. Пока он говорил, они переместились в гостиную.

— Что ж это за друг после этого? — Таня поставила коробку с духами на сервант.

— Самый настоящий, если серьезно — единственный. Только он стал скромный, нелюдимый и, как мне кажется, сильно жизнью затраханный. Было бы здорово, если б мы могли его сегодня немножко растормошить. Отдохнул бы человек, расслабился.

Леня достал из серванта хрустальную вазу и поставил в нее букет.

— А почему ты сказал, что я буду рада? — Таня взяла из его рук вазу и понесла на кухню, наполнять водой.

— А потому что это — как привет из прошлой жизни, когда все мы были юны, радостны и беззаботны. Ты его помнишь, не можешь не помнить. Это Поль, Павел Чернов, ну, который был Ванькиным свидетелем на вашей свадьбе.

Таня остановилась посреди прихожей и судорожно сглотнула.

— Да, — сказала она, почему-то хрипло. — Я помню его.

На кухне из-за стола, покрытого яркой клеенчатой скатертью в клетку, поднялся высокий и небритый молодой человек в футболке.

— Здравствуйте, — смущенно сказал он. — Вот, Ленька затащил, вы уж извините… Поздравляю вас.

— Спасибо. — Она опустила глаза.

— Эй, ребята, вы что как не свои? — удивился Леня. — И на «вы», и цирлих-манирлих… Кончайте, а? Ну-ка, улыбнулись друг другу и давайте жрать, пожалуйста.

Он сел напротив Павла и стал намазывать масло на хлеб.

Стол был уже накрыт к завтраку, да не простому, а праздничному, с икрой, рыбкой и буженинкой, но без Тани, видимо, не начинали. Она сняла колбу с кофеварки, проверила, не остыло ли, разлила кофе на три чашки и села между мужчинами, спиной к плите.

Все трое жевали молча и сосредоточенно. Видимо, здорово проголодались. Минут через десять Рафалович блаженно откинулся на спинку стул и шумно потянулся. Таня достала сигареты.

— Можно и я тоже? — Павел достал из кармана мятую пачку «Опала».

— Эти лучше, — сказала Таня, протягивая ему «Кент». — Возьмите… возьми.

— Спасибо, — сказал Павел, взял сигарету, чиркнул спичкой и, дав прикурить Тане, прикурил и сам.

— Валяйте дымите, — поднимаясь, сказал Рафалович. — Я вот хоть и военный, а удовольствия в этом не понимаю. Иное дело водочка!

Павел автоматически кивнул.

— Я уж Павлу объяснял, — обратился Леня к Тане. — Мне срочно по делам надо. Это ненадолго, часа на три максимум. Я и собирался заскочить, тебя поздравить и туда рвануть. Теперь совсем опаздываю, засиделся с вами. Вы тут посидите пока, поболтайте… Пашка, дай слово, что не убежишь. А ты, Татьяна, смотри у меня, развлекай гостя дорогого, как умеешь. Если он скучать будет, я тебе этого не прошу.

— Ладно, — сказала Таня. — Я готовкой займусь, а Павел поможет. Вот и развлечемся.

Рафалович от дверей послал обоим воздушный поцелуй и скрылся в прихожей. Хлопнула дверь. Павел и Таня одновременно встали.

— Ну, здравствуй еще раз, — сказал Павел и посмотрел на нее.

Впервые за это утро взгляды их встретились. Проскочила голубая искра. Цепь замкнулась.

Все закачалось и поплыло, унося с собой опыт и боль прошлых ошибок, ожоги прошлых любовей, здравый смысл и все рациональные соображения. Таня всхлипнула и повисла у Павла на шее. Он дрожащими руками прижал ее к себе.

— Что же ты, что так долго не шел? — шептала она сквозь слезы. — Я ждала тебя, столько ждала, устала…

— Я искал, — растерянно произнес он. — Искал всю жизнь, но только вот сейчас понял, что искал тебя…

— Надо что-то сказать Лене… Он взял ее лицо в ладони и бережно поднял, глядя в заплаканные и бездонные зеленые глаза.

— Я сам все объясню ему, — сказал он твердо. — Только завтра. Пусть сегодня будет и его день. Он заслужил.

— Да, — прошептала Таня. — Да, любовь моя…

Но случилось иначе.

Они не знали, сколько времени молча, не нуждаясь в словах, просидели на кухне, взявшись за руки. Если бы не телефонный звонок — кто-то ошибся номером, — сидели бы еще.

— Ой! — сказала, вернувшись от телефона, Таня. — Надо же готовкой заняться, а то Леня к вечеру гостей, наверное, назвал, да и сам скоро придет, голодный.

— Я помогу, — сказал Павел, — ты скажи, что надо. Но все шло наперекосяк. Вместо сахара Таня опрокинула в песочное тесто для пирога полный стакан соли, а Павел выронил бутылку с маслом. Бутылка, упав на мягкий пол, не разбилась, зато из нее вытекло масло. Пока Павел бегал в ванную за половой тряпкой, в масляной луже успел с кайфом искупаться Бэрримор. Пока Таня отстирывала скользкую и визжащую псину под душем, а Павел самозабвенно растирал желтки для печенья, задуманного Таней взамен загубленного пирога, в духовке благополучно сгорела курица. Таня, первая учуяв запах дыма, прибежала на кухню, сопровождаемая недомытым и возбужденным Бэрримором. Пока Павел с Таней занимались ликвидацией куриной аварии, собачонок опрокинул на пол и на себя миску с желтками и принялся обрадованно их вылизывать… Повторно выкупав Бэрримора, Таня твердо заявила:

— Так не пойдет. Придется ехать на работу.

— Зачем? — недоуменно и опечаленно спросил Павел.

— У Люси отоварюсь. Надо же чем-то народ кормить. Я скоро.

Павел сел у окна и задумался. Как, о Господи, как объяснить все Леньке, какие слова подобрать?..

Он даже не заметил, как в дверях повернулся ключ, и поднял голову лишь когда на кухне появился чуть запыхавшийся Рафалович.

— Привет! — сказал он. — А Таня где?

— Э-э… за продуктами поехала. Скоро вернется.

— Понятно.

Леня выдвинул из-под стола табуретку, сел напротив Павла и серьезно посмотрел на него.

— Это даже хорошо, что она уехала. Павел посмотрел на него с удивлением.

— Видишь ли, Поль, я… Смешно даже… Короче, мне нужен твой совет. Больше мне обратиться не к кому, а ты всегда все так хорошо понимал.

Павел спокойно смотрел на взволнованного, непохожего на себя Леню и думал: «Ой ли? Знал бы ты, милый Фаллос, насколько я ничего, решительно ничего не понимаю, что со мной, со всеми нами происходит».

— Ну, в общем… Самое позднее через месяц я подаю рапорт.

— Какой рапорт?

— Об увольнении из рядов. Я вынужден это сделать, иначе все здорово осложнится.

— А что такое?

— Понимаешь, мы — то есть дядя моей жены, я и еще один — в свое время задумали полезное дело. Заручились, добром начальства, приступили. Получили первые результаты. И тут пошло-поехало… Какой-то гад накатал телегу. Мол, частная лавочка, нетрудовые доходы. Хотя, заметь, мы еще ни гроша с этого дела не получили… Короче, начались неприятности, Лилькиному дяде порекомендовали уйти по собственному, мне тоже намекнули. И это еще если учесть, что мы хорошо подмазали кого надо. — Павел невольно поморщился. Не замечая этого, Рафалович продолжал: — А то было бы совсем кисло. И вот, как ты понимаешь, пришла пора воспользоваться запасным аэродромом. За этим я и приехал сюда в этот раз — переговорить с нужными людьми, кое-что согласовать.

— Извини, я не очень понял…

— Я возвращаюсь в Питер. С женой и детьми. Устраиваюсь на работу. Потом попытаюсь вытащить сюда ее дядю с тетей…

— Боюсь, что тут я ничем помочь не могу. Я в таких делах ничего не смыслю, а отец давно на пенсии… Леня прервал его нервным, дребезжащим смехом.

— Ты что, Поль, решил, что я об этом хочу с тобой посоветоваться? Да я сам могу дать бесплатную консультацию на высшем уровне не только тебе, но и, прости, твоему папе… Конечно, можно было бы устроить это дело и получше, но сейчас выбирать не приходится. Не та ситуевина.

— Так что же тогда? — спросил Павел. Рафалович беспокойно заерзал на стуле.

— Ну… Моя Лилька… она толковая, умная… Я ничего ей не рассказывал, но она в курсе всех моих… добрачных похождений. Она определенно знает, что и сейчас у меня в каждом городе по бабе, не считая случайных связей. Знает, но предпочитает не гнать волну. Но, понимаешь, это только пока она может делать вид, будто ничего не знает. Но если ее такой возможности лишить, это будет… Это будет катастрофа, я точно знаю. А у меня двое мальчишек…

Павел внимательно слушал, не перебивая.

— Понимаешь, одно дело, когда она живет в своем Мурманске и знает, что у меня и в Питере кто-то есть, но знает еще, что я всегда возвращаюсь к ней и всегда буду возвращаться. И совсем другое, когда она приедет сюда, и наши ленинградские знакомые начнут ей показывать пальцами на Таню, смотреть со значением, словно сравнивая — а все сравнения могут быть только в пользу Тани, — сочувствовать… То есть этого все равно не избежать, но будет лучше, если я смогу честно сказать ей… То есть, скорее всего, мне и говорить ничего не придется. Она и так все поймет. Перед ней мне бессмысленно лукавить…

Скулы у Павла напряглись. Он молчал, пожирая Рафаловича фамильным удавьим взглядом. Тому было не до взглядов. Он продолжал свою сбивчивую речь, словно несся с горы во весь опор:

— Да, я не преувеличиваю — у меня в жизни действительно были сотни женщин… и соответственно сотни расставаний… О, это всегда было легко — или очень легко. Но тут… тут случай особый… Понимаешь, Таня — она другая. Я… я уважаю ее. Да что там уважаю! Я ей многим обязан. Нет, не многим — всем. Всем!.. И она единственная из женщин, которую я в глубине души ставлю неизмеримо выше себя… Хотя была еще одна… Но ее уже нет. Ты знаешь, о ком я.

— Знаю, — прошептал Павел, бледнея.

— Я не вру тебе! — вскрикнул Рафалович. — Я действительно понимаю, что в сравнении с Таней я — ничто! И это несмотря на те… обстоятельства, в которых мы с ней живем… Я несколько раз ловил себя на гнусной радости от того, что женщина, которой я недостоин, состоит у меня на содержании. Я гнал от себя эту радость и всякий раз откупался, делая Тане дорогой подарок… Я не знаю, чувствует она это или нет… Она всегда так радуется моим подаркам… Мы живем вместе полтора года, и она счастлива со мной, я это точно знаю. Она не раз говорила мне, как она мне благодарна, в каком аду она жила до встречи со мной, как боится вновь опуститься в ад… Она как-то призналась мне, что за день до нашей встречи чуть не выбросилась из окна. Я страшно боюсь, что она не выдержит, если мы расстанемся. Но иначе я не могу…

Губы Павла тронула чуть заметная презрительная усмешка. Рафалович ее не заметил. Он вскочил с табуретки и принялся расхаживать по кухне.

— Не могу же я привезти жену и маленьких детей в дом к родителям! — кричал он. — Там совсем больная мама, отец, который себе пьянствует и скандалит, зануда Роза с тремя рахитиками… Шустер бросил ее, и я его хорошо понимаю! А за эту квартирку уплачено на год вперед, и до места моей будущей работы отсюда рукой подать!.. Я ехал сюда, так я совсем не спал! Молил Бога, только чтобы Таня ничего этого не заметила, в свой день рождения по крайней мере. Но больше тянуть нельзя… Что делать, Павел а? Что мне делать?

Он остановился и умоляюще посмотрел на Павла красными глазами.

— Я знаю, что тебе делать, — тихо сказал Павел.

Возвратившись домой с весьма тяжелой сумкой и никого не застав, Таня удивилась — но не тому, что никого нет, а тому, что ничуть не удивлена. Впрочем, даже и это удивление, пополоскавшись несколько секунд в сознании, кануло в ватный туман: она не оправилась от пережитого утром потрясения, и что-то подсказывало ей, что теперь уже никогда и не оправится. Это было божественно.

Она, напевая в четверть голоса, принялась извлекать из сумки свертки, банки, бутылки. Разложила на блюде севрюгу, буженину. Откупорила банку с болгарскими томатами и опорожнила ее в хрустальную салатницу, а вторую салатницу заполнила готовым салатом с крабами. Положила в холодильник водку и шампанское. Перешла в гостиную, накрыла стол новой скатертью, достала тарелки, фужеры… Мысль о будущем ни разу не посетила ее. Если бы в эти минуты кто-то спросил ее, а что же дальше, она сначала удивилась бы глупому вопросу, а потом рассмеялась бы и сказала: «Дальше все хорошо!» Иного быть не может.

Звонка в дверь она не услышала, но по истошному лаю Бэрримора поняла, что звонят. Подумав на ходу: «Кто бы это?», она машинально вытерла совершенно чистые руки о передник и открыла дверь. На пороге стоял высокий мужчина в безупречном темно-синем костюме. На фоне костюма красиво выделялось большое алое пятно букета, который мужчина протягивал ей.

Таня оторопело приняла тюльпаны в хрустящем целлофане и отступила на шаг.

— Извини, — хрипловато сказал мужчина. — Роз нигде не нашел.

И только тут она поняла, что это Павел. Она выронила букет, схватила его руки в свои, втащила его в прихожую, машинально захлопнула дверь и порывисто обняла его. Губы их слились, пространство и время вновь сжались до здесь и сейчас.

Как и в прошлый раз, их привел в себя звук — звонок в дверь и сопутствующий лай Бэрримора.

— Звонят, — прошептал Павел.

— Не открою, — напечатали ее губы на его бритой щеке. — Пошли они все на фиг…

Но Павел уже опустил руки, отпуская ее из объятий.

— Открой, — сказал он. — Открой. Это хорошо. Это все нормально…

И отошел поближе к кухне. Таня открыла дверь.

— Это я! Викуль, заходи!

Обдавая прихожую ароматами дорогого коньяка, ввалился Рафалович и, как на буксире, втянул вслед за собой совсем молоденькую девчонку со смазливой хитрой мордашкой. Она остановилась у самых дверей в нагловато-смущенной позе дворняжки.

— Знакомься, Викуля! — разведя руки в стороны, провозгласил Рафалович. — Это мой лучший друг Павел Чернов, а это вот Таня, его невеста. Тани сегодня день рождения, мы решили, что справим его у меня… Ребята, это Викуля из канцтоваров…

— Здравствуйте… — ломким голосом проговорила Викуля, настороженно стреляя глазками по присутствующим. — Поздравляю! — сказала она Тане. Взгляд ее изумленно замер.

Заторможенный мозг Тани еще только выстраивал вопросы: как понимать Ленькино поведение и слова, особенно «невеста»; откуда взялась Викуля; что вообще происходит? Но профессиональные рефлексы уже работали вовсю. Она с ослепительной улыбкой приблизилась к Викуле и проворковала:

— Проходите же, милая. Давайте ваш плащик…

— Я… я вас знаю, — жмурясь от смущения, выдавила из себя Викуля. — Я все ваши фильмы видела.

— Да, да. Только не дрожите так… Ленечка, у тебя такая славная подружка. Что ж ты ее раньше нам не показывал? — Таня невинными большими глазами смотрела на Рафаловича.

Леня, прикадривший Викулю минут пятнадцать назад, покосился на Таню и после некоторой паузы пролепетал:

— Да так как-то, не получалось… Давайте же к столу, душа горит…

И поспешил затолкать Викулю в гостиную. Таня не удержалась и за их спинами победно улыбнулась Павлу. Тот тоже не удержался и прыснул в кулак.

Рафалович закрутил застолье в спринтерском темпе. Подняв первый тост за именинницу, он выпил полный фужер водки до дна, тут же налил по второй и предложил выпить за дружбу. Глаза его лихорадочно сверкали, движения были порывистые и дерганые. В очень коротких перерывах между тостами он успевал, набив закуску за обе щеки, рассказывать смачные анекдоты, которые Таня и Павел слушали с легким недоумением, а Викуля поначалу краснела, а потом, отбросив смущение, принялась хохотать во все горло и больше уже не сводила с Рафаловича восхищенных пьянеющих глаз. Павел сидел молча, бокал только подносил к губам и ставил на место, ковырялся вилкой в полной до краев тарелке и изо всех сил заставлял себя смотреть не только на Таню.

— Ленечка, может быть, чаю пора? — спросила Таня, когда Рафалович начал немного сбавлять обороты, зависая на Викулином плече.

Леня встрепенулся, твердой рукой вылил себе в фужер остатки коньяка и поднялся.