И быть подлецом

Рекс Стаут. И быть подлецом

_{Перевод с англ. К. Д. Евдокимова}

…Надо записать,

Что можно жить с улыбкой и с улыбкой

Быть подлецом…

Гамлет, акт 1, сц. 5, перевод М. Лозинского

Глава 1

В третий раз я занялся сложением и вычитанием на последней странице формы 1040, чтобы окончательно во всём убедиться. Потом развернулся на стуле лицом к Ниро Вулфу, который сидел справа от меня за своим столом, уткнувшись в книгу стихов типа по фамилии Ван Дорен, Марк Ван Дорен. Из этого я заключил, что имею право употребить поэтическое слово.

— Уныние, — сказал я.

Он не отреагировал.

— Уныние, — повторил я, — если это слово передаёт моё настроение. Уныние.

Он не оторвал взгляда от страницы, однако пробурчал:

— В каком смысле уныние?

— На меня наводят уныние цифры. — Я наклонился, чтобы перебросить форму 1040 через полированную крышку его стола. — Это от тринадцатого марта. Четыре тысячи триста двенадцать долларов и шестьдесят восемь центов плюс четыре квартальных взноса. Таким образом, нам необходимо послать форму 1040—ЕС, приложив к ней чек на десять тысяч долларов. — Я переплёл пальцы рук за головой и спросил с улыбкой:

— Ну как, действительно уныло?

Он поинтересовался, каков наш банковский баланс, и я ему ответил.

— Конечно, — признал я, — этого хватит, чтобы отразить удары богатого дядюшки Сэма и ещё купить краюху хлеба и немного селёдочной икры. Однако недели идут, приходят счета, уж и не говоря о том, что надо заплатить Фрицу, Теодору и мне.

Вулф отложил книгу и сердито уставился на форму 1040, делая вид, что разбирается в арифметике. Я повысил голос:

— Конечно, вы владеете домом и всей мебелью в нём, за исключением стула и других предметов в моей комнате, которые я купил сам. Вы — босс, и вам виднее. Это вне всякого сомнения. Тот парень из электрической компании был готов отвалить по крайней мере тысячу за решение проблемы с подлогом, но вы не могли отвлечься. Миссис Как-там-её наверняка заплатила бы вдвое больше, чтобы узнать подноготную так называемого музыканта, но вы были слишком заняты чтением. Адвокат по фамилии Клиффорд имел большие неприятности и щедро заплатил бы за помощь, но получил от ворот поворот. Эта актриса и джентльмен, который вступился за неё…

— Арчи, заткнись.

— Слушаю, сэр. А вы чем занимаетесь? Позавчера вы спустились от своих прекрасных орхидей, впорхнули сюда и весело велели мне отправить ещё один чек на жуткую сумму этому Всемирному правительству. Когда же я скромно заметил, что наша бухгалтерия имеет две основных составляющих — сначала сложение, а потом уж вычитание…

— Уйди из комнаты.

Я что-то прорычал в его сторону, развернулся на стуле к столу, поставил на место пишущую машинку, вставил бумагу с копиркой и начал перепечатывать из черновика таблицу Г до шестой строки в таблице В. Время шло, я продолжал работать, время от времени поглядывая направо, чтобы посмотреть, закончил ли он чтение. Ещё нет. Он откинулся в кресле, которое свободно вместило бы двоих — но, конечно, не таких двоих, как он, — и сидел без движения, с закрытыми глазами. Буря назревала. Я улыбнулся про себя и вернулся к работе. Немного позже, когда я заканчивал таблицу Ф до шестнадцатой строки таблицы В, он проворчал:

— Арчи!

— Да, сэр? — повернулся я.

— Человек, который отказывается платить налоги из-за раздражения, которое это ему приносит, или из-за расходов, в которые это его вводит, подобен оскалившейся собаке и лишается привилегий цивилизованного общения. Налоги можно критиковать на безличной почве. Государство, как и индивидуум, тратит деньги по одной из трёх причин: потому, что ему это нужно, потому, что ему этого хочется, и просто потому, что у него есть что тратить. Последнее — наиболее огорчительно. Очевидно, что значительная часть огромного весеннего потока миллиардов, устремляющегося в министерство финансов, будет потрачена государством по этой самой причине.

— Ага. Так мы пришли к какому-нибудь выводу? Как его сформулировать словами?

Вулф приоткрыл глаза.

— Ты уверен в своих вычислениях?

— Абсолютно.

— Сильно сплутовал?

— Как обычно. В рамках приличий.

— Я действительно должен заплатить сумму, которую ты назвал?

— Да, или в противном случае лишиться некоторых привилегий.

— Прекрасно. — Вулф глубоко вздохнул, посидел минуту, затем выпрямился в кресле. — Чёрт побери! Было время, когда мне хватало тысячи динаров в год. Соедини меня с мистером Ричардсом из Федеральной радиовещательной корпорации.

Я мрачно посмотрел на него, стараясь понять, чего он хочет. Потом, зная, что, сидя прямо, он тратит слишком много энергии, я встал, нашёл в телефонной книге номер, позвонил и связался с Ричардсом, без трёх минут вице-президентом Эф-би-си. Вулф поднял трубку своего телефона и после обмена приветствиями сказал:

— Когда вы, мистер Ричардс, протягивали мне чек в моём кабинете два года назад, вы сказали, что, несмотря на сумму, всё ещё у меня в долгу. Вот я и позволил себе попросить вас об одолжении. Мне нужна некоторая конфиденциальная информация. Сколько денег уходит, скажем, в неделю на радиопрограмму мисс Мадлен Фрейзер?

— О! — наступила пауза. Голос Ричардса обычно был дружелюбным и даже тёплым. Сейчас он немного изменился. — Каким образом вы оказались к этому причастны?

— Я не имею к этому никакого отношения. Но мне бы хотелось получить информацию конфиденциально. Надеюсь, это не очень нахально с моей стороны?

— Возникла очень неприятная ситуация. Для мисс Фрейзер, для компании, спонсоров — для всех, кто с этим связан. Вы не могли бы мне сказать, почему вы этим заинтересовались?

— Предпочёл бы этого не делать, — отрезал Вулф. — Извините, что вас побеспокоил.

— Вы меня не побеспокоили. Я был бы рад вам помочь. Информация, которая вам нужна, не публикуется, но всем на радио об этом известно. На радио знают все. Что вам нужно конкретно?

— Общая сумма денег, отпущенных на эту программу.

— Так… Посмотрим… Принимая во внимание эфирное время — эту передачу транслируют около двухсот станций, — производство, привлечённые таланты, сценарии и всё остальное, приблизительно тридцать тысяч долларов в неделю.

— Вздор! — отрезал Вулф.

— Почему вздор?

— Потому что вздор. В год выходит больше полутора миллионов!

— Нет, с учётом летних отпусков около миллиона с четвертью.

— Пусть так. Я полагаю, мисс Фрейзер получает значительную часть этих денег?

— О да! Об этом тоже все знают. Её доля — приблизительно пять тысяч в неделю, а как она делится со своим менеджером, мисс Коппел, знают далеко не все. По крайней мере я не знаю. — Голос Ричардса снова потеплел. — Вы знаете, мистер Вулф, не могли бы и вы мне сделать одолжение, сказав по секрету, зачем вам это нужно?

Но в ответ от Вулфа он получил только благодарность и был достаточно воспитан, чтобы не настаивать на своём.

Положив трубку, Вулф обратился ко мне:

— Господи, миллион двести пятьдесят тысяч долларов!

Поскольку я понял, к чему идёт дело, у меня стало улучшаться настроение. Я улыбнулся.

— Да, сэр, вы имеете шанс стать большим человеком на радио, вы могли бы читать стихи. Кстати, если хотите услышать, как она зарабатывает свою долю, её передача — во вторник и пятницу с одиннадцати до двенадцати утра. Вы поймёте, как это делается. Вы же этого хотите, да?

— Нет, — хрипло сказал Вулф. — Я хочу получить работу. Достань свой блокнот. Инструкции будут развёрнутыми, учитывая, что могут возникнуть непредвиденные обстоятельства.

Я достал блокнот из ящика стола.

Глава 2

За субботу я трижды пытался дозвониться на Манхэттен Мадлен Фрейзер по номеру из телефонной книги, однако никто не подходил. Наконец я прибег к помощи Лона Коэна из «Газетт», и он сообщил мне, что и мисс Фрейзер, и её менеджер, Дебора Коппел, проводят уик-энд в Коннектикуте.

Как человек законопослушный, я бы сказал даже — в высшей степени законопослушный, я хотел бы пожелать полицейскому управлению Нью-Йорка успехов в борьбе с преступностью. Но я искренне надеялся, что инспектор Кремер и его помощники из отдела по расследованию убийств не закроют дело Орчарда до тех пор, пока мы не сможем узнать, в чём оно заключается. Судя по тому, что я прочитал в газетах, было не похоже, что Кремер уже готов протрубить победу. Однако поскольку никогда нельзя сказать, что же остаётся скрытым от прессы, я вознамерился поехать в Коннектикут и без приглашения принять участие в уик-энде Мадлен Фрейзер и Деборы Коппел. Вулф запретил это и велел мне подождать до понедельника.

В воскресенье к полудню он дочитал книгу стихов и начал рисовать лошадей на листочках блокнота. Тем самым он проверял теорию, о которой где-то прочитал, что можно определить характер человека по тому, как он рисует лошадь. Я заполнил налоговые формы 1040 и 1040—ЕС и, приложив чеки, отправил их. После обеда я послонялся немного по кухне, слушая, как Вулф и Фриц Бреннер, наш несравненный шеф-повар, спорили о том, что лучше — макрель, средиземноморский тунец или всё-таки vitello tonnato — блюдо из нежной молодой телятины. Когда спор начал меня раздражать, поскольку средиземноморского тунца у нас всё равно не было, я поднялся наверх, в оранжерею на крыше, и провёл пару часов в обществе Теодора Хорстмана. Потом, вспомнив, что из-за предстоящего свидания с дамой не смогу посвятить орхидеям вечер, спустился на три лестничных пролёта в свой кабинет, взял со стола газеты за последние пять дней и прочитал всё, что в них было о деле Орчарда.

Дочитав до конца, я уже ни секунды не сомневался в том, что утром в понедельник не встречу в газете заголовка о завершении дела полицией.

Глава 3

По телефону я смог только условиться о встрече на три часа дня. В это время в понедельник я вошёл в вестибюль жилого дома на одной из семидесятых улиц между Мэдисон и Парк-авеню. Дом напоминал дворец, где ковры покупают акрами. Правда, впечатление немного портилось резиновой дорожкой у входа, которая и появилась там, наверное, потому, что на улице лил дождь. Такого не должно быть во дворце! Если на ковре появляются грязные следы — какого чёрта! — выбрось его и расстели новый! Вот как следует поступать во дворцах!

Я сказал великолепно выглядевшему привратнику, что меня зовут Арчи Гудвин и что я направляюсь в апартаменты мисс Фрейзер. Он достал листок бумаги из кармана, сверился с ним, кивнул и спросил:

— Что-нибудь ещё?

Я вытянул шею так, чтобы мой рот оказался в футе от его уха, и прошептал:

— Овсяная каша.

Он снова кивнул, махнул рукой лифтёру, который стоял перед дверью в кабину в пятнадцати шагах от нас, и сказал поставленным голосом:

— 10-Б.

— Скажите, — поинтересовался я, — пароль появился после убийства или это всегда так было?

Он окинул меня ледяным взглядом к отвернулся. Я сказал спине:

— Это обошлось тебе в пять центов. Я собирался дать тебе на чай, но теперь раздумал.

С лифтёром я решил вообще не разговаривать. Он ничего не имел против. Выйдя на десятом этаже, я оказался в закутке не больше кабины лифта. Ещё одна дворцовая шутка. На двери слева было написано 10-А, на двери справа 10-Б.

Лифтёр подождал, пока я нажму кнопку последней, дверь откроется и я войду. Впустившая меня женщина, которая двадцать лет назад вполне могла бы стать чемпионкой по борьбе, сказала:

— Извините, я спешу, — и пустилась рысью.

Я крикнул ей вслед:

— Меня зовут Гудвин!

Никакой реакции не последовало.

Я сделал четыре шага вперёд, снял пальто и шляпу, бросил их на кресло и провёл исследование. Я находился в большой квадратной комнате, напоминавшей холл. Слева и у противоположной стены были двери. Справа холл расширялся, переходя в огромную комнату, в которой стояло по крайней мере двадцать разных видов мебели. Глаз у меня профессионально натренирован и может сразу схватить всё: от сложной уличной сцены до маленького пятнышка на мужском воротнике, — и это у меня действительно неплохо получается. Однако для того, чтобы точно описать эту комнату, мне пришлось бы напрячь все свои силы и способности. Особо примечательны были бар, отделанный хромом и красной кожей с соответствующими табуретками, и массивный старый стол орехового дерева с резными ножками и краями. Я никого не видел, но слышал голоса. Я прошёл вперёд, чтобы взять стул, на который можно было бы сесть. Ничего подходящего не нашёл и разместился на обитом зелёной тканью диване длиною в десять футов и шириной в четыре. Стоящий рядом стул был обит розовым шёлком. Я старался представить, какую лошадь нарисовал бы человек, обожествлявший эту комнату, когда в квадратный холл из двери в дальней стене вошли двое. Один был молодой и симпатичный, второй средних лет и лысый, и оба несли фотографическое оборудование, в том числе треногу.

— У неё начинает сказываться возраст, — сказал молодой.

— К чёрту возраст, — ответил лысый. — Дело в убийстве. Ты когда-нибудь имел отношение к убийству? — Он взглянул на меня и спросил своего компаньона: — А это кто такой?

— Не знаю, первый раз вижу.

Юноша попытался открыть дверь, ничего не уронив. Ему это удалось. Они вышли, и дверь за ними закрылась. Через минуту открылась другая дверь квадратного холла, и появилась чемпионка по женской борьбе. Она двинулась в мою сторону, но снова пронеслась рысью мимо — к двери у левого угла, открыла её и исчезла. У меня возникло ощущение, что мной пренебрегают. Спустя десять минут я решил перейти в наступление. Я уже встал и прошёл пару шагов, когда снова открылась дверь у дальней стены, и я остановится. Вошедшая женщина направилась ко мне — уже не рысью, а плавной походкой. Приблизившись, она поинтересовалась:

— Мистер Гудвин?

Я сказал, что он самый.

— Меня зовут Дебора Коппел. — Она протянула руку. — Мы здесь и самих себя иногда не замечаем.

Она успела уже дважды удивить меня. Сначала мне показалось, что глаза у неё маленькие и невыразительные, однако, когда она оказалась ко мне лицом и заговорила, я понял, что они достаточно велики, очень тёмные и, безусловно, проницательные. Поскольку сама она была невысокого роста и полная, я ожидал, что рука, которую я пожал, будет рыхлой и влажной, но ошибся — рука оказалась твёрдой и сильной, хотя и маленькой. У Деборы Коппел был смуглый цвет лица, и одета она была во всё тёмное. В ней всё было или чёрным, или тёмным, за исключением седины, которая по контрасту с иссиня-чёрными волосами казалась абсолютно белого цвета.

— По телефону вы сообщили мисс Фрейзер, что имеете к ней предложение от Ниро Вулфа, — сказала она высоким голосом.

— Это так.

— Она очень занята. Она всегда занята. Я её менеджер. Может быть, вы всё расскажете мне?

— Лично я рассказал бы вам всё, — объявил я. — Однако я работаю на мистера Вулфа, и он велел мне обратиться лично к мисс Фрейзер, но теперь, встретив вас, я бы рассказал всё и ей, и вам.

Она улыбнулась. Её улыбка была доброжелательной, однако глаза глядели изучающе.

— Прекрасная импровизация, — одобрительно сказала она. — Я не хочу, чтобы вы нарушали ваши инструкции. Сколько времени вам понадобится?

— Это будет зависеть от обстоятельств. От пяти минут до пяти часов.

— О пяти часах не может быть и речи. Постарайтесь покороче. Проходите сюда.

Она повернулась и пошла через прихожую, я последовал за ней. Мы вышли через дверь, прошли по комнате, в которой стояли рояль, кровать и холодильник — сочетание, заставлявшее поломать голову над её назначением, и через ещё одну дверь вошли в угловую комнату. Она оказалась настолько велика, что в ней было шесть окон — три с одной стороны и три с другой. Все предметы в ней — а она была почти пуста — были либо бледно-жёлтого, либо голубого цвета. Дерево — отделка и мебель — было выкрашено в голубой, всё прочее: ковры, обивка, покрывало кровати — было двух упомянутых цветов. Исключение составляли лишь корешки книг на полках и одежда ещё молодого блондина, сидящего в кресле. Лежащая на кровати женщина вполне укладывалась в схему, поскольку на ней был лимонного цвета халат и бледно-голубые домашние туфли.

Светловолосый молодой человек поднялся и двинулся нам навстречу, меняя на ходу выражение лица. Когда я взглянул на него в первый раз, лицо излучало угрюмое неодобрение. Сейчас же в его глазах светилось гостеприимство, а губы обнажились в улыбке, которая пришлась бы впору продавцу зубных щёток. Я предположил, что молодой человек делает это в силу привычки, хотя на сей раз необходимости улыбаться не было, поскольку кое-что продать собирался не он, а я.

— Мистер Гудвин, — сказала Дебора Коппел. — Мистер Медоуз.

— Билл Медоуз. Называйте меня просто Билл, так все делают. — Его рукопожатие не было дружеским, хотя он вложил в него силу. — Так вы Арчи Гудвин! Вот это действительно прекрасно! Ещё прекрасней было бы увидеть самого Ниро Вулфа!

В разговор вмешалось грудное контральто:

— Сейчас я отдыхаю, мистер Гудвин, и они не разрешают мне вставать. Мне даже не положено разговаривать.

Я подошёл к кровати, и пока я пожимал руку Мадлен Фрейзер, она улыбнулась мне. Улыбка не была изучающей, как у Деборы Коппел, или искусственной, как у Билла Медоуза, это была просто улыбка. По её серо-голубым глазам нельзя было сказать, что она изучает меня, хотя, возможно, она это и делала. Я-то уж точно её изучал. Она была худощавой, но не тощей, и в лежачем состоянии казалась достаточно высокой. На её лице не было никакого макияжа, и, поскольку было вполне возможно смотреть на него, не подавляя желания взглянуть куда-нибудь ещё, это говорило в пользу женщины, которой было явно около сорока или чуть больше. Хотя лично я не вижу никакого смысла глазеть на женщин старше тридцати.