Помоги проекту - поделись книгой:
Молодой месяц блистал на небосводе, окруженный мириадами звезд. Их свет нежно переливался на глади океана, то тут, то там вспыхивавшей под их лучами. Почти неощутимая вечерняя прохлада шла со стороны океана, необъятная ширь которого, разделенная песчаной косой, была совершенно спокойной; но его грудь тяжело вздымалась и опадала, словно кто-то огромный спал там, внизу, мирным сном. Лишь тяжелый, непрерывный рокот прибоя, набегавшего длинными белыми барашками на песчаный берег, нарушал тишину, то глухо, угрожающе нарастая, то невнятным шепотом замирая вдали.
Очарованная этим разнообразием звуков и торжественным покоем ночи, Алида вышла на маленький балкон. Опершись о перила, она наклонилась вперед, пытаясь разглядеть сквозь кусты роз часть залива, которая не была видна из окон ее комнаты.
Увидев неясные очертания мачт и темный силуэт корабля, стоявшего на якоре под защитой мыса, красавица Барбери улыбнулась. Ее темные глаза горделиво сверкнули; в изгибе пухлых губ можно было прочесть торжество; тонкий пальчик машинально постукивал по перилам.
— Однако быстро же капитан Ладлоу закончил свой поход! — не в силах совладать с охватившим ее чувством радости, вслух произнесла девушка. — Я, кажется, соглашусь с дядюшкой в том, что королеве дурно служат.
— Нелегко верно служить даже одной госпоже, — раздался вдруг чей-то голос из растущих под окнами кустов. — Но, служа двоим, можно навлечь немилость обеих…
Алида отпрянула и в то же мгновение увидела перед собой капитана «Кокетки». Прежде чем перепрыгнуть через разделявшие их низенькие перила, молодой офицер попытался прочесть в глазах девушки ее мысли; затем, то ли неправильно истолковав ее взгляд, то ли будучи слишком уверен в себе и в своих надеждах, он перескочил через перила в гостиную.
Хотя прекрасная дочь гугенота не привыкла к тому, чтобы в ее жилище входили столь бесцеремонно, на ее лице не выразилось ни удивления, ни испуга. Только кровь прилила к ее щекам да глаза, блеск которых никогда не затухал, засверкали еще ярче. Ее стан выпрямился, и она приняла решительный и надменный вид.
— Я слышала, что капитан Ладлоу завоевал славу храбреца в абордажных схватках, — холодно произнесла она, — и надеялась, что его честолюбие вполне удовлетворено лаврами, завоеванными в сражениях с врагами отечества!..
— Тысячу извинений, прелестная Алида, — перебил молодой человек. — Вы знаете, какие старания прилагает ваш ревнивый дядюшка, чтобы воспрепятствовать моему желанию побеседовать с вами.
— Однако все усердие олдермена ван Беверута оказывается тщетным, ибо он ошибочно считал, что положение и пол его опекаемой защитят ее от подобных сюрпризов!
— О Алида, вы капризнее ветра! Вам отлично известно, как претит вашему опекуну мое ухаживание за вами. А вы еще обижаетесь на меня за то, что я вынужден нарушить этикет. Я надеялся, вернее даже сказать — уверовал, полагаясь на содержание вашего письма, за которое тысячу раз благодарен вам, что… Не разбивайте так жестоко моих надежд!.. Возможно, они безрассудны, но…
Румянец, схлынувший было с лица девушки, вновь стал гуще, и на мгновение могло показаться, что ее решительность поколеблена.
Но после мгновенного раздумья она твердо, хотя и не без чувства, промолвила:
— Капитан Ладлоу, рассудок подсказывает женщинам необходимость соблюдать строгие приличия. Отвечая на ваше письмо, я руководствовалась скорее добрыми чувствами, чем благоразумием, и вижу, что вы заставляете меня раскаиваться в моем поступке.
— Пусть позор падет на мою голову, пусть наказанием мне будет презрение всего прекрасного пола, если я заставлю вас раскаяться в том, что вы доверились мне! Но разве у меня нет оснований жаловаться на ваше непостоянство? Разве мог я ожидать столь сурового выговора за вполне простительное желание выразить вам свою глубокую благодарность!
— Благодарность? — повторила Алида с неподдельным изумлением. — Слишком сильно сказано, сэр! Я всего-навсего дала вам томик стихов для прочтения — простая любезность, не требующая благодарности.
— Или я неправильно понял содержание письма, или сегодня день ошибок! — воскликнул Ладлоу, стремясь скрыть досаду. — Но нет! Письмо, написанное вашей рукой, опровергает вашу холодность. Клянусь честью моряка, я скорее поверю тому, что вы написали его по зрелом размышлении, чем из недостойного вас каприза. Вот это письмо, Алида. Мне нелегко будет расстаться с надеждой, которую оно вселило, в меня.
Красавица Алида с нескрываемым изумлением смотрела на молодого человека. Краска прихлынула к ее щекам. Она допускала, что, возможно, было нескромно с ее стороны вообще написать это письмо, но в то же время знала, что не написала в нем ничего такого, что могло бы так обнадежить молодого человека. Нравы того времени, профессия ее кавалера и поздний час побудили ее посмотреть прямо в глаза капитану Ладлоу, чтобы проверить, явился ли он к ней с честными намерениями. Но Ладлоу пользовался репутацией человека, лишенного недостатков, что являлось в те времена обычным для моряков, и ничто в его открытом красивом лице не подтвердило подозрений Алиды. Она дернула сонетку и жестом предложила гостю сесть.
— Francois, — обратилась она к сонному камердинеру, когда он вошел в комнату, — fais moi le plaisir de m'apporter de cette eau de la fontaine du bosquet, et du vin le Capitaine Ludlow a soif; et rappelle-toi, bon Francois, il ne faut pas deranger mon oncle a cette heur; il doit etre bien fatigue de son voyagenote 62.
Получив распоряжение, Франсуа удалился. Довольная тем, что визит Ладлоу перестал быть тайной, и в то же время отослав слугу по делу, которое займет достаточно времени для того, чтобы она успела выяснить непонятный ей смысл слов гостя, Алида села.
— Ваш поздний визит, капитан Ладлоу, весьма нескромен, если не сказать невежлив, — произнесла Алида, когда они снова остались одни. — Вы считаете вашу дерзость оправданной, но я не могу поверить этому, пока не получу доказательства.
— Я рассчитывал иначе распорядиться вашим письмом, — ответил Ладлоу, с большой неохотой доставая из кармана известную читателю записку, — и я стыжусь своего поступка, хотя и совершаю его по вашему приказанию.
— Должно быть, произошло какое-то чудо, иначе моя записка не могла бы показаться вам столь важной, — заметила Алида, беря в руки письмо и начиная сожалеть о том, что написала его. — Должно быть, с языком вежливости и женской осторожности произошли какие-то непонятные превращения либо тот, кто прочел мое письмо, неверно его истолковал.
Но как только взгляд девушки упал на листок бумаги, который она держала в руках, ее негодование уступило место глубокому изумлению, и она вдруг замолчала. Приведем дословно содержание письма, вызвавшего такое удивление, а может быть, и некоторое чувство неловкости у его читательницы.
«Жизнь моряка, — красивым женским почерком было написано на листке, — полна опасностей и риска. Она вызывает в женщине чувство уважения. Пишущая эти строки не остается безучастной к достоинствам этих отважных людей. Преклонение перед морем и перед теми, кто связал с ним свою жизнь, — ее слабость. Ее виды на будущее, так же как и воспоминания о прошлом, всегда посвящены радостям, которые несет с собой море. Обычаи различных народов, военная слава, перемена мест, постоянство привязанностей — все это слишком волнует женское воображение и не может не оказать влияние на суждение женщины о мужчине. Прощайте».
Письмо было прочитано и перечитано снова и снова. Лишь после этого Алида осмелилась поднять голову и взглянуть в глаза взволнованно ожидавшего молодого человека.
— И это недостойное уважающей себя женщины послание капитан Ладлоу счел возможным приписать мне! — промолвила она голосом, дрожащим от уязвленного самолюбия.
— Кому же еще я мог приписать его? Кто, кроме вас, прелестная Алида, сумел бы сочинить такое очаровательное письмо, подобрать такие верные слова?!
Длинные ресницы девушки дрогнули: поборов охватившие ее противоречивые чувства, Алида повернулась к небольшой шкатулке с письменными принадлежностями, лежавшей на туалетном столике, и с достоинством произнесла:
— Мои письма не столь интересны, и к тому же я пишу их весьма редко. Но, каковы бы они ни были, для доказательства вкуса их сочинительницы или ее здравомыслия у меня, к счастью, есть возможность показать вам записку, которую я сочла приличным написать в ответ на ваше письмо. Вот черновик, — добавила она, разворачивая лист бумаги и принимаясь читать вслух: — «Благодарю капитана Ладлоу за заботу и предоставленное удовольствие прочесть рассказ о жестокостях пиратов. Не говоря уж о простом чувстве гуманности, нельзя не пожалеть о том, что столь бессердечные люди принадлежат к той же профессии, представители которой известны своим благородством по отношению к слабым. Мы надеемся, однако, что самые дурные и трусливые среди моряков существуют лишь затем, чтобы еще больше оттенить высокие достоинства отважных и мужественных. Кто может быть убежден в этом больше, чем друзья капитана Ладлоу, заслужившего репутацию милосердного человека! — Голос Алиды, когда она прочитала эту фразу, перешел в шепот. — В знак благодарности посылаю ему „Сида“, которого любезный Франсуа ставит превыше всех других поэм, не исключая даже Гомера, творения которого он не признает лишь по незнанию. Еще раз выражаю свою благодарность капитану Ладлоу за его любезное внимание и прошу сберечь этот томик до той поры, когда капитан вернется из своего предполагаемого плавания». Это точная копия того письма, которое вы получили или должны были получить, — произнесла племянница олдермена, поднимая пылающее лицо от бумаги, — хотя оно и не подписано, как то, другое, именем Алиды де Барбери.
После этого объяснения молодые люди в немом изумлении уставились друг на друга. Все же Алида заметила, или ей так показалось, что, несмотря на недавнее изъявление своих чувств, молодой человек обрадован тем, что был введен в заблуждение. Уважение к женской деликатности и скромности столь естественно и сильно в представителях противоположного пола, что та, которая преступает общепринятые границы, редко радуется своему успеху; искренне любящий человек никогда не будет ликовать, если предмет его поклонения нарушит правила приличия, хотя бы и в его пользу. Под влиянием этого похвального и естественного чувства Ладлоу, хотя он и был заметно подавлен оборотом, который приняло дело, почувствовал облегчение от груза сомнений, вызванных необычным стилем письма, которое, как он верил, было написано госпожой его сердца. Собеседница поняла состояние молодого человека по выражению его лица и, хотя втайне радовалась тому, что вновь вернула его уважение, была одновременно раздосадована и задета тем, что он мог усомниться в ее скромности. Все еще держа в руках странное послание, она не отрывала от него глаз. Внезапная мысль пришла ей в голову, и, возвращая гостю бумагу, она холодно произнесла:
— Капитану Ладлоу следовало бы лучше знать ту, с которой он переписывается. Не ошибусь, если выскажу предположение, что это не первое письмо, полученное им.
Молодой человек покраснел до кончиков ушей и на мгновение прикрыл лицо рукой.
— Вы признаете справедливость моих подозрений, — продолжала красавица Барбери, — и не можете не признать моей правоты, если я добавлю, что с этого дня…
— Выслушайте меня, Алида! — поспешно воскликнул юноша, не давая девушке произнести слова, которых он страшился превыше всего. — Выслушайте меня! Бог мне судья, вы услышите только правду. Признаюсь, это не первое из писем, написанных той же рукой, вернее было бы сказать — в той же манере, но клянусь честью офицера, до тех пор, пока обстоятельства не дали мне повода считать себя счастливым, безмерно счастливым, я…
— Понимаю вас. Письма были анонимные, и вы приписали мне их авторство. Ах, Ладлоу! Как могли вы так дурно подумать о девушке, в любви к которой вы клянетесь!
— Алида!.. Я мало вращаюсь среди тех, кто знаком с тонкостями и условностями света. Я очень люблю свою профессию, и неудивительно, что поверил, будто кто-то другой может смотреть на нее такими же глазами, как и я! Но как только вы сказали, что письма эти написаны не вами… Нет, нет, ваше негодование неуместно! Я понимаю, мое тщеславие обмануло меня… Но заблуждение позади, и, признаюсь, я рад тому, что ошибся.
Алида улыбнулась, и лицо ее просветлело. Она была счастлива тем, что вернула уважение своего поклонника, и недавнее разочарование лишь усилило это чувство радости. Наступило долгое молчание, которое, к счастью, прервало возвращение Франсуа.
— Mam'selle Alide, voici de l'eau de la fontaine, — произнес камердинер. — Mais Monsieur votre oncle s'est couche, et il a mis le clef de la cave au vin dessous son oreiller. Ma fois, ce n'est pas facile, d'avoir du bon vin du tout, en Amerique, mais apres que Monsieur le Maire s'est couche, s'est toujours impossible; voila!note 63
— N'importe, mon cher; le Capitaine va partir; et il n'a plus soifnote 64.
— Но есть сколько угодно джин, — продолжал камердинер, не скрывая своего сочувствия к гостю. — Хотя я знай, мосье Ладло джентльмен с тонкий вкус и не любить такой крепкий питье.
— Ему и так уже досталось больше, чем положено для одного раза, — промолвила Алида, даря своего кавалера улыбкой, при виде которой тот не знал, роптать ли ему на судьбу или радоваться. — Благодарю тебя, Франсуа. Можешь быть свободен, как только проводишь капитана. Посвети ему, пожалуйста.
И, попрощавшись, она дала понять, что желает остаться одна.
— Приятная у вас служба, мосье Франсуа, — вздохнул капитан, когда камердинер со свечкой в руке проводил его до парадной двери. — Многие благородные джентльмены могли бы позавидовать вам…
— О да, мосье! Это большой плезир служить мамзель Алида. Я носить ее веер, книги, но что есть до вина, мосье капитан, это всегда невозможно после мосье олдермен идти спать…
— Ах да, книга! Кажется, сегодня у вас была приятная обязанность нести книгу прелестной Алиды?
— Да, да, это есть правда. Творений мосье Пьер Корнель. Говорят, мосье Шекспир позаимствовал у него много хороший выражения.
— А записка между страниц? Вам и она была поручена, добрый Франсуа?
Камердинер остановился, пожал плечами и, приложив длинный желтый палец к своему огромному орлиному носу, задумался. Затем, покачав головой, продолжал освещать капитану путь.
— О письмо я не знать ничего, — бормотал он, как обычно безбожно коверкая английский язык. — Возможно, он была там, потому что, мосье капитан, мамзель Алид говорила мне: «Будь осторожный». Но я ничего не видать. Может быть, это был хороший отзыв о поэзии мосье Пьер Корнель.
Quelle genie que celui de cet homme la! — n'est ce pas, Monsieur?note 65
— He в этом дело, добрый Франсуа, — сказал Ладлоу, опуская в руку камердинера гинею. — Если вы когда-нибудь узнаете, что случилось дальше с этим письмом, сообщите мне. Спокойной ночи. Засвидетельствуйте мое почтение мадемуазель…
— Bon soir, Monsieur le Capitaine; c'est un Monsieur que celuila, et de tres bonne famill! Il n'a pas de si grandes, terres, que Monsieur le Patteroon, pourtant, on dit, qu'il doit avoir de jolies maisons et assez de rentes publiques! J'aime a servir un si genereux et loyal maitre, mais, malheuresement, il est marin! M. de Barberie n'avait pas trop d'amitie pour les gens de cette profession la!note 66
Глава VIII
…Ну, дочь, домой!
Быть может, я сейчас же возвращусь,
Все сделай, как сказал я; да запрись;
Запрись плотней — найдешь верней, —
Пословица хозяйственных людей.
Алида так решительно распрощалась со своим поклонником, желая поразмыслить над случившимся, а также над неприличием столь позднего визита. Но, как и все люди, действующие под влиянием мгновенных порывов, оставшись наедине, она раскаялась в своей опрометчивости. Девушка вспомнила множество вопросов, которые ей хотелось задать капитану Ладлоу, чтобы выяснить эту загадочную историю с письмом, но время было упущено. Ладлоу ушел, и Алида, затаив дыхание, прислушивалась к удаляющимся шагам молодого офицера, пробиравшегося сквозь кустарник. Франсуа появился в дверях, чтобы еще раз пожелать молодой госпоже спокойной ночи, и Алида осталась одна; женщины того времени и той страны обычно не прибегали к помощи служанок для свершения утреннего или вечернего туалета.
Было еще рано, а только что окончившееся свидание отбило у Алиды всякое желание спать. Поставив подсвечник в дальний угол комнаты, девушка вышла на балкон. Луна поднялась выше, освещение моря изменилось. Но, как и прежде, глухо рокотал прибой, по-прежнему смутно и тяжело вздыхал океан, а горы и деревья отбрасывали такие же мягкие тени. «Кокетка» все еще стояла на якоре неподалеку от мыса, и воды Шрусбери, поблескивая, стремились на юг, где они скрывались за высоким, почти отвесным утесом.
Кругом царила глубокая тишина, ибо, кроме усадьбы семьи Хартсхорн, на многие мили окрест не имелось других поселений. Несмотря на пустынный характер местности, здесь было совершенно спокойно; ни о каком разбое не было и речи. Миролюбие и простота нравов колонистов, населявших эти края, вошли в поговорку; пираты, которые в те времена наводили страх на мореплавателей в восточном полушарии, не посещали здешние берега.
Вопреки обычному спокойствию и несмотря на поздний час, Алида, пробыв на балконе всего несколько минут, неожиданно услышала поскрипывание весел. Удары весел по воде были размеренны, они доносились издалека и еле слышно, и все же она не могла ошибиться, настолько хорошо знакомы были ей эти звуки. Подивившись поспешности Ладлоу — прежде он никогда не торопился покинуть ее, — девушка перегнулась через перила, пытаясь увидеть отплывающую от берега лодку. В любое мгновение она могла выйти из прибрежной тени и показаться на лунной дорожке, проходящей почти рядом с крейсером. Но все старания Алиды были тщетны — лодка не появлялась; скрип весел затих. Фонарь по-прежнему горел на носу «Кокетки», свидетельствуя о том, что капитана нет на борту.
Вид прекрасного судна с его стройным рангоутом, паутиной снастей, медленно и величественно покачивающегося на вялой волне при свете луны, особенно радует взор и действительно являет собой впечатляющее зрелище. Алида знала, что более сотни людей спали внутри этой черной молчаливой громады, и незаметно для нее самой ее мысли обратились к их рискованному ремеслу; она думала о моряках, живущих на одном месте, но объездивших целый свет, об их прямоте и мужестве, о преданности делу тех, кто живет на берегу, о том, какой тонкой нитью связаны они с остальным человечеством, и, наконец, о непрочных семейных связях и о той репутации непостоянства, которая сопутствует морякам и, очевидно, является естественным результатом их образа жизни.
Алида вздохнула и перевела взор с судна на открытое море, для которого оно было создано. От далекого, низкого и едва различимого отсюда берега острова Нассау до побережья Нью-Джерси раскинулась широкая и пустынная водная гладь. Даже морские птицы, сложив усталые крылья, спокойно спали на воде. Широкий простор океана казался огромной необитаемой пустыней или загустевшим и более материальным двойником небесного свода, нависавшего над ним.
Как уже упоминалось, низкая поросль дубков и сосен покрывала большую часть песчаного кряжа, образующего мыс. Такая же растительность темнела и у самой бухты, и тут Алиде показалось, что над линией леса, росшего на берегу, она видит какой-то движущийся предмет. Сперва девушка подумала, что это голые ветки какого-нибудь высохшего дерева, которых было много на берегу, создают такое впечатление. Но когда стал отчетливо виден темный рангоут, скользящий вдоль берега, сомнения исчезли. Алиду охватило чувство изумления и тревоги. Таинственное судно приближалось к линии прибоя, опасного для подобного судна даже в самую тихую погоду, и, словно не подозревая об угрозе, шло прямо на берег. Да и само его продвижение было необычно и таинственно. Оно плыло без парусов, но, несмотря на это, его легкий и высокий рангоут вскоре скрылся за поросшим деревьями холмом. Алида с минуты на минуту ожидала услышать крики о помощи, но ничто не нарушало тишины ночи, и девушка задумалась о попирающих законы морских разбойниках, которые, как говорили, рыскали между островами Карибского моря и изредка заходили в небольшие и наиболее уединенные бухты Америки для ремонта. Рассказы об этом, так же как и о еще живых в памяти злодеяниях знаменитого капитана Кидда, преувеличенные и приукрашенные молвой, как обычно бывает с россказнями подобного рода, были широко распространены в ту пору и принимались на веру даже наиболее осведомленными людьми. Жизнь и смерть Кидда являлись предметом многих удивительных и загадочных слухов.
Алида с радостью вернула бы капитана «Кокетки», чтобы предупредить его о появлении врага; но, устыдившись своей тревоги, которую приписала скорее женской слабости, нежели действительной опасности, она заставила себя поверить, что это обычное каботажное судно, отлично знающее местность, и поэтому ей не о чем беспокоиться. В ту самую минуту, когда это простое и успокоительное решение мелькнуло у нее в голове, она отчетливо услышала за дверью чьи-то шаги. Затаив дыхание, больше от игры воображения, чем из страха перед возможной опасностью, девушка поспешно вернулась в комнату и прислушалась. Кто-то с величайшей осторожностью открыл дверь, и на какое-то мгновение Алиде почудилось, что сейчас она увидит перед собой грозного и жестокого флибустьера.
— Северное сияние и свет луны! — проворчал олдермен ван Беверут, ибо это был не кто иной, как дядюшка Алиды, столь поздним и неожиданным визитом заставивший ее пережить несколько тревожных минут. — Ночные бдения плохо скажутся на твоей красоте, племянница; много ли выгодных женихов останется у тебя тогда? Ясный взор и розовые щечки — твой основной капитал, девочка моя; нет большей расточительности, чем ложиться спать позже десяти часов вечера…
— Если следовать вашим советам, то большинство женщин не смогут пользоваться могуществом своей красоты, — ответила Алида, улыбаясь как собственным недавним страхам, так и из чувства признательности к старому ворчуну. — Мне говорили, что у европейских красавиц десять часов вечера самое время для проявления их волшебных чар.
— Шабаш ведьм, а не волшебные чары! Они как хитроумные янки, которые могут обвести вокруг пальца самого Люцифера, дай им только волю ставить свои условия при торге. Вот и патрон желает впустить семью плутов янки в среду честных голландцев своего поместья. Мы только что решили спор по этому поводу посредством честного испытания.
— Надеюсь, дражайший дядюшка, вы спорили не на кулаках?
— Мир и оливковая ветвь, нет! Патрону Киндерхука менее, чем кому-либо в Америке, грозит опасность испытать силу ударов Миндерта ван Беверута! Я предложил мальчику удержать в руках угря, которого негры изловили в реке нам на завтрак, и тем самым доказать, что он сумеет справиться и с изворотливыми янки. Клянусь добродетелями святого Николая, сыну старого Хендрика ван Стаатса пришлось попотеть! Парень ухватил рыбу, как твой старый дядюшка схватил голландский флорин, который, по традиции, отец сунул мне в руку, когда мне исполнился месяц, желая проверить, перешла ли фамильная бережливость в следующее поколение. Была минута, когда мне казалось, что я проиграл — у молодого Олоффа пальцы словно тиски, и я уж было подумал, что добрые фамилии Харманов, Корнелиев и Дирков, арендаторов в поместье патрона, будут замараны соседством янки, но в тот самый миг, когда патрон уже считал себя победителем, сжав водяную змею за глотку, она изловчилась и выскользнула у него из рук. Ловкость и увертки! В этом испытании много ума и мудрости!
— А мне кажется, что, с тех пор как провидение собрало все колонии под единое правление, все эти предрассудки лучше позабыть! Мы — народ, вышедший из многих наций, и наши усилия должны быть направлены на то, чтобы сохранить разумную терпимость, прощая всем отдельные слабости.
— Смелые суждения для дочери гугенота! Но я сам не терплю людей с предрассудками. Я предпочитаю удачную торговлю и быстрый подсчет. Назови мне хоть одного человека во всей Новой Англии, который разбирался бы в бухгалтерских книгах быстрее меня, и, клянусь, я тут же вскину на спину ранец и снова сяду за парту. Чем лучше оберегает человек свои интересы, тем больше я люблю его. Простая честность учит нас тому, что между людьми должно существовать общее соглашение, которое порядочные люди не могут нарушать.
— Не будет ли оно воспринято как ограничение человеческих возможностей? Ведь тогда тупица сможет соперничать с сообразительным человеком. Боюсь, дядя, что на всех берегах, где появляются купцы, следует держать угрей для испытаний.
— Разговоры о предрассудках и тщеславии, дитя мое, действуют на твою сонную голову; тебе пора спать, а утром посмотрим, кто сумеет снискать твое благоволение — молодой патрон или этот потомок Ионофана. Задуй-ка эти яркие свечи и поставь у изголовья светильник поскромнее. Окна, освещенные в полночь, могут вызвать лишние разговоры в округе.
— Наша репутация людей скромных может пострадать разве лишь в глазах угрей, — рассмеялась Алида. — Вряд ли кто-либо сочтет нас прожигателями жизни.
— Кто знает, кто знает, — пробормотал олдермен, задувая свечи и вместо них оставляя свой маленький фонарь. — Яркий свет рассеивает сон, а полумрак навевает дремоту. Поцелуй меня, упрямица, да затяни поплотнее шторы — негры скоро встанут грузить периагву, чтобы с отливом отправиться в город. Как бы их возня не нарушила твой покой.
— Казалось бы, здесь вовсе не подходящее место для такого оживленного судоходства, — послушно коснувшись губами щеки дядюшки, произнесла Алида. — Уж слишком должна быть сильной страсть к торговле, если вы находите товары даже в такой уединенной местности.
— Ты угадала, дитя мое. Твой отец, мосье де Барбери, имел странные суждения на этот счет и, как видно, не преминул передать их тебе. И все же, когда гугенота изгнали из замка и отняли его тощие земли в Нормандии, он не потерял вкуса к текущему счету, при условии, конечно, если баланс был в его пользу. Люди и нравы! В конце концов, не все ли равно, с кем торговаться — с мохоком за пушнину или со знатным дворянином, изгнанным из своих поместий. Каждый старается прибыль оставить себе, а убыток — другому. Поэтому отдыхай хорошенько, девочка, и запомни, что супружество — это всего лишь крупная сделка, от успеха которой зависит общая сумма женского счастья. Итак, еще раз спокойной ночи!
Алида послушно проводила дядюшку до двери и заперла за ним. При свете слабого фонаря, оставленного дядюшкой, комната показалась ей мрачной, и она тут же зажгла обе свечи, которые он потушил. Поставив фонарь и подсвечники на стол, она вновь подошла к окну. Визит олдермена продолжался всего несколько минут, а ей хотелось еще понаблюдать за непонятными эволюциями таинственного судна.
Глубокая тишина по-прежнему царила вокруг, и дремлющий океан дышал тяжко и равномерно. Алида пыталась отыскать взглядом лодку Ладлоу, но освещенная луной водная гладь между берегом и крейсером была пустынна. Легкая рябь играла на лунной дорожке, но ничего похожего на лодку не было видно. Фонарь все еще горел на баке крейсера. Один раз Алиде снова послышалось поскрипывание весел, и даже намного ближе, чем прежде; однако, сколько она ни всматривалась, как ни напрягала зрение, лодку ей обнаружить не удалось. И тут к ее сомнениям примешалась тревога по совершенно иному поводу.
О существовании протоки, соединявшей бухту с океаном, было мало кому известно, если не считать горстки людей, по роду занятий вынужденных посещать эти места. Протока, закрытая для судоходства большую часть времени, изменчивый характер русла и отсутствие каких-либо преимуществ от пользования ею — все это являлось причиной того, что жители побережья не проявляли никакого интереса к этим местам. К тому же протока большую часть года была непроходима. Даже когда протока бывала открыта, ее глубина постоянно, колебалась; за неделю-другую затишья или западного ветра приливные течения расчищали протоку, но достаточно было задуть восточному ветру, и всю ее затягивало песком. Неудивительно, что Алида изумилась и даже почувствовала какой-то суеверный ужас, увидев в этот поздний час судно, которое, можно сказать, без парусов и весел выскользнуло из-за прибрежной рощи со стороны океана на самую середину бухты.
Таинственное судно было бригантиной, какие встречаются и на морях восточного полушария. В ней сочетаются преимущества прямого и косого парусного вооружения, которое нигде не являет такую красоту форм и уравновешенности оснастки, как у берегов этой колонии. Низкий, черный как вороново крыло, корпус был приспособлен для скольжения по воде словно чайка. Между рангоутом виднелось много изящных и тонких снастей, рассчитанных на то, чтобы в случае надобности при слабом ветре ставить дополнительные паруса; узор снастей, который днем делал бригантину еще более красивой, в тусклом, неверном свете луны был едва различим. Короче говоря, когда бригантина, воспользовавшись приливом, вошла в бухту, она имела столь изящный, прямо-таки сказочный вид, что Алида сперва не поверила своим глазам и приняла ее за видение. Подобно многим другим, не подозревая о существовании протоки, она тем легче поверила в свое приятное заблуждение.
Но заблуждение это было кратковременным. Изменив курс, бригантина направилась в ту часть бухты, где изгиб берега обеспечивал наилучшую защиту от ветра и волн, а также от любопытных взоров, и остановилась. Тяжелый всплеск, донесшийся до слуха Алиды, свидетельствовал о том, что судно стало на якорь.
Хотя побережье Северной Америки ничем не могло привлечь пиратов и, вообще говоря, считалось безопасным в этом отношении, все же мысль о том, что уединенность поместья ее дядюшки могла разжечь чью-либо алчность, мелькнула в голове у молодой наследницы олдермена. Богатство ван Беверута и ее собственное было общеизвестно; неудачи в открытом море могли толкнуть отчаявшихся людей на преступление, о котором при более благоприятных обстоятельствах они бы и не помышляли. Рассказывали, что когда-то флибустьеры посещали соседний остров, кое-кто даже пытался искать якобы зарытые там награбленные сокровища. К слову сказать, попытки эти время от времени предпринимаются и в наши дни.
Случается, что люди, вопреки здравому смыслу, бессознательно доверяют первым впечатлениям. Так было сейчас и с Алидой де Барбери; несмотря на решительный, можно даже сказать мужской склад ее ума, она была склонна поверить в правдоподобность слышанных когда-то рассказов, которые она прежде высмеивала. Не отводя взора от неподвижного судна, она отошла от окна и, опасаясь, что, несмотря на расстояние, ее могут увидеть с бригантины, спряталась за штору, не зная, следует ли ей поднимать тревогу или нет. Едва она укрылась подобным образом, как вдруг кусты в саду зашуршали, под окнами послышались шаги, и кто-то с такой легкостью прыгнул на балкон, а оттуда в комнату, что, казалось, это было проделано каким-то сверхъестественным созданием, обладающим способностью летать.
Глава IX
Смотрите, как вспылили!
Хочу вам другом быть, снискать приязнь…
Сначала Алида решила бежать, но робость была чужда ее натуре. Она внимательно оглядела бесцеремонного посетителя. Ее решению остаться помогло и любопытство. Возможно, она безотчетно, но вполне естественно ожидала, что перед ней снова появится капитан «Кокетки». Чтобы читатель сам мог судить, насколько извинительна была ее смелость, мы опишем внешность незваного гостя.
Незнакомец находился в самом расцвете молодости. Ему было не больше двадцати двух лет, но даже этого возраста ему нельзя было бы дать, не будь его лицо покрыто густым коричневым загаром, который подчеркивал естественный цвет его кожи, хотя и смуглой от рождения, но все же чистой и румяной. Густые черные бакенбарды оттеняли женственно красивые, нежные брови и ресницы, придавая решительное выражение его лицу, которому иначе не хватало бы мужественности. Гладкий неширокий лоб; тонкий, хотя и крупный, изящно очерченный нос; губы пухлые и слегка лукавые; ровные, сверкающие белизной зубы; небольшой округлый, с ямочкой подбородок, настолько лишенный всяких следов бороды, что могло показаться, будто природа заботилась лишь о том, чтобы украсить растительностью одни только щеки.
Если к этому описанию добавить большие блестящие, черные как уголь глаза, которые, казалось, могли произвольно менять свое выражение, читатель поймет, что неприкосновенность жилища Алиды была нарушена человеком, чья привлекательность могла бы при иных обстоятельствах оказаться опасной для представительницы женского пола, чей вкус в известной мере определялся ее собственной красотой.
Незнакомец был одет под стать своей внешности. Платье его напоминало уже описанный нами костюм человека, назвавшегося Румпелем, только из тканей побогаче и, если судить по внешнему виду незнакомца, более достойных того, кто был в них облачен. Легкая куртка из плотного фиолетового индийского шелка облегала его подвижную, скорее округлую, нежели угловатую фигуру; на нем были широкие белые из отличной бумазеи брюки и головной убор из красного бархата, шитого золотом. Талия незнакомца была повязана толстым шнуром из красного шелка, перевитым словно корабельный канат; на концах его весело поблескивали маленькие, кованные из золота якоря.
За пояс незнакомца, как бы оттеняя его причудливую и необычную одежду, были заткнуты два небольших, богато изукрашенных пистолета, а между складками куртки довольно внушительно торчала рукоятка изогнутого азиатского кинжала.
— Как барыши? — раздался звонкий голос, более подходящий к облику пришельца, чем к грубому профессиональному приветствию, которое он произнес, очутившись посередине небольшой гостиной Алиды. — Выходи же, почтеннейший торговец бобровыми шкурами! Здесь один из тех, кто наполняет золотом твои сундуки. Теперь, когда этот тройной свет уже сделал свое дело, его можно загасить, чтобы он не привлек других в запретную гавань.
— Простите, сударь, — появляясь из-за шторы, произнесла хозяйка флигеля, сохраняя внешнее спокойствие, хотя сердце у нее билось так, что в любой момент могло выдать ее волнение, — для приема такого неожиданного гостя необходимы дополнительные свечи.
От неожиданности незнакомец вздрогнул и отпрянул назад. Его испуг несколько успокоил Алиду и придал ей больше смелости, ибо храбрость одного всегда пропорциональна испугу другого. И все же, увидев, что рука незнакомца потянулась к пистолету, девушка вновь готова была бежать. Страх не покидал ее до тех пор, пока она не встретила мягкий, пленительный взгляд незваного гостя, который, сняв руку с оружия, сделал шаг вперед с таким изяществом и спокойствием, что тревога мгновенно покинула Алиду.
— Хотя олдермен ван Беверут не оказался в условленном месте, — произнес молодой человек, — он прислал вместо себя такого представителя, что ему можно все простить. Надеюсь, сударыня, что вы уполномочены господином олдерменом вести со мной дело?
— Я не вправе заниматься делами, не касающимися меня. Я вправе только выразить желание, чтобы этот флигель был освобожден от каких-либо деловых переговоров, неизвестных мне и не имеющих ко мне отношения.
— Зачем же тогда в этой комнате был зажжен условленный сигнал? — спросил незнакомец, с серьезным видом указывая на все еще горящие перед раскрытым окном свечи и фонарь.
— Не понимаю, что вы хотите сказать, сударь. Это обычное освещение моей комнаты, если не считать фонаря, который оставил мой дядюшка олдермен ван Беверут.
— Ваш дядюшка? — воскликнул глубоко заинтересованный этим сообщением молодой человек, вплотную приблизившись к Алиде и вынуждая ее отступить назад. — Ваш дядюшка! Возможно ли, что передо мной мадемуазель де Барбери, о красоте которой ходит столько слухов! — добавил он, галантно приподымая головной убор, словно только что обнаружив необыкновенную привлекательность своей собеседницы.
Не в характере Алиды было сердиться на комплименты.
Все воображаемые причины для испуга были позабыты. К тому же незнакомец достаточно ясно дал ей понять, что у него было назначено свидание с дядюшкой. Если мы добавим, что исключительная привлекательность и нежность его лица и голоса помогли успокоить страхи девушки, мы вряд ли погрешим против истины или неверно опишем чувства Алиды. Несведущая в торговых делах и привыкшая слышать, будто скрытность, с которой совершаются различные сделки, вырабатывает в человеке лучшие и ценнейшие качества, она не видела ничего особенного в том, что люди, деятельно занимавшиеся коммерцией, имели основания утаивать свои поступки, опасаясь коварства конкурентов. Как и большинство женщин, Алида целиком полагалась на тех, к кому чувствовала привязанность; и хотя нравом, воспитанием и привычками она резко отличалась от своего опекуна, их согласие никогда не нарушалось размолвками.
Поделиться книгой: