Замок отравителей

— Нет, не думаю. Сначала посчитали, что дон Жильбер скончался от горячки, и только по картине все поняли, что он был отравлен. Кисть художника точно описала виновного. Полагаю, что младший приказчик случайно оказался на кухне, но келарь Базен так его запугал, что тот не рассказал об увиденном даже на исповеди. Повторяю, рыцарь: служка келаря был совсем мальчишкой. Считалось, что он немножко не в себе, никто и не подозревал в нем художника. Когда нашли картину, Базена посадили на скамью подсудимых и… с пристрастием… допросили. Приказчик ничего не мог сказать, он к тому времени уже умер.

— А брат Базен признался?

— Да, он заявил, что им водила рука дьявола. Через три дня его сожгли. Сатана не выносил душевной силы приора Жильбера, поэтому и овладел разумом келаря.

— Гм-м-м, — проворчал Жеан, всматриваясь в картину.

Она была написана воском, как это было принято еще в античные времена, и хорошо переносила сырость. Базен, одержимый келарь, изображался несколько карикатурно, однако злобы в нем не чувствовалось.

— А этот Базен, — заметил Жеан, — совсем не выглядит пособником сатаны… Он больше похож на повара, чем на колдуна.

— Помолчите-ка, рыцарь! — доверительно предостерег его Алжернон. — Как бы вас кто-нибудь не услышал! Ведь вы говорите о преступнике, осужденном и сожженном заживо. Этот проходимец умертвил одного из служителей церкви. — Он перекрестился. — И все-таки, — добавил он, — я должен согласиться с вами: художнику следовало бы придать ему более отталкивающий вид. Думаю, он сделал так по неопытности. Может быть, поэтому картину прячут подальше от глаз. В ней есть что-то безнравственное.

Алжернон вдруг заспешил. Задув лампу, он пропустил Жеана, вышел сам и закрыл тяжелый замок. .

— Холодновато здесь, — поежился он. — Поднимемся ко мне. Я закажу горячий отвар.

Жеан спал очень плохо. Понятно, поручений вечером не будет и придется провести ночь в монастыре. Он завернулся в плащ и растянулся на деревянной скамье около камина. Сразу нахлынули сны, в которых Жеан видел, как брат Базен горстями сыплет соль в варево приора Жильбера… Возникло беспокойство, но он не знал отчего. Какое-то смутное впечатление, похожее на предчувствие. Одно из тех тревожных чувств, появляющихся в гуще леса, которое позволяло Жеану угадывать грозящую засаду.

Братья возвращались с заутрени, и тут Жеана осенило.

Он осторожно встал, проскользнул в скрипторий, где за столом, положив голову на руки, похрапывал Алжернон рядом со своими письменными принадлежностями.

— Проснитесь, — прошептал Жеан, легонько тряся его за плечо. — Вы зря жжете свечу. Берите ключ, я хочу еще раз взглянуть на картину.

— Нет… нет, не стоит, — запинаясь, проговорил писец. — Мне не надо было показывать ее вам, но захотелось похвастаться… Меня одолела гордыня.

Жеан взял его за локти и силой заставил встать. Через некоторое время они уже входили в запретную кладовку. Покидая скрипторий, Жеан захватил с собой большую лупу, при помощи которой копиист читал пришедшие в негодное состояние манускрипты.

Он приказал Алжернону светить ему, пока медленно водил лупой по картине. Почти сразу Жеан отыскал желаемое.

— Смотрите-ка! — присвистнул он. — Вот сюда, на поверхность котла.

— Что? — воскликнул писец-миниатюрист.

— Взгляните на котел слева, — пояснил Жеан. — Он сделан из меди, а на нем отблески огня. Если смотреть внимательно через лупу, можно заметить, что детали выписаны очень тщательно, и они отражаются в металле, как в зеркале.

Жеан снова наклонился к картине. Он не лгал. Художник написал на выпуклости котла крохотное деформированное изображение. Сцена происходила за картиной, и сосуд служил как бы зеркалом. Прищурившись, можно было разглядеть монаха с длинным узким лицом и крючкообразным носом; он доставал из рукава рясы черный флакон, собираясь вылить его содержимое в бокал, стоявший на подносе. Лицо монаха выражало напряженность и ненависть. На округлости флакона ясно виделся череп, так что не оставалось никаких сомнений в содержимом бутылочки.

— Вот вам и настоящий убийца, — прошептал Жеан. — Разгадка заключается в картине, но никто этого не заметил. Все увидели только очевидное: повар за работой. Понимаете? Если убрать лупу, изображение исчезает, видны лишь отблески огня. Изобразивший это так боялся отравителя, что не посмел откровенно указать на него. Он облегчил свою совесть этой проделкой.

Алжернон нагнулся и долго смотрел в лупу. Вдруг он задрожал, побледнел и выпрямился, словно увидел дьявола.

— Вероятно, вы правы, яд льют в серебряный бокал приора, я узнал его… — невнятно пробормотал он. — Однако Базен признался…

— Еще бы, — проворчал Жеан. — Не будьте так наивны. Вам ведь известно, что под пыткой любой признается в чем угодно.

— Не говорите никому, — тяжело задышал Алжернон. — Слышите? Вы подвергнетесь опасности, если начнете болтать. Эта трагедия уже в прошлом.

И большим ключом, которым открывал замок, он начал черкать по картине, заштриховывая разоблачающее изображение. Жеан чуть не схватил его за руку, но передумал. Чего ради? Все это его совсем не касалось. Он пожал плечами, вышел и поднялся к себе, чтобы хоть немного поспать.

Утром после хвалебной мессы Алжернон разбудил Жеана.

— Наконец-то! — радостно заявил он. — Пришла новость, которую мы так ждали. Приор Жильбер канонизирован! С этого момента в нашем монастыре хранятся святые мощи!

В последующие часы монастырь походил на пчелиный улей. Повсюду раздавалось ликующее гудение.

— А вам это выгодно? — зевнув, спросил Жеан. — Вы полагаете, что сюда повалят паломники?

— Ну конечно же! — воскликнул Алжернон. — А главное в том, что мы сможем продавать частицы мощей святого Жильбера во всем королевстве. Мощи очень ценятся, все господа жаждут приобрести их, чтобы возложить в часовнях своих замков. Мы наконец поправим финансовые дела приорства, хромающие последнее время.

Жеану выпало счастье присутствовать при расчленении мумии бывшего приора. Саркофаг был вскрыт, мумия вынута; от нее отделили все, что можно: пальцы рук и ног, фаланги, зубы… Все это было разложено по серебряным шкатулочкам.

— Тут хватит на многие годы! — ликовал Алжернон. — И если случится чудо, монастырь быстро станет богатейшим в наших краях. Первые заказы уже поступают, и именно тебе придется доставлять реликвии по назначению. Для тебя это большая честь, надеюсь, ты осознаешь это?

На следующий день Жеана пригласили к настоятелю монастыря дону Маурицио, наследнику Жильбера. И тот торжественно вручил ему первую реликвию: серебряный чеканный триптих, в котором находился ноготь большого пальца правой руки святого Жильбера, купленный только что одним бретонским бароном за немалые деньги. Во время церемонии Жеан не поднимал глаз, стараясь, чтобы никто не заметил бледности на его лице. Войдя в келью настоятеля, он начал икать от изумления: у дона Маурицио было длинное худое лицо и крючковатый нос. Это и был тот убийца, которого послушник изобразил на блестящей стороне котла.

В течение года Жеан развозил мощи убитого приора. Он приезжал, уезжал, увозя то палец, то зуб, то прядь волос. Постепенно этими реликвиями заполнилось все королевство, а монастырь д'Эглевьей обогатился.

Алжернон никогда больше не намекал на тайну разоблачающей картины; все проходило так, будто, стерев преступный образ, он вычеркнул из памяти и все воспоминания. Жеану же было не по себе. Именно с этого дня ему постоянно снился приор Жильбер. Святой являлся к нему во сне в виде большой кожаной мумии и печально говорил: «Умалчивая, ты становишься сообщником преступника, убившего меня. Ты должен искупить свою вину, раскрывая правду при каждом удобном случае. Не забудь. За тобой немалый долг».

Да, вот что снилось Жеану де Монпериль, когда он остановился на ночевку, направляясь в замок Кандарек. Ночь была сырая, в лесу выли волки. Будь Жеан повнимательнее и не таким уставшим, он увидел бы в этом плохой знак и повернул обратно. Но Жеан не сделал этого; раскаяние придет позднее, потому что сны редко лгут, и не следует относиться к ним легкомысленно.

ГЛАВА 3

ТАЙНА ОТШЕЛЬНИКА

Жеан сразу проснулся; так бывало всегда, когда очень уж донимали сны. Лесная сырость проникала через истертую шерсть его плаща. Было темно. Где-то вдалеке звонили к заутрене, но . здесь, в дремучем лесу, вдали от свечей, казалось, что день не наступит никогда.

Жеан открыл глаза. Костер, разведенный для отпугивания зверей, съежился до горсточки ярко-красных угольков среди кучки пепла.

Плохая была ночь, она предвещала дождь с грозой. Никто не захотел бы провести ночь в лесу, во владении волков, медведей и даже людоедов, этих злых людей, лютый голод которых вынудил их поедать детей и привыкнуть ко вкусу детского мяса.

Лес — это ненасытная утроба, где все может случиться. Там вовсю резвится дьявол, умножая свои злые дела. Там укрывались колдуньи, а также одичавшие дети, которым удалось выжить, убежав в лес из вырезанных деревень. Их родители погибли, а сами они превратились в волчат, предпочитая сырое мясо.

***

Жеан потянул носом, почувствовав запах своей лошади и мула монаха Дориуса, которого ему поручили сопровождать. Запах монаха был острее. Жеану противны были эти грамотеи в рясах из грубой шерсти. Все они ожирели, словно откормленные боровы, и жили дольше бедного люда. Одним словом — стяжатели и рвачи, дерущие три шкуры за свои знания и разные теологические фокусы и позволяющие себе купить чистенькую совесть младенцев. Дориус был жирным коротышкой, как и большинство ему подобных. Его ряса, пропитанная грязью, была такой же жесткой, как кольчуга. Во время дождя капли стекали с нее, не проникая вовнутрь, потому что она пропотела насквозь.

А чему тут удивляться? Монастыри изобиловали новообращенными — ленивыми крестьянами или бывшими солдатами, приходившими сюда на полное содержание и напялившими рясу, забыв о моральных устоях. И очень часто трудно было отделить зерна от плевел в этом хламе.

Жеан бесшумно поднялся и поморщился, ощутив несильную боль в суставах. Дьявольщина! А ведь ему уже под тридцать, для крестьянина это многовато, скоро наступит старость. На этой земле только богачи имели право жить в преклонном возрасте; бедные же умирали, не дожив и до сорока лет; а за десять лет своей дорожной жизни тело Жеана претерпело немало испытаний.

Жеан сделал несколько шагов, прогоняя остатки сна. Он не любил эти внезапные появления образов прошлого, они свидетельствовали о том, что он был не в ладу с самим собой.

Ко всему прочему, за десять лет после сражения при Монпериле Жеан не совершил ни одного подвига, о котором пели бы трубадуры. Работал он на износ, но ни разу меч старого Брюнуа не скрещивался с мечом другого паладина. На нем даже появилась ржавчина, и Жеан тщетно стирал ее песком и уксусом, но ржавые пятна возвращались.

В этом ему виделся упрек, обвинение.

«Мечу надоело вонзаться в грязные тела разбойников, хозяйничавших на больших дорогах, — думал Жеан. — Он требует достойной работы, хочет проливать только голубую кровь. Ты недостоин его, поскольку используешь как нож для закалывания свиней».

Да, время шло, а Жеану так и не удалось накопить достаточно денег, чтобы купить снаряжение настоящего рыцаря. Он мечтал заказать себе кольчугу, собирая колечко по колечку. Хорошая будет кольчуга, очень гибкая, из 30 000 колец. Заработав немного, Жеан бежал к кузнецу и покупал у него горсть стальных колец, которые смазывал жиром, прежде чем спрятать в горшок. Он соединит кольца позже, когда их наберется достаточно, чтобы облачиться в сталь с ног до головы, как это делают настоящие, уважающие себя рыцари. Но железо стоило дорого, и Жеану часто встречались всадники в проржавевших кольчугах, унаследованных от отцов, или в шлемах со вмятинами от многочисленных ударов; все мужчины рода носили их, передавая эти шлемы друг другу по наследству, из поколения в поколение.

Жеан подошел к своей лошади, приласкал ее. Бедное животное дрожало от страха, чуя запах рыщущих волков. Мул монаха жался к рыжеватой рясе своего толстого хозяина, пытаясь найти у того защиту.

Жеан отвязал суму, прикрепленную к задней луке седла, и осторожно открыл ее. Комок земли, переданной ему когда-то бароном, все еще находился там. Земля Монпериля, ком чернозема. Жеан регулярно смачивал его и никогда не расставался с ним.

«Мое личное владение!» — часто посмеивался он, любуясь горсткой черной земли, обрамленной засохшими травинками.

Вот уж точно — Жеан был, пожалуй, единственным рыцарем, таскавшим свою вотчину в седельной суме!

Иногда ему снилось, что некая фея превращала его в домового, ростом не больше ногтя мизинца, и он свободно умещался на этом комке, разгуливая по нему. Об этом шутливом сне Жеан не рассказывал никому.

Он закрыл суму, услышав, как монах зашевелился во сне.

