Помоги проекту - поделись книгой:
– И ягоды тебе будут, и новое платье, и бусы, как у мамы. Или лучше.
Сегодня праздник, и папа открывает корчажку с веселым соком. Пьет сам и передает братьям и маме, а потом дает глоток мне. Ухх! И правда весело.
Лин пытается выстукивать костяным ножом и ложкой по доске и пустому горшку, но после веселого сока у него не очень-то получается. Зато нам весело, нам хорошо.
Жаль, Мары нет. Ну я ей все-все расскажу.
Завтра.
– …и теперь я на берег буду ходить, когда захочу, а не потому, что есть нечего и надо ракушек набрать.
– А цветы как же? – Мара вертит в руке обломок серого цветка.
– Они под водой растут, и за ними, если по-хорошему, нырять надо. Это Лин и Кау, и не тут, а на дальнем конце острова, там глубина и цветов, говорят, больше. Но их ведь так просто не сорвешь, срезать надо, нужны ножи и чтобы сил хватило. Я вырасту, тоже буду так, сейчас еще не могу.
– Давай научу, – предлагает Мара.
И мы весь день играем в волнах. Мара ныряет глубже и дольше остается на дне, у меня пока не получается дышать так, как надо.
Потом мы просто отдыхаем на сползающем в море хвосте Чайки. На скалу нам не разрешают забираться; когда Ни рядом, я бы и не лезла. А Мара не проболтается.
Спиной к закату, она расчесывает волосы и заплетает косы. Красные лучи сквозь бледное золото. Красиво.
– Завтра будет буря, – смотрю я на облачную гряду, окрашенную кровью солнца.
– Да, завтра меня не отпустят, – говорит Мара. – Сестра играет, а работу надо делать, значит, меня и приставят…
– Сюда лучше не приходить в бурю. Сверху только смотреть, только надо закутаться по уши… дома, и то холодрыга, когда такой ветер.
– Не, у нас не холодно… я спрашивала – сказали, завтра будет не до гостей, а так, если я хочу, могу привести подружку. Так что как-нибудь покажу тебе наш дом.
– А я тебе – наш, – киваю я. – Ты приходи, правда.
– Приду. Но не завтра.
И не послезавтра, и не через день. Буря рушится на берег рано утром, и солнце словно забывает взойти, скрываясь за комковатым одеялом туч; ветер даже почти теплый, но такой сильный, что несколько крыш сносит, а у старой
Только через четыре дня ветер и волны успокаиваются. Лодочники, и папа с ними, уходят на промысел. Меня с привычной корзинкой снова отправляют за ракушками; рыба-то будет, но потом, а сейчас все запасы подъедены после бури, ужинать нечем, а мама не любит, когда в кладовой совсем ничего нет. Она говорит: лучше два-три дня с невкусной похлебкой, зато твердо знать, что если опять налетит такая вот непогода – с голоду семья не помрет.
Я не спорю. Пусть ракушки, если нужно.
Зато увижусь с Марой, если ее наконец отпустят.
Мара появляется лишь к вечеру. Как всегда, незаметно.
– Ух, еле выбралась. Много дел.
– Ага, у нас тоже, – рассказываю.
Играть неохота, обе устали. Просто плаваем, лежим на песке и смотрим на облака.
Мара опять жалуется на сестру: та совсем нос задрала, я, мол, самая лучшая, и вообще все вы тут неумехи бестолковые, одна я дело разумею.
Мы прощаемся, я ухожу, оглядываясь на море; Мара сидит на крыле Чайки, заплетая косы. Потом, когда я поднимаюсь и смотрю с самого верха, ее уже нет.
Дома все по-старому. Все ракушки сегодня неправильные, похлебка привычная – жидкая, желтая с зеленым. Фу. Только что горячая, так бы в рот не взяла. Папа на промысле, раньше завтрашнего вечера не вернется.
Ни капризничает, ей невкусно. Чтобы утешить малышку, рассказываю ей сказку о золотой девочке, которая живет на берегу верхнего моря и появляется на нашей отмели только в полдень, чтобы поиграть с Послушной Ни в прятки и догонялки. Сестренка радостно сопит и засыпает.
Я знаю, что она увидит во сне.
То же, что и я.
Утром я сбегаю на берег еще до завтрака. Подхожу к скале-Чайке, оглядываюсь – никого.
Солнце едва-едва выглядывает из-за обрыва, под скалой еще холодно. Взбираюсь на правое крыло Чайки, на хребет, на склоненную голову. Застываю, жмурясь на краешек золотого диска. Солнечная дорожка начинается у моих ног.
Делаю шаг, другой, третий.
Вот здесь и живет семья Мары.
Дверь-плетенка из лозы. Тихо скребусь, потом открываю. Никого.
Прохожу чуть дальше.
Высокая, с синими-синими глазами и волосами как полдневное солнце, сестра Мары смотрит на меня с немым вопросом: ты еще тут откуда взялась?
– Я постучалась, никто не ответил; было открыто, я вошла.
– Ну если вошла… – Она не ходит, а плывет, стелется, облачная кайма длинного платья сметает с пола незримые пылинки. – Мары еще нет, она пока занята – но ведь ты подождешь, правда?
– Но…
– Нет-нет, ты нисколько не помешаешь. Нечасто ко мне захотят такие гости.
Она придвигает овальную доску, хитро расчерченную дугами и косыми линиями, достает мешочек и высыпает много-много синих пластин и черных пирамидок, а еще три красиво вырезанных лодочки, точно как те, на которых папа плавает, только эти с мой мизинец.
– Мара говорила, она тебя научила играть в «бурю», и ты ее в пух и прах разбила?
Меня хвалят, а мне неприятно.
– Нет, не разбила.
– Раз она так говорит – значит, разбила. Может, чтобы не скучать, покажешь мне, как? «Волны» или «скалы»?
– Все равно.
– Ладно, бери «волны», – и она ставит три черных пирамидки в линию.
Никогда так не было. Я сама – буря, я вдыхаю острый ветер, соленый от брызг и сладкий от молний, руки мои – волны, волосы мои – грозовые тучи.
Буря налетает на скалистую цепь, веселая и яростная, брызжет пеной, плещет водоворотами, давя сверху и снизу, и скалы подаются, расступаются, и три измученные лодочки находят дорогу в гавань, я оставляю скалы в покое и играю с ними, провожая до самого берега…
– Ми! ой, Ми!..
Я бреду, не разбирая дороги. Ноги сами отыскивают тропинку, что ведет от береговой отмели домой.
– Ми, я была там, я видела… ты спасла их, лодочники до сих пор спорят, откуда налетела буря и как это они целы остались.
Знаю, Мара. Я была там. Я спасла их.
Потому что твоя сестра отдала мне «волны».
Если бы я взяла «скалы», было бы по-другому. И я… я погубила бы…
Я никогда больше не буду играть с тобой и твоей родней.
Я знаю, кто вы.
И я знаю, что происходит с нами, когда вы играете. Сказки не лгут. Твоя сестра тоже не лгала, я могла бы не возвращаться и стать такой, как вы, стать одной из вас.
Да только не могу я жить на берегу вашего верхнего моря и нырять в ваши волны, чтобы доставать из глубин – из ваших глубин, а значит, с наших берегов! – ракушки, цветы, морскую траву, золотых рыбок или просто камни. И гадать, что из нынешней добычи еще недавно звалось моими братьями, или родителями, или просто соседями.
Я не могу, как вы, помнить только то, что хочу помнить.
Наверное, я умею играть – но я не могу и не хочу играть жизнью. Ни своей, ни чужой.
Спасибо тебе, Мара. Спасибо, что показала мне – меня.
…Жаль, все, что я увидела, никому не расскажешь: мама и так знает, а Ни нельзя ни о чем слышать, пока не придет ее срок. Ну да ладно, Мара, ты теперь ведь всегда будешь со мной, и незачем больше ждать на берегу.
Чайку тоже незачем тревожить. Пусть спит.
Ей еще многих провожать к верхнему морю…
Поделиться книгой: