Черный ворон (Черный ворон - 1)

- Я к вам по объявлению, - произнес Алексей заповедные слова, чувствуя себя полным идиотом.

- Какому еще объявлению? - уже совсем подозрительно спросила женщина.

- Насчет уроков музыки.

- А ну вали отсюда... - начала женщина, но тут же изменилась в лице, и Алексей понял, что она, не сказать чтобы пьяна, но явно подшофе. - Постой, постой... И на какой музыке ты играешь?

Это шло уже по тексту.

- Могу на любой, но все больше на валторне... Женщина схватила Алексея за рукав и втащила в длинную, узкую прихожую.

- От Гриши, да? - быстрым полушепотом спросила она.

- Да. Он просил...

- Т-с-с, тихо... Потом расскажешь. Соседи проклятые...

Она уже тащила его по бесконечному коридору.

- У меня гости сейчас. Ты при них тоже особенно не того, хотя люди хорошие, и Гришу помнят. Я скажу, что ты оттуда, по одежке видать, но про остальное только когда уйдут... Есть хочешь?

- Да не отказался бы, - сказал Алексей, за день съевший только пирожок со стаканом газировки.

- Вот и хорошо... Ты свой клифт лучше в коридоре оставь. Тебя как звать-то?

- Алексеем.

- А вот и Алексей, друг нашего Григория Семеновича! - объявила женщина, вталкивая Алексея в комнату.

Сквозь дым он толком не разглядел ни лиц, ни обстановки. За столом сидела небольшая, но уже вполне веселая компания.

- О-о-о!

- Как там Гришенька?

- Гостям рады!

- Штрафную ему!

- Какой хорошенький мужчинка!

- Спасибо, спасибо, - говорил Алексей, подталкиваемый к столу. - Гриша хорошо, здоров, хлеборезом работает, вам велел кланяться, с удовольствием, спасибо, за ваше здоровье!

Он махом осушил полный стакан удивительно приятной водки и только после этого сел на подставленный стул.

- От это по-нашему!

- Закусить ему! Надь, где тарелки?

- Огурчика!

Минут пятнадцать Алексей ел, что подкладывали на тарелку: салаты, мясной и овощной, студень, шпроты, ветчину, - запивая ситро, односложно отвечая на вопросы и опрокидывая рюмочку после каждого тоста. Потом он откинулся на спинку стула и в охотку закурил. Сидевшие за столом уже обрели для него лица. Высокий лысый мужчина в очках и полувоенном кителе, типичный комендант. Толстая женщина в дорогом бархатном платье. Шумный, размахивающий руками еврей, чуть напоминающий шимпанзе. Хозяйка в вышитой кофточке. Еще одна женщина, помоложе, примерно сверстница Алексея, длинноносая, в мелких химических кудряшках. Рядом с ней упитанный брюнет, совсем мальчишка, румяный и усатый, но очень застенчивый. Алексей вступил в разговор уже активно.

- И что, действительно музыкант? Что кончал? - допытывался у него веселый еврей.

- Учился в консерватории. Дошел до третьего курса.

- Много лабухал?

- Приходилось. - Алексей невесело усмехнулся.

- Эдичка не просто так спрашивает, - пояснила толстуха. - Он у нас, и сам это... как его... концертмейстер.

- Эллочка, ты не точна. Я к тому же руковожу народным оркестром при Доме культуры железнодорожников, - не без гордости сказал концертмейстер.

- Ба-альшой человек! - нетрезво протянула Надежда. - Свадьбы, юбилеи там, похороны, танцы...

- А не выпить ли по этому поводу? - оживился комендант. - За тебя, Эдуард Борисыч, Моцарт ты наш недорезанный!

- Эдуард Борисович... - поставив пустую рюмку, задумчиво сказал хмелеющий Алексей. - Мой отец тоже был Эдуард...

- Таки что, из наших? - Концертмейстер с интересом посмотрел на Алексея.

- Нет, вообще-то. Отец говорил, что семья вышла из Польши.

- Ха, Польша. - Эдуард Борисович взмахнул руками. - На пять процентов Париж, на остальное Бердичев!.. На баяне умеешь?

- Пробовал немного. Но учился на пианиста. Эдуард Борисович подпрыгнул, как чертик на пружинке, и полетел в правый от окна угол, где Алексей только сейчас заметил коричневое пианино.

- Поди-ка сюда, - позвал его концертмейстер, откидывая крышку. - Покажем этим фраерам, что умеют виртуозы!

- Да я... - начал было Алексей, но вся компания весело закричала: "Просим, просим!" - и Алексея стали подталкивать к инструменту.

Концертмейстер тем временем нырнул под стол и вылез оттуда, держа в руках баян в футляре.

- Делаем так, - сказал он, расстегивая пуговицы. - Я начинаю, ты подхватываешь, потом наоборот. Понял? Сначала, для разгону, даю чего попроще... Ну, держитесь, граждане-товарищи! Понеслась!

Смех смехом, но лабух он был действительно классный. Шустрые волосатые пальчики бегали по кнопкам со скоростью летящей стрелы, безошибочно попадая в цель. И насчет попроще он явно пошутил, начав с классики ресторанной виртуозности - "Чардаша" Монти. Что ж, ремеслом такого типа Алексей владел вполне и без заминки включился в состязание, обволакивая заданную Эдуардом Борисовичем тему паутиной сложного ритмического аккомпанемента, чуть-чуть перенося акценты и вынуждая уже баяниста искать новые ходы. Тот моментально разобрался, что имеет дело не с новичком, принял предложенную Алексеем игру и развил ее, с половины такта перейдя на размер три четверти и предоставив самому Алексею вести основную тему. Пианист не растерялся, и прославленный чардаш плавно перешел в нечто наподобие "Собачьего вальса", потом в "Амурские волны", которые взмокший Эдуард Борисович через ловко ввернутое сэгуэ из трех нот перевел в "Златые горы". Попурри продолжили "Бессамемуча", "Джордж из Динки-джаза" и "Трансваль, Трансваль, страна моя". Публика от таких переходов просто обалдевала. Привязав к жалостному припеву "Трансваля" хвостик от "Чижика-пыжика" и не отрывая пальцев от инструмента, Эдуард Борисович хрипло крикнул:

- Могем! Теперь ты веди...

Алексей себя упрашивать не заставил и моментально обрушил на слушателей искрометный канкан Оффенбаха. Вволю помучив уже с трудом успевавшего за ним концертмейстера, Алексей перескочил на другой канкан, народный, и окончательно поверг всех в восторг, когда подключил к пианино и баяну третий инструмент собственный хорошо поставленный баритон. Взмахнув головой, он запел:

Была я белошвейкой,

И шила гладью,

Потом пошла на сцену

И стала... примой.

Певицей знаменитой,

Почти звездою

Как трудно заработать

На жизнь... искусством!

И все дружно, экстатически подхватили:

- Па-рам-пам-пам! Па-рам-пам-пам!

Успех был безоговорочный. Эдуард Борисович тодскочил к раскрасневшемуся Алексею и шумно расцеловал его.

- Голуба! Все, завтра ко мне в оркестр! В шампанском купаться будешь, в золотой унитаз какать! Нет, ну ты подумай, самого Синоманского уделал, а?

Женщины визжали и пачкали лицо Алексея губной помадой. Комендант протиснулся мимо них с полным стаканом водки.

- До дна, Леха! Заслужил. Праздник продолжался.

IX

Алексей с трудом разлепил левый глаз, потом правый, охнул и поспешно закрыл глаза. Снова открыл, но то, что он успел увидеть в первый раз, никуда не исчезло.

Он лежал, накрытый ватным одеялом, прижатый к оклеенной газетами стене в торце узкой и очень длинной комнаты. Сквозь далекое окно сочился серый предрассветный сумрак, падая на убогую обстановку. У той стенки, в которую упирались его ноги, рядом с кроватью, точнее, неопределенным лежбищем, широким и мягким, стояла швейная машинка с ножным приводом. Над ней - рамка с несколькими неразборчивыми при таком свете фотографиями, далее ряд гвоздей, с одного из которых свисал его бушлат. Потом дверь с облупившейся краской, ряды навесных кухонных полок, завешенных марлей, под полками - когда-то зеленая, явно садовая скамейка. Голова Алексея упиралась в третью стену, где впритык к лежбищу стоял пузатый черный шкаф, закрывая вид на остальную часть комнаты. На шкафу сидела, кокетливо склонив белокурую фарфоровую головку, матерчатая кукла в бархатном бордовом платье - старинная, дорогая, совершенно здесь неуместная. С потолка свисала лампочка с абажуром из газеты. Рядом с ним кто-то негромко сопел. Алексей откинул одеяло и, прищурившись, посмотрел на спящую фигуру. Из легкой ночной рубашки выбилась грудь - большая, белая, чуть рыхлая, но в целом ничего. Женщина. Длинные светлые волосы закрывали лицо, так что Алексей разглядел только ухо и часть щеки. Аккуратно двигая непослушными ногами, Алексей перелез через женщину и, уже стоя на полу, прикрыл ее одеялом.

М-да. Значит, все же вчера он напился до бесчувствия. Третий раз в жизни, причем первые два приходились на далекую безумную зиму в Трехреченской. Он выставил вперед руку, с горьким наслаждением отметив, как сильно дрожат пальцы, другую прижал ко лбу адски болевшей головы и двинулся вдоль длинной стены к окну. Рассуждая логически, где-то здесь должен быть стол...

