37 девственников на заказ

— Хорошо, я постараюсь. Проведенные мною действия по нарушению у Иеронима Глистина целостности его энергетически-эротической оболочки привели к естественному семяизвержению. Заостряю внимание на данном определении, поскольку для этого образца девственника особо важное значение имеет именно потеря части его энергетической определяющей, которой он считает сперму. Не могло быть и речи о проникновении Иеронима внутрь женского организма, все действия должны были носить возбуждающе-поверхностный характер. В противном случае он не смог бы потом собрать свою потерянную энергию.

— А он собрал? — заторможенно поинтересовался допрашивающий.

— Собрал. Все до капельки. Все собрал, все облизал и проглотил. Но вышла неудача.

— Неудача?..

— Вам плохо? — проявила участие женщина. — Для психоаналитика вы слишком впечатлительны. Не хватает отстраненности. Проглоченная Иронимом собственная сперма должна была восстановить его целостность и чистоту в плане принадлежности к космосу, но вышла осечка. Его почти сразу стошнило. Не знаю, сможете ли вы понять несчастного Иеронима. В том смысле, что мне не очень удобно задавать вам интимные вопросы, но если вы когда-нибудь пробовали на вкус собственный выброс сперматозоидов, да еще при условии столь длительного их накопления… Я имею в виду, что это было не просто вынужденное временное воздержание, это была принципиальная заглушка лет в двадцать, и данный образчик девственника наверняка ни разу не пытался открыть эту заглушку даже нечаянным онанизмом. И получается…

Допрашивающий извинился (“что-то голова побаливает…”) и вышел.

Следующая попытка продолжить допрос была предпринята упитанным человеком лет сорока с покачивающимися при ходьбе из стороны в сторону животом и ляжками.

Голова этого человека была так захламлена волосами, что некоторое время женщина просто разглядывала его кудрявую шевелюру, длинную косматую бороду, кустистые брови, соприкасавшиеся некоторыми волосками с ресницами, бакенбарды, когда-то заботливо заплетенные в косички сантиметров по десять в длину, а теперь свалявшиеся и больше напоминавшие старые обтрепанные веревки. Дольше всего она осматривала завитки рыжих волос из носа и верхнюю губу, на которой усы топорщились так лихо, что соприкасались с этими завитками.

Мужчина терпеливо, с достоинством во взгляде ждал конца осмотра.

Когда женщина подняла глаза, она встретила сочувствующий грустный взгляд больших зеленоватых глаз навыкат. Она смутилась — этот взгляд ей напомнил что-то, не совмещающееся с данным местом и с событиями, которые ее сюда привели.

— Итак, — вкрадчивым баском подобрался к ней поближе лохмач, — вы остановились на том, что Иеронима стошнило.

— Да… Он очень огорчился, очень. Теперь ему требуется очищение, он потерял часть своей энергии… Извините, вы меня допрашиваете?

— Честно сказать, я здесь что-то вроде палочки-выручалочки. У всех нервы, терпения не хватает, а я всегда в одном состоянии духа нахожусь. Понимаете, у меня постоянное спокойное состояние духа, оно никогда не меняется. И потом, мои коллеги — люди с предрассудками…

— Вы меня допрашиваете?

— Я пытаюсь объяснить, не перебивайте. Мое постоянное безмятежное состояние духа, спокойствие и, даже можно сказать, некоторое здоровое равнодушие обусловлено — только не удивляйтесь — моей незапятнанной девственностью.

— О, господи! — выдохнула женщина и провела еще один подробный осмотр, уделяя теперь больше внимания телу мужчины.

— Я тоже так думаю, но мои коллеги — люди с предрассудками, они позвонили мне сразу же, как только начали допрос, нашли меня за городом, сказали, что дело исключительной важности. У них бытует мнение, что с психами… то есть, я хотел сказать, что со странными людьми я справляюсь лучше, чем профессиональный психолог.

— Понятно, психолог занимается проблемами межличностных отношений в коллективе, он не привык допрашивать. — Она сверкнула глазами и прикусила нижнюю губу. — Кстати, почему не пришел лечащий врач Глистина? Как я поняла, Иероним наблюдался у психиатра?

— Не перебивайте, отвечаю на ваш первый вопрос. Я вас не допрашиваю, а хочу только узнать, каким образом Иероним Глистин исчез из квартиры после того, как его стошнило собственным энергетическим выбросом. Психиатр Глистина не имеет к исчезновению своего пациента никакого отношения и в данной ситуации вряд ли сможет нам помочь.

— Можно узнать ваше имя? — поинтересовалась женщина, загасив глаза ресницами.

— Нет. Я скажу вам его в конце беседы, если вы ответите на все мои вопросы. Или не скажу вообще…

— Почему вы не хотите назвать свое имя?

— Потому что я… скажем так, несколько опасаюсь вашего интереса.

— Значит, вы видели мой блокнот?

— Видел. И вас видел с той стороны вот этого стекла. Я уже сорок минут наблюдаю за вами.

— Если вы не называете свое имя, значит, такого имени нет в моем списке?

— Нет, — сознался мужчина, не меняя ни тона голоса, ни выражения глаз. — Я чувствую, что вы заинтересовались; я чувствую, что в вас появилась какая-то хищность, но прошу на мой счет не беспокоиться. Вы торопитесь — вероятно, вам нужно собрать в блокнот определенное количество жертв (или счастливцев, как угодно) и, вероятно, список почти закончен. Так ведь?

— Да, — честно ответила женщина, — но я не скажу, насколько почти.

— Это не важно. Все равно со мной у вас ничего не получится.

— Это почему же?

— Я допускаю, что из тридцати шести случаев контактов с мужчинами-девственниками вы вывели массу сложных систем проникновения в чужую физиологию бытия, но я являюсь девственником не в силу принципов или отклонений, я вам не интересен. Моя логика жизни основывается на примитиве: я хотел бы жениться на девственнице. Это желание для мужчины нельзя назвать психическим отклонением или посягательством на свободу поведения и равноправие?

— Нельзя, — согласилась женщина.

— Тогда справедливо будет и женщине требовать от меня определенной… нераскупоренности.

— Это смешно, — улыбнулась женщина слову.

— Пусть так. Но вы не станете играть в такую игру, чтобы проткнуть указательный палец и записать меня тридцать седьмым. Не станете. Потому что для этого вам понадобится сначала вступить со мной в брак.

— Забавно… Я чувствовала, что это утро не может просто закончиться банальной трепкой нервов, должно было состояться что-то интересное, но на предложение руки и сердца я, конечно, не могла рассчитывать!

— Руки? — сонно удивился лохмач. — Сердца? Странная наивность. Я был уверен, что речь идет только о моем члене. Каким образом Иероним Глистин покинул квартиру? Куда он так спешил?

— Он сказал, что очиститься и накопить энергию можно только в зеркалах Тибета, туда и спешил. Я объяснила, что легально ему попасть на Тибет удастся только после отдыха в клинике доктора Кличенко, и уговорила отдохнуть в этой клинике месяца два. Мы обсудили громко и в подробностях, как он проберется на чердак и выйдет потом из другого подъезда (это было сделано исключительно для тех, кто его постоянно прослушивает, вы же понимаете?), после чего я пошла на кухню создавать там естественный шум — я стучала посудой, пила чай и разговаривала сама с собой, пока он перелазил с одного балкона на другой, чтобы спрятаться на самом отдаленном и переждать там суматоху. Потом я шумно ушла, хлопнув дверью, потопталась некоторое время в подъезде, а Иероним после всей суматохи, после отъезда секретных агентов должен был вернуться к себе в квартиру и дожидаться машины “Скорой помощи” из клиники. Представляете, как я удивилась, когда меня задержали в подъезде, отвели в странный фургон, напичканный аппаратурой, и пристегнули наручниками к стойке?

— Скажите… — задумался лохмач, — вы ведь не могли не отметить странные реакции этого человека. Почему вы помогли ему сбежать? Налицо были все признаки параноидальной шизофрении.

— Отнюдь! — Женщина расслабилась, откинулась на спинку стула. По коротким черным волосам пробежал отблеск света от лампы на потолке, и мужчина подумал, что эти лампы дневного света горят всегда, не переставая, и вот свет одной из них пригодился, чтобы привлечь внимание к ухоженной женской головке.

— Нормальные у него были реакции. Из беседы с матерью я поняла, что Иероним заметно изменился только за последний год, после попытки самоубийства. Он официально наблюдался у психиатра, но с работы уволен не был. Я позвонила и выяснила, что незаменимый сотрудник Глистин работает в секретном отделе какого-то закрытого НИИ. Он биолог, этого достаточно?

— Смотря для чего, — подсобрался мужчина и потер ухо.

Женщина тогда еще не знала, что, когда он потирает ухо, это является признаком удивления и напряженного поиска выхода из создавшейся ситуации. Она подумала только: интересно, высовываются ли из уха такие же рыжие завитки, как из носа?.. Из-под длинных волос не разглядеть.

— У меня есть два варианта ответа, — вздохнула женщина. — Вариант первый. Налицо образчик слегка свихнувшегося биолога-исследователя, которому везде мерещатся наблюдатели, враги и похитители засекреченной формулы нового биологического оружия. Ну и что странного, если, для того чтобы поместить его в клинику для обследования, я немного подыграла? Я осмотрела эти балконы: они идут впритык друг к дружке по всему дому — лазай не хочу. Зато, обнаружив во мне сопереживателя, Глистин стал очень послушен и делал все, что я скажу. Это называется подыграть пациенту, чтобы завоевать его доверие.

— А второй вариант?

— Второй… И старый знакомый Глистина, и его мать уверяли меня, что безобидный Иероним вбил себе в голову, что должен на рассвете умереть, что так полагается. Знакомый решил помочь школьному товарищу, прислав к нему специалиста по лишению девственности закоренелых холостяков. Он надеялся, что после контакта со мной Глистин излечится и думать забудет о смерти. А мать заплатила мне, чтобы сегодня утром ее сын, живой и невредимый, попал в хорошую клинику.

— Значит, вы выполнили задание на двести процентов.

— Не знаю еще, — улыбается женщина. — В мои планы не входил арест.

— Что-нибудь придумаем. Возвращаю ваш блокнот. Распишитесь вот тут и тут. Это подписка о неразглашении всего того, что вы слышали в этом кабинете.

— Я же только отвечала на вопросы!

— В двух местах. Спасибо. Теперь на обороте обоих листов. Теперь спрашивайте, что вы хотите спросить, и можете быть свободны.

Мужчина встал. Постоял сначала вполоборота к женщине, потом повернулся лицом. Выражение его заросшего волосами лица разобрать, конечно, было невозможно, но глаза сдержанно улыбались. Вся его массивная фигура, засунутые большими пальцами в проймы кожаной безрукавки руки, выпяченный вперед живот и выпирающие в брюках колени толстяка — все это подчеркнуто демонстрировало мощь и полнейшее равнодушие к разглядыванию.

— Я подумала, — перешла на шепот женщина, глядя на него снизу вверх, — эти ваши косички… — Она сделала круговые движения указательными пальцами над ушами. — Это…

Мужчина вытащил большие пальцы из безрукавки, навис сверху, опираясь одной рукой о стол, отчего стол жалобно хрустнул, и доверительно сообщил, уложив на голову женщины большую часть своей бороды:

— Это не песики. Это бакенбарды. А вы подумали, что я еврей? Вы ведь так подумали? Вы подумали, если я еврей, который носит песики, то вполне возможно, что обряд обрезания уже давно нарушил мою целостность и я наверняка лишен так называемой уздечки, которую вы щекотали недавно языком, добиваясь семяизвержения у Иеронима Глистина! Вы подумали так, потому что придаете большое значение некоторым мелочам. Так вот: нет, это всего лишь бакенбарды. И хотя я лично не считаю поверхностный контакт с женщиной достаточным для мужского осознания перехода из чистоты самовосприятия в подчиненность обладания кем-то…

— А!.. А! А-а-а! — закричала женщина, отталкивая от себя бородача, и оглушительно закончила: — …пчхи!!

При этом она едва не свалилась со стула.

— Будьте здоровы, — слегка поклонился бородач, усилив тем самым комичность своей позы.

— У вас в бороде… Апчхи!

— Будьте…

— У меня аллергия на вашу бороду! Как вы смеете прикасаться к моей голове а-а-апчхи! Бородой!

— Извините.

— Вы садист!

— Ну что вы…

— При чем здесь уздечка? А-а-а… — Некоторое время она сидела, открыв рот, потом зажала нос и не чихнула. — Вы не знаете? Уздечка здесь ни при чем! Она при обрезании.. Апчхи! — Женщина застучала в пол ногами. — Я ненавижу вашу бороду! Расстегните ширинку! Апчхи!..

— Простите?..

— Идите сюда, я сама расстегну! Я вам покажу, что именно обрезается… Апчхи!..

С силой подтянув к себе за ремень толстяка, женщина уже нащупала застежку молнии, когда была схвачена за руку.

— Что вы делаете? — невозмутимо поинтересовался бородач.

— Хочу вам показать, что именно отрезают при обрезании, — уверенно ответила женщина, закрыла глаза и еще раз чихнула, ткнувшись головой ему в живот. — Хотя, извините, вы же этого не увидите. Этот живот… Вы вообще свои ноги давно видели? Извините, я не учла чересчур изогнутой, нависающей поверхности живота. Отпустите руку, больно. Знаете что?.. Здесь есть зеркало? Моя беременная подруга на восьмом месяце все обвешала в квартире зеркалами — она боялась, что забудет, как у нее выглядят ноги. А вы?.. Не представляю: как вы живете, не видя свой фетиш, свой так охраняемый объект гордости. Вы уверены, что с вашей психикой все в порядке?.. А что, если!.. Нет, вы только представьте, это совершенно новое слово в изучении женобоязни — если вы являетесь физиологическим девственником, потому что очень редко видите свой член и стали забывать…

— Убирайтесь, — тихо приказал бородач. Потом беспомощно огляделся и вдруг ударил кулаком по столу. — Вон!!

— Вы расстроились?

— Я не расстроился. Убирайтесь, — справившись с дыханием, приказал бородач.

— Вы орете на меня, стучите кулаком по столу, шаркаете своей немытой бородой по моему лицу — вы точно садист!

— Отлично, я садист, можете написать жалобу!

— И напишу! А вы думали, я, как мышка, сейчас прошмыгну тихонько в коридор, трясясь от страха?! — Женщина стала рыться в сумке, руки ее тряслись. Тряслась сумка на правой коленке и, если внимательно приглядеться, подрагивала нижняя губа.

— Дайте лист бумаги! — потребовала она.

— Нет у меня для вас бумаги. Можете пойти в кабинет начальника и там написать все, что пожелаете!

— Никуда не пойду, пока не напишу жалобу!

Она решительно пролистала свой блокнот и выдрала первую же пустую страницу. Посмотрела с ненавистью на бородача, пару раз сглотнула, нервно поправила волосы и приготовилась писать, сложив на столе руки примерной школьницей и нацелив ручку.

— При проведении допроса гражданином… как вас там? — Женщина осмотрела кабинет и свирепо уставилась на живот бородача.

— Вы неправильно пишете.

— Не ваше дело. Назовитесь, пожалуйста!

— Пожалуйста, — хмыкнул бородач. — Кохан Урса Бенедиктович. — Урса… — задумчиво вывела имя женщина.

Бородач, покосившись, заметил, что на этом листке ничего, кроме его имени больше не написано. И само имя, выписанное большими буквами, стоит ровно посередине листка. И женщина не собиралась больше ничего на этом листке писать, потому что спокойно вложила его обратно в блокнот и, прежде чем блокнот закрыть, мимолетно обожгла его веселым взглядом.

Что-то странное случилось в этот момент с Урсой Венедиктовичем. У него совершенно помутилось в голове, он бросился на женщину, чтобы отобрать этот листок, но, проходя позже психологическое тестирование, долго не мог ответить на вопрос, зачем?.. “Постарайтесь найти ответ на подсознании, — настаивал положенный в ведомстве по штату психолог. — Расслабьтесь и воспроизведите эту ситуацию в уме, зачем вам понадобилось повалить женщину на пол, разодрать ее юбку, вывихнуть руку и искусать туфлю с правой ноги?..”

Расслабившись в поисках ответа, Урса Венедиктович в конце концов смог вспомнить, что единственное желание, которое им тогда руководило, было желанием уничтожить злополучный листок с его именем — изорвать, сжечь, съесть в конце концов! А юбку пришлось разодрать, потому что женщина не положила блокнот в сумку, а засунула его зачем-то за пояс юбки. О туфле бородач не мог вспомнить вообще ничего, поэтому предположил: “Может, она случайно мне в рот попала?..” Психолог, вместо того чтобы удовлетвориться этими объяснениями, обнаружившими в себе хоть какую-то логику, прочел инструкцию о необходимости ежемесячного тестирования для работников определенных отделов и пригрозил профессионально-непредвзятым отзывом в комиссию по расследованию данного инцидента.

— Да пошли вы со своим отзывом! — зычно гаркнул Урса Венедиктович. — Я двадцать один год на службе, шестнадцать благодарностей, восемь удачных переговорных освобождений заложников — и ни разу голоса не повысил, ни разу лба не нахмурил! Имею право расслабиться?!

Лумумба

Неделю я провела на больничном — из-за вывиха правого плеча. Не скажу, что с пользой, — в основном рылась в справочниках, потом обратилась за помощью к Лумумбе. В справочниках имени Урса не оказалось: Лумумба честно отработала наш совместный завтрак — креветки, белое вино, грейпфруты с горячим шоколадом и яблочный пудинг с коньяком и сливками, — но в перелопаченном ею заново угро-финском эпосе этого имени не обнаружилось.

— Я нашла у венедов похожее женское имя — Урсиа, у скифов — Курса, это все. Балтов и дреговичей прорабатывать? — Лумумба, черная той горячей живой чернотой, которая недоступна африканским поделкам из дорогого дерева, никогда не смотрит мне в глаза. А я — ей. Она уверена, что я наделена даром гипноза, и не верит, что гипнозу можно просто научиться, а я пугаюсь ее огромных маслянистых оливок, полностью растворивших в себе зрачки и расслабленно плавающих в озерцах белков — косоглазие Лумумбы помрачает любой рассудок за полторы минуты. Когда мы с нею познакомились, у нас состоялись эти самые полторы минуты взаимного садомазохистского ослепления, с тех пор мы стараемся не сталкиваться зрачками. Единственный человек, сохранивший рассудок после почти трехминутной дуэли зрачками с Лумумбой, сразу после этого заявил в аудитории, что глаза некоторых африканок совмещают в себе все три части тела во фрейдовском обосновании процесса эрогенного мазохизма.

Это было на тестировании. Старый профессор задал дополнительный вопрос по теме зачета и посмотрел на сидящую напротив чернокожую студентку, а Лумумба, вероятно, озаботившись вопросом, вопросительно вскинула на него глаза.

“Какие это части тела и, соответственно, в каких фазах мазохизма они участвуют?” — спросил он, когда их глаза расцепились. Одному Богу известно, как ему удалось сохранить рассудок и профессиональный интерес к собственным реакциям на африканское косоглазие после ста восьмидесяти секунд засасывания в бездну первобытно-общинного эроса?..

Ответа никто не знал. Некоторые очень примерные студенты (мужского пола) справа и слева от меня стали лихорадочно листать “Психологию бессознательного” (3. Фрейд), но профессору и не нужны были ничьи ответы. Устремив искривленный артритом указательный палец в аудиторию, он сам громко провозгласил цитату из Фрейда: “Ягодицы являются эрогенно предпочитаемой частью тела в садистско-анальной фазе, подобно тому как грудь — в оральной, а пенис — в генитальной”1.

— Таким образом… — вкрадчиво продолжил он, предлагая, как обычно, закончить свою мысль любому студенту.

— Таким образом, в глазах Лумумбы заключены ее задница, ее грудь и ваш пенис! — храбро прокричал кто-то из аудитории.

— Неправильно, молодой человек, — покачал головой профессор. — Вы совершенно не поняли тему. Заглянув в глаза этой девушки, я совершенно бездумно перешел от темы нашего зачета (а если кто-то еще помнит, это “Два аспекта классического образа закона: ирония и юмор”) к теме эрогенного мазохизма, и теперь зачет будет начинаться именно с ответа на вопрос — каким образом я это сделал? Даю четыре подсказки: смех учеников Сократа, присутствующих при его смерти, “Критика чистого разума” Канта, виновность и кара в представлении Кафки, ирония у Сада и юмор у Захер-Мазоха. Кто-нибудь может сейчас предоставить связь между всем вышеперечисленным? Что ж, тогда удачных вам исследований, коллеги!

— Кто тебя просил на него пялиться? — накинулись однокурсники на Лумумбу, как только профессор вышел. — Тебе дедушку не жалко? Тебе нас не жалко?

Лумумба только неопределенно махнула перед своим лицом длинной и тонкой кистью. Все вопросы были тут же сняты, потому что человек, способный одним завораживающим и непосильно естественным движением руки обозначить одновременно раскаяние, презрение и удивление, не снисходит до ответов простым, неуклюжим смертным. Спасибо и на том, что не подняла свои тяжеленные веки и не оглядела глаза всех по очереди.

— Ягодицы, грудь и пенис… Тут, и все сразу! — В курилке Лумумба тычет указательными пальцами себе в глаза. — Такого мне еще никто не говорил. Может быть, он свихнулся за то время, пока смотрел?