Еврейский вопрос

Иван Сергеевич Аксаков

Еврейский вопрос

Из газеты «День»

Следует ли дать евреям в России законодательные и административные права?

Москва, 16 февраля 1862 г.

Выражения «идея века», «либеральная идея», «гуманная мысль» – сделались в нашем прогрессивном обществе, каким-то пугалом, отпугивающим самую смелую критику. Это своего рода вывеска, за которой охотно прячется всякая ложь, часто не только не либеральная и не гуманная, но насильственно нарушающая и оскорбляющая права жизни и быта безгласных масс в пользу мнимо угнетенного, крикливого, голосящего меньшинства. Этот деспотизм некоторых идей, это слепое раболепство некоторым кумирам объясняется историей нашего общественного развития и, бесспорно, имеет свою полезную сторону, если сами идеи нравственны. Оно способно иногда воздержать наклонность – действовать в духе, уже совершенно не гуманном и не либеральном: многие добрые дела делаются если не по убеждению, то из страха, из некоторой душевной подлости пред грозными идеями века. Такое основание, конечно, не нравственно, не прочно, не всегда плодотворно, но тем не менее может быть допущено в области практической как внешняя узда для тех, которые не вразумляются внутренним достоинством господствующей мысли.

Все это так; но критика общественная должна безбоязненно входить в исследование самого содержания всякой новой идеи, не обращая никакого внимания на ее чин и породу, не смущаясь тем, что она состоит в звании идеи века и аристократического, т. е. европейского происхождения, а относясь прямо к ее абсолютной, внутренней ценности. Так и по вопросу об евреях мы большею частью только расшаркиваемся учтиво, и – надобно признаться – не совсем искренне, пред всякою новою для них льготою, не отдавая себе отчета в смысле, значении и пределах таковых льгот. Мы сказали: «Не совсем искренно», и в доказательство можем привести спор нашего малороссийского или южнорусского сборника, «Основы» с еврейским журналом, «Сионом», спор, в котором личное раздражение «Основы» заставило ее приподнять уголок завесы, прикрывающей ее настоящее, сокровенное, если не воззрение, то по крайней мере чувство в отношении к «Иудеям» (как она их называет), и употребить выражения, несколько противоречащие обычному строю речей нашей литературы, когда дело касалось или касается еврейского племени.

Недавно вышел новый закон о евреях, дарующий им новые и весьма важные льготы, именно: евреи, имеющие дипломы на ученые степени доктора, магистра или кандидата, «допускаются на службу по всем ведомствам» и по всей России. Этот закон, которого нельзя не признать вполне милостивым и либеральным, был приветствован во многих наших литературных органах пышными и громкими фразами о нашей «современности и веротерпимости». Но мы смеем думать, что наши защитники и ревнители иудейских интересов не так поняли закон, как бы следовало, и, во всяком случае, не уяснили себе сами тех пределов, до которых может идти его практическое применение. Конечно, выражение «по всем ведомствам» не вполне передает мысль законодательную, и, конечно, его нельзя понимать без ограничения. Так, например, нельзя же предположить, чтобы обер-прокурором Святейшего Синода мог сделаться еврей, еврей не по происхождению, а по вере! Мы думаем даже, что наши литературные прогрессисты не решаются, при всей дерзости своего прогресса, признать подобное явление возможным… Почему же нет? С их стороны это будет только недостаток, или, лучше сказать, робость последовательности. Ведь звание обер-прокурора не есть духовное, а чисто гражданское звание, и область управления, ему подчиненная, называется «ведомством». Однако же, наверное, сами наши прогрессисты согласятся, что еврея во главе этого ведомства даже и предположить невозможно. Они сами найдут, конечно, что здесь противоречие слишком резко. Пойдем дальше. Предположим, что кто-нибудь сказал бы нашим прогрессистам: желаете ли вы и считаете ли сбыточным, чтобы правительствующий Сенат, Государственный совет и вообще законодательные учреждения России наполнились евреями, и не в канцелярских, а в самых высших должностях и званиях? Подадут ли наши прогрессисты свой голос в пользу и даже за возможность такого явления? Сомнительно, и даже есть основание думать, что ими овладеет некоторое, может быть, даже несправедливое опасение, чтобы законодатель – еврей, Моисеева закона, не вздумал в России законодательствовать в духе моисеевом!.. Стало быть, является новое ограничение к допущению евреев служить по «всем ведомствам»? В этом-то смысл и полагаем мы, что новый закон о евреях нельзя разуметь без ограничений.

Постараемся подойти к этому вопросу поближе, и притом даже с точки зрения не христианской, а просто языческой, но предположим язычника частного, правдивого, относящегося к делу со стороны, вполне беспристрастно, и предъявляющего касательно нас только одно требование; логики и последовательности.

Вот земля, именующая себе христианскою. Христианство – такое учение, которое, по мнению христиан, указало особые начала для всего нравственного и духовного мира человека, а следовательно – и общества, и на основании этих начал пересоздало и пересоздает быт частный, общественный, гражданский, государственный, просвещение, науку, законодательство, отношения людей между собой, одним словом, всю область человеческой деятельности. Истинно или не истинно оно в своем существе – этот вопрос в сторону, но таков факт, которого отрицать нельзя. Народы, исповедующие христианство, уклоняются от правил своего учения, но постоянно признают его за свой идеал, за цель своего существования, за свое знамя. Сказать – христианин, и всякому известно, что от этого звания требуется и какому нравственному кодексу – предполагается – он должен следовать. Нет возможности, да и надобности производить испытание над совестью каждого и исследовать его личное отношение к христианству, но достаточно видеть знамя, под которым он стоит, чтобы требовать от него общественных действий, согласных с общественным знаменем. Это знамя в России – христианское.

В христианскую землю приходит горсть людей, совершенно отрицающих христианское учение, христианский идеал и кодекс нравственности (следовательно, все основы общественного быта страны) и исповедующих учение враждебное и противоположное. Естественно спросить – зачем они приходят в страну, под христианское знамя которой стать они не могут? Но им некуда деться, они голодны, сиры, везде и всюду гонимы. Христианская земля, руководствуясь духом своего учителя, дает им приют и средства существования, свободу внутренней и гражданской жизни. Больше этого она дать не может. Больше этого дать – было бы возможно только в таком случае, если предположить ложь с той или другой стороны, то есть – что или христиане лгут, именуя себя христианами, или евреи лгут, официально исповедуя закон Моисеев. На этой-то взаимной неискренности и основывается новейшее современное отношение христиан и евреев! Евреи пришли к христианам – хозяевам земли, в гости. Хозяева могут принять и даже уважить гостей, хотя и непрошеных, но не могут посадить их за свое хозяйское место и дать власть хозяйскую тем, которые проповедуют ниспровержение всякого хозяйского порядка; не могут предоставить им волю распоряжаться и управлять домом. «Но они не станут опровергать порядок, – возразят некоторые. – Они этого не проповедуют». Тут не место таким уверениям, ответит вам всякий честный язычник: лазить в чужую душу и экзаменовать частную совесть не приходится, а следует обратить внимание на штемпель, которым заклеймен человек, на вывеску, которую он носит, на знамя, под которым он стоит, на учение, которое он официально исповедует. Вам нет дела – искренне ли он его исповедует или лжет, но он от него не отрекся, следовательно, он продолжает его держаться, продолжает держаться начал, враждебных началам вашего народа, вашему знамени. Вопрос не о том, кто прав, кто не прав, а о том, в каком взаимном отношении должны находиться оба учения и исповедники этих учений, если они искренни.

Что сказал бы честный Брут, если бы, внезапно воскреснув, он был свидетелем взаимных учтивостей и нежностей поляков-католиков и евреев в Варшаве в прошлом году? Евреи, в припадке восторга, подносят католикам крест – эмблему распятия, распятия, совершенного евреями над тем, кого католики признают Богом. «Стало быть – евреи соглашаются со смыслом христианской эмблемы и уже отреклись от своего учения?» – спросил бы Брут. – Нисколько. Католики, со своей стороны, проливая слезы умиления, строят или дают деньги на постройку храма, синагоги, где должно раздаваться учение, противное Христову и христианству… «Стало быть – католики уже не исповедуют своего Христа?» – спросил бы Брут. – Нет, исповедуют, т. е. говорят, что исповедуют. Ксендз шествует с раввином, под ручку, в процессии… «Ведь они оба служители храмов, – спросит опять наивный Брут, – проповедники учений несовместимых, противоположных? Значит, один уступил другому, или оба убедились в лживости своих учений, или каждый признал истину учения, своему противоположного? Но ведь одно исключает другое? Как же это согласить?» – Нет, оба числятся, каждый при своей вере. – «Так это не честно! – воскликнет Брут. – Было бы в тысячу раз честнее и нравственнее, если бы католики и евреи пришли друг к другу и сказали: мы отказываемся от Христа и его заповедей, а мы от Талмуда и ожиданий мессии, мы соединяемся друг с другом во имя нашего человеческого звания!.. Но так как они этого не говорят и продолжают официально принадлежать к учениям христианскому и еврейскому, то они являют безобразный пример гнусной лжи, лицемерия, неуважения к своему званию и презрения к народу, исповедующему свою веру искренне!..»

Согласитесь, читатель, что это правда, что так должен посудить всякий беспристрастный, даже чуждый иудаизма и христианства честный, правдивый человек! Но у наших прогрессистов есть в запасе словцо, которое, по их мнению, все разъясняет и разрешает. Это дух современной цивилизации, цивилизации XIX века. Что ж это такое? Новая религия, что ли? Где кодекс этой цивилизации? Где отыскивать ее, наконец? Даже еврейский журнал «Сион», и тот в одном из своих номеров опирается в требовании новых прав для евреев на просвещение XIX века. Невольно хочется спросить «Сион» (очень умный и замечательный журнал, между прочим): «До какой эры этот XIX век? Это XIX век эры христианской, христианской проповеди и христианской цивилизации, вами отвергаемой, а потому вам и ссылаться на него неприлично. Что такое значит дух современной цивилизации? Выражается ли она в том, что англичане теснят славян и поддерживают гнет над ними турок, отвергающих цивилизацию? В учении материалистов, отвергающих понятие о добре и зле и низводящих человека на степень безответственного животного, лишенного внутренней свободы воли? В разврате ли женщин, проповедуемом некоторыми коммунистами?» Очевидно, что повторяющие это слово – сами не дают себе ясного в нем отчета и должны будут при допросе свести свои открытия в области цивилизации к тем нравственным истинам, которые все давно уже проповеданы миру именно Евангелием, которые действительно, в наше время, шире воплощаются в жизни, но которым еще далеко до полного на земле осуществления, согласно христианскому идеалу.

Итак, только во имя христианских же начал, а не какой-то цивилизации можно желать расширения льгот и прав для евреев, но нельзя же, опираясь на начала, внесенные в мир христианством, требовать отрицания и отвержения этих начал! Это бессмысленно. Веротерпимость, повелеваемая христианским учением, не значит вероугодливость, не значит равнодушие к вере, а еще менее – отречение от своей веры и своего знамени. Евреям должна быть предоставлена полная свобода вероисповедания, но там, где бы стали хлопотать, например, о преуспевании еврейского учения, о поддержке еврейской ортодоксии или о том, чтобы Закону Божиему учили настоящие, твердые в Талмуде, а не шаткие раввины, – там, чрез это, засвидетельствовалось бы только совершенное равнодушие к истине христианской. Можно допустить евреев в разные должности, но не в те должности, где власти их подчиняется быт христиан, где они могут иметь влияние на администрацию и законодательство христианской страны. К чему же вы будете отрекаться от своего знамени, когда евреи упорно держатся своего? Нам скажут: «В наше время вера ничего не значит, просвещенный еврей все равно, что христианин». Если ничего не значит, так зачем же еврей не отречется от своего закона публично, не объявит всенародно, что признает его ложным и принимает… Что? Ну, положим, хоть кодекс цивилизации XIX века, по-вашему, – но согласитесь, что такое отречение необходимо. Если же еврей не решается на это отречение, то, стало быть, это противно его совести, стало быть, он дорожит и признает истинным учение своего Талмуда. А признавая истинным учение Талмуда, он должен действовать, он не может иначе действовать, как в духе своего учения, противоположного всем началам, которые легли в основу частного и общественного, и государственного быта в христианской земле.

Мы никогда не враждовали с евреями. Мы признаем великие дарования этого народа и искренне сожалеем об его заблуждении. Мы готовы желать, чтобы обеспечена была ему полная свобода быта, самоуправления, развития, просвещения, торговли (разумеется, поскольку евреи способны уважать общие для всех граждан законы); мы готовы даже желать допущения их на жительство по всей России, но мы не можем желать для них административных и законодательных прав в России, в стране, которая предносит пред собою знамя христианства, создалась и развивается на началах христианской истины и, повторяем, не в ином смысле признаем возможным будущее применение нового закона о евреях. Допустить евреев к участию в законодательстве или в народном правительстве, как в Англии (кроме дел, их непосредственно касающихся), мы считаем возможным только тогда, когда бы мы объявили, что отрекаемся и отказываемся от христианского путеводящего света. Совмещение же, с одной стороны, признания за евреями таких прав, с другой – официальной верности христианскому знамени, – есть ложь и лицемерие, вредные для народной нравственности и потому неспособные дать даже и на практике никаких прочно-полезных результатов.

Мы знаем, что против нашего мнения поднимется целый хор недобросовестных или непонятливых публицистов, что нас обвинят в отсталости, в варварстве, в невежестве и даже в фанатизме! Эти клеветы нам не страшны. Но неужели не найдется людей, способных рассмотреть вопрос хладнокровно и на основании простой логики? Или требование логики в сочинениях большей части наших публицистов – есть требование неумеренное?..

Отчего евреям в России иметь ту равноправность, которой не дается нашим раскольникам?

Москва, 26 мая 1862 г.

Статья об евреях, помещенная в N 19 «Дня», произвела, как и следовало ожидать, истинный взрыв негодования во многих, преимущественно петербургских журналах, служащих по прогрессивной и либеральной части. Впрочем, кроме одной статьи, принадлежащей московской газете и на которую мы не замедлим отвечать, остальные, именно петербургские журналы, не представили никакого серьезного возражения: большая часть из них, имея во главе или в хвосте «Северную почту», только провозгласила хором отсталость и «косность» редакции «Дня» и дала публике новое свидетельство своего благородства, своего либерализма, своего великодушия, своего сочувствия к меньшей братии вообще, и к угнетенным в особенности.

Сочувствие к угнетенным! Какие чудесные слова! Сколько в них нравственной красоты и великой, утешительной для общества прогрессивной силы! Как же не ценить такое направление в нашей литературе, как же не отдать справедливости петербургским журналам и газетам, друг перед другом отличающимся широтою и возвышенностью чувств, от «Гудка» до фельетонов официального органа Министерства вн. дел с г. Василием Заочным включительно?

И действительно, наблюдать это литературное явление со стороны – в высшей степени интересно. Не раз задавали мы себе вопрос: то сострадание к человечеству – есть ли оно искреннее движение общественной совести, одним словом – явление, порождаемое положительными нравственными требованиями общества, – или же только выражение протеста, вполне законного, против гнетущей силы, – сочувствие неразборчивое, отвлеченное, не справляющееся с действительностью, основанное не на любви к добру, а на отрицании зла? Разумеется, первое, т. е. любовь, несравненно труднее, потому что требует от человека положительных дел и жертв, и вообще – проявлений реальных, второе же – гораздо легче и может дешевым способом поставить человека в красивое общественное положение, но тем не менее и оно – явление вполне законное, почтенное и утешительное. Мы готовы были бы охотно признать, что сострадательность нашей литературы проистекает из того или другого источника, если бы она не переходила так часто в приторную и пошлую сентиментальность, если б в ней было более знания дела (мы, конечно, разумеем здесь не «Мертвый дом» г. Достоевского, не «Основу», да и вообще имеем в виду не отдельные статьи в том или другом периодическом издании, а главный, общий, господствующий характер их направления), – если б, наконец, нас не смущало следующее постоянное противоречие.

