«Неужели опять петь…» – с тоской подумал Алекс, усаживаясь на полку. Барбара пристроилась рядом, причем так уютно, по-домашнему, что рука Алекса сама собой легла на ее плечо. Голова лягушонка оказалась у него на груди, и Алекс запел «По диким степям Забайкалья…».
После первого куплета рука Барбары в синем свете поднесла ему стаканчик виски. Алекс отхлебнул и запел снова с неохотой, ощущая телом тепло и мягкость американки. К четвертой строке он совсем потерял интерес к песне и, склонившись набок, увидел перед собою синее симпатичное лицо лягушонка. Барбара успела молниеносно сдернуть очки, и Алекс поцеловал ее в губы.
Меломаны напротив терпеливо ждали продолжения концерта.
Однако вскоре они поняли, что продолжения не будет. Алекс и Барбара с упоением целовались, причем лягушонок держала на отлете руку со стаканчиком.
Меломаны смотрели вежливо, не проявляя излишнего интереса к чужим делам. Потом они тактично стали расходиться. Алекс вышел в коридор, ведя за собой Барбару. Там было совершенно пусто. Вдаль убегала ковровая дорожка, накрытая холстиной. Вагон стучал и звенел.
Дверь купе закрылась за ними, и лягушонок прильнула к Алексу всем телом – таким податливым и почему-то родным, что Алекс почувствовал растерянность. Барбару колотила дрожь.
– Вэ-э?… Вэ-э?… – повторяла она шепотом, чего Алекс сначала не понял, но потом до него дошло, что Барбара спрашивает: «Где?»
– Негде, Барбара, – печально улыбнулся он, разведя руками.
В его голове, правда, с лихорадочной быстротой промелькнули все возможные места ночного свидания в поезде, но он тут же их отверг как пошлые и недостойные.
Они снова слились в поцелуе, но тут Барбара отодвинулась от него, взяла за руку и потянула обратно в купе. Алекс последовал за нею, недоумевая.
В купе снова все спали, включая Джейн. Лишь постель Барбары была нетронута. Алекс уселся на нее, стараясь представить себе, что же произойдет, и находя положение безвыходным. Однако Барбара, вопреки его ожиданиям, опять стала будить соотечественников, возбужденно и быстро тараторя что-то непонятное.
Те проснулись и в течение минуты внимательно ее слушали. Потом негритянка и прыщавый юноша с добродушным и понимающим хохотом спрыгнули со своих полок и удалились из купе вместе с Джейн. Алекс и Барбара остались одни.
Алекс покорно взялся за ремень брюк. Все-таки это было слишком откровенно для него.
Но Барбара опять его озадачила. Она порывисто схватила его за руку, останавливая.
– Ван минит, Алекс! Ван минит… – шептала она, указывая на дверь.
Он понял, что они ушли на минутку и сейчас вернутся.
– Ну, Барбара, одна минута… Сама понимаешь… – пробормотал он растерянно.
Действительно, негритянка и юноша вернулась через минуту. С тем же поощряющим смехом они забрались на полки, завернулись в одеяла и демонстративно отвернулись к стенкам. Джейн не пришла. Барбара метнулась к выключателю и вырубила свет. Они оказались в кромешной темноте…
Гораздо позже, разгадывая этот ночной ребус, Стебликов понял, что Барбара, разбудив своих соотечественников, посоветовала им сходить куда надо, иначе потом будет поздно, а Джейн отослала насовсем. Потом, в спокойной обстановке, Стебликов нашел действия лягушонка вполне разумными, но тогда он ничего не понимал.
Сюрпризы на этом не кончились. Барбара шевелилась рядом, что-то искала, шарила по стенке. Алекс услышал, как визгнула молния, а потом в руки ему ткнулись пальцы Барбары, что-то суя. Он взял. Это был маленький бумажный пакетик. «Таблетки, что ли? Проглотить?» – подумал он, но, ощупав пакетик, обнаружил в нем мягкое и все понял.
«Зачем же она так?» – пронеслось у него в голове, но она, приблизившись к его лицу, стала что-то быстро шептать, из чего он понял, что лягушонок объясняет ему причины появления детей. Алекс сник. Он понял, что обречен. После обильного питья, пения, в незнакомой и тревожащей обстановке да еще с предосторожностями Барбары практически невозможно было осуществить задуманное.
Однако все обошлось на редкость хорошо. Потом уже, анализируя эту ночь, Стебликов понял, что спасла его исключительно национальная гордость и неизвестно откуда взявшаяся нежность к лягушонку, устроившей все так толково, без ужимок, свойственных редким случайным подругам Стебликова.
Они снова вышли в коридор. Поезд мчал к Бологому, и Стебликов уже знал, что в Бологом его не высадят. Спокойное и гордое удовлетворение овладело им. Он, скромный тридцатипятилетний инженер Алексей Стебликов, смог сделать то, о чем и не снилось сейчас спящим генералам, народным артистам, академикам и дипломатам. Он достойно представил свою страну, не спасовал, не испугался, не нырнул в кусты. Он сумел соединить в этот вечер духовное и физическое, смутно уже понимая, что они неразрывны, и если бы он не пел песен, то не видать ему лягушонка как своих ушей.
