Заблудившийся автобус

Дружелюбное чувство согрело Камиллу.

– Это надо обдумать, – сказала она.

Хуан увидел впереди раздавленного зайца. Многим доставляет удовольствие переехать какого-нибудь зверька, а Хуан этого не любил. Он чуть повернул руль, расплющенная тушка прошла промеж колес, и под шиной не хрупнуло. Он держал скорость чуть-чуть за семьдесят. Большие автобусы на шоссе часто гнали под сто, Хуану же спешить было некуда. Еще три километра дорога будет прямой, а потом начнет петлять между круглых холмов. Хуан снял одну руку с баранки и потянулся.

Пролетавшие телеграфные столбы похлестывали по глазам Милдред Причард. Очки она все же надела. Она следила за лицом Хуана в зеркале. С ее места оно было видно чуть больше, чем в профиль. Милдред заметила, что он то и дело поднимает голову – взглянуть на блондинку, – и ее разбирала злость. Ее до сих пор смущало то, что произошло в закусочной. Никто об этом, конечно, не знал – разве что Хуан Чикой догадался. Она до сих пор ощущала тепло и легкий зуд. И в голове крутилась одна и та же фраза. Не блондинка она, не сестра и никакая не Камилла Дубс. Фраза выскакивала и выскакивала, раз за разом. Милдред усмехнулась про себя. «Ага, пытаемся ее истребить, – подумала она. – Какая глупость. Почему не признаться прямо, что ревную? Я ревную. Хорошо. Ну и что же, меньше я ревную от того, что призналась? Нет, не меньше. Но отец из-за нее выглядел дураком. Хорошо. Не все ли мне равно, дурак он или нет? Нет, не все равно – когда мы вместе. Стесняюсь перед людьми, что я его дочь, и только. Нет, это тоже неправда. Не хочу ехать с ним в Мексику. Прямо слышу все, что он скажет». Ей было неуютно, и тряска тоже не улучшала самочувствия. «Баскетбол, – подумала она, – это – дело». Она напрягла мускулы бедер и подумала о стриженном под ежик студенте с инженерного факультета. Она стала вспоминать их роман.

Мистер Причард уже устал и соскучился. Соскучившись, он бывал несносен. Он егозил.

– Края, кажется, богатые, – сказал он жене. – Ты знаешь, большую часть овощей для Соединенных Штатов выращивает Калифорния.

Миссис Причард уже слышала, как она будет рассказывать дома о путешествии.

«Потом мы ехали и ехали по зеленым полям, поросшим люпином и маками, прямо как в саду, В каком-то странном местечке к нам подсела молодая блондинка, и мужчины вели себя нелепо, даже Элиот. Я потом потешалась над ним неделю». Она напишет об этом в письме. «Но я совершенно уверена, что это бедное размалеванное создание – милейшее и очаровательное существо. Она назвалась медицинской сестрой, но я думаю, что она, вероятно, актриса – знаете, на маленькие роли. В Голливуде их масса. Тридцать восемь тысяч зарегистрированных. У них большое агентство по найму. Тридцать восемь тысяч». Она слегка кивала головой. Ей хотелось спать и есть. «Интересно, какие еще нас ждут приключения?» – думала она.

Когда миссис Причард погружалась в мечтания, от мужа это не ускользало. Они достаточно пожили вместе, поэтому он сразу улавливал, что жена не слушает его, и обычно продолжал говорить. Он часто уточнял свои мысли о делах или о политике, излагая их жене, когда она не слушала. У него была цепкая память на цифры и факты. Он знал, сколько приблизительно тонн сахарной свеклы производит долина Салинас. Он где-то прочел об этом и запомнил, хотя цифра была ему совершенно ни к чему. Он считал, что такие сведения полезны, и никогда не задавался вопросом, насколько они полезны и почему. Но сейчас его не тянуло к положительным знаниям. Мощный магнит воздействовал на него сзади. Хотелось обернуться и поглядеть на блондинку. Хотелось сидеть там, откуда ее видно. Позади находились Хортон и Прыщ. Нельзя же просто сесть напротив и глазеть на нее.

Миссис Причард спросила:

– Сколько ей, по-твоему, лет?

Вопрос ошеломил его, потому что он размышлял как раз о том же.

– Кому сколько лет? – спросил он.

– Этой молодой женщине. Молодой блондинке.

– А-а, ей. Почем я знаю? – Ответ прозвучал так грубо, что жена немного растерялась и обиделась. Он увидел это и попытался прикрыть промашку. – Девочки больше понимают про девочек, – сказал он. – Тебе легче угадать, чем мне.

– Почему? Нет, не знаю. При такой косметике и крашеных волосах… трудно сказать. Мне просто интересно. Думаю, что-нибудь от двадцати пяти до тридцати.

– А я совершенно себе не представляю, – сказал мистер Причард. Он посмотрел в окно на приближавшиеся холмы. Ладони у него слегка взмокли, магнит сзади притягивал его. Хотелось оглянуться. – Просто не представляю, – сказал мистер Причард. – А вот этот молодой, Хортон, меня заинтересовал. Он молод, у него есть хватка и мысли есть. Нет, этот человек мне по душе. Знаешь, такому нашлось бы место в нашей компании. – Речь уже шла о коммерции.

Бернис тоже умела оградить себя магическим кругом – материнства или, скажем, менструации или темы в этом роде, и ни один мужчина не мог или не захотел бы вступить внутрь. А у мужа таким магическим кругом была коммерция. Когда дело касалось коммерции, она не смела к нему приблизиться. В коммерции она ничего не понимала и не интересовалась ею. Это была его территория, и жена ее уважала.

– Кажется, приятный молодой человек, – сказала она. – Его речь и манеры…

– Помилуй, Бернис! – раздраженно перебил он. – Коммерция – это не речь и манеры. Коммерция – это чего ты стоишь в делах. Это самое демократичное занятие на свете. На что ты годишься в деле – все остальное не в счет.

Он пытался вспомнить, какие у блондинки губы. Он был убежден, что женщины с полными губами сладострастны.

– Хотелось бы немного поговорить с Хортоном, пока он здесь, – сказал мистер Причард.

Бернис знала, что он неспокоен.

– Почему вам не поговорить сейчас? – предложила она.

– Да не знаю. Он сидит с мальчиком.

– Я уверена, что мальчик пересядет, если ты его мило попросишь. – Она была уверена, что любой человек окажет тебе любую услугу, если его мило попросить. И у нее это действительно получалось. Она обращалась с самыми нескромными просьбами к незнакомым людям и получала желаемое исключительно благодаря тому, что обращалась мило. Она просила посыльного в гостинице отнести ее чемоданы на станцию за четыре квартала – не брать же такси из-за такого пустяка, – а потом мило благодарила его и давала десять центов.

Сейчас она знала, что помогает мужу сделать что-то нужное. Что именно – она не совсем понимала. Ей хотелось вернуться к сочинению воображаемого письма о путешествии. «Элиот так всем интересуется. Со всеми подолгу разговаривает. Поэтому, наверно, он столького и добился. Ему все интересно. И он такой тактичный. Там был мальчик с большими прыщами, и Элиоту не хотелось его беспокоить, но я ему сказала, что надо только мило попросить. Людям нравится, когда с ними любезны».

Мистер Причард опять чистил ногти золотым инструментом, который носил на часовой цепочке.

Взгляд Прыща был прикован к затылку Камиллы. Сев, он первым делом проверил, не видно ли под сиденьем ее ног, хотя бы щиколоток. Время от времени она поворачивалась к окну, и тогда он видел ее профиль, длинные, начерненные, загнутые ресницы, прямой напудренный нос с чуть потемневшими от табачного дыма и дорожной пыли ноздрями. Четко очерченная верхняя губа чуть выдавалась вперед, вспухая тяжелым красным лепестком, и Прыщ видел над ней зачаточный пушок. Почему-то это его мучительно возбуждало. Когда ее голова была повернута прямо, он видел в открывшемся между прядями просвете одно ее ухо. Видел тяжелую мочку и складку в глубине, где ухо плотно прилегало к голове. Край раковины заворачивался желобком. Когда он стал смотреть на ее ухо, она, словно почувствовав его взгляд, вскинула голову и тряхнула волосами, так что просвет исчез и ухо скрылось. Она достала из сумки гребень, потому что волосы сдвинулись и открыли глубокий шрам от зажимов под ухом. Прыщ увидел уродливый шрам впервые. Ему пришлось наклониться в сторону, чтобы разглядеть, и в груди у него закололо. Он ощутил глубокую и бессмысленную печаль, но печаль тоже была плотоядной. Он вообразил, как держит ее голову и гладит пальцем бледный шрам. Он несколько раз сглотнул.

Камилла тихо говорила Норме:

– А еще там есть маленькая церковь на Вереске. Наверно, самое красивое кладбище на свете. Знаешь, туда пускают по билетам. Я люблю там просто гулять. Так красиво, и почти все время играет орган, а кругом похоронены люди, которых ты видела в кино. Я всегда говорю: вот где я хотела бы, чтоб меня похоронили.

– Не люблю таких разговоров, – сказала Норма. – Плохая примета.

Прыщ рассеянно беседовал с Эрнестом Хортоном об армии.

– Говорят, можно получить специальность и повсюду ездить. Не знаю. Я записался на радарные курсы. Начинаются со следующей недели, заочные. По-моему, радар сейчас входит в силу. А в армии можно пройти настоящий основательный курс радиолокации.

Эрнест сказал:

– Не знаю, как в мирное время. На войне – учись сколько влезет.

– А вы бывали в настоящих боях?

– Побывал, хоть и не напрашивался.

– А где вы служили? – спросил Прыщ.

– Да по всему пеклу, – сказал Эрнест.

– Может, осмотрюсь немного, а там устроюсь, как вы, по торговой части, – предположил Прыщ.

– А это – просто положить зубы на полку, пока не наладишь связи, – сказал Эрнест. – У меня пять лет ушло на то, чтобы завязать связи, и тут меня призвали. Я только-только поднимаюсь на ноги. В это нельзя вот так просто взять и войти, надо поработать. Кажется, и не работа вовсе – а еще какая. Если бы я начинал все снова, я бы получил специальность, чтобы хоть дом иметь. Как хорошо, когда есть жена и пара ребятишек. – Эрнест всегда так говорил. А выпивши – и верил. Дом ему был не нужен. Он любил ездить и видеть разных людей. Из дома он сбежал бы сразу. Однажды он был женат – и ушел на второй день, бросив вконец перепуганную и разгневанную жену, после чего больше ее не видел и не писал ей. Но как-то раз увидел ее фотографию. Ее забрали: вышла замуж за пятерых и за каждого получала армейское пособие. Вот это невеста. Ничего не скажешь, обернулась. Эрнест даже восхищался ею. С такого оборота и прибыль настоящая.

– А почему дальше не хочешь учиться? – спросил он Прыща.

– Да ну их с их премудростью, – сказал Прыщ. – Эти студенты – все равно как барышни. А я хочу жить как мужчина.

Камилла наклонилась к Норме и шептала ей на ухо. Обе тряслись от смеха. Автобус на скорости вписался в поворот, и его обступили холмы. Дорога пошла между крутыми склонами, почва на откосах была темной, сочилась водой. Короткие золотоспинные папоротники цеплялись за гравий, и с них тоже капало. Хуан положил правую руку на руль и свободно свесил оба локтя. Теперь пятнадцать минут дорога будет петлять между холмами, без единого прямого участка. Он взглянул в зеркальце на блондинку. Вокруг глаз у нее собрались морщинки от смеха, и она прикрывала рот растопыренными пальцами, как девочка.

Мистер Причард, отправившись назад, был неосмотрителен, и на вираже его кинуло в сторону. Он хотел схватиться за спинку, промахнулся и рухнул на колени Камиллы. Правой рукой, пытаясь задержать падение, он задрал ее короткую юбку, и его рука попала ей между колен. Юбка треснула. Камилла помогла ему подняться и одернула юбку. Мистер Причард густо покраснел.

– Я очень виноват, – сказал он.

– Ничего страшного.

– Но я порвал вам юбку.

– Я починю.

– Но я должен заплатить за починку.

– Я сама зашью. Тут немного. – Она посмотрела на его лицо и поняла, что он изо всех сил старается растянуть объяснение. «Сейчас захочет узнать, по какому адресу выслать деньги», – подумала она.

Миссис Причард окликнула мужа:

– Элиот, ты решил посидеть у дамы на коленях?

Тут даже Хуан рассмеялся. Рассмеялись все. И вдруг люди в автобусе перестали быть чужими. Произошла какая-то химическая реакция. Норма хохотала истерически. Все напряжение утра разрядилось в этом хохоте. Мистер Причард сказал:

– Должен заметить, вы вели себя мужественно. Я шел сюда не затем, чтобы сидеть у вас на коленях. Я хотел обменяться несколькими словами с этим джентльменом. Дружок, – сказал он Прыщу, – ты не мог бы пересесть на минуту? Мне надо обсудить одно дело с мистером… я, по-моему, не знаю вашей фамилии?

– Хортон, – сказал Эрнест, – Эрнест Хортон.

Мистер Причард владел самыми разными приемами обращения с людьми. Он никогда не забывал имя человека более богатого или влиятельного, чем он, и никогда не знал имени человека менее влиятельного. Он обнаружил, что, вынудив человека назваться, ты ставишь его в невыигрышное положение. Когда человек называет себя, он чувствует себя несколько оголенным и незащищенным.

Камилла смотрела на порванную юбку и тихо разговаривала с Нормой.

– Мне всегда хотелось жить на холме, – говорила она. – Я люблю холмы. Люблю гулять по холмам.

– Все это очень хорошо, когда ты богатая и знаменитая, – решительно сказала Норма. – Я знаю людей в кино: чуть выдастся свободный час – и, представляете, идут охотиться или удить рыбу, наденут старье и курят трубку.

Норма раскрывалась перед Камиллой. Никогда в жизни она не ощущала такой приподнятости и свободы. Она могла говорить все, что заблагорассудится. Она тихонько посмеивалась.

– Куда приятней носить старые грязные платья, если у тебя полон шкаф красивых, чистых, новых, – сказала она. – А у меня только старые и есть, и они мне до смерти надоели. – Норма взглянула на Камиллу – как она отнесется к такой откровенности. Та кивнула:

– Верно говоришь, детка. – Что-то очень сильное и родственное все больше сближало их. Мистер Причард пытался подслушать их разговор, но не мог.

Вода, бежавшая в долину, наполнила кюветы до краев. Тяжелые тучи накапливались для новой атаки.

– Дождь собирается, – радостно предупредил Ван Брант.

Хуан закряхтел.

– У меня шурина лошадь копытом убила, – буркнул он.

– Значит, совсем бестолковый, – сказал Ван Брант. – Если лошадь человека лягнула, чаще всего сам виноват.

– Сам или не сам, а убила, – сказал Хуан и умолк.

Вершина подъема была уже близко, и виражи делались все круче и круче.

– Мне показался очень интересным наш короткий утренний разговор, мистер Хортон. Приятно поговорить с человеком, у которого есть хватка и сметка. Я постоянно присматриваю таких людей для моей компании.

– Благодарю, – сказал Эрнест.

– Как раз сейчас у нас много хлопот с этими демобилизованными, – сказал мистер Причард. – Понимаете, хорошие люди. И я считаю, что для них должно быть сделано все-все. Но они отстали от жизни. Устарели. А в нашем деле надо все время идти в ногу. Кто шел в ногу, стоит двоих, которые, так сказать, выбрались из мясорубки. – Он посмотрел на Эрнеста, ожидая одобрения. Но вместо этого увидел в глазах Эрнеста какую-то колючую насмешку.

– Понял вас, – сказал Эрнест. – Я четыре года был в армии.

– О! – сказал мистер Причард. – О, ну да – вы, я вижу, не носите увольнительного значка.

– У меня есть работа, – сказал Эрнест.

Мысли у мистера Причарда путались. Какая грубая оплошность с его стороны! Он не мог сообразить, что это за штука у Эрнеста в петлице. Что-то знакомое. Ведь знает он ее.

– Они отличные ребята, – сказал он, – надеюсь только, мы все же обзаведемся правительством, которое сумеет о них позаботиться.

– Как после той войны? – спросил Эрнест. Это был двойной укол, и мистер Причард усомнился, прав ли он был в своем расположении к Хортону. Была в Хортоне какая-то грубость. Какая-то развязность и сумасбродство, заметные у многих бывших солдат. Врачи говорят, что это у них пройдет, когда они поживут немного нормальной пристойной жизнью. Они выбиты из колеи. Надо обязательно что-то сделать.

– Я всегда первым готов встать на защиту наших ветеранов, – сказал мистер Причард. Боже, как ему хотелось отделаться от этой темы. Эрнест глядел на него с кривоватой усмешкой, которую ему уже приходилось замечать у претендентов на место. – Я просто подумал, что стоит порасспросить человека с вашей хваткой и сметкой, – смущенно сказал мистер Причард. – Я был бы очень рад, если бы вы зашли ко мне после отпуска. У нас всегда найдется место для человека с такими качествами.

– Ну что ж, – сказал Эрнест, – по правде, мне осточертело без конца мотаться по стране. Я часто думаю – неплохо было бы обзавестись домом, женой и парой ребятишек. Это – жизнь. Приходишь вечером домой, затворился от всего мира, а тут у тебя, к примеру, – мальчик и девочка. А ночевки в отелях – разве житье?

Мистер Причард кивнул.

– Вы правы на все сто, – сказал он с большим облегчением. – Кому-кому, а мне это объяснять не надо. Двадцать один год женат и не хочу ничего другого.

– Вам повезло, – сказал Эрнест. – Ваша жена прекрасно выглядит.

– Она и жена прекрасная, – сказал мистер Причард. – Самый заботливый человек на свете. Я часто думаю, что бы я делал без нее.

– Я тоже был женат, – сказал Эрнест. – Она умерла. – Лицо у него стало грустным.

– Сочувствую, – сказал мистер Причард. – Извините, конечно, за банальность. Но время залечивает раны. И может быть, вы еще… словом, я бы не терял надежды.

– Нет, я не теряю.

– Не хочу совать нос в чужие дела, – сказал мистер Причард, – но я тут подумал о вашей идее насчет чехлов на лацканы, чтобы превратить темный костюм в смокинг. Если вы ни с кем не связаны, я подумал, что мы могли бы… ну, обсудить это в деловом плане.

– Я ведь вам объяснил положение. Фирмы готового платья не потерпят того, что потеснит их с рынка. Я пока не вижу никакого подступа.

Мистер Причард сказал:

– Я забыл, вы, кажется, подавали заявку на патент?

– Да нет. Я вам говорил. Я только зарегистрировал идею.

– Что значит зарегистрировали?

– Ну, составил описание, с чертежами, положил в конверт и отправил по почте себе, заказным. Этим засвидетельствовано, когда я придумал – потому что конверт запечатан.

– Понимаю, – сказал мистер Причард и спросил себя, действителен ли такой способ юридически. Неизвестно. Но всегда лучше принять изобретателя в пай. Только самым крупным людям по карману взять изобретение на корню. Крупным людям по карману долгая драка. Они рассчитали, что это дешевле, чем войти с изобретателем в долю, и цифры показывают, что они правы. Но фирма мистера Причарда была не настолько крупна, а кроме того, он всегда считал, что великодушие окупается.

– У меня есть две-три дельных мысли, – сказал он. – Конечно, тут нужна какая-то организация. А что, если нам с вами заключить сделку? Все это пока предположительно, понимаете, надеюсь? Я обеспечиваю организацию, а прибыли мы делим.

– Но никому это не нужно, – сказал Эрнест. – Я уже поспрашивал.

Мистер Причард положил руку ему на колено. В груди сосало: надо замолчать, но он помнил усмешку в глазах Эрнеста, и ему хотелось понравиться Эрнесту, вызвать восхищение. Он не мог замолчать.