Помоги проекту - поделись книгой:
В целом Дэвисы ничем не выделялись из общей массы, и когда бы не одно обстоятельство, они прожили бы точно такую же жизнь, как тысячи переселенцев, устремившихся тогда на новые земли. Речь идет о паническом страхе Уокера перед змеями, который одни приписывали неким особенностям внутриутробного развития, а другие считали следствием зловещего пророчества о смерти, коим в детстве Уокера стращала старая индианка. Какова бы ни была причина, результат оказался поистине поразительным: несмотря на свою общепризнанную храбрость, Уокер бледнел и испытывал дурноту при одном упоминании о рептилиях, а при виде даже самой крохотной змейки впадал в шоковое состояние, порой переходившее в судорожный припадок.
Дэвисы тронулись в путь в начале года, надеясь добраться до нового места к весенней пахоте. Двигались они медленно, ибо в Арканзасе дороги были скверные, а на Индейской территории их не было вовсе — кругом простирались холмистые равнины да красные песчаные пустыни. Ландшафт постепенно становился плоским, и разительное отличие равнинных пейзажей от родных горных угнетало обоих сильнее, чем они сознавали, хотя чиновники в местных агентствах по делам индейцев произвели на них самое приятное впечатление, а большинство оседлых индейцев казались дружелюбными и вежливыми. Иногда Дэвисы встречали таких же переселенцев, с которыми обычно обменивались грубоватыми шутками в духе дружеского соперничества.
В то время года змеи еще не пробудились от зимней спячки, а потому Уокер не страдал от своей органической слабости. К тому же в начале путешествия он еще не слышал никаких страшных индейских легенд о змеях, поскольку племена, переселенные сюда с юго-востока, не разделяли жутких верований своих западных соседей. По воле судьбы первое туманное упоминание о культе Йига Дэвисы услышали от белого человека в Окмалги, на землях племени криков, после чего Уокер стал расспрашивать о нем всех встречных-поперечных.
Вскоре его завороженное любопытство переросло в дикий страх. На каждом ночном привале он принимал чрезвычайные меры предосторожности, тщательно расчищая место от растительности и стараясь держаться подальше от каменистых участков. В каждой купе чахлых кустиков, в каждой расселине скал Уокеру мерещились злобные рептилии, а каждого показавшегося вдали человека, если только его принадлежность к числу местных жителей или переселенцев не представлялась очевидной, он принимал за змеебога, покуда не убеждался в обратном при ближайшем рассмотрении. К счастью, на данном отрезке пути не произошло никаких тревожных встреч, способных потрясти его нервы еще сильнее.
Но по мере приближения к территории племени кикапу становилось все труднее находить места для стоянок поодаль от каменистых россыпей. Наконец такая возможность и вовсе исчезла, и бедному Уокеру пришлось прибегать к ребяческому приему, усвоенному еще в детстве: бубнить деревенские заклинания против змей. Несколько раз он действительно мельком видел рептилий, каковое обстоятельство отнюдь не способствовало отчаянным попыткам бедняги сохранять самообладание.
На двадцать второй день путешествия поднявшийся к вечеру яростный ветер вынудил Дэвисов, опасавшихся за своих мулов, сделать привал в максимально защищенном месте. Одри убедила мужа укрыться за высоченным утесом, вздымавшимся над сухим руслом бывшего притока Канейдиан-ривер. Уокеру пришелся не по душе каменистый участок, но на сей раз он уступил настояниям жены, выпряг мулов и с угрюмым видом повел их к подветренному склону, куда подогнать фургон было невозможно из-за нагромождения валунов.
Между тем Одри, обследовавшая россыпи камней подле фургона, заметила, что немощный старый пес настороженно принюхивается. Схватив винтовку, она двинулась за ним и уже через несколько мгновений возблагодарила судьбу за то, что прежде мужа обнаружила пренеприятную находку. Ибо там, в укромной щели между двумя валунами, она увидела зрелище, от которого Уокеру стало бы дурно: лениво шевелящийся клубок, производящий впечатление сплошной массы, но в действительности состоящий из трех или четырех отдельных частей, — который являлся не чем иным, как выводком новорожденных гремучек.
Стремясь уберечь мужа от тяжелого потрясения, Одри не мешкала ни секунды: крепко сжав ствол ружья, она принялась молотить прикладом по извивающимся гадам. У нее самой змеи вызывали крайнее отвращение, но оно никогда не перерастало в подлинный страх. Закончив расправу, она отвернулась и стала вытирать свою импровизированную дубинку красноватым песком и сухой травой. Она подумала, что надо бы поскорее засыпать змеиное гнездо камнями, пока Уокер привязывает мулов. Старый дряхлый Волк, помесь овчарки и койота, куда-то исчез, и Одри опасалась, что он побежал звать хозяина.
Раздавшиеся позади шаги подтвердили ее опасения — и в следующий миг Уокер все увидел. Одри рванулась вперед, чтобы подхватить мужа в случае обморока, но он лишь пошатнулся. Потом гримаса ужаса на его бескровном лице медленно сменилась смешанным выражением благоговейного страха и гнева, и он принялся бранить жену:
— Бога ради, Одри, ну зачем, зачем ты сотворила такое дело? Разве ты не слышала всего, что здесь толкуют про змеиного дьявола, Йига? Тебе следовало сказать мне — и мы бы убрались отсюда восвояси. Или ты забыла про дьяволобога, который жестоко мстит любому, кто причиняет зло змеиному потомству? Для чего, по-твоему, индейцы пляшут да стучат в барабаны по осени? Здешние края прокляты — так нам говорили почти все, с кем мы встречались в пути. Тут правит Йиг, и он приходит каждую осень, чтобы отловить своих жертв и превратить в змей. Господи, Одри, да ведь ни один индеец по другую сторону Канейдиан-ривер ни за какие деньги не убьет змею! Одному Богу ведомо, на какие муки ты обрекла себя, женщина, истребив цельный выводок Йиговых детенышей! Он доберется до тебя рано или поздно, если только мне не удастся купить защитное заклинание у какого-нибудь индейского шамана. Он явится из ночной тьмы и обратит тебя в пятнистую ползучую тварь!
Всю оставшуюся часть путешествия страшно напуганный Уокер непрестанно выговаривал жене и предрекал беду. Они переправились через Канейдиан-ривер близ Ньюкасла и вскоре впервые встретили настоящих равнинных индейцев — группу закутанных в шерстяные одеяла вичитов, чей предводитель под воздействием предложенного виски стал весьма словоохотлив, а в обмен на квартовую бутылку того же вдохновительного напитка научил бедного Уокера длинному оборонительному заклинанию. К концу недели Дэвисы достигли места в краю вичитов, где облюбовали участок, поспешили обозначить границы своих владений и приступили к весенней пахоте, даже не начав строительства хижины.
Местность здесь была равнинная, открытая всем ветрам и почти лишенная растительности, но при должной обработке почва сулила богатые урожаи. Выходы гранитных пород несколько разнообразили равнинный пейзаж с преимущественно красно-песчаной почвой, а местами огромные скальные плиты простирались под ногами подобием искусственного каменного пола. Змей, да и подходящих укрытий для них нигде окрест не наблюдалось, поэтому Одри в конце концов убедила мужа построить хижину на обширном гладком пласте обнаженной породы. С таким полом да очагом изрядных размеров сырая погода не страшна — хотя в скором времени стало ясно, что дожди не характерны для данного района. Бревна они привезли в фургоне из ближайшего лесного массива, расположенного за много миль в направлении гор Вичита.
При содействии нескольких других переселенцев (даром что ближайший сосед жил в миле с лишним от них) Уокер построил хижину с широкой дымоходной трубой и на скорую руку срубил хлев. Он, в свою очередь, помог своим помощникам произвести аналогичные строительные работы, и между новыми соседями завязалась дружба. Ближайшим поселением, достойным зваться городком, являлся Эль-Рино, расположенный на железной дороге в тридцати с лишним милях к северо-востоку, и потому уже через считаные недели обитатели округи сплотились, несмотря на разделявшие их значительные расстояния. Местные индейцы, частью начавшие оседать на фермах белых поселенцев, в большинстве своем были людьми безобидными, хотя и становились довольно задиристыми под воздействием горячительных напитков, которые попадали к ним в обход всех правительственных запретов.
Самыми услужливыми и приятными из всех соседей Дэвисы считали Джо и Салли Комптонов, тоже уроженцев Арканзаса. Салли и по сей день еще жива (ныне она известна под прозвищем Бабуля Комптон), а ее сын Клайд, в ту пору грудной младенец, стал одним из влиятельнейших людей штата. Салли и Одри часто наведывались друг к другу в гости, ибо жили на расстоянии всего двух миль друг от друга, и долгими весенними и летними днями вспоминали свою прежнюю жизнь в Арканзасе и обменивались местными слухами.
Салли с великим сочувствием отнеслась к слабости Уокера по части змей, но, вероятно, скорее усугубила, нежели умерила тревогу подруги, вызванную бесконечными мужниными молитвами и пророчествами насчет проклятия Йига. Она знала уйму страшных историй про змей и произвела на Одри тяжелейшее впечатление своим коронным рассказом про одного человека в округе Скотт, которого искусал целый выводок гремучих змей, после чего он так раздулся от яда, что в конечном счете с треском лопнул. Ясное дело, Одри не стала передавать сей анекдот мужу и умоляла Комптонов не распускать жуткую байку по округе. К чести Джо и Салли, они, дав обещание молчать, всегда неукоснительно его соблюдали.
Уокер рано посеял кукурузу и в середине лета с толком потратил свободное время, накосив сена на местных лугах. С помощью Джо Комптона он вырыл колодец, обеспечивший небольшой запас воды превосходного качества, а впоследствии собирался пробурить артезианскую скважину. Приступы дикого страха, связанного со змеями, случались с ним редко, и он постарался создать в своих владениях предельно неблагоприятные условия для ползучих гадов. Время от времени Уокер наведывался в самое крупное поселение вичитов, представлявшее собой скопление крытых соломой конусообразных строений, и подолгу разговаривал со старейшинами и шаманами о змеебоге и возможных способах отвести от себя его гнев. В обмен на виски индейцы охотно выдавали оборонительные заклинания, но большая часть полученных от них сведений отнюдь не способствовала успокоению.
Йиг — поистине могущественный бог. Он обладает великой магической силой. Он не забывает обид. Осенью его дети голодны и свирепы, и сам Йиг тоже голоден и свиреп. В пору сбора урожая все племена принимают защитные меры против Йига. Они отдают змеебогу часть зерна и, нарядившись должным образом, исполняют ритуальные пляски под аккомпанемент свистулек, трещоток и тамтамов. Они бьют в тамтамы непрерывно и призывают на помощь Тираву, который является прародителем людей, тогда как Йиг является прародителем змей. Плохо, очень плохо, что скво Дэвиса убила детенышей Йига. Дэвису нужно многажды произнести оборонительные заклинания в пору сбора урожая. Йиг — это Йиг. Он могучий бог.
Ко времени жатвы Уокер успел довести свою жену до прискорбно нервического состояния. Его молитвы и выкупленные у местных жителей заклинания страшно надоели Одри, а когда с наступлением осени начались индейские ритуалы, по округе стал разноситься рокот далеких тамтамов, усугублявший общую зловещую атмосферу. Приглушенный расстоянием барабанный бой, круглые сутки разлетавшийся над широкими красноватыми равнинами, просто сводил с ума. Почему он не прекращался ни на минуту? День и ночь, неделю за неделей, неустанно стучали тамтамы, и равно неустанно пыльный ветер разносил окрест монотонные звуки. Они раздражали Одри сильнее, чем мужа, поскольку он хотя бы видел в них некий элемент защиты. Ощущая могущественную поддержку незримых сил, ограждающих от зла, Уокер собрал урожай и подготовил хижину и хлев к предстоящей зиме.
Осень выдалась на редкость теплой, и Дэвисы пользовались каменным очагом, построенным с чрезвычайным тщанием, только для приготовления нехитрой стряпни. Противоестественно жаркие пылевые облака действовали на нервы всем поселенцам, но больше всего Одри и Уокеру. Неотступные мысли о тяготеющем над ними проклятии змеебога в сочетании с неумолчным жутковатым рокотом индейских барабанов плохо сказывались на их душевном состоянии, и любая дополнительная странность делала общую атмосферу совершенно невыносимой.
Несмотря на все нервное напряжение, по завершении жатвы соседи несколько раз собирались за праздничным столом то в одной, то в другой хижине, таким образом неосознанно поддерживая обрядовые традиции праздника урожая, зародившиеся на самой заре земледелия. Лафайет Смит, уроженец юга Миссури, живший милях в трех к востоку от Уокеров, весьма недурно играл на скрипке и своими залихватскими мотивчиками помогал участникам пирушки отвлечься от монотонного боя далеких тамтамов. Близился Хеллоуин, и переселенцы решили устроить еще один праздник, знать не зная, что он уходит корнями в еще более глубокую древность, чем даже земледелие, и берет истоки в жутком ведьмовском шабаше древнейших доарийских племен, традиции которого соблюдались на протяжении многих веков в полночной тьме глухих лесов и по-прежнему таят отголоски неведомых ужасов под маской беззаботного веселья. Хеллоуин приходился на четверг, и соседи условились собраться на первую пирушку в хижине Дэвисов.
В тот день, 31 октября, погода резко испортилась. С утра небо заволокло свинцовыми тучами, и к полудню неослабный ветер, прежде сухой и горячий, стал промозглым. Люди дрожали тем сильнее, что оказались совершенно не готовы к холодам, а Волк, старый пес Дэвисов, еле втащился в хижину и улегся рядом с очагом. Но далекие барабаны продолжали греметь, да и белые жители округи не собирались отменять намеченное мероприятие. Уже в четыре часа пополудни к хижине Уокера начали подкатывать фургоны, а вечером, после незабываемого жаркого, скрипка Лафайета Смита воодушевила многочисленную компанию на самые разудалые пляски в просторной, но донельзя переполненной комнате. Молодежь выкидывала разные безобидные дурачества, обычные для Хеллоуина, а старый Волк изредка принимался тоскливо, до жути зловеще завывать, когда визгливая скрипка Лафайета — инструмент, которого пес никогда прежде не слышал, — исторгала какой-нибудь особо потусторонний звук. Впрочем, большую часть веселой гулянки сей видавший виды ветеран проспал, ибо он уже достиг возраста, когда живой интерес к реальной действительности угасает, и жил преимущественно в мире сновидений. Том и Дженни Ригби привезли с собой своего колли Зика, но собаки так и не подружились. Зик казался обеспокоенным и весь вечер к чему-то настороженно принюхивался.
Одри и Уокер отплясывали всем на зависть, и Бабуля Комптон до сих пор любит вспоминать, как лихо они зажигали в тот вечер. Казалось, они на время забыли обо всех своих тревогах, и Уокер был чисто выбрит и принаряжен прямо-таки щегольски. К десяти часам, когда у всех приятно горели отбитые ладони, гости начали постепенно разъезжаться по домам, обмениваясь на прощанье крепкими рукопожатиями и грубовато-добродушными заверениями, что все повеселились на славу. Том и Дженни посчитали, что тоскливый вой Зика, испущенный по выходе из хижины, выражает сожаление по поводу необходимости возвращаться домой, хотя Одри высказала предположение, что пса раздражают далекие тамтамы, чей неумолчный рокот действительно казался особо зловещим после веселого шума пирушки.
К ночи сильно похолодало, и Уокер впервые положил в очаг огромный чурбан и присыпал углями, чтобы тлел до утра. Старый Волк улегся в пятне неверного красноватого света и погрузился в обычное забытье. Одри и Уокер, слишком утомленные, чтобы думать о заклинаниях или проклятиях, рухнули на грубо сколоченную кровать и заснули еще прежде, чем дешевый будильник на каминной полке успел оттикать три минуты. А ледяной ночной ветер по-прежнему приносил издалека глухой ритмичный грохот чертовых тамтамов.
Здесь доктор Макнейл умолк и снял очки, словно с притуплением физического зрения у него обострялся внутренний взор, обращенный к картинам прошлого.
— Скоро вы поймете, — промолвил он, — сколь трудно было мне восстановить ход событий, последовавших за отъездом гостей. Однако в свое время — на первых порах — у меня все же имелась такая возможность. — После короткой паузы доктор продолжил свою историю.
Одри снились кошмарные сны, в которых Йиг являлся ей в обличье Сатаны, каким он обычно изображался на дешевых гравюрах. От дикого ужаса, вызванного кошмаром, она внезапно проснулась в холодном поту и обнаружила, что Уокер сидит в постели и сна у него ни в одном глазу. Он напряженно прислушивался к чему-то и зашикал на жену, когда она попыталась спросить, что его разбудило.
— Тише, Одри! — прошептал он. — Слышишь стрекот, жужжание и шорох? Думаешь, это осенние сверчки?
В хижине и вправду явственно слышались звуки, подходящие под такое описание. Одри напрягла слух в попытке определить происхождение странных шумов и с содроганием распознала в них нечто знакомое и ужасное — смутное воспоминание, ускользающее за границы памяти. А неумолчный рокот далеких тамтамов, пробуждающий в уме страшную мысль, все разносился над черными равнинами, едва освещенными ущербной луной, подернутой облачной пеленой.
— Уокер… ты думаешь, это… это… проклятье Йига?
Она почувствовала, как муж дрожит.
— Нет, голубушка, на Йига вроде не похоже. По обличью он натуральный человек, ежели не присматриваться хорошенько. Так говорит вождь Серый Орел. Видать, какие-то насекомые заползли к нам с холода — не сверчки, но наподобие их. Пожалуй, надобно встать да перетоптать всех, покуда они не расползлись по углам и не добрались до буфета.
Уокер встал, нашарил в темноте висевший поблизости фонарь и загремел жестяной коробкой со спичками, прибитой к стене рядом. Одри села в постели и увидела, как пляшущий огонек спички превращается в ровное пламя фонаря. Они огляделись по сторонам, и в следующий миг грубо тесанные стропила сотряслись от пронзительного вопля, одновременно вырвавшегося из груди у них обоих. Ибо гладкий каменный пол, явившийся взору в круге света, представлял собой сплошную шевелящуюся пятнистую массу гремучих змей, которые все ползли к очагу, время от времени угрожающе поворачивая омерзительные головы в сторону объятого диким ужасом мужчины с фонарем.
Сие кошмарное зрелище Одри видела лишь несколько мгновений. Бесчисленные рептилии были всевозможных размеров и, вероятно, нескольких разновидностей, и она успела заметить, как две или три из них резко вскинули головы, точно собираясь броситься на Уокера. Одри не лишилась чувств, а погрузилась в кромешную тьму потому лишь, что фонарь погас, когда Уокер замертво рухнул на пол. После первого своего душераздирающего вопля он не издал ни звука, полностью парализованный страхом, и упал, словно сраженный бесшумной стрелой, пущенной из потустороннего лука. Одри показалось, будто весь мир закружился вокруг нее фантастическим вихрем, где явь смешалась с кошмарным сном, от которого она недавно пробудилась.
Одри утратила всякую способность к сознательному действию, ибо воля и чувство реальности покинули ее. Она бессильно откинулась на подушку, надеясь вот-вот проснуться. Поначалу она толком не сознавала, что все происходит наяву. Потом мало-помалу у нее закралось подозрение, что она не спит вовсе, и тогда несчастная содрогнулась от захлестнувших душу горя и панического страха и истошно закричала вопреки злым чарам, ввергнувшим ее в немоту.
Уокер погиб, и она не смогла ничем помочь ему. Он умер от змеиных укусов, как и предсказывала старая ведьма, когда он был малым ребенком. Бедный Волк тоже ничем не помог своему хозяину — вероятно, он даже не пробудился от своего старческого сна. А теперь ползучие гады наверняка подбираются к ней в темноте, все ближе и ближе, и может статься, в данный момент они обвиваются вокруг кроватных столбиков и неслышно перетекают на грубые шерстяные покрывала. Одри бессознательно зарылась поглубже под одеяла и затряслась всем телом.
Должно быть, это проклятие Йига. Он прислал своих чудовищных отродий в канун Дня Всех Святых, и они забрали Уокера первым. Но почему — ведь он ни в чем не виноват! Почему они не напали сразу на нее — разве не она одна убила новорожденных гремучек? Потом Одри вспомнила рассказы индейцев о проклятии Йига. Нет, ее не убьют, а просто превратят в пятнистую змею. Брр! Она станет одной из мерзких тварей, кишмя кишащих на полу, — отвратительных тварей, присланных за ней Йигом, уже готовым причислить ее к своему племени! Одри попыталась пробормотать оборонительное заклинание, которому научил ее муж, но не смогла издать ни звука.
Громкое тиканье будильника перекрывало сводящий с ума рокот далеких тамтамов. Змеи все еще не добрались до нее — или они нарочно медлили, чтобы потерзать ей нервы? Часы продолжали мерно тикать в темноте, и постепенно мысли Одри приняли иное направление.
Змеи не стали бы так долго тянуть время. Никакие это не Йиговы посланники, а самые обыкновенные гремучки, которые гнездились под скальной плитой и приползли, привлеченные теплом очага. Они явились не за ней вовсе — возможно, им вполне хватило бедного Уокера. Где они сейчас? Уползли прочь? Лежат, свернувшись кольцами, у очага? Все еще ползают по бездыханному телу своей жертвы? Тикал будильник, и ритмично гремели далекие барабаны.
При мысли о мертвом муже, лежащем там в кромешной тьме, Одри содрогнулась от чисто животного ужаса. История Салли Комптон про того человека в округе Скотт! Его тоже искусала целая стая гремучих змей — и чем кончилось дело? Под действием яда плоть изгнила, труп раздулся и в конце концов
Будильник продолжал тикать, самым насмешливым, издевательским образом попадая в такт барабанному бою, приносимому издалека ночным ветром. Одри пожалела, что в хижине нет часов с боем, по которым она могла бы определить, сколько еще времени продлится кошмарное бдение. Она проклинала крепость своих нервов, не позволявшую ей лишиться чувств, и задавалась вопросом, на какого рода помощь можно рассчитывать с наступлением рассвета. Наверняка кто-нибудь из соседей будет проезжать мимо… несомненно, кто-нибудь заглянет… не повредится ли она рассудком к утру? Да и в своем ли уме она сейчас?
Мучительно прислушиваясь, Одри вдруг осознала одно обстоятельство, в которое поверила не сразу, но лишь после отчаянных волевых усилий, а когда наконец поверила — не знала, радоваться или ужасаться.
Нет, Одри нисколько не понравилась внезапно наступившая тишина! В ней чудилось что-то зловещее. Громкое тиканье часов казалось противоестественным в воцарившемся безмолвии. Обретя наконец способность к осознанным действиям, Одри откинула покрывала с лица и глянула в сторону окна. Должно быть, после захода луны развиднелось, ибо она увидела звездное небо в квадратном оконном проеме.
А в следующий миг, совершенно неожиданно, раздался тот самый неописуемо жуткий звук: глухой
Но — увы! — она не лишилась чувств от потрясения. А сколь спасительно было бы забытье! Эхо пронзительных криков еще не замерло, а Одри по-прежнему видела усеянный звездами квадрат окна и слышала могильное тиканье проклятых часов. Но что такое? Не раздался ли новый звук? Не появилась ли некая тень в оконном проеме? Одри была не в состоянии верно оценить свои зрительные и слуховые восприятия или провести различие между явью и галлюцинацией.
Да, в оконном проеме действительно появилась какая-то тень.
— Йа-а-а! Йа-а-а! Пошел прочь! Пошел прочь! Пошел прочь, змеедьявол! Изыди, Йиг! Я не хотела их убивать — просто забоялась, что муж испугается! Не надо, Йиг, не надо! Я не желала зла твоим детенышам… не подходи ко мне… не превращай меня в пятнистую змеюку!
Но полубесформенные голова и плечи продолжали придвигаться к кровати, очень тихо.
В мозгу у Одри полыхнула яркая вспышка — и в мгновение ока из испуганного ребенка она превратилась в разъяренную буйнопомешанную женщину. Она знала, где топор — висит на стене на крючках. До него легко дотянуться, и она мигом нашарит его в темноте. Одри не успела ни о чем больше подумать толком, как топор уже находился у нее в руках и она кралась к изножью кровати — навстречу чудовищной голове и плечам, с каждой секундой придвигавшимся все ближе. Будь комната освещена, выражение ее лица не понравилось бы незваному гостю.
—
Теперь Одри пронзительно хохотала, и истерический смех стал громче, когда она увидела, что свет звезд за окном меркнет в преддверии спасительного рассвета.
Доктор Макнейл вытер пот со лба и снова надел очки. Я ждал продолжения рассказа, но он все молчал — и тогда я тихо спросил:
— Она осталась жива? Ее нашли? Получило ли объяснение все произошедшее?
Доктор прочистил горло.
— Да, она осталась жива… в известном смысле. И все получило объяснение. Я же сказал вам: там не было никакого колдовства — только жестокая, прискорбная, поистине ужасная реальность.
Первой на месте происшествия оказалась Салли Комптон. На следующий день после полудня она отправилась к Дэвисам, чтобы обсудить с Одри вчерашнюю вечеринку, и еще издалека заметила, что из трубы хижины не идет дым. Это казалось странным. Погода, правда, опять стояла очень теплая, но в этот час Одри обычно стряпала. В хлеву беспокойно ревели голодные мулы, и старый Волк не нежился в солнечных лучах на своем излюбленном месте у порога.
В общем, Салли сразу почуяла что-то неладное, а потому сильно робела и нервничала, когда спешилась и постучалась в хижину. Ответа не последовало, но она подождала с минуту, прежде чем осторожно тронула грубо сколоченную дверь. Убедившись, что щеколда не задвинута, Салли медленно отворила дверь и переступила через порог. Но при виде представшей глазам картины она отпрянула назад со сдавленным вскриком и схватилась за косяк, чтобы удержаться на ногах.
Когда она открыла дверь, в нос ей ударил смрадный запах, но потрясло ее не это, а жуткое зрелище, явившееся взору. Ибо в полутемной хижине недавно разыгралась некая чудовищная трагедия, три страшных свидетельства которой, повергшие Салли в ужас и недоумение, остались там на полу.
Возле потухшего очага лежал огромный пес — пятна гнилостного разложения багровели на коже, оголенной в местах, где шерсть вылезла от чесотки и старости, и сам труп лопнул, раздувшись от яда гремучих змей. Похоже, собаку искусало целое полчище рептилий.
Справа от двери Салли увидела жестоко изрубленные останки мужчины — в ночной рубашке, с разбитым фонарем в окостенелой руке.
А посреди комнаты корчилось на полу отвратительное существо с пустыми глазами, которое в недавнем прошлом было женщиной, но ныне являло собой лишь бессловесную, безумную карикатуру на нее. Существо это не издавало никаких внятных звуков — только шипело, шипело, шипело…
К этому времени мы с доктором оба вытирали холодный пот со лба. Мой собеседник налил в два стакана из бутылки, стоявшей на столе, немного отпил из своего, а другой протянул мне. Я мог лишь тупо спросить дрожащим голосом:
— Выходит, Уокер просто упал в обморок, потом очнулся от криков жены — а топор довершил дело?
— Да, — тихо промолвил доктор Макиейл. — Но он все равно принял смерть от змей. Страх перед ними имел два роковых последствия — от страха Уокер потерял сознание, и в страхе своем он настолько запугал свою жену дикими историями, что она схватилась за топор, когда вообразила, будто видит перед собой змеедьявола.
Я на мгновение задумался.
— И Одри… не странно ли, что проклятие Йига подействовало на нее в конечном счете? Полагаю, кошмарное зрелище шипящих змей намертво запечатлелось у несчастной в сознании.
— Да. Поначалу у нее периодически наступали светлые промежутки, но с течением времени они становились все реже и реже. Волосы у нее стали седеть от корней, а позже и вовсе выпали. Кожа покрылась пятнами, а когда она умерла…
— Как — умерла? — вздрогнув, перебил я. — Тогда что же… что же за существо мы видели там, внизу?
—
Говард Филлипс Лавкрафт, Зелия Бишоп
Курган[50]
I
Только в самое последнее время американский Запад перестали считать
Но и я чувствую волнующую, почти ужасающую древность Запада не хуже любого европейца. Это связано с событием, которое случилось в 1928 году; событием, которое я бы желал считать плодом воображения, однако оно настолько четко запечатлелось в моей памяти, что я не могу с легкостью от него избавиться. Это было в Оклахоме, куда меня постоянно приводят исследования по этнологии американских индейцев и где я и прежде натыкался на весьма странные, приводящие в замешательство явления. Без сомнения, Оклахома — это не просто последняя граница продвижения пионеров и предпринимателей. Там живут старые-престарые племена с их старыми-престарыми преданиями; и когда осенью над задумчивыми равнинами начинают непрерывно звучать тамтамы, людские души оказываются в опасной близости к таким изначальным вещам, что о них принято говорить только шепотом. Сам я белый, уроженец северо-востока, но обряды Йига, Отца Змей, вызывают у меня содрогание. Я достаточно много наслушался и навидался, чтобы быть «искушенным» в этих делах. Взять хотя бы тот случай, что произошел в 1928 году. Я был бы рад посмеяться над ним, да не могу.
Я приехал в Оклахому, чтобы проверить одну из множества легенд, распространенных среди белых поселенцев и индейцев и имевшую — в этом я был уверен — индейский источник. Нужно сказать, что в этом краю ходили весьма любопытные легенды о призраках, бродящих по воздушным просторам; и хотя в устах белых людей они звучали вяло и прозаично, их определенно что-то связывало с некоторыми сложными и неясными сюжетами мифологии коренных жителей. Речь шла об огромных, унылых, казавшихся искусственными холмах в западной части штата, где появлялись существа весьма странные по внешности и поведению.
Самая распространенная и чуть ли не самая древняя легенда стала широко известна в 1892 году, когда начальник тамошней полиции по имени Джон Уиллис отправился в район холмов в погоню за конокрадами и вернулся с нелепым рассказом о ночных конных битвах, происходивших в воздухе между несметными полчищами невидимых призраков, — он слышал топот коней, тяжелые удары, звон металла, приглушенные крики воинов и звуки падающих тел. Вся эта чертовщина творилась при лунном свете и до смерти напугала полицейского и его лошадь. Звуки битвы раздавались в течение часа, ясно слышимые и в то же время какие-то размытые, как будто их приносило ветром издалека. Между тем самих армий не было видно. Позднее Уиллис узнал, что он побывал в месте, которое издавна пользуется дурной славой, месте, столь густо населенном призраками, что его одинаково избегают как индейцы, так и белые. Многие видели — или им это только мерещилось — всадников, сражавшихся в небесах, правда, очевидцы описывали их в весьма туманных выражениях. Поселенцы говорили, что призрачные воины — это индейцы неизвестного племени, имеющие странное оружие и одежду. Они даже не были уверены в том, что лошади под призрачными всадниками действительно были лошадьми.
С другой стороны, местные индейцы, похоже, не считали призраков своими сородичами. Они называли их «эти люди», или «старые люди», или «те, кто живет внизу» и относились к ним со страхом и почтением, в то же время избегая любых разговоров на эту тему. Ни один этнолог не смог заставить индейца подробно описать эти существа, да, впрочем, никто из индейцев их толком так и не рассмотрел. Древние индейские поверья на сей счет гласили буквально следующее: «Очень старые люди делают очень больших призраков; эти люди старше всех времен, эти призраки такие большие, они почти плоть; эти старые люди и привидения смешиваются и становятся едиными».
Конечно, для серьезного этнолога все это — «обычные деревенские байки», еще одна из легенд о затерянных городах и исчезнувших народах, распространенных среди индейцев пуэбло и равнинных племен; легенд, которые несколько веков назад соблазнили многих на тщетные поиски загадочной Кивиры.[52] Меня же в западную Оклахому привело нечто более определенное — древняя местная легенда, содержащая первые четкие описания призраков. Еще больше интересовало меня то, что легенда происходила из отдаленного местечка Бингер, округ Каддо, то есть из места, давно известного мне по кошмарному происшествию, связанному с мифом о змеебоге.[53]
Внешне легенда была очень проста и наивна: в ней говорилось об одиноком кургане — или небольшом холме, — расположенном примерно в трети мили к западу от поселка. Одни считали, что этот холм естественного происхождения, другие верили, что это место погребения либо отправления религиозных культов, возведенное доисторическими племенами. На этом кургане, говорили жители поселка, обитали два призрачных индейца; один из них, старик, бродил по вершине от рассвета до заката в любую погоду, лишь ненадолго пропадая из виду; ночью же его сменяла индейская женщина с факелом, горевшим голубоватым пламенем до самого утра. Когда светила луна, странную фигуру индианки было видно совершенно отчетливо, и большинство сходилось на том, что у нее не было головы.
Мнения жителей разделялись в том, что касалось природы видений. Некоторые утверждали, что мужчина вовсе не призрак, а живой индеец, который убил и обезглавил женщину из-за золота, а потом закопал ее где-то на кургане. Согласно этой версии, он бродил по вершине, мучимый угрызениями совести или угнетаемый духом своей жертвы, который становился видимым в темноте. Однако сторонники более традиционных оккультных теорий считали, что и мужчина, и женщина в равной степени были призраками — мужчина якобы убил свою скво и покончил с собой когда-то очень давно. Эти и другие, менее интересные версии появились со времени заселения территории племени вичита в 1899 году и, как мне сказали, существуют до наших дней, поскольку само это изумительное явление все еще может наблюдать всякий желающий. Немногие легенды о призраках имеют столь доступное подтверждение, и мне не терпелось увидеть, что за чудеса происходят в этом маленьком поселке, расположенном вдали от столбовых дорог цивилизации и вне безжалостного света современной науки. Итак, в конце лета 1928 года я сел в поезд до Бингера и занимался размышлениями обо всех этих странных загадках, пока вагоны громыхали по рельсам одноколейки, а взору открывалась все более и более унылая местность.
Бингер представлял собой небольшую группу каркасных домов и складов, расположенных посреди плоской местности, открытой всем ветрам, которые несли над ней облака красной пыли. Здесь проживало около пятисот человек, не считая индейцев из соседней резервации; основным занятием населения было, по всей видимости, земледелие. Почва здесь была плодородная, а нефтяной бум еще не достиг этой части штата. Поезд прибыл на станцию в сумерках, и меня тотчас охватило странное ощущение опасности и тревоги, особенно усилившееся, когда паровоз, пуская клубы дыма, двинулся на юг без меня. На платформе было полным-полно зевак, и все они кинулись со своими разъяснениями, едва я спросил о человеке, к которому имел рекомендательное письмо. Меня повели по главной улице, изрытой колеями такого же красного цвета, как и вся эта местность, и наконец доставили к нужному дому. Те, кто готовил меня к поездке, поступили правильно, ибо мистер Комптон оказался человеком умным и к тому же весьма уважаемым в этих местах, а его матушка, которую здесь называли «Мамаша Комптон», принадлежала к поколению пионеров и была настоящим кладезем всяких поверий и мифов.
В тот же вечер Комптон собрал для меня воедино все легенды, ходившие среди поселенцев. Ознакомившись с ними, я понял, что явление, которое я приехал изучать, было и в самом деле загадочным и значительным. Жители Бингера, похоже, воспринимали призраков как нечто само собой разумеющееся. Два поколения выросли возле этого странного одинокого холма и его беспокойных обитателей. Естественно, окрестности холма внушали людям страх, и их обходили стороной, так что фермы не продвигались в эту сторону на протяжении четырех десятилетий существования поселка; хотя некоторые смельчаки и отваживались туда заглядывать. Одни, вернувшись, говорили, что вообще не видели призраков; что одинокий страж исчезал из виду до того, как они подходили к нему, и это позволяло им свободно карабкаться по крутому откосу и обследовать плоскую вершину. Там нет ничего, говорили они, только заросли кустарника. Должно быть, предполагали они, индеец спустился по другому склону и успел уйти по равнине незамеченным, хотя вблизи не было никакого укрытия. Во всяком случае, на вершине не было найдено ни одного отверстия, даже после самого тщательного исследования кустарника и высокой травы. Другие, более впечатлительные люди заявляли, что они все время чувствовали чье-то незримое присутствие, но не могли сказать ничего определенного. Им казалось, что воздух словно сгущался в том направлении, в котором они пытались двигаться. Разумеется, на такие вылазки решались только белые люди. Ничто во вселенной не могло заставить краснокожего приблизиться к этой зловещей возвышенности не только после наступления темноты, но и при самом ярком свете.
Но вовсе не рассказы очевидцев, вернувшихся здоровыми и нормальными, породили тот ужас, что витал вокруг кургана; если бы дело ограничилось этим, никакого шума бы не было. Страшным было то, что многие искатели возвращались странно повредившимися умственно и физически. Впервые это случилось в 1891 году, когда молодой человек по имени Хитон отправился к кургану с лопатой в надежде откопать что-нибудь интересное. Он неоднократно слышал от индейцев удивительные рассказы о холме и как-то раз посмеялся над другим юношей, который был там и ничего не нашел. Хитон наблюдал за курганом в бинокль до того, как приблизился к нему, и обнаружил, что индеец-часовой неторопливо спустился внутрь холма, словно на вершине были люк и лестница. Прежние наблюдатели этого не замечали.
Когда Хитон шел к кургану, он был одержим желанием разгадать тайну, и жители поселка видели, как усердно он рубил кустарник на вершине. Потом они заметили, как его фигура медленно исчезла из виду и долго не появлялась, пока не опустились сумерки и факел безголовой индианки не замерцал на далекой возвышенности. Два часа спустя Хитон, пошатываясь, вернулся в поселок без лопаты и остальных вещей и разразился бессвязным, пронзительным монологом. Он вопил о страшных безднах и чудовищах, об отвратительных изображениях и статуях, о безжалостных существах, которые схватили и пытали его, о других странных вещах, настолько сложных и причудливых, что их было трудно запомнить.
— Древние! Древние! Древние! — стенал он снова и снова. — Великий Боже, они древнее Земли и пришли сюда неизвестно откуда… Они читают твои мысли и заставляют понимать их мысли… Они полулюди-полупризраки… Они перешли через черту… Они растворяются и снова принимают форму… Все больше и больше… Мы тоже произошли от них… Дети Тулу… там все из золота… чудовищные звери… получеловеки… мертвые рабы… безумие… Йэ! Шуб-Ниггурат!..
С тех пор Хитон считался местным дурачком, пока восемь лет спустя неожиданно не умер от эпилептического припадка. После этой истории было еще два случая помешательства, связанных с курганом, и два исчезновения. Вслед за Хитоном на курган отправились трое отчаянных, хорошо вооруженных мужчин с лопатами и мотыгами. Наблюдатели из поселка заметили, как призрак индейца исчез, едва они приблизились к холму, а затем трое взобрались на вершину и стали рыскать в кустах. Они пропали из поля зрения разом, одновременно, и больше их никто не видел. Один из наблюдателей с особенно мощной подзорной трубой вроде бы разглядел, как какие-то формы смутно обозначились позади несчастных и затащили их внутрь кургана; но этот рассказ остался неподтвержденным. Излишне говорить, что после этого случая много лет никто не приближался к холму. Только когда происшествие 1891 года основательно забылось, кто-то осмелился подумать о дальнейших поисках. Около 1910 года один парень, слишком молодой, чтобы помнить старые ужасы, совершил новый поход к злополучному месту и не нашел абсолютно ничего.
К 1915 году фантастические легенды превратились в обычные рассказы о привидениях — но только среди белых людей. В соседней резервации были старые индейцы, которые многое знали, но мало говорили. Как раз в это время поднялась новая волна интереса к загадочному кургану, и несколько храбрецов ходили на его вершину, однако вернулись ни с чем. Затем туда отправились два археолога-любителя, приехавшие с востока страны по заданию одного небольшого колледжа для изучения быта и верований индейцев. Никто в поселке не наблюдал за их походом; спохватились, только когда они бесследно исчезли. Поисковая партия — а в ней был и давший мне приют Клайд Комптон — вернулась с пустыми руками.
Затем была одиночная авантюра старого капитана Лоутона, седого пионера, который принимал участие в освоении этого края еще в 1889 году, но с тех пор не бывал здесь. Все это время он помнил о кургане и его тайне и теперь, выйдя в отставку, решил попытать счастья. Хорошо зная индейскую мифологию, он готовился к раскопкам каким-то особенным образом. Он поднялся на холм утром в четверг 11 мая 1916 года. За ним следили в бинокли более 20 человек в поселке и с ближайшей равнины. Его исчезновение было внезапным, оно случилось, когда он рубил кустарник. Очевидцы не могли сказать ничего вразумительного. Все их речи сводились к тому, что стоял человек, и вот его уже нет. Около недели о нем не было никаких вестей, а потом, среди ночи, в поселок притащилось существо, по поводу которого и по сей день не стихают споры.
Говорили, что это вернулся капитан Лоутон, правда, моложе лет на сорок. Волосы существа были блестящего черного цвета, а перекошенное от невыразимого ужаса лицо — неестественно гладким, без морщин. Каким-то странным образом оно действительно напомнило Мамаше Комптон капитана, каким он был в 1889 году. Ступни его были аккуратно отрезаны по лодыжки, а культи залечены до гладкости почти невозможной — если, конечно, это и впрямь был тот человек, который всего неделю тому назад ходил на своих двоих. Существо бормотало совершенно невразумительные вещи и все повторяло имя «Джордж Лоутон, Джордж Э. Лоутон», как бы пытаясь убедить самого себя, что это он и есть. Его речи, считала Мамаша Комптон, напоминали галлюцинации, что обуревали беднягу Хитона в 1891 году, хотя имелись и незначительные расхождения.
— Голубой свет! Голубой свет! — лепетало существо. — Всегда там, внизу, до того, как появилась жизнь… Древнее динозавров… Всегда одни и те же… Только слабее… Никогда не умирают… Думают, думают, думают…
На рассвете существо испустило дух.
Конечно, состоялось расследование, и индейцев из резервации допросили с пристрастием. Но они, казалось, ничего не знали, и сказать им было нечего. Никто ничего не знал, кроме Серого Орла, вождя племени вичита, чей более чем столетний возраст ставил его выше обычных страхов. Только он позволил себе дать несколько ворчливых советов:
— Ты оставить их в покое, белый человек. Нет добра от этого народа. Они там внизу и здесь внизу, они очень старые. Йиг, большой отец змей, он там. Йиг — это Йиг. Тирава, большой отец людей, он там. Тирава — это Тирава. Нет умирать. Нет стареть. Такой как воздух. Только жить и ждать. Раньше они выходить сюда, чтобы воевать. Строить земляной вигвам. Я от них, ты от них. Потом большая вода приходить. Все менять. Никто не выходить наверх, никто не впускать вниз. Входить — нет выходить. Ты оставить их в покое, ты не знать плохое колдовство. Красный человек знать, его нельзя поймать. Белый человек вмешаться, он не приходить назад. Быть далеко от маленький гора. Нет хорошо. Серый Орел сказал все.
Если бы Джо Нортон и Рэнс Уилок последовали совету старого вождя, они бы и сейчас были с нами, но они поступили иначе. Начитавшись ученых книг и став материалистами, они не боялись ничего ни на земле, ни в небесах; они думали, что какие-то злодеи индейцы устроили тайное логово внутри холма. Они и раньше посещали курган, а теперь отправились туда отомстить за старого капитана Лоутона, похваставшись, что сделают это, даже если им придется срыть холм до основания. Клайд Комптон наблюдал за ними в бинокль и видел, как они обходили кругом зловещий курган. Они явно намеревались тщательно осмотреть территорию. Больше их никто не видел.
Курган опять стал внушать панический страх, и лишь события мировой войны отодвинули эту тему на задний план. С1916 по 1919 год туда никто не ходил, и так бы, наверное, и продолжалось впредь, если бы не безрассудство нескольких юнцов, вернувшихся со службы во Франции. С1919 по 1920 год в округе вспыхнула настоящая эпидемия походов на курган, охватившая преждевременно возмужавших молодых ветеранов, — эпидемия, которая распространялась по мере того, как все они возвращались живыми и невредимыми. К 1920 году — так коротка людская память — курган превратился чуть ли не в предмет насмешек, и тривиальная история об убийстве индианки возобладала над жуткой легендой о призраках. Наконец два отчаянных и напрочь лишенных воображения брата Клей решили сходить и откопать погребенную женщину, а вместе с ней и золото, из-за которого ее убил старый индеец.
Они отправились сентябрьским днем — в то время, когда индейские барабаны начинают свой ежегодный непрерывный гул над плоскими, покрытыми красной пылью равнинами. Никто не следил за ними, и родители их не беспокоились, даже когда прошло несколько часов. Потом была тревога, тщетные поиски, и вновь люди вынуждены были отступить перед этой тайной.
Но один из братьев все же вернулся. Это был Эд, старший. Его соломенные волосы и борода стали снежно-белыми на два дюйма от корней, а на лбу был странный шрам, похожий на выжженный иероглиф. Три месяца спустя после исчезновения он ночью тайком пробрался в свой дом. На нем не было ничего, кроме одеяла с необычным узором, которое он немедленно бросил в огонь, как только оделся в нормальное платье. Родителям он сказал, что их с Уокером схватили какие-то странные индейцы — не вичита и не каддо — и держали в плену где-то на западе. Уокер умер под пытками, а ему удалось каким-то чудом спастись. Все было ужасно, и он не в силах сейчас об этом говорить. Он должен отдохнуть — и вообще, незачем поднимать шум, искать и наказывать этих индейцев. Они не из тех, кого можно схватить и наказать, и, что очень важно как для Бингера, так и для всего мира, этих индейцев нельзя тревожить в их тайном логове. На самом деле они вообще не индейцы — он потом объяснит. А пока необходимо отдохнуть. Лучше не тревожить поселок известием о его возвращении — он пойдет наверх и поспит. Перед тем как подняться по шаткой лестнице в свою комнату, он взял с собой пачку бумаги и карандаш, а из ящика отцовского стола достал пистолет.
Три часа спустя прогремел выстрел. Эд Клейн пустил себе пулю в висок, оставив на расшатанном столе возле кровати лист бумаги, исписанный крупным почерком. Как выяснилось позже по огрызку карандаша и печке, наполненной золой, сначала он написал гораздо больше; но затем решил не говорить всего и отделался туманными намеками. Уцелевший кусок текста оказался всего лишь безумным предостережением, нацарапанным небрежным почерком со странным наклоном влево, — бред явно больного ума. Манера выражения была тем более странной, что Эд слыл человеком флегматичным и рассудительным.
При вскрытии обнаружилось, что внутренности Клейна были перемещены слева направо, словно его вывернули наизнанку. Позже по документам армейской медкомиссии установили, что он был совершенно нормальным, когда демобилизовался в мае 1919 года. Была ли допущена ошибка в бумагах или с Эдом на самом деле произошла беспрецедентная метаморфоза, остается загадкой, как и происхождение странного шрама-иероглифа на лбу.
На этом исследование холма было закончено. Следующие семь лет никто не приближался к нему, и лишь у немногих возникало желание направить в его сторону бинокль. Время от времени люди нервно посматривали на одинокую возвышенность, круто вздымавшуюся над равниной в западном направлении, и вздрагивали, заметив маленькое темное пятнышко, которое двигалось по вершине днем, и мерцающий огонек, танцующий по ночам. Все решили, что тайна не подлежит раскрытию, и по общему соглашению перестали говорить об этом предмете. Это было нетрудно: земли, слава богу, хватало. И жизнь мирно катилась по накатанной колее. К холму не вело никаких дорог, словно там было море, болото или пустыня. И вот еще одно доказательство бедности людского воображения: шепотом сообщаемые детям и приезжим сказки о кургане вскоре опять приняли форму истории о кровожадном призраке-индейце и его жертве. Только жители резервации и старожилы вроде Мамаши Комптон помнили о намеках на дьявольщину и жуткую потустороннюю угрозу, звучавших в рассказах тех, кто вернулся с холма покалеченным умственно и физически.
Было уже очень поздно, и Мамаша Комптон давно поднялась к себе спать, когда Клайд закончил свой рассказ. Я не знал, что думать об этой страшной загадке, хотя все во мне протестовало против выводов, противоречащих здравому смыслу. Что привело к безумию тех, кто побывал на кургане? И хотя я был глубоко потрясен услышанным, все это скорее подталкивало меня к поискам, нежели удерживало от них. Разумеется, я должен докопаться до сути, я должен действовать уверенно и не поддаваться фантазиям. Комптон понял мое настроение и озабоченно покачал головой. Потом он знаком пригласил меня выйти на улицу.
Поделиться книгой: