В сумерках я вышел из амбулатории. Небо было прозрачно и чисто. Над горизонтом парила одинокая звезда. «Час Люципера» – говаривал Антипыч, недобро поглядывая на вечернюю Венеру. Эта звезда появляется на небосклоне дважды: после заката и на рассвете. Ее утренние имена: Иштар, Инанна, Юнона, Венус, Астра, Утресвета, Денница, Жива, Вено Ра посвящены богиням Любви. Но от сотворения человечества следом за красотой крадется темный Змей, зверь, «черный человек» и неумолимо воцаряется в положенный час. Двойственная природа Венеры когда-то интриговала и тревожила меня, словно в мире не было ничего святого, но все было с каплей лжи, тьмы и яда. «Это в каждом есть», – однажды обронил Антипыч, разом предвосхитив всех гениев психоанализа.
В избу я вернулся поздним вечером. На окне стыла банка с парным молоком.
На следующее утро я полоскался уже прикрытый, помня о явлении белобрысой Валькирии.
– Молочко-то выпили? – раздалось у калитки.
– Спасибо, очень вкусно… Сколько я должен?
Она, как и вчера, робко жалась к бурым от старости штакетинам:
– Да, потом… Я вот вам пирожков еще принесла. Чайку попьете.
– Чайника нет, – пробурчал я, принимая подарок.
– Так вы к нам заходите, у нас самовар приспел. Хотите, посливаю? – она решительно взялась за ведро.
«На селе четыре жителя, нет у девки уважителя…» – вспомнился мне цыгановатый возница. Сердечная простота поселянки успокоила меня. Я больше не злился за ее бесцеремонность – следствие райского целомудрия души.
– А вы надолго к нам?
– Да недельки две поживу, и в город. А ты-то здешняя?
– Приезжие мы. До Родиона Антипыча подались, да не успели…
Через час я пил чай в горнице Катерины, так звали племянницу Антипыча. Хозяйка подавала на стол, ненароком задевая меня то мягкой грудью, то литым плечом.
Я неделю не навещал избушку. В горнице и сенях Антипыча кто-то основательно пошуровал. Сундук был сдвинут на середину избы и распахнут. На полу блестели осколки зеркала, среди них валялся окурок; по ободку тлели чувственные следы помады. Меня передернуло. Кто-то настырно рыскал по забытой богом деревеньке, не оставляя в покое даже этот старый, развалившийся дом. В сенях у Антипыча я нашел немного прошлогоднего воска и склянку с дегтем. Мародеру они не понадобились, но для самодеятельного эскулапа были очень ценной находкой. Но книга… Хоть бы во сне приснилась… Я обошел вокруг избушки. Позади нее к чердачному оконцу была приставлена небольшая лестница. По низкому чердаку я мог перебираться только на коленях. Здесь вповалку лежали старые ульи-дуплянки, деревянные грабли, ненужная утварь. «Стоит град на восток широкими дверьми…» – услышал я тусклый шепот… – «Идет род Адамля, отнял у них все имение… И ты мед знаний не хить, а по капле сбирай…»
Я безо всякой надежды разобрал несколько ульев, снял крышку с последнего и только теперь нашел объемистый холщовый мешок. В нем лежала завернутая в вощеную бумагу рукописная книга и крученая плеть с крестиком на рукояти. Прижав мешок к груди, я горячо благодарил старика. Его завещание осталось в силе и книга отныне принадлежит мне. На всякий случай еще раз обшарил тайник. И оказался прав: за перекладинами улья таился тряпичный сверток. Развернул полотно и едва не выронил на пол узкую планшетку. Это была маленькая изящная сумочка из лакированной кожи, та самая, что была в руках Наи в ту последнюю ночь. Я помню, как она уронила ее на размокшую тропу, я поднял сумочку и вновь вложил в ее ладони.
Трясясь в ознобе, я сполз с чердака, добрался до крыльца и расстегнул изящную золотую застежку. В сумочке теснились приглашения на кастинги, банкноты, визитки, маленькая полупустая косметичка… Она никогда не пользовалась косметикой и духами. Ее собственный молодой, свежий запах пьянил и рождал желание, а девчоночьи пухлые губы и сияющая кожа с живым ярким румянцем не нуждались в косметике. Полная естественность и живость лица, невзирая на некоторую неправильность; немного широковатый, «славянский» нос и высокие скулы, позволили ей стать «лицом» знаменитой косметической фирмы. Я раскрыл косметичку; внутри лежала золотая разорванная цепочка, которую она носила на щиколотке, сломанный браслет из мелких камушков, пара колечек. Все это было на ней в ту ночь, и могло быть сорвано с нее только руками убийцы, там, в овраге.
Но почему это все оказалось в тайнике у Антипыча? Я стоял на коленях, содержимое сумочки со звоном сыпалось на дощатый порог. Кое-как завернув сумочку, я опустил ее в мешок. Я отупел и не мог собрать воедино простейшие события. Вечернее мычание коровы, щебет поздних ласточек и далекий рев самолетных турбин приводили меня в замешательство.
Я долго смотрел на серую холстину мешка, пока невнятная догадка не привела меня в чувство: «отпечатки». На сумочке или внутри ее могли остаться отпечатки убийцы. Эта модная безделушка могла быть тяжкой уликой. Разгадка гибели Наи была слишком важна для меня.
Когда я вспоминаю свой отъезд из Бережков, на сердце безжалостно скребет печаль. Я собирал вещи, стараясь не смотреть в потухшие глаза Катерины. С собой я увозил флакон с «эликсиром жизни», фиалу с кровью Наи и большую колбу с «растительным фениксом»: чудесной игрушкой средневековья. Я изготовил ее накануне отъезда.
Явление растительного феникса было излюбленным фокусом средневековых алхимиков. Это несложное действо демонстрировало могущество тайных наук и возбуждало в зрителях почтение, граничащее с ужасом.
Примечательно, что для создания волшебных призраков алхимикам была необходима весьма прозаическая субстанция: свежий навоз. Одним из этапов производства «феникса» было закапывание колбы в навозную кучу. В течение сорока дней свежий гурт выделяет ровное тепло. Этот жар мои предшественники называли «температурой Египта». При этом преющий навоз стыдливо именовался «сырым огнем».
Тощая коровенка Катерины не подвела, так что все детали «генезии», включая погружение колбы в теплый гниющий гурт, были исполнены мной с надлежащей тщательностью. Истово следуя наставлениям своих учителей, я убедился: химические процессы длиною в месяцы и годы были выдуманы ими, чтобы отпугнуть случайных любопытных. С этой же целью все их наставления содержали «пропуски». Семь лет назад они были дли меня неодолимым препятствием, теперь я с неожиданной легкостью преодолевал «темные места» и философские «фигуры умолчания».
«Фениксы», растительные призраки, были скорее магической игрушкой, наглядной демонстрацией алхимического могущества, чем действительно полезной вещью, и в наше изощренное время вряд ли могли кого-то поразить. Растения, пережженные в голубоватый пепел, буквально кремированные в тигле, после смешения их останков с «эликсиром жизни», при легком нагревании колбы обнаруживали свой прежний вид. При этом они напоминали затейливый прозрачный дымок. Привидение некоторое время сохраняло форму, цвет и размеры растения. Мои великие предшественники называли это явление «генезией теней», с ее помощью они без труда воспроизводили внешний вид растения или даже небольшое животное пред восхищенными зрителями.
О том, что существовал и другой, высший вид «генезии» тел, подразумевающей ускоренный рост, и в то же время восстановление разрушенных смертью организмов, то есть физическое воскрешение растений, животных и даже человека, упоминалось скупо и редко. Но по разрозненным высказываниям и свидетельствам я догадался, что и это возможно.
«Лампаду жизни» я оставил Катерине вместе с деньгами, полученными от Ляги. Попарился на прощание в баньке. «Байна» топилась по-черному, но только в черной бане живет настоящий терпкий аромат и особая звонкая сухость. Душистый пар колдовал надо мной, дарил обжигающую ласку. Горячая колыбель пахла березой и мятой, и тело наконец-то отогрелось и опамятовало, отозвалось робким движением. Я до полусмерти хлестался веником, и на карачках выползал в прохладный, настежь распахнутый предбанник, и сидя на полу, застланном ткаными половичками, смотрел на огромную медную луну.
Лежа в постели, я долго ворочался и, несмотря на усталость последних дней, не мог уснуть. В полнолуние я плохо сплю. Поздней ночью ко мне за перегородку вошла Катерина.
Она шла ко мне по дорожке из лунного света, слегка вытянув руки, как слепая или сомнамбула. Луна освещала ее со спины, сорочка сквозила на свет, осеняя тело прозрачным облаком. Длинные, распущенные волосы светились, как стеклянный дождь. Она несмело встала у порога и спустила с плеч лямки, льняная хламида скатилась к ногам. В лунном свете ее тело было не земным, не плотским, в нем была и призрачная невесомость, и пышная щедрость рая.
Я хотел что-то сказать, остановить ее, но не смог.
Ее робкие ласки были безгрешны и бережны. Я замер, чувствуя свое подлое бессилие. Я был «обесточен» и жалок, но ее обволакивающая нежность ничего не требовала взамен. Она была медлительна и величава, как богиня. Ее мягкие соски источали забытую сладость. Я видел себя в запретном сне, где женщина укачивала и ласкала меня, как ребенка. Но она проснулась, требовательно и алчно потянулась ко мне. Так жадно и обреченно любят, должно быть, в последний раз, до рассвета прожигая тысячи жизней. Мы неслись сквозь рассыпающиеся звездные кольца, распаленные, в перепутанных гривах, жаркие, терпкие от пота. К рассвету она устала, охладела и вновь обратилась в безмятежную нежность, она была прохладна и покорна, как весенняя пашня, как материнское лоно земли.
Я знаю: не похоть, не любопытство, и не первобытная женская благодарность, и даже не одиночество толкнуло ее ко мне. В ту ночь она была Ладой и Макошью-Роженицей, Белой Оленихой и северной ледяной Ильмарис, хлыстовской Богородицей, своим телом причащающей верных, и Темной Маат, жертвенной Деметрой и Реей, пышногрудой Афродитой и гибельной Кибелой, Геей, колдуньей Гекатой, Дианой-Изидой, Астартой-Инанной. У Великой Матери – тысячи имен. Культ Деметры принес миру Элевсинские мистерии, самые тайные и закрытые в истории человечества, и эта ночь стала моим Элевсином, шагом на моей Тропе.
Оэлен говорил, что на шаманской Тропе не бывает случайных встреч. Я помню, как в самом начале он рассказывал мне о «Тропе» больше знаками, чем знакомыми словами. По его уверениям, эта тропа начинается в средоточии силы. «В голове? В сердце?» – спросил я жестами. «Нет, – ответил Оэлен, – Слишком высоко… Здесь!» – И он сделал интернациональный жест грубой силы.
О том, что жизнь гнездится именно там, я убедился еще до встречи с Оэленом.
Я первую зиму работал санитаром в лагерной больничке. После драки в «Правиловке», бараке усиленного режима, несколько зэков, раненных при штурме барака, умерли прямо на операционном столе. «Если встало, пиши – пропало», – мрачно шутил врач-вольняшка, бросал окровавленные перчатки в корзину и шел курить. Это практически посмертное явление иногда называют «эффектом палатки» – жизнь уходит тем же путем, что и пришла.
