Голос тех, кого нет

— Маркано.

— Маркос Рибейра, — объяснила Дона Кристан. — Высокий мальчик…

— Ах да, этот, сложенный, как кобра.

— Да, он силен, — согласилась Дона Кристан. — Но я никогда не замечала, что они дружат.

— Однажды Маркано обвинили в чем-то, она выступила свидетелем и защитила его.

— Полагаю, ты преувеличиваешь ее доброту, Либо, — улыбнулась Дона Кристан. — Она, наверное, обвиняла мальчишек, которые сделали какую-то гадость, а потом пытались все свалить на Маркоса.

— Маркано так не показалось, — возразил Либо. — Я видел, как он пару раз смотрел на нее. Это, конечно, немного, но здесь есть люди, которым она нравится.

— А тебе? — поинтересовался Пипо.

Либо замолчал. Пипо знал, что это значит. Мальчик думал и искал ответ. Большинство его сверстников сейчас подбирало бы слова, которые принесут им благосклонность взрослых и не вызовут беспокойства, — любимая детская игра в «притворялочки». А Либо пытался найти правду.

— Мне кажется, — заговорил он, — я понял, что ей не нужна ничья любовь. Как будто она здесь проездом и в любой день ее могут отозвать домой.

Дона Кристан серьезно кивнула:

— Да, совершенно верно. Именно так она и ведет себя. Но теперь, Либо, мы должны попросить тебя уйти и не…

Он вышел прежде, чем она успела закончить фразу. Кивок головы, полуулыбка и послушание, которое доказывало, что он достоин доверия, куда лучше, чем любые слова. Пипо, конечно, понял, что сына обидела эта просьба: Либо отлично умел заставлять взрослых чувствовать себя детьми по сравнению с ним.

— Пипо, — сказала завуч, — она подала заявление о досрочной сдаче экзаменов на ксенобиолога. Хочет занять место своих родителей.

Пипо поднял брови.

— Она утверждает, что с раннего детства изучала предмет и готова начать работу прямо сейчас, что ей не нужно служить подмастерьем.

— Ей тринадцать?

— Такие случаи бывали. Многие сдают экзамены раньше срока. Один был даже моложе ее. Это происходило две тысячи лет назад. Епископ Перегрино, естественно, против, но наш губернатор Босквинья, Боже благослови ее практичное сердечко, напомнила ему, что колония отчаянно нуждается в ксенобиологе. Нам нужно приспосабливать байянские растения к здешним условиям, мы не голодаем, но меню небогатое да и… Босквинья выразилась так: «Пусть будет хоть младенец, лишь бы ксенобиолог».

— И ты хочешь, чтобы я ее экзаменовал?

— Если ты будешь так любезен.

— Буду рад.

— Я им так и сказала.

— Каюсь, у меня есть тайный мотив.

— Да?

— Я должен был больше делать для девочки. Хотелось бы знать, не поздно ли мы начали.

Дона Кристан усмехнулась:

— Ох, Пипо, попробуй, если хочешь. Но, поверь мне, милый друг, пытаться влезть к ней в душу все равно что плавать в ледяной воде.

— Представляю. Для постороннего Новинья, как ледяной душ. Но что чувствует она сама? Она холодна, прикосновения чужих должны обжигать ее.

— Ты поэт, — сказала Дона Кристан. В ее голосе не было иронии, она говорила, что думала. — Интересно, понимают ли свинксы, что мы послали к ним лучшего из нас?

— Я им все время повторяю, но они такие скептики.

— Завтра я пришлю девочку к тебе. Предупреждаю: она проглотит тесты и выплюнет косточки, но будет сопротивляться всякой попытке завести разговор на посторонние темы.

— Меня куда больше беспокоит, что случится после того, как она пройдет тестирование. Если девочка провалится, ей будет очень плохо. Если пройдет, плохо придется мне.

— Отчего?

— Либо тут же потребует, чтобы я принял у него досрочный экзамен на зенадора. Он сдаст, и что мне делать тогда — отправляться домой, сворачиваться клубком и умирать?

— Господи, Пипо, какой ты романтичный дурень. Ты, чудо мое, единственный житель Милагра, способный увидеть коллегу в собственном тринадцатилетнем сыне.

После того как она ушла, Пипо и Либо занялись обычной работой: подробной записью сегодняшней встречи с пеквенинос. Пипо сравнивал про себя работу Либо — ход его мыслей, отношения, внезапные озарения — с тем, что делали когда-то аспиранты университета Байи, где он работал, прежде чем улетел на Лузитанию. Конечно, Либо молод, ему нужно подучить теорию, но у него методика настоящего ученого и сердце гуманиста. К тому времени, когда работа была окончена и они шли домой под светом огромной луны, Пипо решил, что Либо заслуживает того, чтобы с ним обращались как с коллегой. Пусть он даже не сдал экзамена. Того, что на самом деле важно, никакие тесты не покажут.

Пипо хотел узнать, есть ли у Новиньи эти нерегистрируемые качества ученого. И если нет, он не позволит ей сдать экзамен, сколько бы информации она ни зазубрила.

Похоже, Пипо становится проблемой. Новинья знала, как ведут себя взрослые, когда не хотят дать ей поступить по-своему и стремятся избежать ссоры. «Конечно, конечно, ты можешь сдать экзамен. Но зачем так спешить? Подожди, подумай. Ты уверена, что сдашь с первой попытки?»

Новинья не хотела ждать. Она была готова.

— Поднимайте обруч, я прыгну, — сказала она.

Ее лицо стало холодным. Этого тоже следовало ожидать. Это хорошо. Холод — хорошо. Она может всех заморозить до смерти.

— Я не хочу, чтобы ты прыгала сквозь обруч.

— Я прошу только, чтобы вы поставили их в ряд — так у меня быстрее получится. Я не могу ждать неделями.

— Ты слишком торопишься, — задумчиво проговорил он.

— Я готова. Звездный Кодекс позволяет мне совершить попытку в любое время. Это мое дело и дело Звездного Конгресса, и я не вижу причины, по которой ксенолог должен подменять Межзвездную Экзаменационную Комиссию.

— Значит, ты невнимательно читала закон.

— Единственное, что мне нужно для досрочной сдачи, это разрешение моего опекуна. А у меня его нет.

— Есть, — возразил Пипо. — Со дня смерти твоих родителей твой опекун губернатор Босквинья.

— Она согласна.

— При условии, что ты придешь ко мне.

Новинья видела, как внимательно он смотрит на нее. Она не знала Пипо, а потому решила, что это то самое выражение, которое она ловила по многих глазах, — желание главенствовать, управлять ею, сломить ее волю, лишить независимости. Желание заставить ее подчиниться.

Изо льда — огонь.

— Что вы знаете о ксенобиологии?! Вы только ходите и разговариваете со свинксами, а сами не понимаете, как работают гены! Кто вы такой, чтобы проверять меня? Лузитании нужен ксенобиолог, уже восемь лет. А вы хотите заставить всех ждать дольше просто потому, что вам нравится власть!

К ее удивлению, он не испугался, не отступил, даже не рассердился, будто ничего не слышал.

— Вижу, — кивнул он. — Ты хочешь стать ксенобиологом, потому что любишь людей Лузитании. Ты увидела, что им это надо, и решила пожертвовать собой, посвятив себя в столь юном возрасте альтруистической службе на благо ближних своих.

Полный абсурд. И вовсе она так не думала.

— Разве это не причина?

— Была бы стоящей, если б была правдой.

— Вы обвиняете меня во лжи?

— Твои собственные слова выдают тебя. Ты говорила, как они, люди Лузитании, нуждаются в тебе. Но ты живешь среди нас. Ты провела среди нас всю жизнь. Готова пожертвовать собой, но не ощущаешь себя частью общины.

Значит, он не из тех взрослых, которые поверят любой лжи, лишь бы не разрушать иллюзию, что она такой же ребенок, как все.

— А почему я должна ощущать себя частью общины? Ведь это не так.

Он серьезно кивнул, будто обдумывая услышанное.

— А частью какой общины ты себя считаешь?

— Кроме этой на Лузитании есть только община свинксов, но я не поклоняюсь деревьям.

— На Лузитании много общин. Например, община учеников.

— Не для меня.

— Знаю. У тебя нет друзей, нет близких, ты ходишь к мессе, но не на исповедь. Ты совсем одна, ты стараешься по возможности не соприкасаться с жизнью колонии, пожалуй, с жизнью человеческой расы вообще. По моим сведениям, ты живешь в полной изоляции.

А вот к этому Новинья готова не была. Он коснулся глубоко спрятанной самой болевой точки, а ей нечем защищаться.

— Если и так, я не виновата.

— Знаю. Знаю, где это началось, и знаю, кто виноват в том, что это продолжается по сей день.

— Я?

— Я. И все остальные. Главным образом я. Я знал, что происходит, и ничего не предпринимал. До нынешнего дня.

— А сегодня вы собираетесь помешать мне получить то единственное, что важно для меня! Спасибо за сочувствие!

Он снова серьезно кивнул, будто принимая ее саркастическую благодарность.

— Видишь ли, Новинья, в определенном смысле не важно, что это не твоя вина. Город Милагр — общество и должен действовать, как обществу положено: добиваться наибольшего доступного счастья для всех своих членов.

— То есть для всех жителей Лузитании, кроме свинксов и меня.

— Ксенобиолог очень важен для колонии, особенно для такой, как наша, окруженной оградой, ограниченной в развитии. Наш ксенобиолог должен отыскивать пути, как выращивать больше протеина и карбогидратов на гектар, то есть изменять гены земной пшеницы и картофеля, чтобы…

— …Получить максимум питательных веществ, возможный для данной планеты. Вы всерьез считаете, что я собиралась сдавать экзамен, не зная, в чем будет состоять дело моей жизни?

— Дело твоей жизни — посвятить себя работе на благо презираемых тобой людей.

Теперь Новинья отчетливо увидела поставленную ловушку. Поздно, пружина сработала.

— Значит, вы считаете, что ксенобиолог не может работать, если не любит тех, кто пользуется плодами его труда?

— Мне безразлично, любишь ты нас или нет. Я просто хочу знать, чего ты добиваешься на самом деле. Почему ты так жаждешь стать биологом.

— Элементарная психология. Мои родители умерли на этом посту, я хочу занять их место, сыграть их роль.

— Может быть. А может быть, и нет. Что я хочу знать, Новинья, что я должен знать, прежде чем позволю тебе сдать экзамен, — это к какой общине ты принадлежишь.

— Вы сами сказали, что таковой нет.

— Невозможно. Личность определяется по тому обществу, к которому она принадлежит, а также по тем, к которым она принадлежать не желает. Я есть это, это и вот это, но ни в коем случае не то и вон то. Все твои дефиниции негативны. Я могу составить бесконечный список того, чем ты не являешься. Но личность, которая по-настоящему верит, что не принадлежит к обществу, неизбежно убивает себя. Или уничтожает свое тело, или отказывается от индивидуальности и сходит с ума.

— Чистая правда, я безумна, как Шляпник.

— Ну нет. Не безумна. У тебя есть цель. Тебя гонит какая-то страшная волна. Экзамен ты непременно сдашь, но, прежде чем я позволю тебе сдавать, мне нужно понять: кем ты станешь? Во что веришь, чему принадлежишь, о чем заботишься, что любишь?

— Никого, ничто, ни в этом мире, ни в следующем.

— Не верю.

— Я еще ни разу не встречала хороших людей, только моих родителей, а они мертвы! И даже они — никто ничего не понимает.

— Тебя.

— Конечно, я же что. Не так ли? Но никто не понимает никого, даже вы. Вы притворяетесь мудрым и добрым и только заставляете меня плакать, потому что в вашей власти помешать мне делать то, что я хочу…

— Заниматься ксенобиологией.

— Да. И этим тоже.

— А чем же еще?

— Тем, чем вы. Только вы все делаете неправильно, вы работаете просто глупо!

— Ксенолог как ксенолог.