Жеан снова погладил лошадь, чтобы успокоить ее. Животное охотно избавилось бы от сбруи, но это было бы неосмотрительно. Жеан знавал многих путников, внезапно застигнутых волками из-за того, что расположились на отдых, нарушив правило. Он проверил ремни своего щита. Овальный щит почти полностью закрывал его. Жеан сам смастерил его из самого твердого дерева и гордился этим. Бароны же умели только разрушать, и ни один из них не способен был изготовить такой красивый щит.

— Пора двигаться? — послышался за спиной испуганный голос церковника.

— Да, — коротко ответил Жеан. — Приближается гроза, слышите шум ветра в листве?

— Пожалуй. Можно подумать, что это голоса богохульствующих демонов.

Жеан передернул плечами. Как и все его собратья, Дориус был очень суеверен, и ему во всем виделись скрытые козни дьявола. По его мнению, везде, в каждом яблоке таился дьявольский червь.

Жеан легко вскочил в седло, Дориус, кряхтя, с трудом карабкался на своего мула.

— Мы правильно едем? — спросил монах в десятый раз с начала их совместного путешествия.

Жеан ответил неразборчивым ворчанием: ведь он проводник и обязан вести людей лесными лабиринтами. Он хорошо знал все дороги, а, будучи вооруженным, отпугивал бродяг, намеревающихся чем-нибудь поживиться у путников. По правде говоря, знать все дороги было невозможно. Мало было таких протоптанных, где не росла трава. Если нога человека редко вступала на них, они быстро зарастали и терялись из виду. Лишь основные тракты, старые римские дороги, по которым когда-то подвозили камень для строительства соборов и возведения укрепленных замков, еще содержались в хорошем состоянии, дабы колеса телег не вязли в грязи после первого же ливня. Они привлекали не только паломников, но и грабителей, так что лучше уж обойти их стороной, наняв хорошего проводника, чтобы не заблудиться в этом лабиринте.

— Опасно ехать ночью, — ныл монах. — Говорят, дьявол нарочно путает тропинки, чтобы досадить людям. Он переставляет дороги, подобно девственнице, раскладывающей на земле ленты. Думаешь, едешь куда надо, а попадешь в ад.

Высвободив руки из широких рукавов рясы, Дориус начал перебирать толстыми пальцами четки, с которыми никогда не расставался.

— Еще опаснее ехать лесом в темноте, — продолжил он, — ведь дьявол довольно искусен в разных хитростях и миражах. Ты слышал о злосчастной серебряной монете?

— Нет, — проворчал Жеан.

— Она появляется в полнолуние, — с отдышкой проговорил Дориус. — После дождя. Если смотреть на лужи, на дне видны сверкающие серебряные монеты. Они получаются из лунного света, который застывает в холодной воде. Не вздумай сунуть в воду руку и достать эти блестящие экю. Не думай, что ты разбогатеешь. Дело в том, что, когда ты начнешь ими расплачиваться, серебряные монеты превратятся в воду в пальцах торговца. Тебя сразу же объявят фальшивомонетчиком, а за изготовление фальшивых денег сжигают живьем на костре.

Жеан вздрогнул. Он никак не мог уразуметь, то ли монахи действительно верили в чушь, которую несли, то ли пользовались этими небылицами для запугивания доверчивых людей и завоевывания авторитета, которого у них не было и в помине.

— Не надо забывать и об оборотнях, — пробормотал Дориус, вжимая голову в плечи. — Лес — их любимое место. Они часто принимают человеческий облик, чтобы лучше обманывать нас.

«Как и вы, монахи, — подумал Жеан. — Под тем предлогом, что вы запинаясь произносите три-четыре латинских слова, вы считаете, что владеете всеми тайнами мира!»

— Есть здесь и феи из старых верований, — не отставал Дориус. — Они сидят по ночам на деревьях. Увидев прохожего, проникают в его мысли и зарождают там непристойные мечты.

Дориус перекрестился, так как усилившийся ветер и раскачивающиеся ветки подняли невообразимый шум.

— Далеко ли еще? — спросил он.

— Нет, — отрезал Жеан. — В конце этой дороги будет опушка, на опушке стоит холм с хижиной отшельника. Я никогда не входил туда. Я даже не уверен, что в этой развалюхе обитает живая душа. Что найдем мы наверху?

— Тебе не обязательно это знать, — закудахтал Дориус. — А впрочем, мощи… Очень ценные мощи, которые я должен доставить в замок барона Орнана де Ги ко дню его свадьбы. Я плачу тебе за то, чтобы ты берег меня и эти мощи. Тебе известно, какой это дорогой груз.

— Я знаю, что некоторые не очень щепетильные монахи продали немало зубов Господа нашего Иисуса, достаточно, чтобы заполнить пасти трем крокодилам! — насмешливо произнес Жеан.

— Замолчи, несчастный! — вспылил Дориус. — Ты богохульствуешь. Только безбожная торговля оплачивается дорого.

Продолжать он уже не смог, поскольку в этот момент разразилась гроза. Жеан натянул капюшон на свой многострадальный, побитый шлем и плотнее завернулся в плащ. Прямо перед ними открылась поляна с каменной насыпью, наверху которой возвышалась безыскусная часовенка, сооруженная еще в первые годы христианства.

Дождь и молнии усилили неуверенность и беспокойство, не перестававшие преследовать Жеана с тех пор, как он согласился на эту поездку.

Это началось в аббатстве Обалон, куда он прибыл по приглашению брата Дориуса. Пока Жеан томился в ожидании, среди ночи произошли два страшных события. Два необычных явления, которые легковерный человек принял бы за дурное предзнаменование.

Сначала засорился канальчик песочных часов, отмеряющих ход времени, и перестал течь песок. Жеан сердцем почувствовал, что время вот так же скоро может остановиться, люди не будут больше стареть, дети не вырастут, а те, кто еще только зачат, так и останутся в материнском чреве.

Брат переписчик застыл с поднятым пером, устремив глаза на песок, надеясь, что пыль времени возобновит свое течение. А потом совершенно неожиданно в промасленный пергамент, натянутый на бойнице, врезалась птица. И хотя это оказался всего-навсего воробей, сломавший себе шею, шуму он наделал не меньше барабана, в который ударили железной латной рукавицей.

— Их привлекает свет, — виновато проблеял переписчик.

Ну конечно. Свет свечи привлек птицу. Отсыревший песок забил канальчик между двумя стеклянными шарами… Вот вам и объяснение. Однако Жеан уже не мог избавиться от дурного предчувствия.

— Дело в том, что к нам присоединится группа, которая приглашена на свадьбу нашего господина Орнана де Ги в его замок Кандарек, — пояснил Дориус после затянувшейся паузы. — Там будут трубадуры, жонглеры и фокусники, соседство с которыми мне, правда, неприятно, но лучше уж двигаться всем вместе. Я, разумеется, буду самой важной персоной в этой группе и, естественно, единственным, которого ты должен оберегать днем и ночью. В случае нежелательной встречи с разбойниками ты должен заботиться только о моем спасении. Понятно?

Жеан ответил утвердительно, потому что это выливалось в несколько дополнительных горстей колец для его кольчуги, и ему надоело носить старый кожаный жилет с приделанными к нему железными пластинами, купленный у пешего сержанта, возраст которого не позволял ему продолжать службу. Не рыцарское это облачение. Да, нужны еще шпоры. Золотые шпоры, какие описываются в легендах Круглого стола. Эх, наступит ли такой день?

Порыв ветра водяным хлыстом стеганул его по лицу. Жеан очнулся. Перед ним возвышался холм отшельника.

— Ты не должен никому говорить о том, что увидишь наверху, — произнес Дориус, слезая с мула. — Если у тебя длинный язык, то его святейшество приор моего ордена жестоко накажет тебя.

— Что мы будем искать? — проворчал Жеан. — Сокровище? Если вы рассчитываете перевозить карбункулы, я должен об этом знать.

— Ничего подобного, — поспешно ответил монах. — Просто кости одного святого, они якобы излечивают людей от бесплодия. Дело в том, что барон Орнан де Ги уже немолод. Он боится, что его семя утратило силу и не оплодотворит молодую жену. Мощи предохранят их от такого огорчения и позволят зачать достойного наследника. В брачную ночь я положу их под кровать.

Жеан отвернулся, скрывая отвращение, появившееся на его лице. Значит, супруги соединятся над деревянной шкатулкой с костями истлевшего скелета. Хорошенькая перспектива!

Хотелось надеяться, что молодая жена никогда не узнает об этом.

— Ну, давай же, — терял терпение Дориус. — Ты слишком любопытен. Вынимай свой меч и следуй за мной как тень. За это я тебе и плачу.

Они побежали к каменистой тропинке, ведущей вверх. Дождь так бил в лицо, что они задыхались. Жеан вытащил из ножен меч. Делать этого не следовало, но выхода не было.

Сколько раз он слышал в тавернах истории о солдатах, кольчуга или меч которых притягивали к ним молнию, и они сгорали от небесного огня.