Стол обнаружился возле окна, напротив скамейки, в той части комнаты, которую с кровати было не видно. На столе было почти пусто. Только чугунный чайник и банка с окурками. Впрочем, около банки разыскались спички и надорванная пачка "Беломора". Алексей поднял чайник и, запрокинув голову, попил воды из носика. Потом сел, закурил и стал смотреть в окно.

Странно, он ведь все очень четко помнит. Надежда Поликарпова, квартира восемнадцать. Ели, пили, очень вкусно. Гости - две женщины, трое мужчин. Одного зовут Эдуард Борисович, он играл на баяне, а Алексей на пианино, коричневое такое. Даже что-то спел, и его пригласили играть в оркестре. Дальше... дальше он открыл глаза в этой комнате, в одной постели с совершенно незнакомой женщиной... Совершенно? Это не может быть никто из вчерашних - одна толстая и пожилая, другая завита, как барашек, у хозяйки темные волосы и совсем другая комната, пошире и много богаче.

Алексей еще раз приложился к чайнику.

- Проснулись, Алешенька?

Он чуть не поперхнулся. Бросил чайник, резко повернул голову.

Женщина стояла босая, стыдливо прикрываясь одеялом. Не старая. Густые волосы по плечам. Большие зеленые глаза. Они внушили Алексею какую-то безотчетную тревогу. Он отвел взгляд и хрипло спросил:

- Я где? Ты кто?

- Да я Валька. - Женщина пренебрежительно махнула рукой.

- я тут как?

- Да вы садитесь, садитесь, я мигом. Вы только не смотрите...

Она отступила за шкаф и продолжала из-за открытой дверцы.

- Вы пришли вчера с Надеждой Никаноровной и еще с мужчиной, таким жельтменом. Они попросили, чтоб я вас переночевать оставила. Вы строгий, мрачный сидели и курили все. Я вам на диванчике постлала, а себе на лавочке. Вы сразу легли и уснули...

- А потом? - прокаркал Алексей. Она вышла из-за шкафа с расчесанными волосами, в юбке-клеш и полосатой кофточке с коротким рукавом.

- Чуть-чуть еще потерпите, Алешенька.

Встав на скамейку, она откинула марлю и принялась шуровать на полках, перекладывая какие-то предметы на самую нижнюю. Алексей отвернулся.

- Ну вот, - сказала Валька и поставила на стол алюминиевый поднос. На блюдечке - нарезанное сало, на втором хлеб, в баночке огурцы в рассоле, стаканчик-полторастик. Почти полная бутылка водки, заткнутая винной пробкой.

- Отдыхайте, - сказала Валька. - Я пойду чайничек поставлю.

Она вышла. Алексей посмотрел ей вслед, схватил банку с огурцами, жадно хлебнул рассола. Крякнул, махнул рукой и зубами вытащил из бутылки пробку.

Да, так напивался он третий раз, но опохмелялся впервые. И, надо же, совсем неплохо. Оч-чень даже неплохо!

Он налил вторую, выпил уже без дрожи, подцепил огурчик, захрустел им. Как-то вскользь заметил, что сидит в одних трусах. Одеться, что ли? Отчего-то вспомнились Валькины глаза - чистые, бездонные. Алексей отмахнулся, сгоняя наваждение, пробормотал: "А, ладно, успеется", - и надевать штаны не стал.

Валька принесла чайник, достала чашки, сахар, варенье, половинку калача. Алексей налил себе третью стопку.

- Примешь за компанию? - великодушно спросил он.

- Да я бы чайку, Алешенька... Ну, если только за компанию... У меня там еще наливочка стоит. С чайком хорошо.

- Можно и наливочки, - согласился Алексей. Они пили чай с вишневой наливочкой. Валька улыбалась, что-то такое приговаривала. Алексей не слушал. Ему было хорошо, спокойно, и сильно тянуло в сон.

- Еще чашечку хочете? - спросила Валька. Он встал, потянулся и шумно зевнул. За окном рассвело.

- Час-то который? - спросил он.

- Седьмого начало только. На кухне радио гимн отыграло.

- Я еще посплю, - сообщил он.

- Спите, спите, Алешенька.

Он прошлепал в торец, повалился на лежанку и накрылся одеялом. Валька стала прибирать со стола.

- Иди сюда! - сказал он.

Днем Валька разбудила его - пришла Надежда Поликарпова. Женщины чинно сели за стол, отвернувшись от него. Он оделся за створкой шкафа, как давеча Валька, пригладил волосы пятерней и вышел.

Надежда увела его к себе - оказалось, что живет она по той же лестнице, только двумя этажами ниже. Разговор у них получился строгий, деловой.

- Значит, точно во втором ряду за трубой и на дверце номер семьдесят девять? - переспросила она.

- Гриша так сказал.