Они разговаривали в ночном покачивающемся коридоре. Даже потом Стебликов не мог сообразить, каким образом им удавалось понимать друг друга. Но он достоверно узнал, что Барбара живет в штате Иллинойс, что муж у нее – судья, есть двое детей и два автомобиля. Первое было Стебликову не в диковинку.
– Сколько тебе лет? – спросил Алекс не совсем тактично.
– Тридцать пять, – оказала она.
«Наверное, сорок…» – с нежностью подумал он.
– У тебя раньше бывали такие… приключения? – подобрал он с трудом слово.
– Однажды. В Испании. Там тоже был настоящий мужчина.
И оттого, что она сказала «тоже», и оттого, что он никогда не чувствовал себя настоящим мужчиной, Алекс испытал к ней благодарность, а заодно – к своему неизвестному товарищу из Барселоны, который представился ему тореадором, конечно, кем же как не тореадором?
Он вернулся к проводнице в семь утра. Она очумело взглянула на него.
– Ты где шатался?
– Вот, – он выложил пятнадцать рублей.
– Ну, ты даешь… Я уж думала – выпал по пьяне…
– Я и выпал, – сказал Стебликов.
Стоя утром в коридоре в ожидании приезда, Стебликов понял, что американцы все до одного знают о его ночных подвигах. Они с подчеркнутой любезностью справлялись, как он провел ночь, и Стебликов всем говорил «гуд». Старушки смотрели умильно, а та, что в чепце, подарила ему полдоллара с портретом Кеннеди.
Выйдя из вагона, он нарочно пошел по перрону медленно, дожидаясь Барбары. Она догнала его в компании Джейн, и они пошли рядом, не говоря друг другу ни слова. У выхода с перрона Барбара вдруг остановилась.
– Алекс, стоп.
Он застыл у табло с указателем поездов. Барбара вынула из сумочки фотоаппарат, и не успел Стебликов моргнуть, как его озарила фотовспышка – небритого, помятого, с детским вертолетом и портфелем в руках.
– Гуд бай, Алекс, – оказала она.
– Гуд бай, Барбара.
И они разошлись в разные стороны.
Несколько дней Стебликов мучался угрызениями совести. С одной стороны, по всем канонам поведение его нельзя было признать моральным, но, с другой стороны, он чувствовал, что было в его приключении нечто выше морали – та простая и грубая естественность, что свойственна свободному человеку. И, конечно, хотелось поделиться. Но с кем? Сослуживцы отпадали, ибо могли истолковать превратно, жена тоже, ибо она не стала бы истолковывать, с близкими друзьями встретиться в эти дни не довелось.
Он позвонил брату, работавшему в Доме дружбы и мира с народами зарубежных стран, и предложил вечером где-нибудь посидеть.
– Есть новости по твоей части, – сказал он.
– Что такое? – насторожился брат.
Они встретились после работы и пошли в ресторан гостиницы «Ленинград». Тот был ближе других, но Стебликова вела также смутная, неосознанная мысль о том, что в этом отеле, как успела сказать ему Барбара, американская группа проведет неделю, отпущенную на пребывание в Ленинграде. Не то чтобы он надеялся повстречать лягушонка – это было бы смешно, – но все же…
Стебликов заказал бутылку водки и скромную закуску. Они выпили, и Алекс начал свой рассказ. Брат слушал молча, все более мрачнея. Почему-то история Алекса не смешила его, хотя сам Стебликов находил в ней массу потешных моментов. Когда Стебликов закончил, брат опрокинул рюмку и покачал головой.
– Скажи спасибо, Леха, что тебя за жопу не взяли.
– Кто? – испугался Стебликов.
– Ты думаешь, они сами по Союзу разъезжают? Есть люди, – туманно объяснил брат.
– Но за что, Миша?
– За что? – брат усмехнулся и налил еще.
Они помолчали. Гремел на эстраде оркестр, начались танцы. Ресторанные девицы за соседним столиком скучающе поводили глазами, глядя сквозь братьев. Их как бы не существовало для ресторанных девиц.
– А как ты думаешь, Мишка, можно узнать, где она тут живет? – спросил Алекс.
– Не вздумай, слышишь! Выбрось из головы! Допрыгаешься, – жестко сказал брат.
Но Стебликову мысль засела. Он был человеком тихим, но твердым. Брат завел разговор о чем-то другом. Как видно, он не хотел возвращаться к ночной истории. Стебликова это задело. «Да что я плохого сделал?» – подумал он обиженно.
Дождавшись, когда брат вышел в туалет, Стебликов решительно двинулся из ресторана на второй этаж, где находилось бюро распределения иностранцев. В холле, выходящем окнами на набережную, было сумрачно и пустынно. Стебликов подошел к стойке. Девушка в форменной одежде подняла к нему голову.
– Скажите, пожалуйста, мне необходимо узнать, в каком номере остановилась Барбара Мерфи? – вежливо спросил он.
Девушка поглядела на него скучающим взглядом.
– Такие сведения мы предоставляем только по предъявлению документа, – сказала она.
Стебликов, не задумываясь, выложил перед ней паспорт. Она поглядела на Алекса уже с интересом и принялась листать паспорт. Стебликов ждал. Наконец паспорт вернулся к нему.
– К сожалению, такая у нас не значится. Вы, вероятно, ошиблись.
– Что ж… – вздохнул он и отошел от стойки.
Он еще раз оглядел пустынный холл, понимая, что чудес не бывает, но тут швейцар отворил дверь, и с улицы в холл вошла группа иностранцев. Среди них была Барбара в белой шубке.
Если бы Стебликов смотрел фильм с таким сюжетом, то в этом месте он, вероятно, усмехнулся бы нелепой натяжке сценариста. Но перед ним была жизнь, и в этой жизни Барбара в белой шубке, вопреки всем законам вероятности, вопреки всему на свете, шла к нему по мраморному полу гостиницы. Стебликов даже не удивился. Именно так и должно было быть. Не доходя нескольких шагов, Барбара узнала его и вдруг бросилась бегом навстречу. С криком «Алекс!» она повисла у него на шее, а он обнял ее мягкую шубку, растроганно шепча «Барбара…».
Американцы оторопели.
А Стебликов, пользуясь их растерянностью, проворно сбросил с плеч Барбары шубку, кинул ее на руку и потянул другой рукою Барбару за собой.
– Пойдем, пойдем отсюда…
Она двинулась за ним легко, не раздумывая, словно дело происходило где-нибудь в Монте-Карло. Стебликов был счастлив. Он спустился с американкой в ресторан, ведя ее чуть впереди и ощущая на себе взгляды.
На столике, покинутом Стебликовым, стояли недопитая бутылка водки и селедка с картошкой. Брат куда-то исчез. Стебликов усадил Барбару на место брата, и они принялись что-то говорить одновременно, не понимая и понимая друг друга, писать адреса на салфетках, в общем вели себя не совсем обычно.
Девицы за соседним столиком напряглись, во все глаза смотрели на них. Одной из них удалось поймать на себе рассеянный взгляд Алекса, и она заискивающе спросила:
– Штатница?
Алекс кивнул небрежно: чего там, обычное дало.
Мимо столика прошелся официант. Скосив глаза на Алекса, он произнес свистящим шепотом:
– Секут.
– Кто? – поднял голову Алекс.
– Есть люди, – сказал официант словами брата.
Алекс осмотрелся. Вокруг сидели обычные посетители, пили, ели, смеялись… Барбара почувствовала его тревогу, заглянула в глаза. Он понял, что она впервые задумалась о происходящем.
– Знаешь что, пойдем отсюда, – сказал он решительно, подхватывая шубку со спинки стула. – Прогуляемся, воздухом подышим…
Они вышли в гардероб. Старик гардеробщик, подавая пальто, внимательно посмотрел на Стебликова. Тот и сам уже чувствовал тревогу и страх и сердился на себя за них, боясь уронить достоинство, потерять самоуважение, а потому застегивал пуговицы на пальто с подчеркнутой медлительностью.
Барбара нервничала.
Он понял, что она испугана не только его посеревшим лицом, но и предстоящей прогулкой по ночному неизвестному городу в чужой далекой стране.
– Не бойся. Мы погуляем, и я провожу тебя обратно, – сказал он спокойно, наклоняясь к ней.
Она поняла.
Они вышли из ресторана и пошли к Литейному мосту. Там спустились под мост и остановились над невским льдом, который топорщился под ними в нескольких метрах. Только здесь они прижались друг к другу, вновь ощутив ту дрожь, что испытали несколько дней назад.
– Ай лав ю, ай лав ю… – шептала она, и Алекс отнюдь не находил эти слова банальными, как если бы дело происходило в кино.
Она раскрыла сумку, и Алекс вновь удивился ее предусмотрительности. В сумке была бутылка розового советского шампанского.
– Ну, Барбара, ты просто клад… – пробормотал он растроганно, целуя ее.
Пробка, хлопнув, полетела на лед, а через некоторое время туда же последовала и бутылка. Шампанское не согрело их, дрожь стала лишь крупнее. Они целовались, зная, что прощаются на всю жизнь.
– Что прислать тебе? – спросила она.
– Зачем? – не понял Алекс.
– Презент, на память…
– Ну, если хочешь… Пластинку.
– Какую?
– Эллу Фитцджеральд. Или Дюка.
– Уэлл, – сказала она.
Было уже около часа ночи. Алекс повел Барбару к гостинице под руку. Он вновь обрел уверенность и спокойствие, столь необходимые русскому мужчине с иностранной женщиной. Перед входом в отель Барбара сделала движение рукою, желая освободиться.
– Тебе не надо туда ходить, – сказала она.
Но Алекс лишь крепче сжал ее руку, и они прошли мимо швейцара к лифту. Когда они вышли на четвертом этаже, коридорная сказала Алексу: