Помоги проекту - поделись книгой:
Артюша бросил пилу и тяжело забуцкал сапогами по дороге. Заварзин, помедлив, побежал следом.
Яранка, основанная вятскими переселенцами, строилась единожды и навеки. Изголодавшиеся по дармовой земле и лесу мужики рубили избы с размахом, с расчетом на крепкое хозяйство и большую семью. Венцы чуть ли не в два обхвата, и поглядеть-то страшно, не то что строить из такого леса. Восемь-десять венцов — и изба. Да не пришлось Яранке стоять вечно. Как только закрылся в Стремянке леспромхоз, пропала и Яранка. Ее жители поехали в райцентр. А избы все еще стояли вдоль единственной яранской улицы и печально смотрели на дорогу глазницами окон, как пожившие на свете вдовы.
Каждый год деревню опахивали двойной полосой, и вовсе не от желания уберечь ее от пожара, а скорее по привычке, и дед Ощепкин сажал на этой пахоте картошку.
Когда Заварзин с Артюшей достигли старой яранской поскотины, начало смеркаться. Дымный столб посерел, окрасился снизу багровыми отсветами, и стало ясно, что горит дом, причем Василий Тимофеевич на бегу рассчитал, чей это мог быть дом — Ивана Малышева. Горело наискосок от клуба, где последние годы лесхоз вязал метлы. А сам клуб стоял в кедровой роще, когда-то спасенной от шелкопряда, и отблески пожара отсвечивались теперь в ее темных кронах.
Артюша запалился, дышал тяжело, закровенели выпуклые глаза. На мгновение Заварзину показалось, что Артюша и впрямь ненормальный, точнее, не тихий дурачок — а буйный, сумасшедший. Стало не по себе. Василий Тимофеевич машинально приотстал. Однако тот обернулся, проговорил просительно:
— Бать, ты к деду беги, может, багор даст. Или ведра.
И сразу отлегло. Тем более вспомнилось, как учитель Вежин однажды говорил, что человек испокон веков боится огня и при виде его будто дичает, будто в нем просыпаются древние инстинкты: он либо бежит, либо прячется. И будто огонь сделал человека человеком…
До пожара оставалось метров сто, когда Заварзин неожиданно увидел возле пылающего, дома толпу народа. Люди бегали, суетились, и появление их было настолько внезапным, что Заварзин приостановился, пошел шагом. А Артюша засмеялся, закричал радостно:
— Батя! Ведь избу-то тушат! Тушат!
— Народ-то откуда? — удивился Заварзин и тоже засмеялся, натянуто, так, что скулы свело.
Они подходили не спеша, и с каждым шагом Заварзин чувствовал, как эта дурацкая улыбка на его лице растягивает рот, щеки, ломит челюсть: люди на пожаре делали что-то странное, пугающее, непривычное. Они плясали на освещенной огнем улице, вернее, беспорядочно прыгали, орали и хохотали. Откуда-то из сумерек, густых от огня, подобно треску пылающих сосновых бревен и в такт ему, гремели барабаны, кто-то пел голосом злым и отчаянным. Всё это сплеталось, скручивалось в единый шум, треск и дребезг, рвалось в небо вместе с дымом и искрящимся пламенем.
Заварзин остановился, в глазах прыгало огненное пятно.
— Артемий! — позвал он. — Артемий!
И увидел Артюшу в освещенном кругу. Он метался среди толпы и командовал:
— Багры!! Чего встали? Бегом за баграми! Ведра? Где ведра?!
Ликующий шум чуть угас — Артюша пихал руками танцующих, буравил толпу, смешивал ее, и звуки песни полыхнули громче. Изба теперь объялась пламенем от нижнего венца до крыши, из пустых окон выкатывались бурые клубы огня.
— Раскатывать! — орал Артюша. — С крыши раскатывать! Рубить заборы! Быстрей!.. Где лопаты? С лопатами ко мне!
Василий Тимофеевич опомнился, сморгнул наконец пятно в глазах — будто от наваждения избавился. И эта дикая пляска людей и огня стала реальной: он ощутил жар от пламени, увидел перед собой лица парней, заметил розовенькое девчоночье личико — всем лет по пятнадцать — шестнадцать. И разобрал слова песни, несущиеся из невидимых и мощных репродукторов:
— С ведрами — на избы! — колобродил в толпе и командовал Артюша. — Чтоб не перекинулось!.. Траву! Траву с огорода тушить!
Заварзин инстинктивно послушался, бросился в заросли лебеды и крапивы: там уже вспыхнул очажок, лизнул прошлогодний быльник. Затоптав его ногами, он побежал к провисшей городьбе, выхватил топор. Сухие осиновые жерди брыкались под ударами, пружинили, прясло само собой рухнуло. Заварзин выпустил топор, оттащил пролет вместе с кольями и вязами на дорогу.
Между тем Артюша куда-то исчез из круга танцующих, парни сбились плотнее, прыгали азартно, самозабвенно, и кто-то уже стаскивал рубаху — жарко! Несколько голых спин с выпирающими крылышками лопаток дергались перед глазами и поблескивали от пота. Рев пламени сливался с ревом динамиков.
В центре плясала тоненькая девочка с волосами, повязанными тесьмой, а возле — два парня: высокий, рыжий, в маечке с какими-то надписями, и очкарик в голубой рубашке с черной лентой вместо галстука. Один танцевал с размахом, вертелся на месте, наступал на девочку и что-то все кричал, напрягая узкое горло; другой, наоборот, двигался скромно, делал короткие, но резкие взмахи руками, головой, так что лента на шее моталась в разные стороны. Вокруг этой троицы на некотором расстоянии колготились все остальные. Зрелище это каким-то странным образом притягивало, даже завораживало, поскольку Заварзин ничего подобного никогда не видел. Пожары на его веку случались так часто, что на растерянность и панику не уходило ни единой минуты. Несчастье обрушивалось, как всегда, внезапно, однако привыкшие к огню сельчане без особых команд знали, что делать: спасали ребятишек, выводили скот, вытаскивали добро из избы и тушили. Все, от мала до велика.
Музыка наконец оборвалась. Заварзин бросился в круг.
— Сгорит же деревня! — крикнул он. — Тушить, тушить надо!
Но ребята, продолжая танцевать без музыки, закричали что-то не по-русски, засмеялись и начали скандировать:
— Жо-кэй! Жо-кэй!..
Очкарик с тесьмой на шее нырнул куда-то из освещенного круга, все захлопали от радости, когда из динамиков раздался картавящий мальчишеский голос, совсем еще детский, но речь была нерусская, курлыкающая. Рыжий с девочкой словно не замечали окружающих, танцевали друг перед другом под треск и гул пламени.
— Ребята! Да вы что?.. — Василий Тимофеевич осекся: яростный барабанный бой заглушил даже треск огня. И вместе с боем вдруг заворочалась и, рассыпаясь искрами, рухнула крыша избы. Ликующий возглас взвихрился над танцующими, а в круг снова выскочил парень в очках, и все закружилось, завертелось перед глазами Заварзина.
Заварзин растерялся, хуже того, почувствовал, как знобящий страх стянул кожу на затылке. Огонь казался неудержимым; еще мгновение — перекинется на соседние, освещенные крыши изб и пойдет пластать по всей деревне. А еще вдруг понял, что эти люди не слышат его и кричать бесполезно, поэтому он заметался среди них, хватая за руки, натыкаясь на плечи, но так никого и не схватил. Танцующие ускользали, увертывались, так что Заварзин пробежал сквозь толпу будто сквозь пустое место.
Он что-то кричал, сам не понимая что и не слыша своего голоса. Барабанная дробь и блеск пламени, казалось, ослепили и оглушили всех. Скорее всего, танцующие не видели и друг друга…
Пройдя сквозь этот водоворот, Заварзин снова оказался в темноте и тут наткнулся на какие-то приборы с зелеными и красными огоньками, пристроенные на перевернутом посудном шкафу. По обе стороны от них в некотором удалении друг от друга на траве стояли два дребезжащих от напряжения черных ящика, конвульсивно изрыгавших нацеленные в толпу звуки. Стоя спиной к пожару, он видел длинные, ломающиеся в такт звукам, тени на земле и на стволах толстых кедров во дворе старого клуба. А дальше, насколько хватало глаз, медленно и зловеще шевелились отблески огня.
На мгновение он оглянулся. Потом инстинктивно, словно обнаружив источник бедствия, рывком опрокинув шкаф с приборами, расшвырял гудящие черные ящики, и вмиг стало тихо. Лишь с треском и шорохом стонал пожар.
И сразу отхлынул холодок страха, горячий ветер пахнул в лицо. Разогретые люди в толпе еще плясали, но кто-то начинал кричать:
— Жо-кэй! Жо-кэй!..
Расталкивая парней, Василий Тимофеевич вышел из темноты. Артюша выворачивал лопатой комья слежавшейся земли и метал, метал в огонь, норовя попасть в самую его гущу.
— Жо-кэй! — снова закричали парни. — Жо-кэй!
И захлопали в ладоши. Очкарик танцевал возле девочки, и, похоже, ему не хотелось оставлять ее наедине с рыжим. Однако толпа скандировала все громче и настойчивей, танец увял, парни в нетерпении топтались на месте.
— Вы что же делаете?! — спросил Заварзин, показывая на горящую избу. — Ведь тушить надо! Сгорим к чертовой матери! Ну?!
Его наконец заметили, уже никто не танцевал, только девочка никак не могла остановиться.
— Что, оглохли?! — разъярился Василий Тимофеевич, наступая на рыжего. — А ну-ка быстро, ведра, лопаты!..
Он не успел договорить, потому что толпа сначала разредилась, затем сгрудилась, и раздались возмущенные голоса:
— Аппаратура!
— Разбили аппаратуру!
Откуда-то вывернулся очкарик, блеснул багровыми стеклами перед самым лицом Заварзина.
— Скоты, — услышал Василий Тимофеевич брошенное сквозь зубы слово.
И тут же надвинулся рыжий, однако Заварзин легко оттолкнул его и шагнул к Артюше. Толпа уплотнялась, таращилась на них; девочка наконец перестала танцевать, оказавшись совсем рядом с Заварзиным. Вдруг кто-то зацепил его за плечо, и в следующий миг Василий Тимофеевич вновь близко увидел лицо рыжего.
— Ну, что встали-то?! — закричал Заварзин. — Всем тушить! Кто у вас старший? Ты?!
Он схватил рыжего за рукав майки, потянул в сторону. Рыжий вывернулся, отмахнулся.
— Командир! — уже чуть не плакал кто-то в толпе. — Аппаратуру вдребезги!
Круг становился теснее, задние напирали; девочка смотрела без испуга, с любопытством, рядом с ней оказался очкарик.
Горящая изба с грохотом осела, взметнув фейерверк искр, жар становился нестерпимым.
— Кому говорят?! — Заварзин снова поймал рыжего. — А ну живо за ведрами!
— Кто такой? — закричал тот, вырываясь. — Пош-шел!.. Руки!
— Ах ты, сопля зеленая! Я тебе покажу, кто такой! — рассердился не на шутку Заварзин.
— Команди-и-ир!! — орали в толпе.
— Врежь ему, командир!!
Рыжего будто подтолкнули, и он прыгнул на Заварзина, целя кулаком в лицо, но промахнулся. Заварзин отшвырнул его и в тот же миг услышал заливистый смех девочки. Рядом с ней поблескивал очками парень с тесьмой на шее. Толпа, замерев на мгновение, разом выдохнула, и гул голосов спутался с гулом и треском пожара. Заварзин обернулся на крик и увидел, что Артюшу оттаскивают от пылающей избы, выворачивая из рук лопату, устремился было к нему, но перед лицом вновь оказался рыжий, глаза его горели яростью, ноздри раздувались…
А за спиной все еще смеялась девочка.
Кто-то сбоку рванул Заварзина за плечо, и в тот же момент он ощутил удар в ухо; качнулась голова.
— Да я вас! — заорал он, бросаясь вперед, к огню, и расталкивая парней. — На кого лезешь, мелочь пузатая! А ну — кыш!..
Заварзин отмахивался от наседающих сзади, однако парни наваливались с трех сторон, уже трещал на плечах пиджак и рвалась на груди рубаха. Он пытался дотянуться кулаком до рыжего, но тот ускользал, мельтеша перед глазами…
Потом все было как во сне. Заварзин снова увидел Артюшу, который вырвался от парней и опять бросал землю в огонь, будто уголь в топку. Василий Тимофеевич от кого-то отбивался, отмахивался, чуя несильные, но частые удары со всех сторон. Он прорывался к Артюше, а тот словно отдалялся, возникая в толпе с лопатой наперевес.
И во всей этой свалке и бестолковой сутолоке Заварзину все время чудился звонкий девичий смех.
Затем Артюша оказался совсем рядом, но уже без лопаты. Его били по спине, тянули за руки, рвали на нем одежду…
— Сволочи!! Вы что?! — кричал Заварзин.
Артюша упал, зажимая руками живот. Заварзин продирался к нему в круг, разбрасывая плотную, орущую стаю. Пробился, схватил Артюшу под мышки, стал поднимать, но в этот момент в глазах его полыхнуло красное зарево, брызнули искры. Он выронил Артюшу, присел, отупев от удара чем-то тяжелым, закрыл руками чужеющее лицо…
… Их привязали к кедрам возле клуба. Рядом с Заварзиным, в четырех шагах, висел на веревках обмякший Артюша.
— Батя-а, — жалобно звал он, — что делать-то будут, батя-а?..
Василий Тимофеевич будто от сна стряхнулся, опамятовавшись после драки. Явь была не менее жуткой. Зарево пожара высвечивало пол-Яранки, и казалось: оставшиеся в живых избы сгрудились к огню и теперь пугливо таращатся на него пустыми глазницами черных окон. С неба тихо опадал пепел, еще горячий, когда сыпал в лицо, обжигал.
И парни, тоже словно очнувшись, вдруг увидели перед собой двух привязанных к деревьям мужиков и несколько растерялись, поскольку происходящее уже не походило на игру-забаву. Они боялись зайти далеко в этой игре и теперь озирались, нерешительно топтались на месте, словно ждали команды.
— Батя-а, — все тянул Артюша. — Нас, поди, убивать будут? Если убивать, давай попрощаемся…
— Не убьют, Артемий, — сказал ему Заварзин. — Кишка тонка.
А рыжий тем временем сцепился с очкариком: наскакивали друг на друга, кричали яростно, одержимо, и это тоже пугало настороженную толпу.
— Ну, все, дергай отсюда! — майка на рыжем держалась на одной лямке. — Я все сказал!
— Да пошел ты!.. — блистал очками парень с тесьмой на шее, перехватывавшей горло. — Я жокей, понял? Жо-кей! А ты, фуфло, там командуй! — И неопределенно кивал куда-то в сторону.
Рыжий горячился, махал руками, но сделать ничего не мог.
— Ты у меня завтра помрешь на работе! Я тебе фазы замкну!
— Ну все, от винта! — резал очкарик.
Он стремительно исчез в темноте, оставив рыжего между парнями и привязанными мужиками. Тот мгновение был в замешательстве, потом сдернул разорванную маечку и подскочил к Заварзину.
За спинами притихшей толпы рвались в небо клубы огня, рушились стены и вырастала из пламени высокая черная печь. Девочка, прикрывая от жара лицо, ходила возле пожара и, неловко замахиваясь, бросала в огонь щепки и палочки.
— Ну, заплатишь мне! — процедил рыжий, безбоязненно выставившись перед Василием Тимофеевичем. — За все с тебя получу!
Без маечки был он вовсе худеньким, узкоплечим и оттого казался длинным, тонким и каким-то бледным, словно выросшая под кирпичом, но так и не пробившаяся к свету трава.
— Это ты заплатишь, сопляк! — Заварзин плюнул. — И за избу, и за пожар! Щенки… Вы что жжете? Вы строили, чтоб жечь?!
Рыжий в ответ усмехнулся, поймал на лету брошенную из толпы фуражку и насадил ее на голову Артюши.
— Лысинку простудишь!..
— Не трогай его! — крикнул Заварзин. — Он больной человек!
— Я вас не би-ил, — протянул Артюша. — Я пожар тушил…
— А кто тебя просил? — взвился рыжий и приподнял кулаком за подбородок голову Артюши. — Мы отдыхали, понял? После работы отдыхали и никому не мешали!
— Дак горело же, — чуть не плакал тот. — Изба ж горела…
Заварзин подергался, расслабляя веревки, попытался вырваться, но освободил только одну руку.
— Не трогай, сказал! — заорал Василий Тимофеевич. — уйди от него!
Заварзин спохватился: где же Ощепкин? Огляделся, всматриваясь в тьму. Старик жил на самом конце деревни и наверняка услышал бы все, что здесь происходит. Неужто до сих пор не появлялся в Яранке?..
Внезапно вернулся жокей-очкарик, встал перед рыжим, уперев руки в боки.
— Мы устроим моральный суд, — спокойно сказал очкарик. — Мы имеем на это право. Верно?
Парни одобрительно зашумели, подступая к деревьям.
— Верно!
— Обоим еще по роже! И напинать!
— Вечер испортили!
Поделиться книгой: