Желябугские выселки

- И сколько ж тебе?

- Двадцать, - с задором.

- И не замужем??

- Война-а, - старуха отклоняет за молодую. - Какое замужество.

Енько - чуть из трубки не пропустил, одну с уха отцепляет мне:

- Лейтенант Овсянников.

Сообщает Виктор с предупредителя. Ползком пришлось. Перетащил их назад немного. Тут два камня изрядных, за ними траншейку роем. Но всё равно горячее место.

- А вообще?

- А вообще: справа на Подмаслово, наши танки два раза ходили. Вклинились, но пока стоят. По ним сильно лупят.

- Ну ладно, хватит с тебя. Возвращайся, да отдохни. Ещё ночь какая будет.

- Нет, ещё с ними побуду.

Всё-таки, других целей мал-помалу набирается. Прямо чтобы в точку- ни одной. Но по каким треугольник небольшой - колем в его центр тяжести и диктуем координаты обоим дивизионам. А 415ю - каждый раз по-новому разносит, не даётся.

А эта Искорка - тоже непоседа, пробирается на выход. Платье в поясе узко перехвачено, а выше, ниже - в полноте.

- Ты - куда?

- А посмотреть, чего там у нас разобрато. Всё хозяйство порушат.

- Да кто ж это?

- Ну да! И ваши кур лавят, - глазами стреляет.

- А где ваша изба?

Лёгкой рукой взмахнула, как в танце:

- А по этому порядку крайняя, к лозинам.

- Так это далеко, - удерживаю за локоть.

- А чего ж делать?

- Ну, берегись. Если подлетает - сразу наземь грохайся. Ещё придупроверю, цела ты там?

Порх, порх, вертляночка, по ступенькам - убежала.

Изводим ленту. Слитный гул в небе, наших и ваших. Ах, рычат, извизгивают, на воздушных изворотах, кому достанется. И ещё друг по другу из пулемётов.

Сверху, от входа, истошно:

- Где ваш комбат?

И наш дежурный линейный - сюда, в лестницу:

- Товарищ старший лейтенант! Вас спрашивают.

Поднимаюсь.

Стоит по-штабному чистенький сержант, автомат с плеча дулом вниз, а проворный, и впопыхах:

- Таащ стартенан! Вас - комбриг вызывает! Срочно!

- Где? Куда?

- Срочно! Бежимте, доведу!

И что ж? Бежим. Вприпуск. Пистолет шлёпает по бедру, придерживаю.

Через все ухабы отводка просёлочной к Выселкам. Во-он виллис-козёл стоит на открытой дороге. Подъехать не мог? Или он это мне в проучку? Бежим.

Подбегаем. Сидит жгуче-чёрный полковник Айруметов.

Докладываюсь, рука к виску.

Испепеляя меня чёрным взором:

- Командир батареи! За такую работу отправлю в штрафной батальон!!

Так и обжёг. За что?.. А и - отправит, у нас это быстро.

Руки по швам, бормочу про атмосферную инверсию. (Да никогда им не принять! - и зачем им что понимать?) А на постороннюю стрельбу вздорно и ссылаться: боевой работе - и никогда не миновать всех шумов.

Слегка отпустил от грозности и усмехнулся:

- А бриться - надо, старший лейтенант, даже и в бою.

Ещё б чего сказал? но откуда ни возьмись - вывернулись поверх леска два одномоторных Юнкерса. И как им не увидеть одинокий виллис на дороге, а значит - начальство? Да! Закрутил, пошёл на пикировку!

А тот связной - уже в козле сзади. А зоркий шофер, не дожидаясь комбригова решения - раз-во-рот! раз-во-рот!

Так и не договорил полковник.

А первый Юнкерс - уже в пике. И, всегда у него: передние колёса - как когти, на тебя выпущенные, бомбу - как из клюва каплю выранивает. (А потом, выходя из пике - как спину изогнёт, аж дрожит от восторга.)

Отпущен? - бегу и я к себе. И - хлоп в углубинку.

Позади - взр-р-ыв!! Оглушение!

Высунулся, изогнулся: виллис у-дул! у-драпал, во взмёте дорожной пыли!

Но - второй? Второй Юнкерс - продолжил начатый круг - и прямо же на меня? Да ведь смекает: у виллиса стоял - тоже не рядовой? Или с досады, в отместку?

Думать некогда, бежать поздно - и смотреть кверху сил нет. Хлопнулся опять в углубину, лицом в землю - чем бы голову прикрыть? хоть кистями рук. Неужели ж - вот здесь?.. вот так случайно и глупо?

Гр-р-ро-охот! И - гарь! Гарью - сильно! И - землёй присыпало.

Цел?? Они-таки часто промахиваются. Шум в голове страшный, дурная голова.

Бежать! бежать, спотыкаясь по чёртовым этим ухабинам. Да ещё - на подъём.

Как бы и Выселки не разбомбили, а у нас тут все линии веером. Да и погреб ли выдержит?

Нет, отвязались Юнкерсы: там, наверху, своя разыгрывается жизнь, гоняются друг за другом, небу становится не до земли.

А от слитного такого гула - и вовсе ничего не запишешь. Иди в штрафбат.

Соседняя батарея семидесяти-шести - снимается из Выселок, перетягивают её вперёд, пожарче.

Ох, и гудит же в голове. Голова - как распухла, налилась. Да и сама же собой: ото всего напряженья этих дней, оттого, что в сутках не 24 часа, а 240.

Но сверх всех бессонниц и растёт в тебе какое-то сверхсильное настроение, шагающее через самого себя, - и даже легкоподвижное, крылатое состояние.

- Михаил Лонгиныч, отдайте мне все ленты по 415й, я сам буду искать, а вы - остальные.

Послал Митьку принести мне мой складной столик, ещё есть, сверхштатный. Поставил его близ погреба, в тенёчек под ракитой.

- Табуретку найди, из какой избы.

Притащил мигом.

Сижу, разбираюсь в лентах. Думаю.

Уставный приём: снимать отсчёты по началу первого вздрога каждого звукопоста. Но когда начала размыты, не исправишь, - научились мы по-разному. Можно сравнивать пики колебаний - первый максимум, второй максимум. Или, напротив, минимум. Или вообще искать по всем пяти колебаниям однохарактерные места, изгибы малые - и снимать отсчёты по этим местам.

Делаю так, делаю этак, - а Митька таскает ленты в погреб, на обработку. Когда треугольник в пересечениях уменьшается - Накапкин зовёт меня смотреть планшет.

Между тем 2й дивизион требует от нас корректировки. Близко справа стали ухать пушки 4й и 5й батареи.

Мы, сколько разбираем, выделяем их разрывы из других шумов и диктуем координаты. Они доворачивают - мы опять проверяем.

С 5й батареей Мягкова всё ж умудрились пристрелять и покрыть 421ю. Звонит с наблюдательного, доволен, говорит: замолчала.

И - какая ж благодарность к прилежному вычислительному взводу.

Белые мягкие руки Липского - на ленте, разложенной вдоль стола. Левой придерживает её, правой, с отточенным карандашом, как пикой, метит, метит, куда правильно уколоть, где вертикальной тончайшей палочкой отметить начало вздрога. (А бывает - и фальшивое. Бывает - и полминуты думать некогда, а от этого зависит лучший-худший ход дела.)

Сосредоточенный, с чуть пригорбленными плечами Ушатов прокатывает визир по линейке Чуднова, снимает отсчёт до тысячных долей.

Вычислитель Фенюшкин по таблицам вносит поправки на ветер, на температуру, на влажность (сами ж и измеряем близ станции) - и поправленные цифры передаёт планшетисту.

Планшетист (сменил Накапкина чуткий Кончиц), почти не дыша, эти цифры нащупывает измерителем по рифлёным скосам угломера. И - откладывает угол отсчёта от перпендикуляра каждой базы постов. Сейчас погонит прямые - и увидим, как сойдётся.

И от совестливой точности каждого из них - зависит судьба немецкой пушки или наших кого-то под обстрелом.

(А Накапкин, сменясь, пристроился писать, от приборных чернил, фронтовую самозаклейную "секретку" со страшной боевой сценой, как красноармейцы разят врага, - то ли домой письмо, то ли девочке своей.)

А наши звукопосты пока все целы. Около Волкова была бомбёжка, но пережили, вот уже и вкопаны. Два-три порыва было на линиях, всё срастили.

У сухой погоды своё достоинство: провода наши, в матерчатой одёжке, не мокнут. Резина у нас слабая, в сырость - то заземление, то замыкание. А прозванивать линии под стрельбой - ещё хуже морока. Немцы этой беды не знают: у них красно-пластмассовый литой футляр изоляции. Трофейный провод - у нас на вес золота.

Между тем зовёт меня Кончиц: моя 415я даёт неплохое пересечение, близко к точке. Решаюсь. Звоню Толочкову:

- Вася! Вот тебе 415я. Не пристреливай её, лучше этого не поправим, дай по ней налётик сразу, пугани!

Эт-то по-русски! Толочков шлёт огневой налёт, двадцать снарядов сразу, по пять из каждой пушки.

Ну, как теперь? Будем следить.

Тут - сильно, бурно затолкло на нашем склоне. Смотрю: где верхние избы нашей улицы и раскидистые вётлы группкой, куда Искитея побежала, - побочь их, по тому же хребтику - рядком два десятка чёрных фонтанных взмётов, кучно кладут! Ста-пяти, наверно. Кто-то там у нас сидит?- нащупали их или сверху высмотрели.

Хотя в небе - наши чаще. Вот от этого спину прямит.

В погреб сошёл, говорят: трясенье было изрядное. А то уж средь баб разговор: чего зря сидим? идти добро спасать. Теперь уткнулись.

Но - опять, опять нутряное трясение земли - это, знать, ещё ближе, чем тот хребтик.

Дугин нервно, отчаянно орёт наверх:

- Второй перебило!.. И третий!! И четвёртый!!

Значит, тут - близко, где линии расходятся. А с постов - все три погонят линейных зря, не знают же.

Меня ж хватает сзади, тянет бригадный телефонист. Почти в ужасе:

- Вас с самого высокого хозяйства требуют!

Ого! Выше бригады - это штаб артиллерии армии. Перенимаю трубку:

- Сорок второй у телефона.

Слышно их неважно, сильно издали, а голос грозный:

- Наши танки остановлены в квадрате 74-41!

Левой рукой судорожно распахиваю планшетку на колене, ищу глазами: ну да, у Подмаслова.

- ...От Козинки бьёт фугасными, ста-пятидесяти-миллиметровыми... Почему не даёте?