Те петербургские органы литературы, которые по преимуществу щеголяют «демократическим» направлением, а следовательно, и состраданием к народу, к угнетенной меньшей братии вообще, – не только оказывают полнейшее презрение к народу, но постоянно оскорбляют и, так сказать, нравственно угнетают самые заветные стороны его духа, его святыню, его убеждения, его веру, его народность – одним словом, то, что для него дороже всего на свете! Должно быть, любить человечество вообще – еще не значит любить человечество русское, которое обувается в лапти, сапоги, смазываемые дегтем, и одевается в нагольные тулупы; наконец, даже и любить русское человечество с его демократической одеждою – еще вовсе не значит уважать его, его духовные и гражданские требования… Наши чувствительные демократы обыкновенно создают из народа какой-то идеал по образу и по подобию своему, и только в этом виде ему и сочувствуют, не признавая за ним никакого права быть самим собою и нисколько не чинясь с истинным образом народным, как скоро замечают в нем несходство со своим идеалом. Они даже не прочь в таком случае прибегнуть и к диктаторскому жезлу или просто к палке Петра Великого, чтобы сим сострадательным способом вогнать народ в рамки своего демократического подобия!

Итак, мы нисколько не верим тому широкому и великодушному состраданию к угнетенным, тому сочувствию к народу, которое знать не хочет коренных основ русской, до сих пор нравственно угнетенной народности, как и вообще не верим петербургскому демократизму: мы решительно считаем его одного поля ягодой с петербургским аристократизмом, бюрократизмом и со всем тем, против чего он ратует: все они выросли на одной и той же почве, лежащей гнетом поверх русской земли, наследовали тот же дух петровского презрения к русскому народу, хотя бы причесывались а la moujick, щеголяли в поддевках и толковали о земстве!..

Наконец есть еще третье объяснение – и едва ли не самое истинное – того «благородного негодования», которым преисполнились петербургские журналы по поводу евреев и вообще преисполняются при каждом удобном случае. Оказывается, что мы, русские (т. е. русское образованное общество), не только в области мысли, но и в области чувства, любви, сострадания не умеем быть самостоятельными и платим дань подражательности Западной Европе. Действительно, разве мы не хлопотали об уничтожении постыдного торга африканскими невольниками еще лет за 25 до освобождения наших крепостных? Разве критик петербургского журнала (одного из толстых) недавно при разборе сочинений И. В. Киреевского не поставил ему упреком того, что он в 1831 году занимался за границей германской философией, а не болел сердцем о том, «что есть французский блузник» или «как французский буржуа давит индивидуальное развитие своих сыновей и дочерей»: мы бы еще поверили сострадательности критика, если б он указал на наши русские общественные вопросы, на бедствие наших крестьян и рабочих, но он о них и не упомянул: это забвение многознаменательно. Разве «Русский инвалид», горячо сочувствующий делу итальянского единства, не глумится в то же время над сочувствием к единоплеменникам-славянам, выражаясь даже таким образом, что «смешно и нелепо сожалеть об угнетенных славянах, чем о неграх!» И в самом деле: единоплеменники! Какая узость взгляда! Нет, мы космополиты, а почему мы не называем узким стремление пьемонтцев освободить всех единоплеменников своих итальянцев от чуждого ига. Это… это потому, что ведь они, итальянцы, и даже все, до последнего мужика (каково просвещение!) умеют по-итальянски, а славян Европа ненавидит или презирает!..

Так и относительно евреев. Этот вопрос имеет известность европейскую: французы, немцы, англичане дали ему самое либеральное разрешение; чего же тут сомневаться? Кто посмеет идти против такого авторитета? Напротив – тут можно либеральничать безопасно, потому что за нас стоит авторитет европейский, можно легким способом удостоиться аттенции иностранной журналистики и самому, в собственном сердце, почувствовать себя передовым человеком!..

А подумал ли, вспомнил ли хоть кто-нибудь из благородных защитников принципа допущения евреев к высшим должностям в государстве о той громадной массе русских, лишенных даже и тех прав, которыми евреи пользовались постоянно, прежде последней дарованной им льготы, пользовались едва ли не с самого начала их поселения в Малороссии? Кому из «либералов» пришли по поводу евреев на память – хоть наши старообрядцы беспоповщинского толка? Конечно – это свои; необразованное мужичье, коснеющее в предрассудках, за них еще не стыдили нас ни французы, ни англичане: со своими что за счеты! И в самом деле, отчего ни один, так близко принимающий к сердцу положение еврейского народа, отчего сам г. Мельгунов, доказывающий в «Нашем времени», что для исправления правосудия в России необходимо допустить в личный состав судов – немецких евреев, – не сказал при этом случае ни слова о раскольниках, а если и упомянул про русского человека, так только для того, чтоб назвать его тут же, кстати, – плутом?!

Мы вовсе не сочувствуем расколу как расколу, но говорим только, что странен и подозрителен рьяный восторг, в который наши либералы приходят при мысли о новых правах евреев, когда наши беспоповщинцы и вообще старообрядцы не могут быть избираемы в городские общественные должности, не могут строить молелен, когда их сожительство с женами не признается нашим законодательством за брак наравне с еврейским и дети не считаются законными?..

На этот раз воздерживаемся от более пространных суждений о расколе, довольствуясь сделанным нами заявлением и отлагая подробнейшее рассмотрение этого вопроса до… другого времени.

Что такое «еврей» относительно христианской цивилизации?

Москва, 8 августа 1864 г.

Что такое «еврейский вопрос» в России, да и не в России только, а вообще в христианской Европе? Этот вопрос состоит собственно в том, каким образом заглушить тот диссонанс, примирить то противоречие, которое представляет существование еврейского племени среди христианского общества, т. е. племени, отрицающего самую коренную основу христианского общества, самые его права на бытие? Другими словами: как устроить отношение к национальности христианского народа – такой национальности, которая все свое определение находит только в отрицании христианства, – и других элементов национальности, даже почти и физиологических не имеет? Если бы евреи отступились от своих религиозных верований и признали во Христе истинного мессию, никакого бы еврейского вопроса и не существовало. Они тотчас бы слились с теми христианскими народами, среди которых обитают. Следовательно, разрешение этого трудного, многосложного, тяжелого и скучного вопроса, по-видимому, очень легко: нужно только осознать свои заблуждения, отказаться от того, что все гг. прогрессисты из евреев же называют предрассудками. Но тогда бы не было и вопроса, а вопрос существует именно потому, что евреи желают быть согражданами христианского общества, оставаясь в то же время верными своему «закону», – стало быть, они дорожат этим «законом», стало быть, они вполне разделяют все чаяния, сопряженные с иудаизмом как вероучением, проникнуты в душе той же исключительностью, которая составляла некогда священную особенность этого племени до христианства, но которая упразднена исполнением обетования во Христе и призванием к участию в благодати всего человечества. Если же таково внутреннее духовное отношение евреев к христианам, так, строго говоря, тут примирение невозможно. Искренне верующий еврей и искренне верующий христианин могут сосуществовать в одном месте, друг подле друга, связанные внешним гражданским союзом, – но без духовного единения, но не составляя друг с другом никакого общего нравственного целого: они в области сознания исключают друг друга. Нам могут заметить, что и в среде христиан очень много людей неверующих, отрицающих христианство. Конечно, так, но это отрицание, являющееся внутри самого христианского общества, совсем другого качества и значения, чем отрицание христианства евреями. В христианском обществе (в обширном смысле слова) атеизм является фактом партикулярным, личным, как бы ни было велико число отдельных атеистических личностей; они – эти атеисты – как бы ни было рьяно их отрицание, вращаются в том же круге христианского общечеловеческого сознания – только в отрицательном к нему отношении и на место отрицаемого не могут поставить ничего положительного: ни нового высшего нравственного идеала, ни новой веры (так как они вообще отвергают всякую жизнь веры в человеке); ни той полноты знания, которая бы способна была заменить веру. Они только не христиане по личным убеждениям, но сами по себе не суть провозвестники новой положительной истины. Совсем в ином отношении находятся к христианству евреи. Их отрицание тем сильнее, чем теснее связь христианства с иудаизмом. И какая связь: это логическая преемственная связь двух исторических моментов духовного развития человечества. (Попытаемся рассмотреть вопрос с точки зрения чисто исторической, а не с той точки зрения, которая непременно предполагает присутствие личной веры: в последнем случае каждому легко уклоняться от спора). Христианство есть венец иудаизма – конечная цель, к которой иудаизм стремился, которая осмыслила все его историческое бытие. Ни в истории, как явления исторические, ни в логическом сознании, как факты сознания, – христианство и иудаизм, немыслимы один без другого: христианство немыслимо без предшествовавшего ему иудаизма, и последний только в христианстве нашел свое объяснение и оправдание. Что же такое евреи в наше время? Это воплощение отжившего исторического периода, это застывший, упраздненный момент общечеловеческого духовного развития, общечеловеческого сознания, – момент, которого притязания на дальнейшую историческую жизнь равносильны отрицанию всего последовавшего после него развития человечества. Еврей есть анахронизм, но анахронизм, не мирящийся с своей участью, а претендующий на значение современное. Между тем, если бы этот анахронизм имел значение современное, то этим бы исключалось все прочее ныне современное существующее, – все, что является теперь как логический вывод из времени предшествующего. Если верование еврея имеет логическое право на бытие в наше время, т. е. если предположить, что оно нисколько не упразднено историей, то не только христианство не имеет смысла, как последующий логический момент общечеловеческого религиозного сознания, но и вся история человечества от времен Христа, со всей новейшей, т. е. христианской цивилизацией, лишается всякой разумной логической основы, является какою-то необъяснимою случайностью, теряет право на историческое бытие! Еврей, отрицая христианство и предъявляя притязания иудаизма, отрицает вместе с тем логически все до 1864 года успехи человеческой истории и возвращает человечество на ту ступень, в тот момент сознания, в котором оно обреталось до явления Христа на земле. В этом случае еврей не просто неверующий, как атеист, – нет: он, напротив, верит во всею силою души, признает веру, как и христианин, существенным содержанием человеческого духа, и отрицает христианство – не как веру вообще, а в самой его логической основе и исторической законности. Верующий еврей продолжает в своем сознании распинать Христа и бороться в мыслях, отчаянно и яростно, за отжитое право духовного первенства, – бороться с Тем, Который пришел упразднить «закон» – исполнением его.

Найдутся, пожалуй, такие господа, которые обвинят нас в желании разжечь взаимную ненависть христиан и евреев, возбудить религиозный фанатизм и т. д. Этим господам несравненно привольнее пребывать в каком-то смутном состоянии, в какой-то сырой неопределенности мысли и чувства, не разрешая противоречий, не отдавая себе ясного отчета ни в чем, не подвергая логической пытке внутренний мир своего сознания. Таким безобразным смещением, такой путаницей понятий особенно страждет наша российская общественная современность, прикрывая плащом прогресса, гуманности и т. д. – свою тощую логику. Русское общество закидано кругом таким множеством блестящих фраз, так называемых «последних результатов науки» и «аксиом всего просвещенного мира», что от них, кроме сумбура, ничего в головах и не остается. Если Пушкин, говоря про одного генерала, сказал: «Он чином от ума избавлен», то едва ли не с большим правом можно применить это и к нашим господам, красующимся в чинах либералов, гуманистов, прогрессистов и проч. Главная задача людей мыслящих и искренно любящих Россию, в наше время, должна бы состоять в критической поверке всего того умственного и нравственного хлама, который накопился в русских людях вследствие ложного, несамостоятельного развития нашего просвещения, – в строгом разборе тех ходячих фраз, которыми пробавляется значительная часть нашего общества, и едва ли не преимущественно в высших его сферах. Никогда разъяснение истины не приведет ко лжи и злу, никогда свет не создаст мрака – напротив, точнее и отчетливее определит настоящие отношения жизненных явлений между собой. Что же касается до евреев, то всякое разъяснение этого вопроса – с одной стороны, поможет только еще более разогнать мрак фанатического неразумия и слепой ненависти, а с другой – способно, может быть, будет и воздержать несколько от потворства лжи, от излишней и грешной любезности с нею, от вредного притупления нравственного чувства и от опасных уступок в ущерб русской народности.

Мы хотели бы уяснить для сознания самих евреев всю полноту противоречия, представляемого иудаизмом в мире христианском. «Иудей, – говорит Хомяков в своих „Исторических записках“ после Христа, есть живая бессмыслица, не имеющая разумного существования и потому никакого значения в историческом мире»… Логический выход из такого положения возможен только один: отречься от жидовства и принять те начала, которые составляют закон всего современного просвещенного мира. Это честный, прямой и вполне плодотворный выход, но есть и другой – путь отрицательный и более комфортабельный – путь безверия: перестать быть жидом, не отрекаясь от жидовства, но не делаться и христианином, а чем-то средним, какой-то нравственной и умственной амфибией. Это то, что прогрессисты – евреи, называют: примкнуть к общечеловеческой цивилизации. По нашему мнению, это значит повиснуть на воздухе, но не так ведь думают прогрессисты, и мы желали бы, чтобы сами эти евреи объяснили нам – что это за почва, на которую они предполагают стать, отрешившись от религиозных предрассудков своей народности и не пристав к религиозным убеждениям той или другой европейской народности, среди которой они живут? Они не евреи и не христиане в смысле верования что же они такое? Философы… Какие? Какой из школ – ведь им нет числа? Да и какая из них вполне закончена, представляет вполне установившуюся систему, не отстраняемую дальнейшим прогрессом мышления? Не пришли ли наконец эти школы в своем логическом развитии и в попытках утвердить абсолютную истину на чистом логическом основании – вне религии, к отрицанию всякой абсолютной истины, подставив, так сказать, человечеству под ноги вечно колеблющуюся почву истин относительных? К тому же вообще современная философия едва ли может быть понята совершенно отвлеченно, независимо от всякого религиозного и даже христианского сознания: она возится с ним, борется или отрицает, старается разрешить вопросы, им поставленные, внести критику разума в целый мир представлений неизвестных дохристианскому историческому миру, и неразлучных с человеческим сознанием – с наступлением христианского периода истории… Посмотрим теперь на другую сторону общечеловеческой цивилизации по отношению к еврею – на нравственно-бытовую. Влияние христианства как начала общественного и бытового пребывает в человеке, принадлежащем к быту христианского общества, и действует в нем – непосредственно, нередко даже без его ведома и сознания, и хотя бы даже он умственно и отрицал христианство. Но не таково положение еврея. Он чужд или иметь притязание быть чуждым влияния христианства как общественного и бытового начала. Если бы даже еврей и уверял, что мыслью своей он принадлежит к школе того или другого философа, то пришлось бы все-таки спросить каждого еврея – к какой школе он принадлежит в своем быту, каким общественным нравственным началом он руководствуется? Мы не предложим этого вопроса даже нигилисту-христианину, ибо убеждены, что разрыв его с христианством чисто внешний и что есть нравственные пределы, чрез которые не позволит переступить ему его совесть, – которая, будучи раз просвещена христианским сознанием, никогда не может снизойти до спокойного состояния совести язычника. Она всегда будет предъявлять запросы, на которые надо будет приискивать успокоительные ответы. Мы, конечно, разумеем здесь не тех падших, загрубелых злодеев, которые случаются и в христианском обществе: мы говорим о нормальном состоянии совести и нравственной природы человека. От христианского нравственного сознания невозможно отделаться человеку – раз, когда оно его коснулось, – непосредственно ли, или посредством общества, среди которого он возрос и воспитался. Но еврей, имеющий притязание стоять вообще вне всякого христианского сознания и Действительно пребывавший в постоянном разобщении с христианским духовным миром через свои религиозные верования, – еврей, отрекшись от этих верований и, следовательно, от обязательности бытового еврейского нравственного закона, – каким новым нравственным, общественным и бытовым законом будет управляться в частном и общественном быту Законом личной совести, на сердцах написанными Но сердце человека подвижно, и почему же может быть обязательно для человека слушаться своей совести, как скоро она не освещена и не освящена христианским вероучением, раскрывшим человеку всю полноту нравственного закона, в нем пребывающего, и призвавшим его к бесконечному совершенствованию? Вне христианского света, внесенного во внутренний мир совести человека, совесть блуждает в потемках, естественное сознание естественных законов совести неясно, шатко и зыбко; и к тому же его очевидно недостаточно для человека, уже вышедшего из состояния естественности. Что же касается до внешних, формальных законов тех государств, в области которых приходится еврею жить, – то как бы строго ни подчинялся им еврей, эти законы нисколько не отстраняют нравственной высшей истины и не простираются на область частного и общественного быта. Внешняя правда, ими выражаемая, не только недостаточна сама по себе, но и немыслима без восполнения ее законами внутренней правды, живущими в христианском сознании общества. Государство, конечно, не есть церковь; но общество, которому государство это служит щитом и органическим внешним покровом, – есть общество христианское.

Одним словом, еврей, отрешающийся от веры отцов своих и желающий в то же время стоять вне христианства, является пред нами человеком не только без веры, но и без всякого нравственного закона, который бы управлял его внутренним миром и его отношениями к обществу, – он стоит вне тех общественных и бытовых начал, на которых созиждено, стоит и которыми управляется современное общество, которые образуют воздух, атмосферы этого общества, живут и действуют в его членах, несмотря даже на личное отношение их мысли к этим началам: в этом именно и заключается нравственная гарантия внутренней безопасности для общества. Впрочем, в большей или меньшей степени то же самое может быть сказано не только о христианском, но и о всяком другом обществе, руководящемся каким-либо религиозно-нравственным верованием. Когда вам говорят про общество магометанское, иудейское, буддийское, вы знаете, каким нравственным законом оно управляется, и члены его в пределах этого общего, ими признанного закона считают себя нравственно обеспеченными. Но как скоро вам рекомендуется человек, ссылающийся, вместо нравственно-религиозного закона, на общечеловеческую цивилизацию, то вы, естественно, зададите себе вопрос где же общий кодекс нравственных прав и обязанностей этой цивилизации, поставляющей себя вне религии как догмы и как бытового начала? Здесь что ни человек, то особый кодекс, и каждого сына таковой цивилизации пришлось бы поневоле подвергнуть особливому допросу и справке на счет его нравственных правил. Общего кодекса не оказывается. Можно было бы, например, предполагать, что общечеловеческая цивилизация выработала убеждение, что красть – не следует и что это дело скверное. Но вот вам учение, объявляющее себя последним новейшим словом общечеловеческой цивилизации, которое низводит человека до скота, освобождает его от нравственной вменяемости преступлений и торжественно объявляет, что человек имеет полное нравственное право красть, если это ему нравится. (Один из публицистов «Русского слова» объявил, что он не крадет по тому же самому, почему не любит тухлую говядину, но что если он может получить вкус из тухлой говядины, то вправе получить вкус и к воровству, в чем не будет состоять никакого нравственного преступления), Пусть же те, которые не признают для себя других основ, кроме «общечеловеческой цивилизации», определят и обнародуют нам, что именно из нее будет выбрано, выжато, процежено ими – что именно они принимают за обязательный для себя кодекс? Но на чем же будет основана эта обязательность? На личном вкусе и произволе: она не коренится в глубине духа, она не связана в сознании со всем, что есть заветнейшего для человека, с началом начал и причиною причин всего сущего – одним словом, с идеей Бога…

Мы просим извинения у наших читателей за этот длинный и скучный разбор еврейских притязаний – довольствоваться общечеловеческой цивилизацией вне каких бы то ни было религиозно-нравственных верований. Мы видели, что все эти притязания, вся эта драпировка плащом цивилизации есть чистейшая нелепость, громкая фраза, прикрывающая или лицемерие, или совершеннейшую пустоту души и мысли, или сумбур умственный и нравственный, с которым, конечно, можно иной раз очень благополучно просуществовать, но на котором нельзя ничего созидать или основывать. Мы не думаем, что было особенно выгодно для общества размножение такого рода амфибий, умственных и нравственных, особенно же если эти амфибии получают в обществе положение довольно значительное…

Говоря по правде, евреи, приобщающиеся к общечеловеческой, т. е. европейской цивилизации, невольно и непременно приобщаются и к жизненной стихии европеизма, т. е. к христианству; ибо европейская цивилизация есть продукт не только древнего, но и христианского мира, и христианство входит в нее как такой ее существенный элемент, который никак из нее выкраден быть не может. Учение Христа стало отныне законом всей позднейшей жизни мира; по крайней мере христианство, как говорит Хомяков в тех же своих записках, «обусловливает до сих пор крайние пределы развития народов, его исповедующих. Таков смысл всякой религии, продолжает он: она есть – граница всего духовного и умственного мира для человека. Народ, выступивший из границ своего верования, создает себе верование новое; отрицание же, еще не создавшее нового положения, находится в прямой зависимости от положения отвергаемого. Поэтому христианство до нашего времени (принимаемое или отрицаемое) есть закон всего просвещенного мира – и народы, принявшие проповедь иудейских рыбаков, сделались властителями всего земного шара и вождями человечества»… Но, приобщаясь вместе с цивилизацией и к жизненной стихи цивилизации, образованные евреи – по странному заблуждению или по явной недобросовестности – не хотят в том сознаться. Как люди развитые, они не могут не признавать нравственного закона Христа совершеннейшим; они не могут не видеть, что воздух, которым они дышат, есть христианство; они должны наконец необходимо проникнуться этим воздухом, усвоить себе христианскую точку зрения – уже для одного того, чтоб уразуметь явления европейской цивилизации, – чтобы понимать Данте, Шиллера, Гете с его Фаустом, Рафаэля, Шекспира и пр. – на что они всегда предъявляют претензию…

Но не приняв христианства в душу искренне и сознательно, не признав открыто его власти над собой, они становятся в ложное, неискреннее отношение к европейской цивилизации, – а при таком отношении их участие в ней не может быть истинно плодотворно. История цивилизации новейших времен должна определить место, занимаемое в ней элементом иудейским, особенно в Германии, где деятельность таких евреев, отставших от Моисеевых и не приставших ни к каким иным религиозным верованиям, довольно сильна. Всякому ясно, что из еврея не выйдет ни Гете, ни Шиллера, ни Шекспира, а выйдет разве только Гейне и Берне. Мы думаем, что германский дух много размельчал от вторжения в него подобных еврейских ингредиентов. Еще менее можем мы ожидать блага от этого вторжения «цивилизованных евреев» в духовную жизнь русского народа, которая вся проникнута началом религиозным.

Но богатое дарами племя евреев могло бы богато оплодотворить собой почву европейских обществ, если бы, вместе с искренним отречением от иудаизма, оно также искренно прилепилось к истине христианства. Вне этого – им суждено, со своим так называемым общечеловеческим просвещением, стать – повторяем еще раз амфибиями во всех смыслах, без национальности, без религии, без нравственности, и внести лицемерие и фальшь в область европейского христианского просвещения.

Из газеты «Москва»

Не об эмансипации евреев следует толковать, а об эмансипации русских от евреев

Москва, 15 июля 1867 г.

Одно из самых привилегированных племен в России – это, несомненно, евреи в наших западных и южных губерниях. Несомненно и то, что такая привилегированность составляет не только аномалию, но и положительное зло для целого края, да сверх того несовместима и с собственной пользой евреев. Может быть, покажется странным, что мы говорим о привилегированности племени, которое у нас привыкли считать загнанным и обиженным и к которому всякий предъявляющий притязание на звание гуманного и передового человека вменяет себе в обязанность относиться с особенною симпатией. Отчасти под влиянием этой несвободной симпатии, а отчасти и в силу более серьезных и разумных оснований издан целый ряд законодательных мер, пролагающий для евреев путь к совершенной равноправности с полноправнейшими подданными Российской империи. За исключением некоторых еще остающихся ограничений, между прочим ограничения селиться в великорусских губерниях, евреи (не говоря уже о тех, что учились в университетах) почти уже сравнены в правах с коренными русскими. Но, пользуясь такой равноправностью, евреи в то же время образуют из себя особые еврейские общества, имеют свое отдельное, законом огражденное, еврейское самоуправление. Как же иначе как не привилегией назвать этот наддаток к общим правам, в силу которого тесно сплоченные и замкнутые еврейские общины представляются каким-то status in statu, государством в государстве, изъятым из действия общих законов?

В последнее время пущена в оборот мысль, что евреи не только русские подданные, но просто русские, такие же, как и все мы русские, только. «Моисеева закона». Это стало любимой темой еврейских и даже русских публицистов. Разница только в вере, говорят они, и не в этом состоит народность. Если так, – с чем мы, впрочем, не согласны, – то зачем же узаконенная особенность еврейских обществ? Вероисповедание не может здесь служить основанием, потому что ни лютеране, ни католики не составляют из себя отдельных гражданских обществ; они имеют только свои особые церковные управления, что могут иметь и евреи. Стало быть, и еврейская религия не может быть достаточной причиной для отдельности еврейского самоуправления, да и не должна – по самому учению еврейских публицистов, отрицающих значение веры как элемента народности. И действительно, девятый том Св. Законов, о состояниях, не делит русских подданных по вероисповеданию и ни слова не говорит об иноверцах. Он установляет только различные права состояния для природных обывателей, для инородцев и для иностранцев, и в числе инородцев включает евреев, для которых излагает особые узаконения: очевидно, что закон рассматривает их как особую народность. Таким образом самое существование евреев в России, отдельными общинами, тем самым противоречит уверению евреев, что они «русские». Если же их желание «быть русскими» искренне; если евреи действительно не составляют и не хотят составлять особой народности, – то они первые должны стремиться к совершенному уничтожению их отдельного самоуправления, катального устройства и иных подобных учреждений. В противном случае мы вправе усомниться в их искренности, вправе подумать, что они, желая быть русскими, хотят в то же время остаться и евреями – не по одному только вероисповеданию, принадлежать в одно время и к русской национальности, и к еврейской, пользоваться и общими правами, и особыми исключительными, получающими при таких условиях уже значение привилегий. Евреи, конечно, станут напирать на то, что эта исключительность обусловливается не различием народности, а различием религии. Но мы уже показали, что различие религии не признается законом достаточным поводом к образованию особенного общественного устройства, и евреям остается только: или признать, что их религия действительно создает из них особую еврейскую народность, чуждую и даже враждебную всякой иноверной народности, и в таком случае отречься от притязаний на равноправность и национальное с Россией единство, – или же ограничиться в отношении к вероисповеданию особым духовным управлением по образцу, например, лютеранского, и затем во всех других отношениях отказаться от всякого еврейского самоуправления и от существования отдельными еврейскими обществами. Мы лично можем находить более правды и логики в том мнении, которое не отделяет еврейской веры от еврейской народности, но последний выход из дилеммы, т. е. отречение от всяких притязаний на еврейскую народность, считаем более сообразным с пользою и государства и самих евреев, и именно потому что оно вносит духовное раздвоение в среду самого еврейства. Для государства оно выгодно тем, что, подрывая еврейский фанатизм в самом основании, в то же время разбивает крепкую замкнутость еврейских общин, с которыми так трудно справляться и полиции, и высшей администрации, и облегчает действие власти, допуская возможность большего единообразия в управлении. До сих пор, под покровом своеобразной общественной организации, еврейство имеет возможность и право сохраняться впрок, словно под стеклянным колпаком, как отдельная народность; переставая признавать евреев как отдельное гражданское общество, правительство сняло бы с них этот колпак, подвергло бы еврейство разлагающему действию воздуха и света, и вытащило бы наружу, из темных нор, гнезда самого отвратительного и фанатического изуверства. Для евреев же собственно такая мера была бы полезна уже тем, что высвободила бы их из-под деспотической власти раввинов, цадиков, кагалов и т. п., и сломила бы лишнюю искусственную преграду, отделяющую их от русского общества, оставив только преграды чисто нравственного свойства, уничтожение которых зависело бы уже от нравственного и религиозного развития самих евреев и во всяком случае было бы легче.

Такой конечный результат, сколько можно судить по общему духу законодательных мер, составляет задачу и самого правительства. Но потому-то и странно это противоречие: уравнивая евреев в правах с русскими, расширяя их льготы, правительство в то же время не только оставляет за ними старые особенности еврейского общественного устройства, но и вводит новые, которые все вместе де лают из евреев отдельное крепко организованное и плотно замкну тое религиозно-народное общество. Мы разумеем здесь не одно кагальное и иное устройство с кошерными и коробочными сборами и прочими гражданскими отличиями и привилегиями, но и учреждение особых казенных еврейских училищ ведомства министерства народного просвещения, особых для евреев гимназий, инспекций и дирекций, а также и организованное казенное попечение об еврейском православии, об образовании искренне убежденных в правоте своей религии раввинов и т. д., и т. д.

Во всяком случае современное общественное устройство евреев представляется, повторяем, каким-то status in statu в западном крае, где премудрость польских королей и польской шляхты укрепила еврейское владычество еще издавна. Толкуют об эмансипации евреев. Вопрос должен быть поставлен иначе: это вопрос не об эмансипации евреев, а об эмансипации русского населения от евреев, об освобождении русских людей на западе, отчасти и на юге России от еврейского ига. Эта точка зрения несравненно правильнее. Поставив себе задачей прежде всего пользу своих, своего народа, мы придем, пожалуй, и к необходимости эмансипировать евреев, но не теряя из виду благо русского населения, соображая льготы евреям с действительной пользой, прежде всего, русских жителей.

От общих рассуждений перейдем к частным фактам.

Читатели найдут в этом же номере статью, которую мы сочли приличным озаглавить: «Еврейская привилегия». В справедливости рассказа г-жи Кохановской мы сомневаться не можем, да к тому же рассказ ее служит только подтверждением известия о таком же однородном случае, сообщенного в «Московских Ведомостях», и сам в свою очередь им подтверждается. Ничто лучше не обрисовывает положения дел, ничто так не характеризует подчиненного отношения местной русской власти к еврейской силе, русского общества к еврейской тесно сплоченной общине в Западном крае, как рассказанное г-жей Кохановской происшествие. А между тем это происшествие не выходит из разряда обыденных и только благодаря случаю получает огласку. Впрочем, сколько и оглашенных известий о деспотизме раввинов, о фанатизме цадиков, о торговле людьми, устроенной евреями для поставки рекрутов, о кабале, в которой держит еврей сельский русский люд, – сколько таких известий, рассеянных в газетах, оставлено и русской публикой и русскими публицистами без внимания! Но сопоставляя эти известия вместе с печатаемым нами рассказом, невольно ужасаешься такому иудейскому пленению Руси; невольно спрашиваешь себя: где мы, в России или действительно в жидовской Палестине, как издавна прозывается наш Западный край? Происшествие, описанное г-жой Кохановской, возмутительно не только для православного чувства, но и для достоинства русского. Русские в России не безопасны и бессильны против еврейского фанатизма! Его трепещет и христианский пастырь, и полиция, и нужна военная стража, чтоб ограждать в России еврея, посещающего дом православного священника! Если действительно существует правило, упоминаемое в статье г-жи Кохановской; в силу которого никто из евреев, желающих принять православную веру, не может быть допущен к св. крещению ранее шести недель и без увольнительного свидетельства от еврейского общества, то это такая привилегия, которой не пользуется ни одно из неправославных вероисповеданий. Ни для католика, ни для протестанта нет тех препятствий к переходу в православие, какие полагает закон евреям. Можно было бы подумать, что русский закон специально печется об ограждении духовной целости еврейского племени и деспотической власти еврейской общины над совестью ее членов. Как будто легко добиться еврею, желающему перейти в православие, увольнения от своего общества! Как будто в интересах еврейства выдавать такие увольнения! Общественное мнение России не может не негодовать на такую неправильность отношений русской народности к инородцам, не может не видеть в таком положении дел достойных плодов того печального, теперь уже почти минувшего периода нашей истории, которого господствующей характеристической чертой было безверие и общества, и правительства в силу и право русской народности. Если бы народное самосознание в нас было само живой органической силой, живым могучим двигателем нашей политики, нашей административной и общественной деятельности, то не существовало бы ни польского, ни еврейского, ни немецкого вопросов, ни всего этого русского похмелья в чужом пиру. Теперь же приходится «эмансипировать», т. е. высвобождать русский люд и русские земли из нами же созданных отношений к пришельцам и инородцам. Нельзя не признать, что было бы полезно пролить как можно более света на темные вертепы еврейского мира в России и предать еврейское изуверство беспощадной огласке. Такая огласка сильнее, чем какое-либо иное средство, побудит образованную часть евреев, претендующую на слияние с русскими, на звание «Русских Моисеева закона», отделиться от своих собратий фанатиков и обратиться со словом осуждения к еврейской теме. Такая огласка выведет начистоту и самое положение еврейства, и уровень его образованности, и степень искренности евреев-прогрессистов, – да выяснит и для русского общества, вместе с администрацией, какие именно реформы и меры в настоящее время могут быть действительны и необходимы. Мы уже отчасти испытали это, напечатав в «Дне» «краткий разбор Талмуда» и поставив евреев в необходимость отозваться откровенно – признают ли они правила Талмуда за руководство… Такого разоблачения, казалось бы, всего приличнее ожидать от «Виленского Вестника», находящегося в самом центре еврейского царства… Но не возлагая на него надежды, приглашаем к такому труду тех из наших сотрудников, которые знакомы с евреями не по слуху, а на месте и на деле.

Из газеты «Русь»

«Либералы» по поводу разгрома евреев

Москва, 6 июня 1881 г.

Теперь, кажется, можно приступить и к обсуждению недавнего народного самоуправства на юге, не опасаясь «либерального» обвинения со стороны нашей «либеральной» прессы в преступном подстрекательстве. Читатели знают, конечно, что некоторые органы нашей печати не погнушались, при первой вести о начавшемся движении против евреев, обвинить в нем те газеты ненавистного им литературного лагеря, которые, после события 1 марта, позволили себе изливать свое негодование на прямых и косвенных виновников позорной катастрофы слишком-де горячо и резко, чем будто бы не только нарушили «молитвенно-горестное настроение» (sic) как «либералов», так и русского общества, но и возбудили, наконец, народные страсти. Газета «Порядок», в течение всего марта месяца наставлявшая нас «благоразумию и умеренности», мгновенно утратила эти превосходные качества, как только проведала о происшествиях в Елисаветграде, и провозгласила, что вся беда от слишком частого употребления в печати и в официальных актах слов «крамола» и «крамольник». В Малороссии, вещал «Порядок», ссылаясь на своего корреспондента, существует слово краморник – торговец, а народ, приглашенный искоренять крамольников и не понимающий этого выражения, принял, по созвучию, за крамольников – краморников! Выходило, таким образом, что никто другой, как само же правительство, вместе с некоторыми газетами, в слепом озлоблении на «крамолу», подало повод к каламбуру, который и породил трагедию! Однако ж тенденциозность и лживость такого остроумного измышления были немедленно обличены вполне компетентным судьей в настоящем деле – газетой «Киевлянин»: оказалось, что слова «краморник» у Малороссов никогда и не бывало, а имеется слово «крамарь», которое означает торговца красным или мелочным товаром и никогда специально к евреям не прилагается: ни один крамарь из христиан тронут не был, и, наоборот, разорены дома шинкарей, откупщиков, банкиров-евреев, которых ни один малоросс никогда крамарями не называл и не назовет. Мы упомянули об этом каламбуре «Порядка» только для того, чтобы читатели сами сообразили: много ли правды можно ожидать в суждениях этой прессы по поводу последней народной расправы на нашем юге и юго-западе…

Теперь народная расправа с евреями, слава Богу, прекращена: началась другая расправа – административная, а также и еврейская расправа – с самим народом. Деятельно производится, частию уже и произведено следствие, творится суд, и результаты его настолько уже известны, что позволяют верную и беспристрастную оценку событий. Если «начальство» долго и упрямо, но совершенно неверно удерживало за ними скромное название «беспорядков», то также ошибочно другое выражение, пущенное в ход некоторой частью нашей печати и ее услужливыми корреспондентами, – «избиение евреев». Именно избиения-то и не было, – и это, конечно, в высшей степени замечательно. Можно даже удивляться такому самообладанию расходившейся, разнузданной, по-видимому, народной массы. Нельзя сказать, чтоб толпы были совсем безоружны: у них не было, конечно, огнестрельных орудий, но имелись и топоры, и ломы; они однако ж употреблялись только как орудия разрушения, а не убоя. Нам укажут, может быть, на два, на три отдельных случая избиения, но что значат эти два, три случая там, где таковых могли быть тысячи? Да и эти случаи были вызваны вооруженным сопротивлением самих же евреев; из которых многие запаслись револьверами, стреляли из них в толпу и приводили ее в раздражение. Евреев избитых, по всем данным, столько же, сколько и избитых евреями русских, если не менее.

Другая отличительная особенность этого движения – отсутствие грабежа. Это не был грабеж, это был разгром еврейского имущества, разгром дикий, насильственный, буйный, но бескорыстный: в этом его главная общая характеристика, которой не могут изменить некоторые случайные исключения. Грабили, – даже нельзя сказать, чтоб в том смысле, как этот термин понимается уголовным законом, а скорее: присваивали себе еврейское добро, уносили его к себе, – не те, которые производили разрушение домов, мебели, вещей, товара, а та толпа, та голь кабацкая, та нищая чернь, которая шла вслед за разрушителями и подбирала разрушаемое или выбрасываемое из окон. Сами же виновники разгрома, как это подтверждается достоверными свидетелями, не только не наживались еврейским добром, но даже рвали в, клочки попадавшиеся им пачки кредитных билетов. Наконец в тех местностях, где, после уже разгрома, крестьяне подобрали валявшееся имущество и развезли его по домам, они послушно, с полной готовностью отдавали его обратно, по первому требованию начальства. Одним словом: не личная месть на лицо направленная, не личное озлобление против лиц же и не корысть были двигателями этого разгрома. Имелись в виду не Ицко, не Лейба, не Абрам какой-то, а евреи вообще – исключительно евреи. Христианская собственность этими «зверскими», «очумелыми», «рассвирепевшими» толпами (как выражаются многие наши газеты и их корреспонденты) была оставлена неприкосновенной. Если же местами она и подверглась разгрому, то единственно по недоразумению: достаточно было завидеть в углу икону или другой признак христианского жилища, и толпа, в самом разгаре своего бесчинства, тотчас же воздерживалась от разорения и даже старалась исправить, по возможности, свою разрушительную работу.

Наконец, характеристической особенностью этого явления замечается, – со стороны крестьян по крайней мере, и именно тех, которые не избивали, не грабили, ничем не корыстовались, – какое-то простодушное убеждение в правоте своих действий: точно будто они отправляли акт правосудия! Ничего враждебного властям, противоправительственного или даже противозаконного не заключалось, по их мысли, в этом движении, – и, громя еврейскую силу, они, очевидно, воображали, что служат службу общегосударственному интересу! Это было печальное, роковое, грубое, дикое, пожалуй, но искреннее недоразумение. Каким образом оно возникло вот вопрос, который решают различно. Первоначально господствовало мнение, что все это дело рук «анархистов» или нашей так называемой социально-революционной партии. Это мнение на руку евреям и их защитникам, потому что устраняет вопрос о другой причине: об эксплуатации христианского населения еврейством, или, по крайней мере, отодвигает его на задний план. Оно выгодно евреям и потому, что устанавливает некую солидарность интересов еврейских с интересами собственности вообще, и придает еврейству значение чуть ли не «консервативного» элемента, угрожаемого общим врагом – «социализмом»! И евреи – надо отдать им справедливость – ловко пользуются своим положением: покровительствуемые начальством в качестве консерваторов, они не перестают быть дороги и сердцу так называемых «либералов». Да, нашлись русские «либералы», которые, с редактором киевской «Зари» во главе, не постыдились выступить на последних судебных процессах обвинителями русских крестьян, в звании гражданских истцов со стороны евреев, и очень решительно настаивали на том, что главными зачинщиками были именно «анархисты». К счастью, прокурор военно-окружного суда неопровержимо, кажется, доказал, что «анархисты» только примазались, так сказать, к этому движению уже впоследствии, т. е. после уже того, как движение началось. В елисаветградском разгроме (с которого весь сыр-бор загорелся) не открыто никакого участия наших «революционеров», и прокламации появились уже позднее, – так что, по мнению прокурора, основная причина заключается все-таки в экономическом иге, наложенном на русских евреями. Досталось же г. прокурору за такое мнение от нашей «либеральной» прессы, и преимущественно от «Порядка», который признал такое поведение прокурорской власти противным закону, нравственности и государственному интересу, – как будто прокурор обязан устранять из виду существенные обстоятельства дела! Как будто в интересе правосудия и власти – искажать истину и заслонять побочными поводами основную причину преступления!

Самоуправство народное, разумеется, не может, не должно быть терпимо и подлежит строгому осуждению, но из этого не следует, что суд обязан поступать по поверхностному административному усмотрению, как административная власть, против произвола которой восстают всего более сами же либералы! Напротив, именно суд-то и призван разобрать все причины, все мотивы или побуждения преступлений. Судебное следствие и выяснило, что вопрос об участии «анархистов» – в сущности вопрос второстепенный, или точнее сказать: именно побочный, хотя и весьма важный сам по себе. Он важен и по политическому своему значению, и потому, что дает теперь в руки евреям, как мы уже сказали, дешевое и удобное пугало, которым они уже и зачали орудовать в свою пользу, для вящего утверждения своего господства, для вящей эксплуатации угнетенного ими населения. Но как ни важен вопрос об участии «социал-демократов», однако ж одними их происками и прокламациями сущность самого факта нисколько не объясняется. Произошел взрыв: откуда бы ни упала искра, дело не в ней, а в том, что кругом был порох, – горючие, быстро воспламенимые вещества, и достаточно было случайной искры, чтоб вспыхнул страшный пожар! Стало быть – с точки зрения внутренней политики – необходимо прежде всего убрать порох и устранить ежеминутную опасность пожара. Если бы даже и было доказано подстрекательство извне, то самая возможность такого повального, народного (и – при всей своей дикости – осмысленного, как мы видели) движения – на основании одного легкого, ни одной местной властью даже не подмеченного намека, даже без всякой предварительной агитации, – уже эта возможность сама по себе свидетельствует: каков же должен быть характер взаимных экономических отношений евреев и русских!

Если кто хоть раз в жизни бывал на нашем юге и западной окраине, там, где свободно живут евреи, и видел, стало быть, собственными глазами гнет еврейства над русским местным народом (а мы там бывали не один раз), для того последнее народное движение не представляет в себе ничего не только противоестественного, но даже неожиданного. Тот мог только дивиться народному долготерпению – тому и в голову не придет искать последним происшествиям каких-либо иных, отдаленных объяснений. Чтобы жить на юге и не видеть указанной нами причины – для этого надобно разве стоять «на высоте призвания» редактора киевской газеты «Заря»… Но мы не отрицаем участия и нашей революционной шайки, хотя и думаем, вместе с прокурором, что первоначальная мысль и почин принадлежат не ей; не отрицаем ни той опасности, которую могло бы представить такое народное самоуправство, если б продлилось дальше и если б революционному отребью нашей земли удалось обманом, переодеванием, подлогом и тому подобными честными приемами попасть в коноводы. Одно и то же народное сборище может быть и стройным миром или громадой, и беспорядочной толпой; правильная своеобразная организация, самообладание и сдержанность народного мирского или громадского множества, выйдя однажды из свойственной ему сферы деятельности, могли бы постепенно уступить присущему всякой массе стихийному началу и, при наплыве черни, т. е. подонков сельского и по преимуществу городского населения, смениться диким буйством, корыстной и властолюбивой похотью. Может быть, и даже вероятно – до этого бы никогда и не дошло; тем не менее такое народное движение, само собой разумеется, должно было быть прекращено властью в самом начале. Но оно могло бы, кажется, быть и предупреждено, – не единственно устранением лишь основной причины экономической – пороха (что представляет трудную и сложную задачу), но и устранением причин случайных, разыгравших в настоящем явлении роль искры, упавшей на порох. Нельзя же было, в самом деле, предположить, что такое страшное событие, как публичное, среди бела дня, в столице убийство царя, да еще царя-освободителя, пройдет для души и мысли народной бесследно. А так думали многие, не знающие и не понимающие русского народа, дивились его наружному спокойствию, упрекали его в равнодушии, глумились над его «бесчувственностью». Забывали, что народ наш не легкомыслен, не ветрен, не воспламеняется мгновенно, как иные народы юга, – и именно в великие исторические мгновения своей жизни является сдержанным, важным, сосредоточенным. Мы помним объявление в Москве знаменитого манифеста 19 февраля 1861 г. Это произошло в последний день масленицы, обыкновенно самый разгульный и пьяный: ожидали таких буйных восторгов, что войска стояли с заряженными ружьями наготове в казармах, – но масленичный день словно превратился внезапно в великопостный понедельник: ни возгласа, ни клика, – ни одного пьяного… То же самое было и вслед за событием 1 марта, так что блюстителям «либерального» порядка пришлось уличить и отрекомендовать полиции всего одну только бабу, дозволившую себе публичное выражение горести и негодования на «злодеев», – ту знаменитую, прославленную «Порядком» и «Порядок» прославившую бабу, которой так много и серьезно занимались петербургские газеты. Но эта тишина, это видимое спокойствие народа должны были бы сильнее озабочивать правителей, чем даже мгновенные вспышки, если таковые кое-где и были. Мы тогда же печатно заявляли, что «народ молчит, но думает свою думу», и в том же марте месяце имели случай сообщить бывшему министру внутренних дел наше убеждение в необходимости безотлагательного слова к народу от лица Верховной власти о том, чтоб народ держался спокоен, не внимал никаким слухам и толкам, не дозволял себе никакой расправы и верил, что власть бодрствует, разыщет и покарает виновных. Но Петербург от России далеко, и мнения, говор и «потребности» ближайшей среды привлекали к себе, к сожалению, больше внимания, чем расположение народного духа… Нет сомнения, что нервы народные более или менее возбуждены ужасной катастрофой 1 марта, а при таком состоянии легко возникают и слагаются всякие легенды и мифы. Народ, видя водворившееся, действующее, плодящееся в родной земле зло, – воочию явленное ему в цареубийстве, – конечно, не мог не задать себе вопроса: где причина, где корень зла? Разумеется, в каждой местности останавливались на местных данных. Для жителей наших южных и западных губерний знакомое ему зло олицетворяется в еврействе, – не в нем ли и коренья – «От них всякое зло пошло у нас на Руси», – совершенно искренно, хоть, разумеется, и ошибочно отвечали мужики под Елисаветградом нашему, вполне достоверному, корреспонденту. «Пусть, – говорили они же, с сердечным сокрушением, спустя несколько дней после разгрома согласившись с доводами о беззаконности их расправы, – пусть казна оценит убытки еврейские и заплатит им, пусть обложат нас хоть вечным оброком для уплаты за это казне, мы готовы будем платить, только бы прочь взяли их (евреев) отсюда!..»

Таким образом, с какой стороны ни отнестись к этому народному движению, а миновать основной причины нельзя, и если мы не хотим довести народ до отчаяния, мы должны честно, строго, откинув в сторону всякое доктринерство, посмотреть положению прямо в глаза, приступить к разрешению самой задачи об устранении еврейского гнета. Это теперь необходимее, чем прежде, безотлагательно необходимо. Сеченье и тому подобные экзекуции, усердно практикуемые теперь над провинившимся христианским населением, усмиряют, но не образумливают, не успокаивают его нравственно, не разрешают его недоумения. Они только заставляют его терять последнее упование на заступничество власти, приводят его в уныние, и вкупе с нахальным торжеством и усилившимся задором евреев, может быть, только пуще раздражают, – кладут семена новых бесчинств и расправ! Усиливая таким образом силу, а следовательно, и гнет евреев, делая его окончательно невыносимым для населения, лишая последнее всякой надежды на спасительный исход, – на кого же мы работаем, как не на тех же «анархистов»?

Не об эмансипации евреев следует ставить теперь вопрос, а об эмансипации русского населения от еврейского ига; не о равноправности евреев с христианами, а о равноправности христиан с евреями, об устранении бесправности русского населения пред евреями: вот единственно правильная постановка вопроса, без которой и правильное решение невозможно. Мы знаем заранее, что поднимутся с разных сторон клики: «не русские, а евреи стеснены в правах», «русские пользуются преимуществами по закону», «против эксплуатации еврейской они могут искать ограждения легальным порядком, в суде, в свободной конкуренции» и т. д., и т. д. Странное дело! Если русский фабрикант понизит плату рабочим или утеснит их штрафами, по букве вполне законными, и рабочие окажут сопротивление, хотя бы даже силою, – наши «либералы» тотчас поднимут приличный случаю гвалт, прикуют фабриканта к позорному столбу, примут рабочих под свой покров, окажут давление, путем печати, на присяжных, и если присяжные оправдают виновных, огласят всю Россию треском рукоплесканий. Мы забыли упомянуть о красноречивом адвокате, который непременно предложит подсудимым свою даровую защиту. Такое великодушие заслуживает, по-видимому, лишь похвалы. Вздумай землевладелец, на основании свободно заключенного с крестьянами договора об арендовании земли, взыскивать не внесенную ими арендную плату через полицию, и при этом крестьяне окажут не только противодействие, но побьют полицию и произведут серьезное бесчинство, – зрелище будет то же самое: либеральный гул и плеск, анафема землевладельцу, адвокат, очень кстати и основательно, воззовет к присяжным и судьям: «люди они, человеки!», и несчастные виновные мужики будут прощены при шумном ликовании публики и газет. Говорим это не в осуждение, а заявляем факт: хоть и отделяясь от общего хора, мы не можем не сочувствовать справедливому, если не по букве, то по существу, исходу дела. Но почему же все эти господа «либералы», как они себя сами честят, со всей этой якобы либеральной прессой, не обретают в себе никакого либерального гнева и негодования, как скоро дело касается эксплуатации русских евреями? А ведь здесь эксплуатация – не чета эксплуатации какого-нибудь фабриканта или землевладельца! Здесь она, как удав, душит население, высасывает всю кровь, держит в кабале, в такой ужасной кабале, о которой рабочий и крестьянин в свободной от евреев России и понятия не имеют. Это гнет давний, нахальный, крупный по результатам, несносный по мелочности, еще более оскорбительный по разноплеменности и разноверию; но у наших «либералов» не отыскивается ни словечка укора таким эксплуататорам: либерализм мигом испарился, как бы его вовсе и не бывало! Перед ними несчастное население, которое, не выдержав, ринулось на утеснителей и даже не побило их, а разломало и расшвыряло кое-какое имущество (все, что получше и поценнее, евреи заблаговременно припрятали), – виновных предали суду, – но не только не обрелось ни одного красноречивого либерального адвоката, который бы предложил великодушно свою защиту обвиняемым жертвам эксплуатации (а ведь они – по меньшей мере такие же «люди и человеки»!), напротив: «либеральные» адвокатские знаменитости, в числе которых газеты называют князя Урусова (но не того адвоката, к чести его будь сказано, чье выражение мы привели), спешат «либерально» предложить свои услуги эксплуататорам для отягчения участи возмутившихся, эксплуатируемых бедняков! Что же все это значит?.. Попадется кое-где великорусский кулак, и вот – под именем Разуваева и Колупаева его хлещет и позорит сатира, заодно со всей печатью; а тут, может быть, два миллиона Разуваемых и Колупаевых разувают, облупливают население, и ни одной нотки гневной ни у одного «либерала»!! Что это, лицемерие, что ли? Причина сложная. Не без некоторого лицемерия у иных, но больше по душевному подобострастию! В том вся и суть, что большинство наших «либералов» вовсе не либералы, а только состоят по «либеральной» части. Если дело идет о рабочем, то тут как не нашуметь, ведь тут какая подкладка! «Рабочий вопрос», – вопрос модный, европейский, включенный в кодекс «либерализма»! Вступаться за рабочих обязывает не какое-нибудь там сочувствие, которое иногда, если ближе ознакомиться с делом, было бы, пожалуй, и не совсем к случаю, а звание и чин «либерала». Крестьянин не платит аренды за нанятую им землю, – ну, тут также есть что-то «аграрное», в некотором роде «социализм»: «либералу» тоже нельзя не вступиться, – в кодексе доктрины стоит! Ну, а об эксплуатации еврейской в либеральном кодексе не стоит ничего; напротив, тут приплетаются две претящие истинному «либералу» вещи, два «ретроградных» начала: «национальность» и «вероисповедание». Если б дело представлялось просто: крестьянин и крупный землевладелец, рабочий и капиталист, – тогда еще другое дело, – а то ведь здесь не только эксплуатируемый мужик и рабочий, но именно русский мужик и рабочий, и христианин вдобавок, – хотя, конечно, противопоставленный капиталисту же и эксплуататору, но ведь еврею! Выйдет, пожалуй, что «либералы» стоят за национальное и вероисповедное у нас начало, а это с либеральным кодексом несогласно. По этому кодексу русский должен быть безличен в смысле народности и в вере индифферентен или допускать её лишь как «субъективное чувство», но правонациональной личности чуждых, пришлых насельников, с их вероисповедною исключительностью, он признавать непременно обязан, хотя бы и прямо себе во вред! И вот «либерал» становится в данном случае на сторону угнетателя, т. е. еврея, и начинает проповедовать в газетах необходимость «расселения евреев по всем селам и весям России» (так как им мало двадцати пяти губерний) и «полнейшей равноправности евреев с христианами», – другими словами: проповедовать необходимость разрешения евреям держать кабаки в деревнях, расширения арены и способов эксплуатации русского населения евреями!..

Но как, однако же, быть с этим назойливым вопросом, и не есть ли предлагаемое «Порядком» и другими единомышленными с ним газетами средство, т. е. расселение, вернейшее средство для избавления южного русского народа от разъедающей его теперь экономической язвы? В чем собственно неравноправность еврейская, и не представляются ли евреи в некоторых отношениях даже привилегированной у нас частью населения?.. Об этом, как и вообще о судьбах этого, поистине самого замечательного в человечестве и самого неудобного для сожития племени, поговорим в следующий раз.

Иудаизм как всемирное явление

Москва, 13 июня 1881 г.

Два миродержавных племени в истории человечества – евреи эллины. Разумеем «миродержавство» не в смысле политического ил внешнего материального преобладания, а в смысле чисто духовной В основе просвещения, в основе всей духовной и нравственной деятельности современного человечества лежит то, что выработано Палестиной и Элладой, маленькой Палестиной и маленькой Элладой, сравнении с которыми, по их значению для вселенной, такой мелко и ничтожной представляется даже колоссальная Римская империи – не говоря уже об иных, предшествовавших и последовавших, разных формах и видах мирового владычества! Ибо эти исторически явления были и прошли, а семитическая и эллинская идеи не преходящи, правят миром и поднесь и призваны править вечно: человечество не мыслимо без них ни, в настоящем, ни в будущем, хотя бы да же их господство проявлялось, иногда, не с положительной, а с отрицательной стороны. Искусство, наука, формы мышления и сознание даны эллинами, и это до такой степени, что если б греки нашего времени вздумали, по праву собственности, хотя бы в шутку, потребовать себе назад, выдернуть из современных европейских языков одни только греческие слова, – просвещенный мир не в состоянии было бы выразить почти никакого отвлеченного понятия и пришел бы величайшее затруднение… Правда – не внешняя, формальная, а абсолютная, вечная правда нравственная, как высшая истина и сила как начало начал, как Творец и Зиждитель мира, Добро и Любовь одним словом, все нравственные идеалы, которыми живет и не может уже не жить человечество, как скоро они ему однажды открылись, – от иудеев. Не станем, впрочем, переступать в «мистическую область религии» – удержимся на точке зрения чисто научной, аналитической. Каждый, будь он верующим или неверующим, хотя был самый строгий позитивист, должен признать тот исторический факт что каким-то странным образом заповеди, данные семитом Моисеев своему безвестному племени, стали заповедями всего человечества что Синай и Голгофа – эпизоды из национальной истории еврейского народа – получили значение вселенских событий, а еврейские речи, почти две тысячи лет назад сказанные, чуть не на ветер, бродящим учителем рыбакам-евреям, – звучат и в наши дни как глаголы жизни для всех, стоящих во главе человечества, народов, как миродержавствующие глаголы. История еврейского племени – жалкая, бесславная, скудная внешними событиями история бедного, малочисленного азиатского племени, несколько раз рабствовавшего, отводимого в плен, совершенно ничтожного в сравнении с какими-нибудь финикийцами или же с ассирийцами, мидийцами и прочими прославившимися племенами – основателями могучих и богатых монархий древности, – эта история делается достоянием всех чающих просвещения племен, возводится на степень «священной», а летописные и религиозные сказания евреев становятся книгой книг всего мира… В одном из своих романов Дизраэли, впоследствии лорд Бэконсфильд, с чувством племенной гордости семита хвалится Христом, как семитом – учителем вселенной, и христианством, как просветительным началом, данным семитами всему человечеству. Как ни противоречит чувство племенной гордости вселенскому духу Христова учения, как ни узко такое племенное миросозерцание сравнительно с широкой идеей христианства, но можно только удивляться, что так мало евреев становится даже на эту племенную, семитическую точку зрения! Впрочем, даже и свободный от племенной надменности еврей, искренно и в смирении приемлющий христианство, не может не чувствовать себя в нем как бы, в некотором смысле, домочадцем, как бы возвращающимся под отчий кров, подобно блудному сыну Евангелия…

Хотя внешние судьбы евреев до события на Голгофе не заключают в себе; по-видимому, ничего замечательного, ничего оправдывающего их будущее значение в человечестве, однако же историк, даже неверующий, должен признать, что существенное содержание истории этого племени дается исключительно верою в высшее невидимое существо, или в Бога, и деятельностью верующего духа, в ее последовательном развитии, – венцом, последним выражением которого явился Христос. Всемирно-историческое, никем, конечно, не оспариваемое значение Христа оправдывает таким образом название «избранного племени», которое так упорно присваивали себе евреи в течение десятков веков от Авраама до Христа, несмотря на внешнее бесславие и ничтожность своего политического бытия. Историк усмотрит, что под оболочкой племенной исключительности, как под скорлупой яйца, слагалась и созревала идея всечеловечества, братства, всеобщего равенства и свободы, которая наконец нашла себе воплощение в Иисусе Христе, иудее по происхождению, – им и его учениками-иудеями внесена была в мир. (Излишне было бы говорить, что эта «идея» всеми своими корнями коренится в «идее о Боге» и всю жизненность свою получает из веры в Бога, из любви к Нему, из стремления человека уподобиться Богу в нравственном совершенстве, в чем и заключается весь смысл того движения в истории человечества, которое называется «прогрессом»).

«Закон» евреев исполнился; призвание «избранного племени» было совершено; деятельность верующего духа, сбросив с себя на Голгофе узы племенной еврейской исключительности, воспарила над миром свободной, вселенской истиной, достоянием и спасением не одного Израиля, но всего человечества. Отныне несть иудей и эллин, но все равны, все братья во Христе. Евреям, как племени, предстояло двинуться тем путем, который указан им евреями же апостолами, из Савлов стать Павлами, т. е. всемирными учителями и гражданами во Христе. Но евреи остались по ту сторону Голгофы и отреклись от Христа, мечтая, в племенной гордости, удержать чаемое ими исполнение обетования Божьего – исключительно за собой, в свою специальную пользу, и в качестве «избранного племени» получить внешнее всемирное владычество.

Тот же историк должен засвидетельствовать о поразительной судьбе, постигшей вслед за тем несчастный, не познавший своего исторического призвания Израиль. Это удивительное, так богато одаренное племя, очевидно, создано было не для какого-нибудь великого политического жребия, ибо в этом отношении (как уже сказано выше) оно является совершенно обделенным и никогда не имело необходимых для сего внешних атрибутов и качеств. Оно и сошло с политической арены истории, как скоро, в пределах своей племенной территории, совершило свое всемирное призвание в лице Иисуса. Но не познав, что призвание уже совершено, утратив и политическую форму бытия, и родную землю, оно тем не менее и на чужой земле продолжает хранить в себе свою древнюю племенную исключительность, хотя и под клеймом космополитизма. Чем, в самом деле, представляются теперь евреи? Племенем, рассеянным по всему миру, лишенным национальной территории, национального языка, письмен, одежды, и тем не менее племенем, тесно сплоченным не только физиологическим родством, но главное – родством или, вернее, единством духа, единством веры и чаяний. Древний еврейский язык, язык Библии, знаком только ученым; сами же евреи говорят, даже между собой, более или менее исковерканным языком тех стран, где живут (только в России и Польше евреи употребляют между собой отвратительное немецкое наречие и одеваются в костюм, вовсе не древний национальный, а какой-то средневековый – немецкий).

Вся «национальность» евреев – в религии, и другой основы для этой национальности и нет, исключая, конечно, физиологическую. Но даже и в сфере религии – их священные книги общие с христианами, т. е. весь так называемый Ветхий завет. Их отличие от христиан в том, что вслед за Ветхим заветом у христиан – Христос и Евангелие, а у евреев – отрицание Христа (т. е. конечного развития семитической идеи, выразившейся в Ветхом завете) и, как плод этого отрицания, – Талмуд, или собрание толкований на Ветхий завет и правил как для частной жизни, так и для общежития с христианами: (правил – христианам безусловно враждебных). Выражение, так часто теперь образованными евреями употребляемое: «еврейская национальность», оказывается, таким образом, совершенно неправильным, ибо никаких других принадлежностей национальности, кроме религии и породы, евреи и не имеют; или же эти «образованные» евреи должны прямо и откровенно признать, что под словом «еврейская национальность» разумеется не что иное, как вероисповедное отличие евреев. Но даже и при этом выражение, напр. «Русские Моисеева закона», выходит неточным. Русскими Моисеева закона могут быть названы караимы, но евреи исповедуют Моисеев закон в талмудском толковании, которое совершенно противно чистому мозаизму, могут разве наименовать себя «Русскими талмудистами», не иначе.

Таким образом, пред глазами историка: с одной стороны, христианский мир, представляющий живое, историческим процессом совершаемое воплощение семитической идеи, достигшей на Голгофе своего «кульминационного пункта» – своего полного освобождения, от семитической племенной исключительности и получившей вселенское, общечеловеческое, миродержавное значение. С другой – еврейское племя; живущее в этом христианском мире и не знающее другой для себя племенной основы, кроме той же семитической: идеи, но сохранившей печать племенной исключительности и отрицающей свое высшее проявление на Голгофе (следовательно, себя самое отрицающей): племя, которое весь raison d'etre, всю причину своего бытия полагает не в «национальном» каком-либо отличии от прочих европейских племен, ибо такового, собственно, и не имеет, а единственно в вероисповедном, т. е. в отрицании существенных духовных, исторических основ современного христианского общества и христианской цивилизации. Может быть, «цивилизованные», «интеллигентные» евреи вздумают громко протестовать против такого положения… Но пусть в таком случае они торжественно отрекутся хоть от Талмуда: для чего же тогда и дорожить Талмудом, если «культура», «цивилизация» и «прогресс» для них выше всего? В противном случае их протест только одно лицемерие.

Но это «вероисповедное отличие» не ограничивается одним отрицанием Христа и его учения. Историческим призванием еврейского племени было – раствориться в человечестве через христианство, выработав племенным духовным процессом миродержавную идею вселенско-человеческого содержания. При исказившемся духовном сознании евреев, побудившем их отречься от собственной семитической идеи в ее последнем выражении, внутренний запрос на миродержавство сохранился, однако в них и поныне он состоит в неразрывной связи с их религиозной племенной основой, с признанием евреями себя, как издревле, «родом избранным». Вот содержание «национальной» особенности евреев, где бы они ни обитали! Так как семитическая идея заквашена отныне на начале отрицания, то вселенское миродержавство евреев (которое, несомненно, уже слагается) выражается и не может иначе выразиться, как в постепенном духовном подтачивании основ существующего христианского мира и во внешнем, материальном над ним преобладании посредством самой греховной, самой безнравственной из сил – силы денег, иначе в эксплуатации. Ассимилируя себе евреев без искреннего отречения последних от их религиозного отличия, христианское человечество только вгоняет в себя внутрь яд отрицания. Признавать вообще за евреями, пока они евреи и как таковые принадлежат к общей еврейской семье, рассеянной по лицу всего мира, способность к искреннему местному патриотизму соответственно той местности, где еврею приходится жить, – это значит вдаваться в добровольное самообольщение. Все, чего можно от них требовать, – это соблюдения долги верности, и мы не отрицаем, что такие случаи бывали; но еврейств вообще уподобляется фамилии Ротшильдов, из коих один брат взял да пошел в английские патриоты, другой брат – во французские, третий – в австрийские и т. д. Одним словом, распределили каждый себе, по местному патриотизму. Нельзя же в самом деле ожидать, чтобы русские евреи в качестве «русских патриотов» в случае столкновения нашего, напр., с Австрией, стали врагами евреев – «патриотов австрийских!».

Повторяем: евреи в наше время племя космополитическое. По-видимому, здесь есть противоречие, contradictio in adjecto, сочетание двух, взаимно себя исключающих понятий. Но в том-то и дело, что они, отказываясь от всех своих внешних племенных отличий в пользу тех национальностей, среди которых живут, ради удобной с ними ассимиляции, сохраняют притом самое существенное племенное свое основание, именно религиозное, со всей его исключительностью, и зиждут на нем свою всеобщую солидарность, как сетью оплетая собой весь мир. Иудаизм в наши дни является не только материальным могуществом, но и духовным, входя постепенно во все духовные и нравственные изгибы христианского бытия. Он господствует не только на бирже, но и в журналистике, как, напр. в Австрии, он проникает, особенно в Германии, и в сферу искусства, и в сферу литературы, и в сферу науки, и в область социального внутреннего процесса европейских обществ, везде и всюду внося свой дух отрицания. Антисемитическое движение, антисемитический союз, возникший недавно в Германии, в стране, стоящей во главе европейской культуры, – это не есть исчадие религиозной нетерпимости, продукт грубого невежества, ретроградства и т. д., как думают наши наивные «либералы». Это есть признак времени, свидетельствующий о пробуждении общественного сознания, – пробуждении, может быть, слишком позднем. Во всяком случае западноевропейскому христианскому миру предстоит в будущем, в той или другой форме, борьба за жизнь и смерть с иудаизмом, стремящимся заменить миродержавную христианскую идею той же семитической же идеей, также миро, Державной, но отрицательной, но антихристианской. Здесь кстати сбудет привести следующие строки из письма Юрия Федоровича Самарина, посланного им из Берлина от 21 февраля 1876 г. (следовательно, меньше чем за месяц до кончины) к одному из своих петербургских друзей. Письмо было писано по-французски, но некоторые места по-немецки, так как по случаю пребывания в Германии и частых бесед с немцами ему приходилось не однажды выражать свою мысль на этом языке. Заимствуем выписываемые строки из «Православного Обозрения» 1877 г., где они приведены в переводе, в предисловии к двум небольшим посмертным статьям Самарина, по поводу сочинений Макса Мюллера:

«В этот раз, благодаря некоторым новым сношениям, которые я завел в обществе ученых и второстепенных должностных лиц, мне желалось ближе взглянуть на Берлин… Что мне удалось здесь подметить: плачевно непроницаемые наслоения формации исторической гнетут умы и подавляют совести. Нет возможности расчистить их сверху, начиная снаружи; только великое движение снизу, только вулканическое извержение могло бы прорвать и изорвать их, Не в этом ли заключается предустановленное провидением призвание так называемого, хотя неправильно, современного социализма? Ничто так не доказывает оскудения нравственной жизни и сужения умственных интересов, как эти две сложившиеся партии, вне которых и нет ничего. На них наталкиваешься всюду; в парламентских речах, в проповедях, в новых комментариях на Библию, в медицинских журналах и в курсах астрономии…».

Охарактеризовав сначала узость и ограниченность умственного кругозора партии, называющей себя консервативной, Самарин продолжает:

«Что касается партии противоположной, партии воинствующей культуры, то она еврейская – этим все сказано, Вы, конечно, знаете, что в наше время уже почти нет Берлина, а есть новый Иерусалим, говорящий по-немецки. Когда речь идет об иудаизме, который владычествует в обеих камерах, который Бисмарку приходится терпеть, хотя с виду он как будто и пользуется им, который направляет преподавание в университетах и гимназиях, заменяет у женщин руководителей совести XVII и XVIII веков, царствует на бирже, подкупает и вдохновляет большую часть журналов – само собой разумеется, дело здесь не в Ветхом завете и не в национальности, возведенной на степень избранного племени, Это нечто неосязаемое и неуловимое в целом, это экстракт из всех элементов, в основе своей враждебных нравственному и социальному порядку, сложившемуся на христианских началах. Элементы эти встречаются всюду, но для того чтобы отгадать их присутствие, извлечь их из грязи и выучить их не краснеть от стыда, чтобы сгруппировать их в доктрину и сложить в политическую партию, необходимо было чутье, безошибочность инстинкта и абсолютная безоглядность в логике отрицания, которыми обладали только евреи. Для этого требовалось весьма древнее (uralte) предание, просвещение вполне внехристианское и внехристианская же история целого племени. В политике это – обожание успеха и поклонение золотому тельцу; в философии – материя, развивающаяся до полного самосознания по законам физической, механической, химической и физиологической необходимости; в области социальной – переделка всех исторически сложившихся учреждений с признанием только одного регулятора – манчестерства, т. е. увеличения производительности, как высшей цели самой по себе; в области семейной – личное хотение, как единственная основа всех отношений; наконец, в деле воспитания – развитие и направление инстинктов (опознание, развитие влечений (Triebe) и обуздание вредных другими влечениями и возбуждениями). Вот до чего здесь дошло, разве я уже совершенно ошибаюсь. В Германии я вижу самую большую опасность, угрожающую будущности моего отечества, тем не менее я не могу без глубокой скорби смотреть, на это органическое разложение, совершающееся под внешним видом политического могущества, достигшего своего апогея». Если от этого общего воззрения на иудаизм, как на мировое явление, перейти, в частности, к положению еврейского вопроса в России, то необходимо признать, что он самой историей поставлен пока у нас гораздо грубее и проще, чем в остальной Европе. Поэтому и не усматривается никакого основания ни усложнять его, ни облегчать и ускорять развитие в России иудаизма до степени той опасности, которая уже грозит Германии. Разумеется, евреи, обитающие в России, должны пользоваться покровительством русских законов, ограждающих права личности и имущества, наравне со всеми подданными: русской империи; это вне всякого сомнения. Но затем, если спросить по совести самого отъявленного у нас «иудофила», ратующего в настоящее время за евреев: желал ли бы он прироста еврейского населения в России или в той местности, где он сам живет? Ощущает ли врет около себя от отсутствия или малочисленности еврейского элемента и воздыхает ли по евреям? – то ответ будет, конечно, совершенно отрицательный, хотя бы и с оговоркой, что «так как в России евреи уже имеются, и в немалом количестве, то было бы несправедливо и негуманно лишать их равноправности» и т. д. Едва ли у него повернется язык сказать, что евреи – элемент не то что «необходимый» (этого не вымолвит никто), но даже «полезный». Спор таким образом может идти лишь о большей или меньшей степени производимого евреями вреда. Все рассуждения наших якобы либеральны газет сводятся лишь к одной цели: доказать, что вред, чинимый евреями, происходит от их скученности и неравноправности и что о значительно умалится, будучи распределен по всему пространств русского государства. Оставляя предлагаемую форму разрешено вопроса пока в стороне, мы вполне готовы согласиться с общей его постановкой и формулируем ее так: «Лучше было бы для нашего отечества, если б евреев в нем вовсе не было, – но раз они тут, и уже один век, унаследованные нами от Польши, то задача состоит в том как бы устроить такой порядок вещей, такого рода с ними modus vivendi, при котором коренному русскому населению, т. е. самому хозяину края, было бы наименее стеснения и вреда от сих непрошеных гостей, да и относительно самих евреев были бы соблюдены требования человеколюбия». Требования же эти, конечно, не в том заключаются, чтобы приносить русское население в жертву еврейской эксплуатации, в угоду отвлеченно-либеральной доктрине. Для правильного решения этого вопроса необходимы были бы, разумеете тщательные местные статистические и экономические исследования и также мнения местных земств. Тем не менее мы считаем не ли ним высказать и некоторые свои соображения, отлагая их до одно из следующих NN.

Желательно ли расселение евреев по всей России?

Москва, 20 июня 1881 г.

Считаем нелишним возвратиться и еще раз к вопросу о евреях в России, так как он силой самих событий поставлен на очереди, и если успел уже «наскучить» нашей столичной публике, привыкшей к беспрерывной постановке и смене «вопросов» в ежедневной печати (так что голова русского газетного читателя начиняется исключительно «вопросами», даже без всякого на них ответа), – то для десятков миллионов русского населения он пребывает истинной злобой дня, способной измучить, но не наскучить, и настойчиво требует практического разрешения. Защитники еврейских интересов совершенно переменили свою тактику и признали более «целесообразным» не отрицать факта еврейской эксплуатации, ибо такое отрицание, по своей очевидной лживости, оказывается позицией слишком невыгодной. Теперь, наоборот, самая эта эксплуатация и весь вред, чинимый евреями, служат евреям же и их защитникам поводом к громкому требованию расширения прав. Прежде всего причиной зла выставляется скученность евреев в границах их оседлости, определенных законом, и доказывается необходимость уничтожить эти границы, дозволив расселение евреев по всей России. Какая же скученность? Может быть, и в самом деле евреям отведено житья пространство непомерно тесное? Посмотрим. Всех евреев, включая и губернии Привислинского края или царства Польского, официально числится 2791510. Черта оседлости, им дозволенной, включает двадцать шесть губерний, именно, кроме десяти губерний Царства польского, губернии: Бессарабскую, Виленскую, Витебскую, Волынскую, Гродненскую, Екатеринославскую, Киевую, Ковенскую, Курляндскую, Минскую, Могилевскую, Подольскую, Полтавскую, Таврическую, Херсонскую, Черниговскую. Эти губерний представляют пространство 849862 квадратные версты, и 17529 квадратных миль, и числят в себе жителей около 29 миллионов: пространство, превосходящее не только Францию (9608 квадратн. миль), но и всю Германию (9818 кв. миль), и всю Австро-Венгрию (самое обширное из западноевропейских государств: 11306 кв. м). Одним словом, пространство, как видят читатели, немалое, а потому и жалобы на тесноту площади, отведенной для жительства, лишены не только основания, но и смысла. Необходимо также вспомнить, что значительная часть евреев в звании купцов ремесленников, техников, обучающихся в государственных учебных заведениях или уже обучившихся и потому пользующихся всеми правами, приобретаемыми дипломом, рассеяна по всей России вне узаконенной черты оседлости. Если не ошибаемся, то в одной Москве их уже насчитывается до 20 тыс. Конечно, евреи скученны, но не относительно пространства, отведенного им для жительства, и не по вине русского законодательства, а по собственной вине и произволению сами они теснятся ютятся именно там, где население представляет наилучший матери ал для эксплуатации и по бытовым условиям, и по нравственны своим качествам. Если бы даже и дозволено было беспрепятственное расселение евреев по всей Русской империи, то Малороссии Белоруссии было бы от того не легче. Они добровольно не уйдут о туда. Малороссии и Белоруссии ни на волос не было бы легче – в придаток к этим двум областям, было бы тяжко и великорусского населению – с той только вероятной разницей, что последнее мен долготерпеливо и потому с «правовым порядком» во образе европейского гнета скорее и чаще бы стало чинить самовольную расправ такая перспектива едва ли желательна. И теперь достойно замечания, что собственно в Белоруссии, да и вообще в северо-западе крае, восстаний против евреев не было вовсе, – но уже, конечно, потому, что народ там был бы менее евреями угнетен или под в действием польской цивилизации был бы строже воспитан «в чувстве легальности» (!), а потому, что благодаря именно вековым притеснениям польского панства и его прислужников евреев народ – по природе смирный и кроткий, слишком забит, слишком подавлен духом. Если он еще не совсем обратился в быдло, как разумеет и чествует его шляхетское польское племя, так потому отчасти, что несколько ожил в ненавистную нашим лжелибералам эпоху Муравьева и Кауфмана и, несмотря на последовавшие за ней пятнадцать с лишком лет неприязненного русской национальности управления этим исконно русским краем, еще не совсем потерял надела лучшее будущее.

Русское племя, населяющее Малороссию и Белоруссию, – вообще земледельческое, а не промышленное и торговое. Еще в древние времена «новгородцы, плотници суще», спускались к полянам «рубить им городы»; еще и в наше время – великоросы толпами отправляются в Малороссию и на юг для промыслов и торговли. Нашествие разных кочующих азиатских орд, начиная с половцев, черных клобуков и т. д., погром татарский, а потом после разных превратностей распространение польского владычества на всю так называемую Белоруссию и Украину обеих сторон Днепра, сотворили для края ту бедственную судьбу, от которой он не может оправиться и поныне. Может быть, со временем и образовалось бы в нем городское население, при участии великорусского племени, возникла бы промышленность, расцвела бы торговля, но польские короли еще, несколько веков тому назад призвали евреев, и с тех пор место городского класса – среднего между земледельцем и шляхтичем, как известно, торговлей не занимавшегося, – занято было евреями. В Малороссии в то же время сложилось казачество, и затем, вплоть до, присоединения к России, вся ее история заключается в отчаянной борьбе казаков, чтобы отстоять независимость своего края и свою народность и веру от азиатского, от польского и католического порабощения. Все песни казацкой эпохи, до сих пор живущие в народе, воспевают по преимуществу подвиги казацкой расправы с жидами и ляхами, которые отдавали жидам на откуп православные церкви. Эти предания воспитали в малоросском народе иной дух, чем в Белоруссии, где казачества не было, и этим объясняется, почему во время последнего восстания поляков в юго-западном крае русское население в три дня покончило с мятежом само, без содействия власти, даже к некоторому ее сюрпризу, перевязав польских панов и представив их к начальству. Этим же следует объяснить, почему наконец оно, помянув дни древние, когда запорожцы выговаривали себе от поляков условие, что «они в жидах вольны», попыталось недавно стряхнуть с себя ненавистное «жидовское» иго. Шинкарь, корчмарь, арендатор, подрядчик – везде, всюду крестьянин встречает еврея: ни купить, ни продать, ни нанять, ни наняться, ни достать денег, ничего не может он сделать без посредства жидов – жилой, знающих свою власть и силу, поддерживаемых целым кагалом (ибо все евреи тесно стоят друг за друга и подчиняются между собой строгой дисциплине), и потому дерзких и нахальных. «Это наша кровь!» – с горечью восклицали крестьяне, совершая недавно разгром попадавшегося им еврейского имущества (большая, ценная часть которого была евреями припрятана). – «Это кровь наша» – и сколько правды, святой, исторической правды, в этом клике: века мучений слышатся в нем, и надо быть дивно устроенному головой и сердцем, чтобы не содрогнуться душой от этого вопля скорби и боли!.. А в Белоруссии даже и вопля не раздается. Слышится лишь – ни польским панам, ни начальству – невнятный, глухой стон почти совсем задавленного народа.

Еврейство в пределах Русской империи – это наследие наше от Польши, это польский «правовой порядок», однозначащий с бесправностью крестьянского населения – презренного хлопа. С присоединением Новороссийского края граница еврейской оседлости расширялась, но еврейское население ни в Малороссии, ни в возвращенной нами от Польши Заднепровской Украине и в Белоруссии ни на один процент не убавилось. Трудно понять, в силу какие филантропических, политических, административных или экономических соображений можно предъявлять требование об уничтожении черты еврейской оседлости. Нельзя же, повинуясь требованиям отвлеченной, якобы либеральной доктрины, совершать на, своим родным народом эксперименты не только не либерального, но положительно опасного для его свободы свойства. Либерализм относительно евреев – кабала для русского населения; образ действий, согласный будто бы с указаниями «современного прогресса» другими словами – снятие плотины, задерживающей напор на остальную Россию еврейского потока, в сущности послужил бы только к регрессу русского народа, ибо остановил бы его самобытное экономическое развитие. Система протекционизма, прилагаемая торговой и промышленной политике государств, должна быть соблюдена и по отношению к евреям. Наши новейшие либералы под влиянием социалистического учения сами с презрением относятся к прежней либеральной теории о свободной конкуренции и к либеральному лозунгу: laissez faire, laissez aller. Они проповедуют теперь не только право, но и обязанность государства регулировать, даже до мелочей, отправления общественной жизни и весь бытовой экономический строй в духе покровительства рабочим народным мг сам и т. д. Если так, то почему же, как скоро дело касается евреев, в «либеральная» программа ограничивается словами: нужно противопоставить еврейской эксплуатации «подъем народного благосостояния», «подъем народного просвещения», «доставление народу дешевого мелкого кредита, воспитание народа в духе законности, установление правового порядка», – и все это одновременно с предоставлением евреям полной равноправности и повсеместного расселения?! Вместе с тем указывается на примере Франции и Англии, где евреи не пересилили местного населения, а сами-де более или менее ему подчиняются.

Но последнее указание ничего не объясняет и не доказывает. Здесь прежде всего возражение самое простое, но тем не менее неотразимое: в России евреям приходится иметь дело с малоросами и белорусами, а не с англичанами и французами – следовательно, и считаться следует с действительными, реальными, а не воображаемыми данными. Решать вопрос таким образом, чтобы малороса и белоруса в Киевской и Виленской губерниях представить себе в роли англичанина в Англии или француза во Франции, т. е. людей иного племени, иного исторического воспитания, было бы по меньшей мере бессмысленно. Кому же неведомо значение городского населения, городских, общин в истории европейского Запада – значение, которым до сих пор обусловливается политическое бытие современных европейских государств, но которого и следов нет в истории России и вообще славянских политических организмов. Евреи – класс по преимуществу городской, т. е. промышленный и торговый, а не земледельческий, стало быть, не сельский – встретились на Западе именно с твердой городской организацией, которая, словно крепость, была защищена цеховыми и иными корпоративными учреждениями. К той поре, когда для евреев на Западе пали те узы и стеснения, которым евреи были там подвергнуты в такой мере, в какой никогда не были подвергнуты на русской окраине, западноевропейскому населению можно было уже и не опасаться экономического гнета евреев. (Не надо забывать, однако, что Германия начинает уже снова ощущать этот гнет и что в ней созревают элементы для борьбы с еврейством в какой-то новой, еще не определившейся форме). В Малороссии же и Белоруссии вместо крепких городских общин еврей нашел только беспутное польское панство, жившее за счет угнетенного, закрепощенного им сельского населения, и казачество, которому некогда было что-либо созидать, а впору было только отстаивать независимость своего края непрерывной войной с его врагами. Приходится только дивиться живучести русского народа, сумевшего перемочь все претерпленные им невзгоды. «Подъем благосостояния»! Конечно, этот рекомендуемый антипод против еврейского яда весьма полезен, но ведь он может быть продуктом только долголетних благоприятных условий, из которых первое заключается в устранении помехи, представляемой народному экономическому и нравственному развитию именно евреями. Именно для того, чтобы поднять сельский люд на ноги и воспитать в нем дух самодеятельности, правительство обязано, как искусный педагог, отдалить от него те орудия посредничества, которые в течение целого ряда веков отучили его от умения пользоваться собственными силами, ходить, так сказать, своими, а не чужими ногами. Нет сомнения, что если бы каким-нибудь чудом евреи исчезли из нашего юга и запада, край пришел бы временно в немалое экономическое затруднение, но потом вскоре бы оправился и проявил бы задатки новой, здоровой экономической жизни. Толкуют о доставлении населению дешевого кредита и приглашают к этому делу земства в тех губерниях за чертою еврейской оседлости, где земские учреждения существуют. Но никакой кредит, созидаемый земскими коллегиями, не в состоянии соперничать с еврейской кредитной эксплуатацией, отыскивающей нуждающегося всюду, у него на дому, освобождающей его от всяких формальностей, – эксплуатацией рискованной, донимающей ссуду не в установленный срок, а впору и вовремя, принимающей в уплату не деньги, а то, что крестьянину сподручно: скот, птицу, всякую, по-видимому, дрянь, приносящую, однако, еврею десятки лишних про центов. Теперь во многих городах нашего юга и юго-запада учреждены общественные банки, доставляющие торговому классу относительно дешевый кредит, из которого евреи создали себе новый источник промышленности или эксплуатации. Еврей-купец выдает бедняку-еврею безденежный вексель, который бедняк-еврей и учитывает в банке; банк, имея в виду подпись известной еврейской фирмы, выдает деньги за дешевые проценты, а еврей эти же деньг раздает в ссуду мужикам за проценты двойные или тройные, без всяких векселей и расписок, но с какой-нибудь такой уловкой, которая его вполне обеспечивает. Нам сообщали недавно и имя одного еврея, кажется, в Елисаветграде, который в несколько лет из бедного сделался капиталистом, добывая себе таким образом деньги из банка, по безденежным векселям еврея-купца (конечно, имеющего и свою долю в барышах), за дешевые проценты. Тут все формальности соблюдены, противодействовать трудно, а на деле выходит, что учреждение банка послужило только к вящей эксплуатации народонаселения и к созиданию новых еврейских капиталов, т. е. пущей еврейской силы!

Газета «Порядок» утверждала однажды, доказывая тему о «скученности» евреев, что их не три миллиона, а, вероятно, вдвое и, может быть, даже втрое более, другими словами – обвинила их, и совершенно основательно, в уголовном преступлении или в подлоге. Что статистические данные о численности евреев в России совершенно неверны, в этом убеждены и высшее правительство, и местная администрация – но в этом-то и заключается одна из привилегий еврейского населения. Можно ли назвать иначе, как «привилегией», возможность совершать безнаказанно подлог такого объема и открыто пользоваться его плодами – возможность для шестимиллионного, положим, населения платить подати и отбывать, например, воинскую повинность только по числу трехмиллионного? Было бы несправедливо винить в том несовершенство наших статистических приемов или полицию: это организованный обман всего еврейства, подчиненного строгой внутренней дисциплине, – управляемого своими кагалами, составляющего поистине status in statu. Все меры, принимавшиеся правительством, оказывались досель безуспешными, несмотря на то, что при государе Николае Павловиче чинились настоящие облавы евреям. Всякий исправник на юге расскажет вам, что евреи очень часто скрывают у себя случаи смерти и передают имя умершего новоприбывшему из-за границы еврею или же тому, чье рождение было также в свое время скрыто. Одним словом, когда целое племя в заговоре и все сообща участвуют в подлоге, то обычными «правовыми» мерами разрушить такой систематический обман трудно.

Другая особенность и, можно сказать, привилегия евреев – это специальность их бытовой профессии. Это не только племя, но и класс или корпорация, и не только класс или корпорация, но и племя! Правительству приходится иметь дело не просто с такой-то национальностью, с «Русскими Моисеева закона», но с миллионами людей особой, резко выделяющейся и замкнутой в себе национальности, которые не имеют других занятий, кроме торгашества в том или другом виде. Ни фабрик, ни заводов евреи не держат – ни каменщиков, ни плотников, ни другого рода рабочих из них не бывает: только мелкие ремесла, извозничество и торговое посредничество во всех формах – вот их призвание. Это племенная корпорация не производителей, а торгашей-эксплуататоров, и такая исключительность профессии в сильной степени усложняет задачу. Всякая корпорация есть уже сила сравнительно с разрозненностью действий отдельных лиц: что же сказать о корпорации, считающей своих членов миллионами, основанной на религиозно-племенном единстве и по самому характеру своей основы враждебной той среде, в которой ей приходится действовать?! Были сделаны попытки обратить евреев в земледельцев; им были отведены превосходные земли. Министр внутренних дел Перовский думал, что в устройстве земледельческих колоний он нашел ключ к разрешению вопроса. Мы сами лично посещали эти колонии… Земли оставались впусте или сдавались внаймы, а сами евреи занимались куплей, перепродажей и всяким торгом на стороне! Оказалось, таким образом, что евреев нельзя поставить даже в то положение, которое занимают в России иностранные поселенцы, получающие от правительства земли; евреи волей-неволей заставили самую власть признать за ними звание и право городских обывателей, считаться с их наклонностями и вкусами. Даже поселяясь в деревне, еврей живет в ней как горожанин т. е. не как земледелец, а как промышленник, шинкарь или арендатор.

Но входя в общий состав русских подданных в качестве жителей городов или местечек, становясь русскими гражданами, евреи не перестают быть подданными и гражданами той еврейской республики, того еврейского союза, который распростерт по всей Европе, также и по другим частям света, и которого главный центр во вся ком случае не в России, а вне ее. Пользуясь почти полной гражданской полноправностью с русскими туземцами, участвуя в местном городском самоуправлении, они сверх того обладают особым самоуправлением в виде кагалов, которое, придавая евреям согласие крепость, руководит их действиями и нередко парализует силу русских законов. Не раз происходили случаи, что не угодивший еврею помещик или иной кто из христиан подвергался интердикту, т. е. запрещению, по распоряжению еврейского цадика или раввина: ни, купить у еврея, ни продать еврею он уже не мог ничего, а так как в: южнорусских городах и местечках вся торговля в руках еврейских, то такой интердикт, на который и жалобы формальной принести, нельзя, обращался в истинное наказание. Недавно напечатан был одним из юго-западных помещиков достоверный рассказ, как о снятии с него такого запрещения он обратился с просьбой к заграничному раввину, в Галиции, и по распоряжению последнего этому помещику возвращена была равноправность. Есть известная книга Брахмана, еврея, принявшего христианство, в которой он подробно раскрывает тайны еврейских кагалов, тайны ужасные, подтверждаемые подлинными кагальными актами. Не знаем, в какой мере допущена свобода внутреннего еврейского самоуправления в Западной Европе, но не подлежит сомнению, что нигде евреям так хорошо не живется, нигде евреи не составляют такой сплоченной корпорации, нигде они так не полноправны, как в России, особенно в возвращенных от Польши губерниях, где они заняли господствующее положение среднего класса поверх безгласного, едва только вышедшего из крепостной от польских панов зависимости населения, а эта зависимость была потяжелее зависимости от русских помещиков! Класс городских обывателей имеет всегда преимущество перед сельским и по степени образованности, которая в городе, разумеется, выше, чем в деревне, и потому, что в его руках рынки, т. е. место сбыта сельских произведений, и по тем удобствам жизни, которые сосредоточиваются именно в городе. В таком преимущественном положении находится еврейское племя, составляющее главный контингент городского населения на юге и западе России, – а городское население, как известно, поставляет главный контингент во все учебные учреждения. С тех пор, как евреи решили воспользоваться свободным доступом к высшему образованию, открытым для них в казенных учебных заведениях, а с образованием сопряжены были разные льготы по отбыванию воинской повинности, наши гимназии и даже университеты стали переполняться евреями. Мы не имеем под рукой статистических данных, сколько евреев обучается в средних учебных заведениях внутри черты еврейской оседлости и в каком процентном отношении состоит это число к общему числу учеников, – но несомненно, что оно возрастает с каждым годом. Эксплуатируемый евреями народ не только дает на свои же деньги евреям почти даровое образование, но скоро едва ли не будет вытеснен из русских школ за недостатком мест, по случаю преизбытка евреев. Недавно некоторые газеты вычислили, что каждый студент в университете обходится государству около 400 р. в год. Нам сообщали из достоверного источника, что в нынешнем году выдано Московским университетом евреям-студентам, окончившим курс по медицинскому факультету, 120 или 110 свидетельств на звание дантистов. Дантист – пожалуй, и почетное ремесло, но предоставляем читателям произвести расчет, во что обходится государству образование каждого такого дантиста-еврея в течение пятилетнего курса, и всех 110 или 120 евреев-дантистов, выпущенных в течение одного года из одного университета, Спрашивается: в самом ли деле необходима такая роскошь по части дантистской ввиду недостаточности сумм, необходимых для открытия элементарных школ, в которых так нуждается наш сельский народ? Не знаем, действительно ли станут дергать зубы евреи-дантисты, но что они избегнут таким образом воинской повинности и приобретут право на повсеместное жительство в России – это верно.

Но тут есть другое зло. Высшее образование в России создает но отношению к массе простого народа особую среду, которую печать наша прозвала «интеллигенцией», «культурным классом» и за которой признает право народного представительства ео ipso, даже без выборов и полномочий. Для простого же народа все они – «господа»… Таким образом, вскоре сядут «в господах» над нашим русским народом и евреи – не просто, как теперь, торгаши, но уже, в самом деле, как умственная, «культурная», «общественная» и уж, конечно, отрицательная, а не положительная сила. При нашей же общественной податливости, при известной трусости прослыть «ретроградом» можно ожидать, что большинство наших мнимых либералов с либеральной предупредительностью обрадуется такому проявлению прогресса в нашем отечестве и подобно старинному возгласу изысканной вежливости: place aux dames (место дамам!) воскликнет: place aux Juifs! (место евреям!).

Тысячу лет строил русский народ свое государство, костьми и кровью слагал его, принес в жертву государственной идее и местную свободу, и достояние. Достроил, наконец, и с недоумением начинает усматривать, что допущенные им жильцы вытесняют его чуть не за порог, да еще и здание хотят по-своему перестроить… За хозяйский стол, конечно, могут быть допущены гости, но только как гости, и в качестве гостей пользоваться почетом: во главе же стола все-таки должен сидеть и распоряжаться хозяин. А хозяин в России – русский народ, и никак не инородцы.

Ни о какой пущей равноправности евреев с христианами не может быть и речи. На практическом языке «равноправность» значит не что другое, как дозволение евреям держать кабаки по селам. Этого ли добиваются наши юдофилы? Если еврейский вопрос действительно будет рассматриваться теперь в высших правительственных сферах, то единственное правильное к нему отношение – это изыскание способов не расширения еврейских прав, но избавления русского населения от еврейского гнета. Гнет этот пока экономический, но с распространением высшего образования в еврейской среде, повторяем, он примет иной вид и образ – образ гнетущей русский народ «„либеральной интеллигенции“, да еще, пожалуй, во имя народа».

По поводу статей Брафмана о кагале

Москва, 10 октября 1881 г.

Не знаем, обратили ли на себя должное внимание помещенные в №№ 46 и 47 «Руси» статьи, составленные по рукописи покойного Я. Брафмана его сыном, под общим названием «План преобразования быта евреев». Отзыва о них мы до сих пор в газетах не встречали, а между тем, бесспорно, эти статьи – содержательнее, серьезнее, полновеснее всего, что до сих пор появлялось в нашей печати по вопросу об евреях в России. Если внимание нашего общества, утомившись этим вопросом и предоставив его решение правительству, перенеслось теперь на другие предметы, другие задачи и так называемые злобы дня, то для русского населения в черте еврейской оседлости он нисколько не утратил своего ежеминутного практического значения; он не может ни наскучить ему, ни быть сдан в архив, как не сдается в архив и не теряет своей занимательности для страждущего острая боль или заноза, торчащая в теле, пока она тут, пока боль не утихнет или не выдернется заноза. Не известен ход работ в правительственных комиссиях, учреждениях в разных губерниях нашего юга, юго-запада и северо-запада «для изыскания мер к установлению правильных экономических отношений евреев к местному населению» (таков, кажется, официальный титул комиссии). Можно, однако, заранее сказать, что все эти комиссии будут бродить во тьме, как уже десятки лет бродит во тьме по еврейскому вопросу сама высшая наша администрация, если он не воспользуется разоблачениями Брафмана. Впрочем, даже предположить подобного рода невнимательность со стороны правительства было бы более чем странно и едва ли позволительно.

В самом деле, есть ли основание толковать пространно о взаимных экономических отношениях христиан и евреев, когда оказывается, что каждый христианин-землевладелец продан кагалом кому-либо из евреев? Да, продан как предмет эксплуатации и лично, и имущественно – и это не фигурный оборот речи, а юридический термин, потому что продажа закрепляется актом, особого вида купчей крепостью. Точно так же делаются предметом купли и продажи села, деревни, целые местности со всякой живой в них душой (разумеется, христианской). Под видимой могущественной сенью нашего гражданского права властвует невидимо, тайно, но еще могущественнее, вполне его отрицающий, совсем особый «правовой порядок», подчиняющий еврейской юрисдикции не только евреев, но и русских – даже без ведома для последних. На основании талмудических правил «Хезкать-Ушуб», т. е. о власти кагала в его районе, та территория – поясняет Брафман, – на которой поселились евреи, со всем входящим в нее имуществом и лицами иноверцев становится собственностью евреев. «Имущество иноверца свободно, и кто им раньше завладеет, тому оно и принадлежит» – гласит «слово закона» (Хошек-Гамишпот, ст. 156). На этом основании кагал, т. е. национальное еврейское местное правительство, признавая все находящееся в данном районе своей, так сказать, «казенной собственностью», продает отдельным евреям два права: одно именуется по-еврейски мерония или мааруфия, право на личность, другое – хазака, право на имущество. Купчий акт на то или другое право или на оба вместе называется гахлат. Продажей права меронии, говорит Брафман, личность данного иноверца делается неотъемлемым и притом исключительным достоянием того еврея, который купил меронию, и уже ни один еврей в мире не имеет права ни ссужать этого христианина деньгами, ни исполнять его поручения, ни вообще входить с ним в какие-либо сношения. Посредством же хазаки все недвижимое имущество такого-то христианина поступает в эксплуатацию купившему это право еврею, и уже ни один еврей в мире не имеет права ни арендовать этого имущества, ни давать под него ссуды, ни заключать относительно его какие-либо сделки с хозяином. Кагал со своей стороны обязуется (и обязательство это прописывается в купчей) доставлять покупщику в случае его «неосторожности» в выборе средств для окончательного завладения проданной личностью или имуществом «иноверца» защиту пред «иноверческой» администрацией или судом, а также защиту против всякого еврея, который бы осмелился вторгнуться в пределы права, предоставленного покупщику, и нанести ему какой-либо ущерб: такого рода самовольникам грозит бет-дин, тайный еврейский суд, постановляющий иногда и смертные, всегда исполняемые приговоры!..

Вот, между прочим, причина, почему между евреями нет и не может быть конкуренции. Это колоссальная, не временная, а постоянно пребывающая стачка, направленная против всего христианского населения тех местностей, которые входят в черту еврейской оседлости. А так как там почти вся торговля в руках евреев, то какими праздными, пустозвонными, а подчас и лицемерными оказываются все речи о «свободе торговли», о «свободной», спасительной, все будто бы регулирующей «конкуренции» в применении к этим несчастным местностям! В печати и даже в совещательной зале «сведущих людей» раздаются и теперь голоса в пользу свободы продажи питий; от взаимного соперничества между продавцами или содержателями питейных заведений ожидаются этими «фритредерами» самые благие результаты. Не станем рассуждать теперь о самом принципе вообще, но какой насмешкой звучат эти обещания для целых двадцати шести губерний Русской империи – ввиду этих гахлатов и ввиду херема) Херемом же называется наказание, налагаемое на строптивого христианина: если проданный христианин окажется неподатлив относительно купившего его еврея, строптив или вообще навлечет на себя почему-либо неблаговоление кагала, то кагалу стоит только объявить такого неудобного христианина под херемом, и опять ни один еврей в мире не осмелится войти с ним ни в малейшее торговое сношение – а это в крае, где ни купить, ни продать нельзя иначе как через посредство еврея, равняется совершенному разорению… Не очень давно в одной из газет был напечатан рассказ одного из помещиков Волынской губернии о том, как, подвергшись херему, он был вынужден наконец укротить свою «строптивость» и обратиться к какому-то раввину в Галиции (вероятно, к высшей инстанции) со смиренной просьбой о снятии с него интердикта: австрийский раввин милостиво внял этому молению христианина, и последний обрел снова возможность сбывать произведения своего сельского хозяйства! Спрашиваем теперь: не празднословие ли, не пустое ли, наивное и в то же время опасное, вредное разглагольствие – все эти «либеральные» и «гуманные» толки о расширении прав евреев до полного управления их с правами всех остальных подданных России – о необходимости предоставить евреям право, кроме вышеупомянутых 26 губерний, свободно расселяться по всей Русской империи и т. п., пока имеется в виду такая внутренняя организация еврейского племени? Что другое значит это предполагаемое расширение прав евреев, как не порабощение всей остальной России еврейскому «правовому порядку», юрисдикции и власти кагалов, как не распространение за пределы нынешней еврейской оседлости благодеяний гахлатов, меронии, хазаки и херема? Никакой другой точки зрения в разрешении еврейской задачи в России пока еще быть не может – всякая иная, более общая, представляется отвлеченностью. На все рассуждения наших юдофильствующих газет, на все возгласы, бойкие и хлесткие, даже несколько нахальные речи самих евреев в их периодических изданиях мы отвечаем вопросом: а гахлат? А мерония? А хазака? А херем? А кагал и бет-дин? Пусть не уклоняются они от ответа – пусть скажут прямо: вымысел ли это или правда – и если вымысел, то какие могут они представить тому доказательства, перевешивающие свидетельство Брафмана и приводимых им документов? Если же правда, то пусть объяснят сами, как согласуют они такое исключительное привилегированное положение еврейского племени с идеей равноправности и свободы? Если свидетельство Брафмана истинно, то очевидно, что и вопрос об евреях требует другой постановки: это вопрос уже не об эмансипации евреев, а об эмансипации христиан от еврейской племенной организованной стачки, не о распространении на евреев действия общих законов Русской империи, а об изъятии христиан из-под действия еврейских законов, об ограждении христиан от великого, бодрствующего, неослабно действующего еврейского заговора.

Вместо того чтобы «в интересах мира» затыкать уши и жмурить или отворачивать глаза, необходимо в действительном интересе мира откинуть то ложное и в сущности очень дешевое смирение, с которым мы так часто приносим наших присных по крови и духу в жертву мнимой гуманности и призрачному либерализму; необходимо разверсть слух и посмотреть правде прямо в глаза, уразуметь настоящее, реальное положение дела. А это положение в том, что евреи, в черте их оседлости, составляют у нас «государство в государстве», со своими административными и судебными органами, с местным национальным правительством, – государство, центр которого вне России, за границей, которого верховным правительством является «Всемирный еврейский союз» в Париже. Мы не ставим стремления к подобной организации в вину еврейскому племени. С нашей точки зрения, уже известной читателям «Руси», такое стремление объясняется всей удивительной исторической судьбой сынов Израиля, призванных к духовному миродержавству и достигших миродержавства в лице Сына Давидова – Иисуса Христа, но не познавших исполнения своего племенного призвания в образе Христовом и продолжающих стремиться к миродержавству отрицания, к миродержавству антихристианской идеи в образе миродержавства еврейского. Это не обвинение, а определение, мы только обозначаем факт. Не это удивительно, а удивительно то, что евреи умудрились это бытие в русском государстве государства еврейского, имеющего свой центр за границей, укрепить всею мощью русского государства! Поистине чудно, с какой простодушной готовностью русское правительство обставляло гарантиями целость и твердость национального еврейского строя, как заботливо охраняло от всякой возможности внутреннего разложения! Диву надобно даться, когда удостоверишься, как руками самой русской власти, помощью ее принудительной внешней силы, страхом русских же уголовных законов упрочивали евреи свое национально-государственное здание, устанавливали свою власть над христианами, утверждали свою стачку, свою систему эксплуатации русского населения, свою систему обманов!..

Все это разоблачено в трудах покойного Брафмана, в его «Книге Кагала», второе издание которой в значительно распространенном и разработанном виде, вероятно, не замедлит появиться в свете. Все это вкратце передано двумя упомянутыми уже нами статьями в №№ 46 и 47 «Руси» – все это, впрочем, лучше всего подтверждается Сводом законов Российской империи!.. Брафман, впрочем, ограничивает свой план «преобразования быта евреев» только указанием, чего не следует делать русскому правительству и что из существующих законоположений подлежит безусловной отмене в области административной, учебной и государственной политики. Так, по его мнению, необходимо отменить в области административной все до сих пор существующие законы, по которым евреи выделяются в особые общества для уплаты податей и отбывания государственных повинностей, и все существующие отдельные общественные сборы с евреев – другими словами, уничтожить еврейских сборщиков податей и упразднить коробочный сбор, общий и вспомогательный.

Хитрая политика иудейских вождей при поселении их единоплеменников в чужом государстве состояла всегда в том, чтобы соблазнять правительства предупредительной готовностью снять с него трудную и дорогую задачу взимания с евреев государственных податей и не обременять государственный бюджет расходами на общественные еврейские нужды (например, больницы и школы). Почти все правительства шли на это заманчивое предложение и охотно соглашались (по крайней мере у нас это соглашение скреплено Сводом законов) на следующие условия: чтобы подати с евреев собирались сборщиками податей, избранными еврейской общиной и в этом звании утвержденными государственной властью; чтобы на покрытие общественных еврейских расходов были допущены и правительством узаконены особые, подробно обозначенные с евреев сборы и чтобы местная администрация была обязана оказывать всякое содействие сборщикам в случае сопротивления со стороны еврейской массы или отдельных евреев, и даже преследовать непокорных во имя закона, Вещь по существу своему, кажется, вполне рациональная и невинная, а в результате, по словам Брафмана, выходило, что над жизнью еврейской общины, которая, может быть, без того бы и разложилась или осталась бы при одной нравственно-религиозной связи, тотчас же развертывалось вместо власти государственной знамя национально-еврейского правления со сборщиками податей во главе. В руках этого правления сосредоточивались громадные денежные средства для осуществления национально-еврейских целей, сосредоточивалась принудительная сила держать общину в самом строгом подчинении своей юрисдикции и власти, под страхом наказания руками иноверческого, т. е. русского же правительства! Сборщикам податей было поручено и ведение податных списков, т. е. дана возможность укрывать подлинное число еврейского населения, что они и Делают весьма успешно, убавляя число евреев, живущих в России, по общему отзыву и по мнению Брафмана, на целую половину.

«Положение 1844 г. о коробочном сборе», внесенное и в Свод законов, – произведение поистине диковинное. По-видимому, что за дело русскому правительству: соблюдают ли евреи требование Талмуда относительно кошера, т. е. едят ли или не едят евреи мясо, такой скотины, которая заразна при соблюдении самых изысканных талмудических постановлений относительно ножа и которая называется кошер, или едят треф, т. е. мясо скотины, зарезанной не талмудическим способом, мясо, еврею Талмудом воспрещенное? Но еврейские вожди сумели соединить с этим кошером интерес фискальный, и хотя кошер делает мясо крайне дорогим и потому недолюбливается бедной еврейской массой, однако же кошер – вернейшая ограда иудейской обособленности и Талмуда, и потому… потому еврей, не соблюдающий кошера, наказывается самой русской властью, как «уклоняющийся от кошерного сбора»! Странно читать в нашем Своде законов следующий образец русской правительственной заботы о еврейском талмудическом правоверии (Полож. о коробочном сборе, ф. 53):

«При убое скота и птиц на кошер не употребляется других к тому оружий, а при продаже евреям мяса других весов, кроме данных откупщиком (из евреев же) с его клеймом и с удостоверением раввина, что они могут быть употребляемы для кошера…»

Осмелился еврей изготовить себе мясо простым ножом, без раввинского удостоверения, словом, оказаться не совсем ортодоксальным, – штраф или еще того хуже: повинен есть пред русским уголовным законом!

Но еще замечательнее наше «Положение о евреях 1835 г.» и дополняющий оное закон 3 июля 1850 г. «Об учреждении надзора за синагогами и молитвенными домами». С падением Иерусалима у евреев нет и не может быть храмового богослужения (с жертвами, штатом духовенства и пр.), а есть только богомоление. Вместо единого храма имеют они огромную массу частных молитвенных домов и немало мест общественного богомоления – синагоги. Распадение религиозной жизни еврейской общины на мелкие молитвенные группы (чему способствует моление в частных домах), как явление опасное для единства религии Израиля, давно обратило на себя внимание представителей и вождей иудейства. И вот в угоду им русский государственный закон гласит: «Общественные молитвы и богомоления могут быть совершаемы только в особых зданиях, для сего определенных, т. е. в синагогах и молитвенных школах», за неисполнение чего взыскивается штраф до 1000 рублей! Тем не менее кагал беспрепятственно допускает моление в частных домах, кроме некоторых праздников, установленных именно с целью разжигать национально-политические и религиозные страсти евреев, обновлять и укреплять в них чувство племенного единства. В эти дни кагал, вооруженный русским государственным законом, насильственно сгоняет всех евреев из частных молитвенных домов в синагогу. В 1875 г. многие евреи в Петербурге, в дни указанных праздников, не захотели было закрывать своих частных молелен – представители еврейской общины, опираясь на вышеприведенный закон, – тотчас к градоначальнику, и градоначальник закрыл: «не уклоняйся-де от участия в общественных еврейских национально-религиозных праздниках!»

Конечно, такой закон должен быть отменен, и евреям должна быть предоставлена полная свобода вероисповедания. Русское правительство – справедливо говорит Брафман – не должно препятствовать еврею молиться, где и когда ему угодно, не должно быть орудием в руках кагала для наказания тех евреев, которые не окажутся особенно склонными заботиться о политическом благе всего Израиля. Пусть иудейство – повторим его слова – живет религиозной мощью, если она в нем имеется, но пусть же оно для поддержания своего могущества и возбуждения в еврейской массе политических надежд не находит себе сильной опоры в велениях русского государственного закона!..

Далее Брафман указывает на необходимость отказаться от правительственной опеки и регламентации национально-еврейской науки, а для этого упразднить созданные Положением 21 марта 1873 г. еврейские начальные училища вместе с еврейскими учительскими институтами и отменить закон 1875 г. о преследовании меламидов, т. е. непатентованных правительством учителей, держащих частные школы. Свободное движение религиозной мысли в среде евреев грозило, без сомнения, опасностью самой основе национального еврейского единства, порождало и не могло не породить разные уклонения от Талмуда, разные ереси, ослабляющие духовную целость иудейства. И вот русский закон тяжеловесным государственным молотом кует духовную силу иудейства, настаивает на самом тщательном изучении Талмуда (обрекающего каждого христианина, его личность и имущество в достояние еврейское, в предмет купли и сдачи с торгов), требует от раввинов строгого еврейского правоверия. Если бы поставить вопрос следует ли предоставить евреям полную свободу религиозного образования, – все «либералы» должны были бы, по-видимому, ответить и ответили бы правильно, в смысле утвердительном. Но либеральные иудофилы держатся иного воззрения по отношению к евреям. Дело в том, что этот либеральный принцип не выгоден для вождей иудейства. Оказалось, несравненно согласнее с их целями и задачами воспользоваться принудительной силой русской власти: это и достигнуто созданием училищ и учительских институтов на основании законов 1873 и 1875 годов, крепко и твердо ограждающих верность духовной основе современного иудаизма – Талмуду.

Мы не перечисляем здесь всех прочих указаний Брафмана, несомненно, подтверждающих, что организация мощной тайной силы еврейства зиждется главным образом на русских государственных законоположениях. Все предлагаемые Брафманом меры чисто отрицательного и в сущности самого либерального свойства и сводятся к такой формуле: отменить правительственную опеку над евреями, как над отдельной обособленной общиной, не узаконивать, не поддерживать ее отдельного, обособленного существования всей мощью русской государственной власти, предоставив ее себе самой.

Вместо того чтобы в разрешении еврейского вопроса в России бродить вокруг да около, не лучше ли, не пора ли наступить на самую его сердцевину, т. е. обратиться прежде всего к пересмотру существующих законов и перестать узаконивать и ограждать бытие той чудовищной аномалии, какую представляют отношения еврейства, к христианскому населению, – той исполинской, могущественной стачки, разоряющей десятки миллионов русского народа, того государства в государстве, той тайной, космополитически – племенной иудейской организации, которая опирается, с одной стороны, на свой политический национальный центр, на «Всемирный еврейский союз» в Париже, с другой – на русское же правительство, на Свод законов самой Российской империи?!..

Еврейская агитация в Англии