Ставка на мертвого жокея

С тех пор прошло почти два месяца, и никто не слышал о Джимми Ричардсоне вот уже тридцать два дня.

Потратив чуть ли не полдня на поиски, Барбер так и не напал на след Берта Смита. Его не было ни в ресторанах, ни на бегах, ни в художественных салонах или парикмахерской, сауне, барах. И никто не видал его уже несколько недель.

Было около восьми вечера, когда Барбер пришел в Английский бар отеля «Плаза-Атене». Он промок от ходьбы под дождем и устал, и его туфли намокли, и он чувствовал, что у него начинается простуда. Он оглядел бар тут было почти пусто. Решив побаловать себя и с сожалением вспоминая о деньгах, потраченных за целый день на такси, он заказал виски.

Барбер потягивал виски в этом спокойном баре, снова и снова возвращаясь к мысли: «Я должен был предупредить Джимми». Но что он мог сказать? И Джимми не стал бы его слушать. Все же он должен был сказать: «Плохие предзнаменования, Джимми, ступай-ка домой… Я видел, как самолет упал у четвертого препятствия… Я видел, как египтяне несли труп по вытоптанной траве… Я видел, как карты и шелк обагрились кровью».

«Я чертовски просчитался, — с горечью думал Барбер, — когда был уверен, что Джимми Ричардсон слишком глуп, и поэтому ему не предложили таких денег, а Берт Смит слишком умен, чтобы его подрядить».

Он ничего не сказал из того, что обязан был сказать, и это обернулось горем для молодой женщины, оставшейся без мужа, без денег и умоляющей о помощи, которая теперь может быть лишь запоздалой. Без денег — Джимми Ричардсон был слишком глуп, чтобы попросить аванс.

Он вспомнил, как выглядели Джимми и Морин, улыбающиеся, и возбужденные, и по-юношески значительные, когда стояли рядом с полковником Самнерсом, командиром авиаполка, на их свадьбе в Шривпорте. Вспомнил, как самолет Джимми чуть не разбился над Сицилией. Вспомнил лицо Джимми, когда тот садился в Фоджо с горящим мотором. Вспомнил, как Джимми пьяно орал песни в одном из баров Неаполя. Вспомнил, как на следующий день после приезда в Париж Джимми заявил: «Парень, этот город создан для меня. Европа у меня в крови».

Допив виски, Барбер расплатился и медленно поднялся по лестнице. Он зашел в телефонную будку, позвонил к себе в отель, чтобы узнать, кто его спрашивал.

— Мадам Ричардсон звонила вам весь день, начиная с четырех часов, ответил старик на коммутаторе. — Она просила вас позвонить ей.

— Хорошо, спасибо, — сказал Барбер и хотел было повесить трубку.

— Минутку, минутку, — раздраженно сказал старик. — Она звонила час назад предупредить, что собирается уходить, и просила передать, что если вы вернетесь до девяти, хорошо бы вы пришли в бар отеля «Беллмен» — она будет там.

— Спасибо, Генри, — сказал Барбер. — Если она случайно позвонит еще, скажи, что я уже направляюсь туда.

Он вышел из отеля и шел медленно, хотя дождь так и не прекратился. «Беллмен» находился рядом, и он не торопился встретиться с Морин Ричардсон.

Подойдя к «Беллмену», он постоял в нерешительности, прежде чем войти, чувствуя, что слишком устал для этой встречи с Морин, и сожалея, что ее нельзя отложить хотя бы до завтра. Он вздохнул и толкнул дверь.

Это был небольшой бар, заполненный солидными и хорошо одетыми мужчинами, которые проводили тут время за аперитивом, прежде чем пойти ужинать. И тут он увидел Морин. Она сидела в углу, вполоборота к залу, перекинув свое поношенное пальто через спинку стула. Она была за столиком одна, а рядом на подставке стояла бутылка с шампанским в ведерке.

Барбер прошел к ней, раздраженный видом шампанского. «Вот на что она ухнула мои пять тысяч, — с досадой подумал он. — В наши дни женщины тоже посходили с ума».

Он поклонился и поцеловал Морин в лоб. Она нервно вскочила, потом, увидев, что это он, улыбнулась.

— О, Ллойд, — как-то странно зашептала она, и, тесно прижавшись, поцеловала его. От нее сильно пахло шампанским, и, похоже, она была пьяна. — Ллойд, Ллойд… — произнесла она, чуть отодвинувшись от него и держа за обе руки. Ее глаза были полны слез, а губы дрожали.

— Я пришел, как только мне передали, — сказал Ллойд нарочито деловым тоном, опасаясь, что Морин закатит истерику на глазах у всех присутствующих в баре.

Она продолжала стоять, шевеля губами и сжимая его руки своими. Он смущенно опустил на них глаза. Они по-прежнему были огрубевшими, а ногти обломанные, но на ее пальце сияло огромное бело-голубое кольцо. Его не было, когда она приходила к нему в отель, и он знал, что никогда раньше не видал ее с таким кольцом. Он поднял глаза и почти испуганно подумал; «Какого черта она затеяла? В какое дело замешана сама?»

И тут он увидел Джимми. Тот пробирался к ним между столиков. Его лицо расплылось в улыбке. Он выглядел похудевшим и сильно загорел, словно только что вернулся после месячного отпуска на южном пляже.

— Привет, мальчик, — сказал Джимми, и его голос гулко разнесся по бару, перекрывая шум разговоров. — А я сейчас только опять тебе звонил.

— Он вернулся домой. Он вернулся сегодня в четыре часа, Ллойд, сказала Морин и плюхнулась на стул.

Что бы там ни случилось еще сегодня после четырех, было ясно одно — она сидела тут и пила шампанское. Она не выпускала одну руку Барбера, подняв на своего мужа изумленные глаза.

Джимми хлопнул Барбера по спине и крепко пожал ему руку.

— Ллойд, — произнес он, — добрый старина Ллойд. Гарсон! — закричал он на весь зал. — Еще бокал! Снимай пальто. Садись, садись, — велел он Барберу.

Ллойд снял пальто и медленно опустился на стул.

— Со счастливым возвращением домой, — спокойно сказал Барбер.

Он высморкался. Простуда уже давала себя знать.

— Перво-наперво, — сказал Джимми, — у меня кое-что для тебя есть. — Он широким жестом запустил руку в карман, извлек пачку десятитысячных банкнот в три дюйма толщиной и отделил от нее одну. — Морин мне все рассказала, серьезно начал он. — Ты чертовски хороший друг. У тебя найдется сдача с десяти тысяч?

— Не думаю, — ответил Барбер, — скорее всего нет.

— Гарсон, — обратился Джимми к официанту, который ставил третий бокал. — Разбейте на две по пять, пожалуйста. Французский прононс Джимми заставлял вздрагивать даже американцев.

Джимми аккуратненько разлил шампанское в три бокала. Он поднял свой и чокнулся сначала с Барбером, потом с Морин. Морин продолжала смотреть на него так, словно увидела впервые и больше уже не надеялась увидеть ничего столь удивительного за всю жизнь.

— За преступление! — сказал Джимми и подмигнул. При этом он скорчил физиономию, какая бывает у шаловливого ребенка, которому трудно совладать с лицом.

Морин захихикала.

Они выпили. Шампанское было превосходным.

— Сегодня ты ужинаешь с нами, — объявил Джимми. — Ужин по случаю победы. Мы будем втроем. Только Красотка, я и ты, потому что, если бы не ты… И тут он торжественно положил руку Барберу на плечо.

— Да, — сказал Барбер. У него застыли ноги, сырые брюки прилипли к мокрым носкам, и ему пришлось опять высморкаться.

— Красотка показала тебе свое кольцо? — спросил Джимми.

— Да, — ответил Барбер.

— Она получила его только в шесть часов, — сказал Джимми.

Морин вытянула руку и залюбовалась кольцом. И снова захихикала.

— Я знаю место, где можно отведать фазана, и тебе подадут лучшее вино в Париже, и…

Официант вернулся и протянул Джимми две пятитысячные бумажки.

У Барбера промелькнула мысль, а сколько они могут весить.

— Если ты когда-нибудь окажешься на мели, — сказал Джимми, протягивая ему одну купюру, — то знаешь, к кому прийти, правда?

— Да, — подтвердил Барбер и сунул бумажку в карман.

Он начал чихать и десять минут спустя извинился, выразив сожаление, что не может просидеть весь вечер с такой простудой. Оба, Джимми и Морин, пытались уговорить его остаться, на что он мог ответить только одно — что вдвоем им будет лучше.

Он допил второй бокал шампанского, пообещал не исчезать и вышел из бара, чувствуя, что его пальцы застыли в мокрой обуви. Он был голоден и обожал фазана, и, в сущности, его простуда была не такой уж и сильной, даже если из носа и текло все время. Но он знал, что не усидит целую ночь между Морин и Джимми Ричардсон, наблюдая, как они все время смотрят друг на друга.

Он вернулся в свой отель пешком, потому что отныне с такси он завязал, и уселся на край кровати прямо в пальто, не включая света. «Лучше мне отсюда податься, — думал он, вытирая мокрый нос тыльной стороной ладони. Этот континент не для меня».