Семейное дело

— Окружной прокурор потребует объяснить, почему я не взял тебя под стражу.

— Не сомневаюсь, и ты сумеешь объяснить. Я сделаю то же самое, когда высплюсь. К чему было спешить? Орудие убийства Дакос явно принес с собой. Стояла глухая ночь. Если бы ты приехал через две минуты, то все равно не смог бы предпринять никаких срочных мер. Ты и сейчас должен ждать до утра, чтобы выяснить: с кем он встречался и чем занимался до прихода к нам. В ресторане «Рустерман» теперь никого, кроме ночного сторожа, да и тот, вероятно, сладко спит. У меня есть предложение. Вместо орхидеи дай мне письменное разрешение пройти в Южную комнату и закрыть чем-нибудь выбитые окна. Или хотя бы одно из окон. Иначе любой может пролезть в помещение, поднявшись по пожарной лестнице. Со штукатуркой и другими повреждениями можно повременить.

— Всю штукатурку с пола забрали, — проговорил Стеббинс.

Он посмотрел на часы и поднялся, опираясь руками на подлокотники, что делает редко.

— Черт возьми! Ты все-таки в конце концов с чем-то соглашаешься, с тобой уже можно иметь дело. Окно уже опечатано. Оставь печать в покое. Придет кто-то из специалистов по взрывчатым устройствам, чтобы еще раз все осмотреть. Еще кто-нибудь явится поговорить с Вульфом.

— Я уже сказал, его, по всей вероятности…

— Слышал. Знаешь, что я думаю? По-моему, Вульф проделал дырку в потолке и бросил сквозь нее бомбу. — С этими словами Стеббинс направился к выходу.

Я встал и, не торопясь, последовал за ним. Мне некуда было торопиться. Выпустив Стеббинса, я запер входную дверь, навесил цепочку, выключил свет в кабинете и в коридоре, потом поднялся к себе на третий этаж, оставив тарелки и стаканы на своем письменном столе — невероятный случай. Фриц забрался под одеяло часом раньше, накормив по собственной инициативе сандвичами ораву непрошеных гостей и дождавшись, когда все, кроме Стеббинса, уйдут.

Я крепко спал уже через две минуты после того, как голова коснулась подушки. Я не хвастаю своей способностью спать при любых обстоятельствах, поскольку это, как я подозреваю, только свидетельствует о моей примитивной или плебейской натуре и, быть может, еще кое о чем, но тем не менее я вынужден признать за собой подобное качество. Устанавливая радиобудильник на десять часов утра, я был уверен, что меня поднимут задолго до этого срока. Правда, я выключил городской телефон и оставил только внутреннюю связь.

Но никто и ничто не нарушило моего сна. Когда приятный голос проговорил: «Вы никогда не пожалеете, что, поддавшись порыву, решили попробовать единственный в своем роде крем, который пробуждает желание нежно коснуться собственной кожи», — я, не открывая глаз, протянул руку, чтобы выключить радио. Одновременно я попытался убедить себя, что еще один часок сна никому не повредит, но из этого ничего не вышло; я вспомнил: существовала проблема, не терпящая отлагательства. Она касалась Теодора. Кое-как разлепив веки, я по домашнему телефону позвонил в кухню.

Через пять секунд раздался голос Фрица:

— Да.

По его словам, он вовсе не копирует Вульфа. Дескать, Вульф говорит «да?», а он, Фриц, произносит просто — «да».

— Ты уже встал и одет, — заметил я.

— Конечно. Отнес ему завтрак.

— И он поел?

— Да.

— Боже мой, ты немногословен, хотя и чувствуешь себя, судя по голосу, довольно бодро.

— Вовсе нет, Арчи. И он тоже в скверном настроении. А как ты?

— Я не бодрый и не вялый, а измочаленный. Что с Теодором?

— Он пришел и отправился наверх, в оранжерею. Я сказал ему, чтобы не ждал Вульфа.

— Я скоро буду внизу, но не хлопочи по поводу завтрака. Съем второй раздел «Таймс». С уксусом.

— С кетчупом вкуснее, — ответил Фриц и положил трубку.

Но когда я наконец появился в кухне, все было готово. Прибор, чашка с блюдцем, тостер и сливочное масло — на маленьком столе, «Таймс» — на специальной подставке, а сковородка — на плите. На большом столе посредине кухни — ломтики свиного рулета с кукурузной начинкой домашнего приготовления. Я подошел к холодильнику, налил апельсинового сока и сделал первый глоток.

— Я по-прежнему считаю, — заявил я, — что мы с тобой друзья. Ты — мой единственный друг на всем белом свете. Давай отправимся куда-нибудь вместе. Может быть, в Швейцарию? Или еще дальше. Кто-нибудь звонил?

— Четыре раза, но я не снимал трубку, и Вульф тоже звонил, — ответил Фриц, прибавляя огня под сковородкой. — Эта наклейка с надписью «Нью-Йорк, управление полиции» на двери той комнаты — как долго она будет оставаться?

— Прекрасная мысль, — заметил я, отхлебывая апельсиновый сок. — Давай-ка забудем все остальные проблемы, вроде газетных заголовков: «Гость Ниро Вульфа убит в его доме» или «Арчи Гудвин впускает в дом будущего мертвеца», и сосредоточим все внимание на этой двери. Великолепная мысль.

Фриц положил на сковородку ломтики бекона, а я, пристроившись за маленьким столом, принялся за «Таймс». Президент Форд призывал американцев кое-что предпринять против инфляции. Никсон пребывал в шоке после Уотергейтской операции. Судья Сирика заявил адвокату Эрлихмана, что он слишком много говорит. Арабы ставят на Арафата. Все эти сообщения обычно мало интересовали меня, но усилием воли я заставил себя дочитать до конца. Потом я попробовал другие разделы: спорт, погоду, некрологи, городские новости — и пришел к выводу, что приказать голове заняться чем-то конкретным можно только в том случае, если ваш разум в согласии с вами. Затем я попытался оценить значение этого моего вывода, но тут Фриц принес тарелку с двумя порциями свиного рулета с кукурузной начинкой. Ставя тарелку на стол, он издал какой-то звук, похожий на «а-ах!». Я спросил, что случилось, и он ответил, что забыл подать мед, но сейчас принесет его.

Когда я намазывал масло на третий ломтик поджаренного белого хлеба, зазвонил телефон. Я начал считать. После двенадцатого звонка телефон умолк. Через некоторое время Фриц сказал:

— Никогда прежде не видел, чтобы ты так поступал.

— Тебе еще предстоит увидеть многое из того, что я никогда прежде не делал. Ты убрал тарелки и стаканы, оставленные мною в кабинете?

— Я там еще не был.

— Вульф говорил обо мне, когда ты относил ему завтрак или приходил за подносом с грязной посудой?

— Нет. Лишь спросил, бодрствовал ли я ночью. Я начал рассказывать ему обо всем: сколько их было и тому подобное, но он меня остановил.

— Каким же образом?

— Взглянул на меня и повернулся ко мне спиной.

— Он был одет?

— Да. Коричневый костюм в тонкую полоску, желтая рубашка, коричневый галстук.

Когда я наконец поставил пустую чашку на стол и отправился в кабинет, часы показывали десять минут двенадцатого. Раз Вульф не сошел вниз, как обычно, в одиннадцать часов, то, вероятно, сегодня уже вообще не появится. Решив, что было бы ребячеством отступить от ежедневной рутины, я вытер пыль с письменных столов, оторвал вчерашний листок календаря, сменил воду в вазе на столе Вульфа, отнес в кухню тарелки и стаканы, поставил кресло, в котором сидел Стеббинс, на свое место и принялся вскрывать почту, но меня прервал звонок домашнего телефона. Сняв трубку, я проговорил:

— Я сейчас в кабинете.

— Ты позавтракал?

— Да.

— Поднимись ко мне.

Захватив копию своих показаний из ящика стола, я поднялся по лестнице. Будучи приглашенным, я вошел без стука. Вульф сидел у стола между двух окон с книгой в руках. Или он уже расправился со своим экземпляром «Таймс», или же его мозги, подобно моим, отказывались сотрудничать. Когда я приблизился, он опустил книгу — «Дворцовая гвардия» Дэна Ратера и Гэри Гейтса — и пробурчал:

— Доброе утро.

— Доброе утро, — ответил я также хмуро.

— Был уже в управлении полиции или у окружного прокурора?

— Нет еще. На телефонные звонки пока не отвечаю.

— Садись и доложи.

Как всегда, он устроился в большом кресле. Я пододвинул другое кресло, поменьше, и сел.

— Для начала вам лучше познакомиться с копией моих показаний сержанту Стеббинсу.

Я передал Вульфу копию протокола допроса на четырех страницах. Обычно ему достаточно прочесть один раз, однако в данном случае он опять вернулся к первым двум страницам, где я дословно изложил беседу с Пьером Дакосом.

— А что ты не включил в свои показания? — взглянул на меня Вульф.

— Мой разговор с Пьером приведен полностью. Слово в слово. Из остального — тоже практически все; не упомянул только, что вы явились вооруженным увесистой тростью и сказали мне, что, по вашему мнению, я не мог поступить иначе. А так все здесь на бумаге: и слова и поступки. И, конечно, я опустил собственные догадки. Их я оставил для Стеббинса. После моего ухода Пьер Дакос нащупал что-то в кармане и вытащил этот предмет на свет. То была алюминиевая трубка, в какие упаковываются сигары «Дон Педро». Отворачивая колпачок, он держал трубку перед глазами, всего в нескольких дюймах. Вы сами видели его лицо. На полу валялись кусочки алюминия, и я различил на них отдельные печатные буквы. Естественно, специалисты собрали их и показали Стеббинсу. И конечно же они скоро придут к аналогичному заключению, а потому я счел целесообразным самому все выложить Стеббинсу.

Вульф покачал головой. Не знаю только, относилось ли это ко мне или к Стеббинсу.

— Что еще ты рассказал ему?

— Ничего. У меня больше ничего и не было… И никому другому… Ни медицинскому эксперту, ни лейтенанту Бернему, которого вы никогда не встречали. Я не считал, но, по словам Фрица, всего перебывало у нас девятнадцать человек. Дверь Южной комнаты опечатана. Специалист по взрывным устройствам собирается там поискать возможные улики, по всей вероятности, уже сегодня днем.

Когда Вульф хочет что-то хорошенько обдумать и находится в кабинете за своим письменным столом в самом удобном для него кресле, он обычно откидывается назад и закрывает глаза, однако спинка кресла в спальне не имеет нужного угла наклона, поэтому он лишь прищурился и стал дергать себя за мочку уха. Так продолжалось минуты две.

— Ничего, — произнес он наконец. — Абсолютно ничего.

— Согласен. Ведь вы — величайший сыщик в мире. Но Стеббинс не верит. По его мнению, Дакос все-таки кое-что мне сообщил — возможно, не фамилию, а просто дал какой-то намек, который я не включил в свои показания, поскольку мы намерены опередить полицию и сами поймать убийцу. Безусловно, мы этого хотим — по крайней мере, я хочу. Могло ведь так случиться, что колпачок отвинтил бы я сам. Следовательно, я в неоплатном долгу перед тем малым, который все это устроил.

— Я тоже. В моем собственном доме, в то время, когда я мирно спал в своей кровати. Это… это…

Я удивленно поднял брови. Впервые за многие годы нашей совместной работы Вульф оказался не в состоянии подобрать подходящие слова.

Он с силой ударил кулаком по подлокотнику.

— Итак. Позвони Феликсу и передай: мы будем у него обедать… — Он взглянул на стенные часы. — Через полчаса. Если комнаты на втором этаже заняты, то на самом верху, где удобно. Известны ли тебе какие-нибудь другие источники информации о Пьере Дакосе, кроме ресторана «Рустерман»?

Ответив, что такие источники мне не известны, я поднялся, подошел к телефону, стоявшему на тумбочке у кровати, и набрал нужный номер.

Глава 3

На самом верхнем этаже ресторана «Рустерман» когда-то располагалась квартира Марко Вукчича, бывшего хозяина заведения и друга детства Вульфа, с которым они вместе росли в Черногории. Вукчич был одним из трех знакомых мне людей, называвших Ниро Вульфа по имени. Примерно в течение года после смерти Марко квартира пустовала, потом в нее въехал с женой и двумя детьми Феликс, который, будучи владельцем одной трети пакета акций, управлял рестораном под попечительством Вульфа.

Без двадцати пяти час мы с Вульфом сидели за столом у окна, выходившего на Мэдисон-авеню, между нами стоял Феликс — тонкий, подтянутый и элегантный, в черном костюме и белой рубашке, готовый к встрече гостей.

— Так, значит, устрицы, — проговорил он. — Они только что поступили, самые свежие, — никогда не видел более великолепные экземпляры, — и, конечно, много луку. Все будет готово через десять минут.

— И оладьи, — добавил Вульф. — Его зовут Филипп?

— Филипп Коррела. Разумеется, все знали Пьера, но Филипп — лучше всех. Как я уже сказал, мне не приходилось встречать Пьера где-нибудь еще, кроме как здесь, в ресторане. Нам его будет недоставать, мистер Вульф. Хороший был человек. Трудно поверить… Прямо в вашем доме! — Феликс взглянул на часы. — Прошу меня извинить… Сейчас пришлю Филиппа.

Феликс ушел; в ресторан уже начали прибывать первые посетители.

— Ну что ж, — заметил я. — Миллионы людей также скажут: «Трудно поверить… Прямо в доме Ниро Вульфа!» Но, возможно, некоторые заявят, что поверить в это не так уж и трудно. Не знаю, что хуже.

Вульф лишь молча и сердито посмотрел на меня. Из примерно семидесяти человек обслуживающего персонала ресторана «Рустерман» Вульф никогда не встречал только семерых или восьмерых, поступивших на работу после того, как он оставил попечительство.

Но вот появился Филипп Коррела в белом переднике и поварском колпаке.

— Возможно, вы помните меня, мистер Вульф? — спросил он. — И вы, мистер Гудвин.

— Разумеется, — ответил Вульф. — У нас однажды возник спор относительно одного специального соуса.

— Да, сэр. Вы не велели класть в него лавровый лист.

— Я почти всегда против лаврового листа. Традиции нужно уважать, но нельзя им слепо поклоняться. Слов нет, вы готовите превосходные соусы. Присядьте, пожалуйста. Я предпочитаю, чтобы мои глаза находились с глазами собеседника на одном уровне.

— Хорошо, сэр. Хотите спросить меня о Пьере? Мы были друзьями. Настоящими друзьями. Поверьте, я горько плакал. В Италии мужчины тоже иногда плачут. Я покинул Италию в двадцать четыре года. Познакомился с Пьером в Париже… По радио говорили, что вы нашли его мертвым. — Филипп посмотрел на меня, затем перевел взгляд опять на Вульфа. — В вашем доме. Они не сказали, почему он оказался у вас или почему его убили.

Вульф втянул носом воздух и с шумом выпустил его через полуоткрытый рот. Сперва Феликс, а теперь еще и Филипп, а ведь они хорошо знали Вульфа.

— Он приходил спросить меня о чем-то, — ответил Вульф. — Но я уже спал и, следовательно, не знаю, о чем именно. Вот почему мне нужны от вас сведения. Раз вы были его другом и даже плакали, узнав о его смерти, можно предположить, что вы не против, чтобы человек, убивший его, был пойман и наказан. Не так ли?

— Конечно, я этого хочу. Вам известно… кто убил его?

— Нет, но я собираюсь узнать. Я хотел бы сообщить вам кое о чем в конфиденциальном порядке и задать несколько вопросов. Вы не должны никому говорить о содержании нашей беседы. Абсолютно никому. Вы можете хранить тайну?

— Да, сэр.

— Немногие так уверены в себе. А вы?

— Я уверен, что могу хранить тайну. И не сомневаюсь, что сохраню ее.

— Прекрасно. Пьер сказал мистеру Гудвину: кто-то хочет его убить. И все. Пьер больше ничего не добавил. Говорил ли он вам об этом?

— Что кто-то намеревается его убить? Нет, сэр. Ни словечка.

— Говорил ли он когда-нибудь об опасности или угрозе его жизни?

— Нет, сэр.

— Не упоминал ли он какое-нибудь недавнее событие, слова или действия, которые указывали бы на возможность возникновения угрозы?

— Нет, сэр.

— Однако вы встречались и разговаривали с ним совсем недавно? Быть может, вчера?

— Конечно. Я работаю на кухне, он — в зале, но мы обычно вместе обедаем. И вчера тоже… Я не видел его в воскресенье, поскольку ресторан был закрыт.

— Когда вы услышали… узнали о его смерти?

— По радио… сегодня утром. Во время передачи новостей в восемь часов.

— Всего лишь пять часов назад. Вы были, понятно, потрясены, и прошло совсем немного времени. Возможно, вы припомните что-нибудь из сказанного Пьером.

— Не думаю, что смогу, мистер Вульф. Если вы имеете в виду что-то об угрозе, о намерении убить его, то я уверяю вас — мне ничего не известно.

— Вы не можете быть абсолютно уверенным. Память иногда выкидывает прелюбопытные номера. Следующий вопрос очень важен. Как Пьер Дакос сообщил мистеру Гудвину, какой-то человек собирался его убить. Значит, произошло нечто экстраординарное, заставившее Пьера опасаться за свою жизнь. Когда? Накануне? Правильный ответ очень облегчил бы розыск преступника, потому-то данный вопрос имеет большое значение. Как он вел себя вчера за обедом? Обыкновенно? Или было что-то необычное в его поведении, настроении?