Для Оэлена все было очень серьезным и никогда не вызывало ни шуток, ни даже тени усмешки. Он терпеливо объяснял, что по шаманской тропе образы Верхнего мира ненадолго приходят в мир людей, «чтобы любить». Поэтому всякий настоящий шаман ищет любовницу в мире духов и мало интересуется земными женщинами. Получалось, что без этой помощницы стать настоящим шаманом невозможно. Если она покидала шамана, то следом за ней уходило умение видеть духов, и заклинать силы мрака, и впадать в «менерик» – особый шаманский раж.
Я проснулся до рассвета, Катерина спала. В неверном утреннем свете я попытался отыскать в ее лице сумеречную жрицу, что кормила из рук адских чудовищ и вела меня по алым лабиринтам жизни, по черным пещерам смерти, удерживала меня над пропастью Элезиума. До этой ночи я знал и помнил только одну любовь, мою неуловимую, переменчивую Ундину, мою безрассудную золотую дождинку – Наю. Катерина подарила мне силу и глубокий земной покой, но этой близостью я разбудил нечто доселе дремлющее, неумолимую логику падения. «Вода, Земля, Огонь…» Мне вдруг ясно представилось, что где-то «на Тропе» меня ждет огненный женский дух, и вздрогнул как от ожога.
Катерина беспокойно зашевелилась, на ее розовой щеке шевелилось от дыхания белое перышко, над верхней губой поблескивала испарина, лицо ее было свежим, ярким и пугающе живым. Я виновато укутал ее простыней и поспешил уйти.
Во дворе с наслаждением облился дождевой водой из полной бочки. Изнутри шло сумасшедшее тепло, и я мгновенно просох на утреннем холодке.
Вытираться после душа меня отучил Антипыч, он не велел стирать «Живу Воды». Быстро одевшись, я вскинул на плечо сумку и пошел к станции. Я был бодр и даже весел, тело приятно горело и просило движения. На полпути к станции я встретил сверкающую колымагу.
Тонированные стекла поползли вниз и из окна выглянула пухлая, лоснящаяся рожа в солнцезащитных очках. Ляга был заспан и по-жлобски небрит. Мы медленно поползли по проселку к станции.
Всю дорогу Ляга разглагольствовал.
– Все мы мечтаем о «темной комнате»… – он немного выждал, чтобы я оценил глубину этого образа. – Я хочу написать об этом мистический триллер. Представь себе темную комнату, в которой всегда душистая, южная ночь. И в этой комнате обитает ночная женщина. Мы можем даже дать ей имя: Великая Блудница, Лилит или Вечная Любовница. Сколько нам, мужикам, приходится терпеть унижений, выносить капризов и женской дури только ради того, чтобы нас пустили в эту комнату. И мечта любого «мачо» иметь золотой ключик от заветной дверцы и проникать туда, минуя неприбранную прихожую дня, пошлость семейной жизни, все эти истерики, измены, бесконечные «праздники женской души», скандалы, «настроения» и откровенную корысть шлюх. Истинных женщин, женщин «ночи», роскошных пантер трагически мало. Посмотри – уже несколько лет вожу с собой, вышло уже после Наташкиной смерти. Прости, но в сравнении с нею все бабы кажутся сработанными топором.
Ляга протянул мне ламинированную вырезку из журнала. Это была великолепная цветная фотография. Голая Ная полулежала верхом на огромном черном звере – пантере или гепарде. Зверь скалился, разевая кроваво-красную пасть. Глаза Наи, бездонные и дикие, были подрисованы чуть вкось, по-кошачьи. Кончики грудей и губы ярко подкрашены кармином. Ослепительно белое тело, золотая корона на темных блестящих волосах и широкий алый ошейник на шее. Мерцающий рубин, вправленный в ошейник, отекал кровью.
По краям площадки стояли два столба, красный и черный. Задник декорации наполовину закрывал синий нарочито разорванный и смятый полог, затканный золотыми звездами. Вероятно, он означал сорванный покров царственной Изиды-Урании. Над головой Наи плыл молодой месяц рожками вверх, так изображали корону Астарты шумеры. Во мраке белел античный жертвенник, на нем – полная до краев золотая чаша.
