— О да, он еще здесь. Думаю, он начинает терять терпение, — в ее голосе слышалось злое торжество. — Он высунул голову из машины и смотрел на нас не отрываясь как раз в тот момент, когда, благодаря тебе, я услышала золотые трубы и очутилась в раю.

— Как мило и поэтично ты говоришь об этом! Я припомню твои слова, когда мы снова встретимся.

— Долго ждать не придется, обещаю, — сказала Мадлен, освобождаясь из объятий, — а сейчас, мне кажется, тебе лучше спуститься и сказать моему глупцу мужу, что он зря теряет время. Проследи, чтобы он уехал. Я не хочу, чтобы какой-то сумасшедший колотил в дверь среди ночи и перебудил весь дом.

Арман натянул брюки, заправил рубашку и застегнул пуговицы. На ощупь в темноте он нашел пиджак и надел его. В горячке событий он наступил на кружевной пеньюар Мадлен небрежно валявшийся на полу. Он поднял одеяние и, надеясь, что не причинил ему вреда, подал Мадлен, пробежав пальцами по груди под тонкой ночной рубашкой.

— Когда мы снова увидимся? — прошептал он, легко целуя нежную шею. — Я не могу жить без тебя.

— Когда захочешь, — ответила она небрежно, отодвигаясь в сторону и завязывая пояс.

Она проводила его до двери и, обняв за шею, поцеловала на прощанье. В прихожей горел свет, Арман заглянул в бархатистые карие глаза и нежно провел пальцами по щеке Мадлен. Он думал, что понимает, почему она согласилась отдаться почти на глазах у мужа: видимо, она получает злорадное наслаждение, унижая Пьера-Луи таким образом.

Но на этот раз, впрочем, как и во многих других случаях, Арман наивно недооценивал сложности и противоречивости женского сердца. Да и как мог обыкновенный мужчина догадаться, что, упиваясь столь сладостной и причудливой местью, Мадлен всегда помнила, что любит Пьера-Луи, а не Армана? Она знала, что вернется к Пьеру-Луи и вновь станет любящей женой, когда у нее будет твердая уверенность, что его любовное приключение закончилось. В то время как Арман веселился в душе, сумев насладиться Мадлен прямо под носом у ее мужа, она лелеяла в сердце тайную мечту в очень скором времени счастливо воссоединиться с Пьером-Луи.

Но, не сейчас, разумеется; сначала он должен устать от неудачного романа с молодой девицей и пасть к ее ногам, умоляя о прощении. Мадлен была рада узнать, что он ссорится с девкой, охмурившей его. Можно было с уверенностью предположить, что он плохо спит по ночам и пребывает в дурном настроении днем. За восемь лет Мадлен хорошо изучила мужа и не сомневалась, что вскоре увидит его на коленях. То, что он прислал Армана для переговоров, было хорошим знаком — ей наверняка не придется долго ждать.

Хотя после чудесного, потрясшего обоих эпизода у окна прошло не более пяти минут, Арман прижал Мадлен к входной двери и, горячо обняв, прильнул в страстном поцелуе, а руки вновь устремились к вырезу ночной рубашки.

— О Мадлен, я люблю тебя, люблю, — шептал он. Мадлен ощутила на бедре прикосновение твердой плоти. Не пройдет и нескольких секунд, как он опять обнажит ее ноги, а ночной наряд окажется скомканным вокруг талии!

— До свидания, милый мой Арман, — сказала она мягко, выскальзывая из объятий. — Ты был великолепен и совершенно измучил меня. Позвони утром, но не раньше половины двенадцатого.

Прежде чем Арман сообразил, что сказать в ответ, она открыла дверь, и он оказался на лестничной площадке с обманутыми надеждами и неудовлетворенным желанием.

Под мостами Парижа

Зная, что Мадлен покинула мужа и уже месяц живет у сестры, Мария-Тереза Бриссар решила из соображений такта не смущать супругов присутствием их обоих на званом вечере в ее доме. Поскольку Мадлен была ее подругой, она не послала приглашения Пьеру-Луи, а Мадлен предложила, чтобы ее сопровождал Арман Бюден. Трудно сказать, означало ли это невинно прозвучавшее предложение, что Мария-Тереза осведомлена о близких отношениях Армана и Мадлен. Предполагалось, что их интимная связь является тайной для всех, кроме самых задушевных подруг Мадлен. Однако естественное радостное оживление, сопровождающее любовные тайны, выдает любовников и не позволяет слишком долго держать в неведении окружающих.

В тот вечер в салоне Марии-Терезы и ее мужа, Мориса, собралось немало народу: Бриссары славились своими приемами. Предоставленный самому себе, пока Мадлен беседовала с хозяйкой, Арман оглядел залу — и кого же он заметил в противоположном конце огромной комнаты? Ну, конечно, Доминику Делаваль в голубом платье. Ту самую Доминику, которая была его любимейшей подругой до того, как он оставил ее ради Мадлен. Арман смутился. Если Мария-Тереза и знала о его увлечении Доминикой, она не приложила ни малейшего усилия, чтобы избавить Армана и Доминику от неловкости неожиданной встречи!

Разумеется, Арман старался держаться подальше от Доминики. Он вступал в оживленные разговоры со всеми подряд, очаровывая каждую женщину и развлекая каждого мужчину изящным остроумием. В глубине души он чувствовал свою вину, и ему было немного стыдно за то, как он, мягко говоря, неуважительно обошелся с Доминикой: одна благосклонная улыбка Мадлен — и он резко прекратил свидания с белокурой Доминикой, без объяснений и извинений. Найдутся люди, которые скажут, что он поступил правильно, что такой способ рвать отношения — самый щадящий: лучше нанести резкий и сильный удар в сердце, нежели мучить долгими прощаниями.

Но Доминика была не из тех, кого можно было намеренно игнорировать. Она медленно продвигалась по гостиной Бриссаров, то и дело останавливаясь, чтобы поздороваться с приятелями и перекинуться с ними несколькими словами, и наконец оказалась плечом к плечу с Арманом. Но даже теперь Арман отчаянно делал вид, что не замечает ее присутия. Тогда она похлопала его по руке и скачала, улыбаясь загадочно, как Мона Лиза: «Добрый вечер, Арман». Он обернулся, красивое лицо расплылось в ответной улыбке, и он с чувством поцеловал ее руку, как будто и в самом деле был рад ее видеть.

Для отвергнутой женщины она вела себя удивительно. Не выказав ни малейшего смущения или раздражения, она присоединилась к беседе небольшого кружка людей, собравшегося вокруг Армана. Надо признать, выглядела она великолепно. Модель ее платья цвета бледно-голубых гиацинтов мог создать только большой мастер; платье было сшито из мягчайшего атласа, а глубокий вырез, отделанный фестонами, открывал изрядную часть роскошного бюста. Руки были обнажены, и на каждой сиял бриллиантовый браслет, а это означало, что хотя мужа у Доминики больше не было, однако недостатка в щедрых любовниках она не испытывала.

Вряд ли найдется на свете много женщин, которые бы предпочитали быстрый и окончательный, как удар кинжала, разрыв любовных отношений. Большинство покинутых любовниц полагает, что имеет право знать, и требует, чтобы им объяснили причины, побудившие бывшего обожателя навеки отвергнуть их любовь. Доминика принадлежала к этому большинству, настаивавшему на выяснении отношений, тем более что обстоятельства бегства Армана были, на ее взгляд, из Ряда вон выходящими. Первое время она находила его поведение необъяснимым; после танцев в ночном клубе он отправился к ней домой и всю ночь не давал ей покоя, провоцируя на новые и новые ласки; он казался чрезвычайно увлеченным, а рано утром, когда она еще спала, ушел, не сказав ни слова.

С тех пор она не видела его и не говорила с ним, на телефонные звонки он не отвечал. Будучи женщиной, опытной в любовных делах и хорошо изучившей повадки мужчин, она не долго затруднялась определить причину исчезновения Армана. И какими бы безмятежными ни казались выражение ее лица и тон разговора, в душе Доминика затаила обиду, она жаждала во что бы то ни стало отомстить. Нет, она не была влюблена в него, и не ревность двигала ею. В конце концов, Арман был всего лишь одним из полудюжины мужчин, которые развлекали ее, водили по магазинам, а в награду допускались к прелестям великолепного тела. Возможно, Армана она выделяла среди прочих, но, если отбросить в сторону сантименты, полагала делом принципа отплатить ему той же монетой.

Доминика достала сигарету из маленькой сумочки, предназначенной для выходов в свет, и ждала, пока Арман поднесет огоньку. Он щелкнул золотой зажигалкой — подарок ко дню рождения от предыдущей любовницы, — и Доминика, придерживая его запястье, как будто для того, чтобы было легче прикуривать, склонилась над трепещущим пламенем. Если бы кто-нибудь вздумал понаблюдать за действиями дамы в голубом, то он непременно заметил бы, что она наклонилась вперед ниже, чем это было на самом деле необходимо, настолько низко, что Арман мог бы без труда заглянуть за свободный фестончатый вырез платья, если бы это входило в его намерения. Как верно рассчитала проницательная Доминика, повинуясь давно и прочно укоренившейся привычке, Арман остановил взгляд на ее груди.

Благодаря близкой дружбе в прошлом, Арман не мог не знать, что Доминика имеет привычку поддерживать свои массивные, завораживающие, но, к сожалению, не соответствующие последней моде округлости плотными бюстгальтерами белых или розовых тонов. Человеку, который испытывает громадное наслаждение, лаская женскую грудь при каждом удобном — и даже неудобном — случае, эти полезные предметы туалета казались вздорной и досадной причудой. Заглядывая за вырез платья бывшей подружки, Арман не ожидал увидеть ничего, кроме двух куполов из белого атласа. Каковы же были его изумление и радость, когда под голубой тканью взор обнаружил пару обнаженных колышущихся сфер, нежно-белых, с продолговатыми темно-красными кончиками!

Арман не знал, что не так давно Доминика нашла на улице Камбон изготовителя корсетов, настоящего гения в своем ремесле. Он-то и предложил ей необычный тип бюстгальтера собственного изобретения — по крайней мере мсье Лекрок настаивал на своем авторстве. Стоит ли уточнять, что произведения этого мастера стоили недешево, потому что они кроились и шились вручную с учетом индивидуальности клиентки. Обмеряя мягкие округлости и делая примерки, мсье Лекрок не уставал объяснять посетительницам лавки, что, с точки зрения профессионала, каковым он является, грудь каждой женщины уникальна, ее форма, размер и расположение на теле не повторяются никогда.

Хитроумные маленькие сооружения, изготовлявшиеся в его мастерской, не имели бретелек и тесно облегали тело, изогнутые уплотнения из прошитого в несколько слоев атласа обеспечивали надежную, однако незаметную, поддержку чересчур пышным формам, оставляя их при этом полностью открытыми. Благодаря искусству Лекрока, а также некоторым маленьким женским хитростям, вид, открывшийся Арману в вырезе платья Доминики, был настолько ошеломляющим, что после того, как она выпрямилась и выпустила длинную струю бледно-голубого дыма, он еще несколько секунд стоял неподвижно с зажженной зажигалкой в руке.

Так он стоял, как истукан, с протянутой в пустоту зажигалкой, а Доминика понимающе улыбалась, наблюдая за выражением его лица. За продолжительное время знакомства она хорошо изучила мимику Армана и отлично понимала, что он сейчас чувствует, а именно — безоговорочное восхищение и вспыхнувшее желание. Будучи женщиной, не теряющейся ни при каких обстоятельствах, Доминика немедленно взяла инициативу в свои руки. Взглянув на зажженный конец сигареты, она объявила, что та плохо горит, и вновь склонилась к Арману. Некоторое время она оставалась в этой позе, предоставляя ему щедрую возможность пожирать глазами обнаруженные сокровища, а кончиками пальцев ласкала его руку, под предлогом удобства прикуривания, ласкала медленно, проводя пальцами вверх и вниз, словно это была не рука, а иная часть тела!

Когда она выпрямилась снова, освободив Армана от наваждения, то увидела, что щеки приятеля слегка порозовели, выдавая взволнованное состояние души. По молчаливому обоюдному соглашению они незаметно отделились от маленькой компании знакомых и отправились на поиски места, где могли бы спокойно поговорить и не быть услышанными. Теперь, когда Арман знал, что сочные дыни Доминики не затянуты под платьем в плотную броню, он не мог оторвать глаз от корсажа ее платья, словно пытаясь разглядеть сквозь атлас очертания крепких бутончиков.

Пока они болтали о ничего не значащих пустяках, Доминика намеренно углубляла его волнение, поводя плечами и поеживаясь, так чтобы ничем не стесненная грудь слегка колыхалась под платьем. И легкий румянец на щеках Армана становился все темнее и насыщеннее, как будто нечто, спрятанное под нижним бельем, тоже краснело и увеличивалось. Но хотя игра, в которую они играли, была невероятно захватывающей, в глубине души Арман опасался, как бы Мадлен не увидела его вдвоем с Доминикой в стороне от других гостей и не сделала бы соответствующие выводы. Это было бы очень некстати.

Его приятно удивило то, что Доминика не произнесла ни слова упрека. Наоборот, она разговаривала с ним как давний задушевный друг, симпатизирующий, но ненавязчивый. Арман подумал, что редко можно встретить в женщине такое лишенное предрассудков отношение к жизни, впрочем, он всегда считал Доминику необыкновенной женщиной. Само собой разумеется, Арман ошибался. Представления и чувства Доминики подчинялись самому обыкновенному инстинкту, диктующему поведение всякой женщине, оставленной любовником ради соперницы, и в скором времени Арману предстояло убедиться в этом, к его огромному сожалению!

Но сейчас она была обворожительна. Придвинувшись на секунду поближе, так что у него едва не закружилась голова от чувственного запаха ее духов, доверительным шепотом Доминика сообщила, что ей необходимо посоветоваться с ним по важному Делу, имеющему для обоих большое значение.

— Я к твоим услугам, но здесь будет неудобно, — сказал Арман, заглатывая наживку, как самая беспечная речная рыбка.

— Выйдем в холл? — предложила Доминика, вопросительно приподняв брови.

Но когда они по отдельности, выскользнули из гостиной, то обнаружили, что и в холле им не найти уединения. Одна из горничных не уходила оттуда, помогая прибывающим и отбывающим гостям управляться с пальто и шляпами; другие слуги без передышки сновали с подносами, бутылками, чистыми стаканами и прочим, необходимым для приемов. Арман разочарованно пожал плечами, но Доминика знала, что делает. Предложение выйти в холл было лишь предлогом убраться из гостиной. Она выждала немного и, когда на них никто не обращал внимания, взяла Армана за руку и быстро повела подальше от прихожей и гостиной в отдаленные помещения огромной квартиры Бриссаров.

Арман понятия не имел, куда они идут, Доминика также не была знакома с той частью дома, куда гостей обычно не допускают. Однако расположение комнат не имело значения, все, что им было нужно, — это место, где они могли бы несколько минут побыть наедине и где она сможет высказаться. После нескольких минут поисков Доминика обнаружила помещение, которое идеально соответствовало ее намерениям, — узкую спальню горничной в самом дальнем углу квартиры, с единственным окном, смотревшим на глухую стену соседнего здания. Все слуги были заняты, прислуживая гостям и не имея возможности отлучиться ни на минуту, поэтому можно было не опасаться скорого появления хозяйки этой унылой комнатушки.

Доминика зажгла единственную электрическую лампочку, свисавшую с середины потолка, и комната осветилась тусклым светом. Как только дверь была захлопнута, Арман обнял свою спутницу и принялся осыпать горячими поцелуями ее лицо.

— Ах, вот ты как! — воскликнула она, отталкивая его. — Почти два месяца не подавал признаков жизни, намеренно избегал меня, а когда мы случайно встретились, ты полагаешь, что между нами все будет по-прежнему!

— Но я думал… — Арман запнулся, пораженный внезапной переменой ее настроения.

— Нет, Арман, ты никогда не думаешь. Ты встретил другую и бросил меня, даже не попрощавшись, — мрачная убежденность, звучавшая в ее голосе, должна была бы насторожить Армана. — Ты не утруждаешь мозги, мой милый, а просто поступаешь так, как велит вот этот!

Он увидел, как сверкнули бриллиантовые браслеты, — это Доминика резко протянула руки вниз и, прежде чем Арман успел остановить ее, рывком расстегнула пуговицы на брюках.

— Ради Бога, Доминика, — взмолился он, хватая ее за запястья. Его страшила мысль, что Мадлен может отправиться искать его и обнаружит в этой комнатушке в непристойно растерзанной одежде и в обществе другой женщины.

Зато Доминика не испытывала никаких сомнений, отрывистыми движениями она расправлялась с рубашкой, а другой рукой завладела тем самым достоянием Армана, которым он так гордился, и, извлекши его из складок нижнего белья, критически рассматривала.

— Как я и думала — мягкий и вялый, — объявила она. — Видно, задал ты ему работы в последнее время, да только не со мной. Кому же привалило такое счастье, скажи, Арман? Может быть, Мадлен Бове? Все знают, что она ушла от мужа. Так она ушла от него к тебе?

Ему удалось оторвать ее руку, но на этом дело не кончилось — Доминика знала, как обращаться с Арманом, и умела настоять на своем. Прежде чем он смог надеть брюки, она быстро опустилась на одно колено и взяла в рот то, что только что держала в руке. Недаром интимнейшая дружба между Арманом и нею длилась почти год до появления опасной соперницы, за это время Доминика успела по достоинству оценить невероятную отзывчивость Армана на женские ласки и знала, как просто возбудить его. Несколько движений языком — и то, что находилось у нее во рту, стало твердым и крепким.

Оцепенев, Арман уставился вниз, туда, где из распахнутых брюк, покинув гнездо из черных завитков волос, поднималась сокровеннейшая часть его тела и где в ритмичных движениях покачивалась белокурая головка Доминики. Она прикрыла глаза, лицо под пшеничной челкой было спокойно, — все вместе было настолько возбуждающим, что Арман не смог устоять. Доминика услышала короткий вздох, правильно поняла его и, оторвавшись от своего занятия, подняла глаза и взглянула на приятеля. Ее темно-синие глаза смотрели на Армана без всякого смущения, при этом она крепко держала в руке добычу с каждой секундой возраставшую под воздействием умелых пальцев.

— Но, Доминика, здесь… это невозможно! — проговорил Арман.

В его голосе не слышалось искреннего сожаления. Доминике потребовалось сделать лишь несколько искусных и уверенных движений, чтобы заставить его забыть о страхе разоблачения и о возможных неприятных последствиях. Она не стала отвечать, не желая тратить слова попусту. Быстро встав на ноги, она высоко подняла край гиацинтового платья. Арман зачарованно пожирал глазами внушительные обнаженные бедра цвета сливок там, где кончались чулки, не достигая отделанных кружевом шелковых трусиков. Он тихо, будто про себя, произнес ее имя, когда Доминика, отодвинув в сторону половинку трусиков, обнажила темно-коричневый пушок, покрывавший пухлый холмик.

— Так-то лучше, — сказала она одобрительно, поглаживая крепкого малого, который ее усилиями стал влажным и скользким. — Твердый, как ручка швабры, и почти такой же толстый! Это весьма похвально, мой милый. Ей пока не удалось высосать тебя до конца.

— Доминика, вдруг кто-нибудь увидит нас! — заволновался Арман, при упоминании соперницы страхи вновь вернулись к нему.

Физическое состояние сильнейшего возбуждения помешало ему оценить иронию ситуации. Сейчас он повторял почти слово в слово возражения Мадлен, когда она стояла у окна в гостиной Иверов, а он все выше и выше задирал ночную рубашку, лаская гибкое обнаженное тело. Тогда тревоги Мадлен были беспочвенны, вероятность того, что кто-нибудь мог нарушить их уединение ночью в гостиной Ивонны, была ничтожна. Но здесь, во время званого вечера, когда в доме полно гостей, а он стоит рядом с Доминикой у железной койки в комнате горничной и его мужское великолепие в полной боевой готовности, — сейчас опасность была велика.

Но как давно и хорошо известно, когда самая лелеемая часть тела мужчины встает на дыбы, все помыслы, все восприятие действительности и способность к рассуждению сосредоточиваются исключительно в ней, — а это означает, что в такие моменты мужчина способен на любую глупость. Гордость Армана трепетала в руке Доминики, и ощущения были столь восхитительны, что он был готов рискнуть всем: друзьями, репутацией; он был даже готов пойти на риск потерять Мадлен. Доминика знала и рассчитывала на это.

Он попытался повернуть ее и уложить на жесткую постель, но она спешила и рассудила по-своему. Цепко ухватившись, она привлекла Армана к себе, и он, почти не отдавая себе отчета в бреду наслаждения, глубоко проник в нее.

— Да! — закричала она, торжествуя, когда Арман, обхватив ее за талию, сильно и размашисто заработал бедрами.

Желая ускорить события, Доминика оторвала пуговицу, поддерживавшую пояс его трусов, просунула руки под обвисшие одежды и крепко обхватила Армана сзади. Он застонал от приятной боли, когда она вонзила ногти в кожу с жестокой силой львицы, терзающей беспомощную жертву.

— Что ты делаешь! — простонал он, его чресла двигались не переставая в неуправляемом пароксизме желания.

Доминика откинула назад белокурую голову, широко открыла рот и выкрикнула: «Давай, Арман!» Почти мгновенно она почувствовала горячую струю страсти, выплеснувшуюся в нее.

— О, да! — стонала она, переживая сладчайшие моменты физического наслаждения.

Но им не было суждено пережить вместе в нежных объятиях медленное угасание страсти. Тело Армана еще не прекратило невольных движений, как Доминика резко отстранилась, оставив его без поддержки на дрожащих ногах. Все произошло очень быстро, и Арман не мог поверить, что все уже кончено, что в мгновение ока надутый воздушный шар, достигший невероятных размеров, уже лопнул. Нетвердой походкой он приблизился к кровати и сел, с изумлением глядя, как опускается до колен бледно-голубое платье Доминики, скрывая чудеса, таящиеся под ним, — так опускается занавес в театре, когда представление окончено!

Увы, в этом театре не было криков «бис» и актеры, разыгравшие маленькую комедию, не выходили на поклоны и им не дарили букеты цветов. Арман сидел на кровати в расстегнутых штанах, не в силах вымолвить ни слова, и несколько осуждающе смотрел на Доминику. Сейчас он не был способен разобраться в своих чувствах. Он понимал, что Доминика заманила его в эту темную маленькую комнату и обманом заставила заняться с ней любовью; она расставила ловушку, вынудила его пойти на нелепый риск — и ради чего? Удовольствие, которое она ему доставила, длилось не дольше падения снежинки на мутную рябь Сены! Однако худшее было впереди.

— Помнишь, как ты изнасиловал меня на лестнице? Я подумала, что было бы невежливо с моей стороны не ответить тебе тем же, — сказала Доминика, в голосе явственно слышалась злость. — Оставайся и сиди тут со спущенными штанами, я пришлю твою новую подружку посмотреть, что ты наделал.

И махнув юбкой, она исчезла, оставив его одного в неуютной маленькой комнате. Он чувствовал себя невероятно глупо. Паника охватила его, когда он живо представил, как Мадлен распахивает дверь и глядит на него гневно и ревниво. Непослушными пальцами он заправил нижнее белье и встал, чтобы застегнуть брюки. Им владела мысль, что он должен немедленно спрятать то, что при других обстоятельствах был бы счастлив открыть взору Мадлен.

Тогда-то он и сделал неприятное открытие, что грубое нападение Доминики лишило его двух пуговиц на брюках, а также перламутровой пуговички на трусах. Он застегнул те, что остались, и оглядел себя в зеркале стоявшем на старомодном туалетном столике у стены. Но свет в комнате был тусклым, и Арман не был уверен, что никто не заметит некоторую небрежность в одежде, когда он вернется в гостиную. Новая ужасная мысль пришла ему в голову: если горничная, обитавшая в комнате, найдет пуговицы от мужских брюк, то наверняка пойдут разговоры, которые перерастут в домыслы и слухи!

Не оставалось ничего другого, как встать на четвереньки и в полутьме заняться поисками пропавших пуговиц. Одну он нашел быстро, она закатилась под узкую кровать. Перламутровая пуговичка лежала на самой кровати, куда была отброшена грубым рывком Доминики. Однако второй брючной пуговицы нигде не было видно. Арман шарил вокруг туалетного столика и в темных углах, испуганно прислушиваясь, не возникнут ли за дверью шаги, предвещающие появление Мадлен. После пяти минут бесплодных поисков он сдался и бежал из маленькой комнаты.

Разумеется, Доминика ничего не сказала Мадлен и никогда не собиралась этого делать. Угроза была пустой, высказанной вслух под влиянием момента, когда Арман, выпустив заряд, в изнеможении рухнул на кровать и она заметила следы раскаяния на его лице. Выдумка ей вполне удалась — четверть часа он не находил себе места. Но к тому времени, как Арман добрался до гостиной, Доминика уже распрощалась с Бриссарами и ушла, волоча за собой ничего не понимающего кавалера.

Арман чувствовал себя глубоко униженным происшедшим, а также настоятельной необходимостью делать вид перед Мадлен, что ничего не случилось. До конца вечера он пребывал в дурном расположении духа, настолько явном, что, когда они покинули дом Бриссаров, Мадлен попросила отвезти ее прямо к сестре. Ранее они намеревались отправиться в ночной клуб, чтобы немного потанцевать и развлечься вместе с Ивонной и ее кавалером. Когда Ивонна услышала о перемене планов, она пожала плечами и укатила в новеньком сверкающем автомобиле поклонника, нимало не расстроившись.

Арман отвез Мадлен на такси на улицу Сен-Дидье и уже было собрался подняться к ней, но у парадной двери Мадлен остановила его.

— Спокойной ночи, Арман, — сказала она решительно. — Можешь позвонить завтра, если настроение улучшится.

Очень спокойно она подставила щеку для легкого прощального поцелуя и исчезла за дверью. Арман остался стоять на тротуаре, в который раз за вечер чувствуя себя обманутым глупцом. Не сомневаясь, что Мадлен пригласит его к себе на бокал вина, а возможно, и для чего-нибудь большего, Арман, выходя из такси, расплатился с шофером. Машина уже уехала; оглянувшись, он увидел, как на повороте на авеню Клебер мелькнули красные огоньки задних фар. Осенний вечер был холоден и уныл, густой сырой воздух предвещал дождь.

Арман пересек улицу и, остановившись на противоположной стороне тротуара, взглянул на занавешенные окна квартиры Иверов во втором этаже. Всего лишь неделю назад они стояли с Мадлен позади этих занавесок в темноте, и он ласкал обнаженную маленькую грудь под ночной рубашкой! Ах, какой это был незабываемый вечер, какие восхитительные ощущения он испытывал, наслаждаясь стройным телом, в то время как Мадлен осторожно выглядывала из окна, наблюдая за Пьером-Луи. Под воздействием обстоятельств он пришел в необычайное возбуждение, и она тоже — если бы он ее не поддержал, то она упала бы на пол.

При столь сладостном воспоминании верный товарищ Армана, до того спокойно спавший, очнулся и приподнял голову. С недостающей пуговицей, оторванной Доминикой, полосатые шелковые трусы Армана держались кое-как, поэтому его любопытному и беспокойному приятелю ничего не стоило пролезть сквозь образовавшуюся прореху. А поскольку властный инстинкт требовал, чтобы он проникал как можно глубже в любое свободное пространство, то он и вылез нахально наружу и терся об атласную подкладку пальто.

«Мой бедный друг, — обратился Арман к обделенному товарищу, — прекрасная Мадлен покинула нас, тебя и меня. Удовольствие, которого ты требуешь, недоступно нам на этот раз. Она — там, наверху, за занавесками гостиной, а мы здесь, на тротуаре, подавленные общей тайной о горячем приеме, который тебе был совсем недавно оказан в другом месте. Я слишком расстроен, чтобы предпринять поход в „Шабанэ“, или в „Мэ-зон Жюно“, или в какое-нибудь иное место, где обитают доступные молодые женщины. Делать нечего, надо отправляться домой и ложиться спать».

На следующее утро после столь неприятных и унизительных событий Арман сидел в гостиной, потягивая кофе и просматривая газету, когда вошла мадам Котье и объявила о приходе мадам Делаваль. Можно себе представить изумление Армана! Мадам Котье была вдовой средних лет, приходившей каждое утро выполнять кое-какую работу по дому. Обязанности ее были необременительны. Она покупала газету в ближайшем киоске и свежие булочки в пекарне, варила кофе, убирала квартиру, стирала и гладила рубашки и в конце концов стала абсолютно необходимой в холостяцком жилище Армана.

Прежде чем Арман успел возмутиться и велеть мадам Котье выпроводить непрошеную гостью, Доминика ворвалась в комнату и, обойдя домработницу, весело приветствовала хозяина, удобно устроившегося в кресле в пижаме и халате, а рядом на маленьком столике стоял кофейник и тарелочка с круассанами.

— Здравствуй, Арман, — улыбаясь сказала Доминика. — Извини за столь ранний визит, но я проезжала мимо и решила заглянуть, чтобы рассказать тебе кое-что, что может тебя порадовать.

На ней была чрезвычайно элегантная долгополая шуба из шиншиллы изысканного серого оттенка и маленькая темно-серая шляпка, облегавшая голову. Щеки раскраснелись от утреннего холода, и, стянув черные замшевые перчатки, она быстро потерла руки друг о друга, чтобы согреть их. Мадам Котье вышла, вернувшись к своим делам, а Доминика уселась в кресло напротив Армана. В ответ на ее приветствие тот слегка приподнялся и, не выказав и намека на желание коснуться ее руки, опять опустился в кресло, подозрительно глядя на гостью.

Ни на секунду он не поверил, что она всего-навсего проезжала мимо. Было только девять часов утра, Доминика никогда не поднималась так рано, а тем более не отправлялась по делам. Арман был уверен, что она явилась с какой-то тайной целью, однако последующие слова застали его врасплох.

— Я зашла извиниться, — сказала Доминика, — я искренне переживаю из-за того, что случилось вчера. Я вела себя ужасно, и нет мне оправданий. Выпила я не больше двух бокалов шампанского. Ты, должно быть, подумал обо мне Бог знает что.

Она сокрушенно пожала плечами — жест, выразивший огорчение, получился весьма обворожительным. По доброте натуры Арман никогда не мог устоять, когда к нему взывала хорошенькая женщина, и он немедленно и снисходительно принял ее извинения.

— Прекрасно, значит, мы опять друзья, — сказала она, вставая, как будто собиралась уйти теперь, когда они примирились.

Но не тут-то было. Очень скоро Арману пришлось убедиться, что покинуть его дом, по крайней мере немедленно, отнюдь не входило в намерения Доминики. Она развязала узел на розовом шелковом шарфе, обмотанном вокруг шеи, и выпустила концы наружу, обнажив гладкую шею и грудь. Единственным украшением на шее был маленький золотой крестик на цепочке. Арман уставился на нее в недоумении, пытаясь догадаться, что последует дальше. И когда она, улыбаясь во весь рот, полностью распахнула шубу, он увидел, что другой одежды под ней не было. Однако нельзя сказать, что это прекрасное тело было совершенно голым, — вокруг талии был застегнут пояс из белых кружев и атласа, поддерживающий серые шелковые чулки.

— О Доминика, зачем ты это делаешь? — спросил Арман, глубоко вздохнув.

— Я подумала, что было бы неплохо напомнить тебе о том, что ты потерял, — ответила она, держа шубу распахнутой. — Почему это ты вдруг перестал считать меня привлекательной, после того как всю ночь покоя мне не давал? Или я подурнела?

Арман не мог оторвать глаз от обнаженной груди — большой, круглой, с удлиненными темно-красными сосками. Ему живо припомнилось, как он наслаждался прикосновением к ней в те дни, когда он и Доминика были любовниками. Взгляд скользнул ниже, к чувственной округлости живота, перерезанной поперек белой полоской пояса, и яркие воспоминания о радостях, доставленных ему этим мягким животом, замелькали в голове. Арман перевел глаза еще ниже, к густым светло-каштановым завиткам, покрывавшим нежный персик, который он так часто и с неизменным удовольствием разламывал. Арман снова вздохнул.

Красные губы Доминики змеились в усмешке, пока она наблюдала, как хорошо знакомые ей выражения сменяются на восхищенном лице Армана. Она приблизилась к креслу, на котором он сидел, и опустилась перед ним на колени. Не говоря ни слова, она развязала пояс халата и рывком расстегнула пуговицы на алой пижамной куртке, а штаны спустила вниз — таким образом, одним движением ее руки Арман оказался обнажен от горла до колен. Его неугомонный дружок уже вытянулся во всю длину и, когда она принялась гладить его, благодарно подрагивал, напоминая довольного, виляющего хвостом пса, которого хозяин гладит по голове.

— Пойдем в спальню, — прошептал Арман. — Я хочу увидеть, как ты лежишь на расстеленной шубе, раскинув ноги…

— У нас нет на это времени, — пробормотала она, ее рука двигалась быстро и с большой ловкостью. — Откинься назад и не смей закрывать глаза. Смотри на меня!

Как будто Арман — или какой-нибудь иной счастливчик, оказавшийся на его месте — закрыл бы глаза или отвернулся от столь восхитительного зрелища: огромные дыни Доминики подпрыгивали вверх и вниз, повинуясь быстрому ритму крепко сжатой руки, а маленький крестик мелькал между ними! Арман протянул руки к пухлым прелестям, и она придвинулась поближе, чтобы ему было легче обхватить их.

— Доминика, Доминика… — проговорил он, задыхаясь, — дорогая, я обожаю тебя!

«Дорогая и обожаемая» была настолько довольна произведенным эффектом, что ее рука задвигалась еще быстрее, за что она была немедленно вознаграждена таким радостным вилянием хвоста, что едва не расхохоталась вслух — какие же все-таки простаки эти мужчины, особенно красивые и тщеславные молодые люди вроде Армана! Он смотрел, завороженный, на светло-каштановую поросль, напряженно ожидая момента, когда Доминика оседлает его обнаженные бедра и вберет его в себя. Как будто угадав его мысли, мгновение спустя она впустила его в гладкую, влажную нишу и принялась подпрыгивать у него на коленях так быстро, что Арман понял, не пройдет и нескольких секунд, как его страсть выплеснется горячей струей.

По крайней мере так он представлял себе чудесное завершение, но совсем другое было на уме у Доминики. Не для того, чтобы доставить удовольствие Арману, она непривычно рано покинула теплую постель и предприняла поездку в такси в шубе на голое тело. Она задумала продолжить урок, начатый вчера, урок, который должен был поставить Армана на место. Начало было восхитительным таким же, как прошлым вечером в доме Бриссаров, но кончиться все должно было совершенно иначе.

— Доминика, — выдохнул Арман, почувствовав, как сжался живот перед тем неизбежным, что должно было сейчас произойти.

— Да, Арман, — сказала она спокойно, — я вижу.

Он не сумел вовремя разгадать ее намерений. Быстро и уверенно она вела его за собой и завела так далеко, что уже было поздно что-либо Изменить. Темно-карие глаза Армана расширились, когда он ощутил знакомый толчок в животе, а насмешливые голубые глаза Доминики под белокурой челкой и маленькой шляпкой-колоколом смотрели на него в упор, когда она вдруг неожиданно выпрямила ноги и встала! Она больше не соприкасалась с ним, лишив его теплой гавани в тот самый момент, когда он освобождался от драгоценного груза.

— Нет! — в смятении закричал Арман. Побледнев, он смотрел, как его позорит беззаботный дружок, когда тот подпрыгнул со щенячьей радостью и выпустил струю, облив голый живот, вплоть до черных волос на груди.

Не дожидаясь, пока прекратятся судороги, сотрясавшие Армана, Доминика отступила назад и, невозмутимо улыбаясь, повязывала шелковый шарф, любуясь результатами содеянного. Ошеломленный Арман увидел, как она застегнула шубу, спрятав гладкое обнаженное тело.

— Мне действительно надо убегать, а то я опоздаю, — сказала она небрежно, словно заглянула на чашечку кофе. — Ты не ждешь Мадлен сегодня? Пусть угостится тем, что осталось, и не забудь передать привет от меня. Прощай, Арман!

Изящно махнув рукой, Доминика повернулась на каблуках и ушла, оставив Армана в совершенном изумлении и растерянности. Она намеренно не закрыла за собой дверь гостиной, и Арман мог слышать голоса и смех у входной двери, где мадам Котье провожала посетительницу. Охваченный паникой, так что пот выступил на лбу, он выхватил кремовый носовой платок из нагрудного кармана халата и принялся торопливо вытираться, опасаясь, как бы мадам Котье не вошла в комнату прежде, чем он успеет привести в порядок пижаму. Опять Доминике удалось поставить его в унизительно неловкую ситуацию!

Прощальный выстрел также не прошел мимо цели, что добавляло горечи и раздражения. За второй чашечкой кофе, всего лишь за несколько минут до появления в гостиной Доминики, он подумывал о том, чтобы позвонить Мадлен, вежливо выждав до одиннадцати часов, и извиниться за вчерашнее дурное настроение. Получив прощение, он пригласил бы ее позавтракать, а потом привел бы к себе. К тому времени мадам Котье уже уйдет, и ничто не помешало бы представить Мадлен нежнейшие доказательства того, что он по-прежнему любит ее больше всех на свете.

Однако ему пришлось признать, что Доминика снова перехитрила его. Иллюзорное наслаждение, которое она ему доставила, скорее взвинтило нервы, нежели успокоило. Арман понимал, что, мучимый постыдной тайной, он не в состоянии встретиться с Мадлен без риска повторения вчерашней размолвки. Он решил, что самым разумным выходом из положения будет отложить телефонный звонок до полудня. К тому времени, надеялся он, неприятное чувство поражения отпустит его. Возможно, Мадлен согласится пообедать с ним вечером, а там — кто знает?

Но когда он наконец позвонил, горничная ответила, что мадам Бове нет дома. Раздраженный тем, что упустил еще одну возможность помириться с Мадлен, он немедленно позвонил Доминике, чтобы высказать все, что накипело у него на душе. Она была дома и явно развеселилась, узнав его голос, что еще больше вывело Армана из себя.

— Но почему ты звонишь мне, Арман? Неужели Мадлен не пришла? Или она уже ушла, потому что ты был не в состоянии 'оправдать ее ожидания?