Ночной пейзаж тоже был по-своему примечателен. Колонны отбрасывали густую тень. В ржавых шандалах пылали факелы. Луна, пальмы, песок, обломки колонн, статуи богов со звериными головами – все было настоящим.
Меня бросило в жар – я не знал, что она снималась обнаженной. Что ей пообещали за этот снимок? Может быть, ее шантажировали или околдовали? Оказывается, я ничего не знал о ее жизни в последние три месяца; о том, что она была в Египте и позировала ночью, голая, посреди древних развалин.
– Царица Ночи, Иштар, – прошептал Ляга, – я ведь тоже любил ее с той минуты, как увидел. Жаль, не смог отбить… Дарю.
Он протянул мне фотографию.
– Зачем все это, Ляга, весь этот масонский реквизит? Чаши, факелы, колонны, как из колоды Таро?
– Согласен, во всем этом чувствуется режиссура, точнее, злая воля, черная магия или даже порча. Ты правильно заметил. Картинки Таро зовутся арканами. Возможно, кто-то очень хотел накинуть на нее аркан, закабалить ее силу и красоту.
– Так откровенно?
– Какая разница… Кто обратит внимание на детали, когда такая девушка обнимает ногами пантеру. Кстати, сегодня у нас званый вечер в загородном имении Вараксина. Ваш фрак уже заказан, в лацканы не сморкаться, фалды узлом не завязывать.
Глава 3
Сад земных наслаждений
Однажды охотник из рода Пай-я попал на Олений праздник. До глубокой ночи люди плясали вокруг костров и ели мясо. Многие уже спали там, где их настигла дремота, когда высокая, статная женщина улыбнулась охотнику и скрылась в тайге. Охотник из рода Пай-я поспешил догнать ее. Казалось, женщина шла очень медленно, но до самого рассвета он так и не смог настичь красавицу. С первым лучом солнца женщина обратилась в росомаху и исчезла меж камней. Встреча человека с демоном не сулит ничего хорошего и крайне неблагоприятна в пути…
Ветер с залива раскачивал китайские фонарики. Голубые, фиолетовые, розовые и оранжевые, они подрагивали и сухо шелестели, как крылья гигантских бабочек. Ночная прохлада ласкала лица и оголенные плечи женщин. Участь мужчин, запакованных в светские смокинги, была намного тяжелее.
Меланхоличное танго сливалось с плеском волн, приглушенными голосами и звоном богемского хрусталя. Согревая в руке бокал с красным вином, я обходил лужайку, где толпились гости Вараксина. Мужчины обсуждали дела и политику, дамы при виде друг друга исполняли «пляску змей». Между ними балетной походкой скользили изящные фавны и нимфы в коротких алых туниках и венках из подвядших роз: выпускной класс балетного училища был мобилизован на отправление тайного ночного культа, на пир Диониса, роскошный, чумной, с едва заметным духом разложения от изысканных яств.
Женщина, ради которой кипел весь этот карнавал, стояла в окружении двух политиков и популярного оперного певца. Она смеялась и подносила к губам бокал с темным вином. Политические «столпы», разгоряченные хмелем и близостью ее обнаженных плеч, разом подтянули обрюзгшие животики, а жеманный певец поминутно откидывал со лба золотистую челку. Что-то обезоруживающее, притягательное было в ней, и я вновь и вновь, против воли, оборачивался на нее. Она несколько раз скользнула по мне взглядом и, наконец, посмотрела вопросительно, отчего вздрогнули ее темные красивые брови, и улыбка стала немного зловещей.
Я был приглашен сюда как один из участников шоу, «волшебник и алхимик, потомок могущественных магов средневековья», как значилось в аннотации, которую составил для этого вечера маститый прозаик А.С. Ляховицкий. Ближе к полуночи, дабы слегка взбодрить пресыщенных гостей, я должен был показать несколько фокусов.
Весь вечер в гуще тел потерянно слонялась пухлая девочка лет десяти-двенадцати, видимо, дочь хозяина. Одетая в короткую клетчатую юбочку и клубный пиджачок, в наивных белых гольфиках с помпонами, она выглядела заблудившейся на балу гимназисткой. За ней в небольшом отдалении неотступно следовала охрана – сухопарые, мужиковатые тетки в черных униформах. Избалованное дитя поминутно задевало гостей, беззастенчиво висло на давних знакомых, ковырялось в пирожных и несколько скандализировало чинную атмосферу бала.
Мимо меня проплыл Ляга, рассеянно внимая приземистому толстяку в широченных клетчатых брюках. Ляга с достоинством нес и свое объемистое брюхо, и бремя популярности.
Вдвоем эта парочка пузатых левиафанов выглядела еще забавнее, чем поодиночке. В фарватере косячком юлили рыбы-прилипалы: эти почитатели талантов на лету хватали крохи, оброненные со стола Платоновых бесед.
– Нет, нет, не уговаривайте меня, – комично капризничал Лягин спутник, – не зануда Платон, и не едкий Сократ, а именно Аристипп, весельчак и умница, – истинная жемчужина греческой философии. Судите сами: как-то тиран Дионисий, изрядно хватив виноградного вина, велел всем своим гостям переодеться в алые одежды и затеять игривые танцы. Платон тут же заявил, что не желает облачаться в одеяние гетер. Чтобы крепче насолить Платону, Аристипп напялил красный плащ и пошел плясать, приговаривая: «Чистая душа никогда не станет развратной, даже с помощью вакханалиевых танцев…» Так что же вы медлите? Пляшите, веселитесь, обнимайте гетер! Такова воля тирана, – толстяк обвел толпу слушателей лукавыми карими глазками.
– Вот ты где, – Ляга вцепился в мой локоть и, жарко дыша, зашептал в ухо. – Поторопись, скоро начнут… Тебе приготовили флигель на берегу.
– Кто это? – спросил я, глазами указывая на высокую даму в длинном бордовом платье, хозяйку бала.
– Знаю только, что у нее мальчишеское имя Денис, она жена Вараксина, и весь этот хоровод он устроил ради нее.
Праздник достиг апогея. Радостно-возбужденные гости разбились на фракции, как алхимический коагулят, и заинтересованно булькали. В ближнем к нам кружке царила рыжеволосая женщина в облегающем «металлическом» платье. Она обернулась и небрежно помахала нам рукой.
– Моя супруга Лина, – смущенно промямлил Ляга.
Он неловко повернулся, загородив свою сногсшибательную женушку. Я успел заметить, что ей лет тридцать. Медно-рыжая челка и огромные стрекозиные очки закрывали верхнюю половину лица. Крупный рот язвительно подрагивал. Тугое платье из серебристой парчи шуршало громко, как хитин. Великолепный бюст немного затруднял ее движения. И все же воинствующая дисгармония, генетический разлад, если и не бросались в глаза, то были заметны. Если считать красоту благословением предков, то здесь наличествовал тысячелетний неоплаченный долг перед эволюцией. Должно быть, поэтому в ней проглядывало что-то от хищного насекомого. Она походила на самку богомола, что, как известно, закусывает избранником с головы, не дожидаясь окончания спаривания.
Чтобы не обидеть Лягу, я изобразил восторг. Ляга лишь виновато улыбнулся. «Цепи Гименея», похоже, порядком натерли его мясистую шею. Ободряюще похлопав его по плечу, я поспешил к флигелю, где мне надлежало переодеться и приготовить реквизит.
Рубена Вараксина я видел лишь мельком. Я так долго копил ненависть против этого человека, сотни раз зачитывая ему список преступлений против Наи, против меня, против развращенных и ограбленных им людей, что когда увидел его – суетливого, потного, – то не нашел в своей душе ничего, кроме холода и пустоты. Моя казнь опоздала на несколько лет, но кто сказал, что для топора необходим молодой побег, а плаха должна быть пропитана вешними соками? Я вернулся, я нашел его! Именно с этой минуты меня начало грызть сомнение: ошибка была бы для меня хуже смерти.
Путь, который привел меня сюда, открылся мне на пределе душевных мук, в минуты глухого отчаяния. Сначала я просто хотел посмотреть ему в глаза, я был уверен, что истина сразу откроется мне. Меня так долго били и таскали по спецпсихушкам, что долгими тюремными ночами я уже сам начинал допрашивать себя: не я ли убил Наю? А, может быть, все-таки я? Вернее, темный демон, сгусток психического мрака, оборотень, гнездящийся в бездне под черепной коробкой?
Во флигеле меня ожидал заказанный реквизит: черный бархатный плащ с капюшоном, античная тренога и саквояж с «фениксами». Все это надлежало перенести на поляну под высокое дерево. Ассистенты из балетной команды притащили огромного ручного ворона на золотой цепи и спрятали за деревом огнетушитель.
Мои дальнейшие действия представлялись мне полным абсурдом, но я заверил Лягу, что постараюсь удержать внимание публики.
Ночное шоу было задумано таким образом, чтобы гости, непринужденно гуляя по старинному парку, в заповедных уголках, в гротах, беседках, на террасах, сбегающих к заливу, встречали удивительных существ и персонажей, наблюдали экзотические танцы и рискованные гимнастические этюды, вперемежку с фокусами, балетными номерами и демонстрацией мод.
Мой номер располагался между варьете и скачущим на батуте черно-красным Арлекином. Мне было хорошо видно, как справа, на сияющей лампами эстраде, упитанные мулатки отплясывали яростную самбу. Наверное, среди гостей «оттягивался» кондитерский магнат. «Шоколадки» шелестели фантиками из золотой фольги и отекали липкой патокой.
Слева за цветником был натянут батут. Полет Арлекина заворожил меня. Так высоко и свободно умеют прыгать северные шаманы, когда на них накатит «менерик». Тонкая кованая цепь, или прочная веревка, обвязанная вокруг пояса, удерживает шамана, иначе он может «улететь». И Арлекин тоже шаманил под ритмичные удары невидимого бубна. Он весь звенел от сотен бубенцов, пришитых к одежде. Он парил и кувыркался в воздухе. А его рогатый колпак был похож и на корону, и на рожки Мефистофеля одновременно.
Гости показались нескоро. Впереди семенил плешивый низкорослый хозяин, рядом с ним величаво ступала Денис. Она была на голову выше Вараксина, но держалась с непринужденной грацией. Рубен подобострастно заглядывал снизу в ее лицо. Девочка дополняла эту чинную семейку своими капризами и кривлянием. На минуту-другую я превратился в невидимку. Рубен с досадой озирался вокруг, не понимая, кто его кинул.
– Тень! – закричала девочка. – Смотрите, вон под деревом тень!
Рой гостей сдержанно, но заинтересованно зашумел и двинулся прямо на меня. На глазах публики я материализовался из синеватой ночной мглы. Невозмутимый помощник по моему знаку разжег спиртовую горелку, замаскированную под античный жертвенник. Жестами приглашая гостей подойти ближе, я высоко поднял колбу с «фениксом», дабы все убедились, что она пуста. Девочка подошла почти вплотную и раскрыв рот наблюдала за опытом.
– Дамы и господа! – загремел в мегафон голос Ляги. – Перед вами удивительный опыт средневековых алхимиков – «явление Феникса».
Гости нетерпеливо захлопали.
– Нет, это не иллюзия. Это истинное чудо! Итак, явление растительного призрака. Демонстрируется впервые… Потише, потише… Прошу внимания:
Умница Ляга даже успел выудить где-то подходящие к случаю стихи.
– …Это Николай Гумилев, господа, загадочный рыцарь Серебряного века.
Я поднес колбу к зажженной спиртовке и слегка нагрел донце. Вещество на дне колбы фосфорисцировало в темноте, но после минутного прогрева оно ярко засветилась. Обычно в ходе процесса субстанция принимает разные цвета, поэтому у алхимиков эта стадия «генезии» называется «павлином». Но это было лишь пробуждением вещества, точнее, заключенной в нем силы. Если увеличение силы на этом этапе зайдет слишком далеко, реторта может взорваться в руках алхимика, и все магическое вещество обратится в пыль.
– Человек сумел выделиться из природы, но не сумел проникнуть в ее Волшебную Мастерскую. – Мой верный друг пытался заполнить минутный вакуум, требующийся для «генезии». – Непрерывное насилие над Природой завело нас в тупик технократии. Несколько столетий мы заняты протезированием своих утраченных возможностей, вместо того, чтобы слушать божественную природу и служить ей. Однако наш маг нашел заветную дверцу в тайники жизни…
Колбу заволокло изнутри голубым туманом. Я прекратил нагрев. Зеленоватые искры внутри сосуда перепархивали с места на место, словно светлячки. Проснувшаяся сила жизни жаждала обрести форму. Если при сотворении «феникса» алхимик переливал «эликсира», то привидение могло просочиться сквозь стекло.
– Этот опыт доказывает, что незримые элементы жизни не теряются после физической смерти растения. Они могут быть вновь собраны и проявлены герметическим искусством. Это ступень к бессмертию, – трубил Ляга, воодушевляя публику.
От жара спиртовки вязкая эссенция расплавилась и испарилась. Теперь эликсир жизни был приведен в активное состояние, и возрождение началось. Сквозь слоистое марево тянулся прозрачный, слабо окрашенный зеленью побег. Он вырастал из голубоватого сыпучего пепла на дне сосуда. Через секунду призрачное растение выбросило цепкие боковые ростки. Я почти уверен, что в колбе с эликсиром жизни отсутствует обычная гравитация. Все призраки вели себя так, словно очутились в невесомости. Через полминуты стали видны круглые плоские листья. Бутоны торопливо развернулись, и внутри колбы полыхнуло черно-оранжевое пламя лепестков, им было тесно и они, словно любопытные дети, жались к стеклам. Это была обычная настурция, но в виде «феникса». Нет, она не вырастала на глазах у зрителя, как семечко на ладони Ури Геллера: она проявлялась уже в виде развитого цветущего растения.
Среди гостей прошел сдержанный гул восхищения.
– Дамы и господа, мы с вами стали свидетелями подлинного чуда. Растения прошли долгий путь по мирам восхождения, пока на самой вершине жизненной волны не родились цветы. Там, где волны жизни сливаются с духовным потоком, рождается гармония, и даже самый скромный цветок – это блик космической мудрости и божественного присутствия в мире… И наш мозг не просто цветок эволюции, он и бутон, и плод на гибком стебле. Не значит ли это, что и он может быть восстановлен в магической мастерской?
Грянули аплодисменты.
Я-то знал, что моя «растительная генезия» еще не была полной победой над хаосом смерти, но каждый удачный опыт был укреплением на моем пути. Остывая, видение в колбе начало искрить, меняя цвета. Это было ликование жизни; жизни тонкой, не подверженной старению и смерти.
Гости были в восторге. Денис улыбалась. Рубен платком вытирал вспотевшее лицо, а девчонка рванулась ко мне, пытаясь вырвать из моих рук еще горячую колбу.
– Я тоже так хочу…
– Я подарю тебе этот цветок и научу вызывать его душу.
– А что взамен? – спросила посерьезневшая девочка.
– Ничего…
– Так не бывает! «За все надо платить», так папа говорит.
Поделиться книгой: