Байки под хмельком

А мы со снегурочкой пьем чай...

1997 г.

В РАЮ

Погода не разрешила начинающим альпинистам - студентам горного института - покорить первую в их жизни вершину. Шквальный ветер валил с ног. Снег скопился на скалах и грозил обрушиться на лагерь смельчаков многотонной лавиной. Пришлось в спешном порядке собирать все манатки и на сколько позволяли навыки и умение, спускаться в безопасное место. К вечеру они уже были в небольшой туристической деревеньке у подножья горы. Заселились в знакомую гостиницу, с раздражением побросали веревки, рюкзаки и альпенштоки под кровати и решили устроить этакую поминальную вечеринку. Ведь в этот раз им уже не удастся покорить вершину - время зимних каникул заканчивалось, а ветер и не думал прекращаться.

К вечеру накрыли стол и подняли первый тост: "За тех, кто в горах!" Пили и закусывали почти молча. А чего было говорить? Три дня, за которые они одолели только половину горы, были потрачены попусту. Конечно, можно было предпринять ещё одну попытку, но только в следующий раз.

Когда выпили по третьей, Егор Мишурин с горечью сказал: "Я вершину и себя на ней, каждый день во сне вижу. Как только лягу на подушку, закрою глаза и тут же предстает видение: стою я на самом пике, держу в руках флаг нашего института, а внизу города, села, и людишки по дорогам, словно блошки снуют". Все тут же посмотрели под кровать Мишурина, под которой лежал светло-коричневый флаг горного института. А Егор поднял стакан, и не дожидаясь товарищей, опрокинул горькую влагу себе в рот. Рукавом обтер губы и тут же, как подкошенный, повалился, уже во сне ухватившись за настольную скатерть. Это была его доза.

Бутылки с водкой и тарелки с закуской были опрокинуты. А полные тоски сердца крепких ребят требовали утешения. Матерясь, Егора подняли с пола и положили на стол. Укрыли флагом, потушили свет в комнате и ушли в коммерческий магазин. За утешением.

А Мишурину опять снилась отвесная скала. И он с вершины наблюдал за людишками-клопами. Только в какую-то секунду, ему ужасно захотелось пива. Так захотелось, что все вдруг погрузилось во тьму. Он открыл глаза и ничего не увидел. "Наверное, наступила ночь, - подумал Мишурин, - и постарался приподняться. Но правая рука, вдруг потеряла упор и провалилась в пустоту. Тогда он стал нервно шарить ладонями вокруг себя, но каждый раз и справа и слева натыкался на "край обрыва". Теперь-то студент горного института Егор Мишурин понял, что не во сне, а в самом деле оказался на какой-то неизвестной скале. Лихорадочно работала натренированная альпинистская смекалка. Наконец, плод ягодицей ему удалось обнаружить вилку. Он медленно подвинул её к краю и столкнул в пустоту, надеясь по времени полета и звуку падения определить высоту каменного уступа, на котором он находился. Но откуда ему было знать, что вилка зацепились за бахрому флага, которым он был укрыт, секунд десять повисела и, когда Егор попытался осторожно перевернуться, отцепилась и глухо упала на пол. Теперь он окончательно понял, что оказался в роли отца Федора из знаменитого романа, который взобрался на высокую гору, но уже не смог самостоятельно с неё спуститься. И Мишурин вспомнил о своих товарищах и позвал на помощь. Сначала позвал негромко, почти шепотом. Никто не отозвался. И тогда он усилил басы. Вокруг "горы" царила лишь темная тишина. И тогда он заорал во все горло: "Люди, спасите!" Никто не ответил Егору, все-таки нервы не выдержали и его охватила паника.

Когда вдруг загорелся яркий свет и Егор увидел вошедших в комнату друзей с бутылками водки в руках, он подумал, что Господь принял их в рай. Кричать он тут же перестал, но, укрытый флагом горного института, по-прежнему сидел на столе и, улыбаясь до ушей, раскачивался из стороны в сторону.

Инженеры горного дела рассказывали, что в тот памятный вечер их товарищ опохмелялся в последний раз. Три года прошло после того, как они получили дипломы, а Егор Мишурин, побывав в раю, на спиртное и смотреть не может.

1999 г.

ОШИБОЧКА ВЫШЛА

Бабка Настя готовилась к первомайскому празднику. В канун наварила самогонки, подкрасила её жженым кофе, разлила по толстым бутылкам из-под импортных ликеров и все поставила в шкафчик. Благо, другие времена настали и прятать подальше от посторонних глаз, как это было в при советских праздниках, не представлялось нужным. Теперь - вари сколько душа пожелает, выставляй её напоказ - никто и слова не скажет.

И тем не менее, бабка Настя одну бутылочку все-таки припрятала в старый сундук, доставшийся ей по наследству ещё от матери.

Она уселась за стол около окна, порезала соленые огурчики, налила в граненую стопку восемьдесят граммов и задумалась. Вот внучка в люди вышла стала учительницей. А внук, как был в отца вертопрахом, таким же и остался. С одной работы попросили, с другой... Только и знает, что по воскресеньям к ней похмеляться бегать.

Она маленькими глотками выпила стопку, взяла пальцами кружочек огурца и послала его в рот. Нет, подумала она, самогонка получилась славной. Впрочем, как и в прошлый раз и в позапрошлый.

Напротив окна остановилась соседка - тетка Матрена. Бабка Настя тут же открыла форточку, впустив в дом свежей весенний воздух и крикнула:

- Матрена, а Матрена, етить твою мать, ну-ка зайди на минуточку...

Матрена грузно уселась на табурет, подвинула поближе налитую бабкой Настей стопку.

- Ну, Настена, вздрогнем?

- А ведь специально, сучка, остановилась под окнами. Знала, что на стопочку позову, - добродушно сказала своей постоянной компаньенше бабка Настя.

- Дак, от твого дома за версту спиртом несло. Ноги сами и поворачивали, - ответила Матрена, и в два глотка оприходовала содержимое стопки. - Эть, как хороша...

- Ну, что, забрала? - через несколько минут спросила бабка Настя.

- Еще как забрала, - жуя огурчик похвалила самогонку Матрена. Давай-ка ещё по одной...

К вечеру бабка Настя, что очень редко бывало, прилично набралась. Матрена, хлобыстнув на посошок, перетащила бабку на кровать, уложила, накрыла одеялом.

Утром 1 мая, когда к бабке Насте снова заглянула Матрена, старуха только глазами вращала и ни слова не могла сказать. Матрена испугалась, глядя на недвижимое тело совей соседки и поскакала по деревне трезвонить о случившемся. Через полчаса прибежали дочка с внучкой. Сын заявился в праздничном костюме и в галстуке. Поохали, поахали и вызвали врача. Тот поводил ладонью перед глазами, пощупал пульс, смерил давление.

- Парализовало старуху, - констатировал врач и, вздохнув, добавил, Готовьтесь к худшему.

Настена, казалось все слышала, но ответить ничего не могла и только жалобно водила глазами из стороны в сторону. А потом уснула. Все праздничные дни так и пролежала на кровати не двигаясь.

После праздников и родственники и соседи так и решили, что Настена свое отжила. Сын сворил оградку и перетащил её в бабкин двор. Дочка гроб заказала. Поставили домовину на табуретки в сенях. Стали продукты и водку подкупать, чтобы поминки честь по чести справить.

Семь дней в полной недвижимости провела бабка Настя в постели. На восьмой приподнялась и уселась - к полному изумлению дежурившей день и ночь около материной кровати дочки.

- Что вы, мама, лежите, лежите. Вам вставать ни в коем случае нельзя!

Но бабка, видимо, пропустив мимо ушей слова дочери, почти шепотом попросила:

- Ну-ка, помоги мне подняться, - и, придерживаясь за руку дочери, направилась к старому сундуку. - Открой, - скомандовала она и добавила, Там под одежкой - бутылочка должна быть...

Они доковыляли до кухонного стола и бабка Настя опустилась на свой любимый табурет около окна. Вытащила зубами пробку из бутылки и налила в граненую стопку.

- Что вы, мама, делаете! - запричитала дочка.

- Поди прочь! - ответила бабка и медленными глотками выпила самогон. Занюхала заплесневевшей корочкой. Посидела, посмотрела в окно и через несколько минут в глазах появились живые искорки.

- А что это в сенях за домовина стоит?

Дочка нервно теребила в руках носовой платочек:

- Так мы ж думали, вы уже на небеса собрались...

- Я? - изумилась бабка Настя, ошарашенная ответом, Я? На небеса? Вы с ума сошли! Мне только семьдесят четыре! Надо ж, что удумали - заживо похоронить собрались!

Она резво поднялась с табуретки, взяла со стола бутылку, закрыла пробкой и опустила её в огромный карман своего халата.

- Ступай домой, - сказала она дочери.

- А вы?

- За меня больше не беспокойтесь. Я к Матрене...

Из кухни дочь слышала, как бранилась мать во дворе:

- Ироды! И оградку уже припасли! Все стараются меня скорее в сыру землю упрятать.

Хлопнула калитка. А через час из дома соседки Матрены доносилась протяжная песня, исполняемая в два голоса:

- И никто не узнает, где могилка моя...

1997 г.

ЗАВЕЩАНИЕ

Когда дед Евграфыч, проживший долгую жизнь лихо и весело, стал помирать, то попросил свою старуху собрать рядом всех родных и знакомых. Когда пришедшие по последней воле старика окружили лежанку Евграфыча, склонили головы и стали печальными глазами буравить пол, дед тяжело вздохнул и сделал предсмертное завещание.

- Вы, это самое... - наморщив лоб, почти шепотом сказал он, - свои нюни над гробом не распускайте. Не хрен мою жизнь оплакивать. Дай Бог так каждому прожить. Горе нашу семью обходило стороной, в доме достаток был, да и я за свою жизнь покуражился и повеселился вволю. Столько водочки попил, столько баб перепортил...

После этих слов он посмотрел на свою старуху и сделал поправку:

- До тебя, Авдотья, до тебя это было.

Он на несколько минут закрыл глаза и замолчал, будто в последний раз хотел прокрутить в памяти былые денечки.

- Так вот, - продолжил он свое предсмертное завещание, - Ни над гробом, ни на поминках слез не лить. Выпейте хорошо, закусите, спойте мою любимую про Петрушу на тракторе. И на могилке, чтобы всегда стопочка стояла. Словом, чтоб тут все без причитаний было. Может быть, и мне тогда веселее на том свете будет.

А через пару часов дед Евграфыч представил Богу душу.

Старуха запричитала, но её тут же одернули:

- Ты что, мать, не слыхала последнего завещания?

Авдотья тут же вытерла кухонным полотенцем глаза и пошла в сельсовет вызывать скорую.

Приехали врачи, констатировали смерть, забрали тело и увезли в морг вскрытие делать. Сказали лишь, чтобы через пару деньков приехали и забрали то, что раньше было веселым дедом Евграфычем.

Бабы по домам разошлись, готовиться к похоронам и поминкам, а мужики, выпив пару бутылочек, выставленных Авдотьей, сколотили домовину и ушли копать могилу. Там, на кладбище и набрались до поросячьего визга. За полночь растаскивали их жены по избам, а те в солидарности хриплыми голосами пытались петь: "Прокати нас, Петруша, на тракторе. До околицы нас прокати..."

Прошло два дня. Мужики, следуя последней заповеди деда Евграфыча, не просыхали. Авдотья не успевала вытаскивать из погреба бутылки с первачом. Но нужно было ехать за телом. И на полупьяной сходке решили, что за дедом поедет старший сын с соседскими мужиками, а остальная родня и соседи будут готовиться к похоронам и поминкам. Правление колхоза выделило "ЗИЛ" и, с трудом загрузившись в кузов, закадычные друзья и родственники поехали в районный морг.

Ранняя осень обильно усыпала дорогу листьями, и как будто напоминала о скоротечности человеческого бытия.

Приехали к моргу и, поддерживая друг друга то ли от страха, то ли чтобы не упасть, плотной толпой, как большевики перед расстрелом, двинулись на освидетельствование трупа.

Молодой санитар, смачно хрустя солененьким огурчиком, подходил к столам, на которых лежали покойники, приподнимал простынь и спрашивал:

- Этот?

- Да ты, что пьяный что ли? - в один голос отвечали мужики, - Это же баба лежит!

Санитар, не обращая внимания, подходил к другому столу, открывал лицо покойничка и снова спрашивал:

- Этот?

- Не-е-е, - уж молодой очень. Ему бы жить да жить.

- Этот?

- Не-е-е. И это не Евграфыч. Наш высокий был.

- Этот? - санитар доел огурчик и вытер о простынь, которой было накрыто мертвое тело, руки.

Мужики столпились около стола.

- По-моему он, - сказал самый трезвый сосед Евграфыча, - Как смерть меняет человека.

Сын деда, услышав слова соседа, отвернулся и не сдержав себя стал наматывать на кулак пьяные слезы.

- Ставьте бутылку и забирайте, - сказал санитар и, забрав магарыч, пошел в дежурное помещение.

Деда с горем по полам обрядили в костюмчик, уложили в домовину, закрыли крышку и понесли к машине. В кузове дернули ещё по сто пятьдесят и все обратную дорогу ехали молча. Потому что спали.

Бабка Авдотья, как только с машины сняли гроб, обхватила его руками и, не отпуская так, и шла в дом, пошатываясь в такт мужикам, тащившим домовину.

В комнате поставили на табуретки, открыли крышку и... Авдотья рухнула на пол как подкошенная. Дочери и соседки округлили глаза и в один голос заорали:

- Это не наш дед!

- Че с ума сошли? - сделал обиженное лицо самый трезвый сосед, - А чей по вашему? Пушкина?

- Сволочи пьяные, - визжали женщины, - Это не наш дед!

Шофер "ЗИЛа", смекнув что предстоит новый визит в морг, постарался опрокинуть в рот стакан самогона, но одна из женщин, пулей бросилась к нему и вышибла стакан из руки.

Надышавшись нашатыря, очухалась Авдотья:

- Ироды пьяные, - заплакала она и стала сама собираться, чтобы ехать в районный морг.

На этот раз посланники за телом покойника состояли из одних баб. Водителя "ЗИЛа" силком засунули в кабину , кто-то в суете сунул ему подзатыльник и машина, словно бешеная сорвалась с места.

Мужики выпили ещё по сто пятьдесят и улеглись спать там, где успели принять по последней дозе спиртного.

Через некоторое время по одному просыпались и виновно заходили в комнату, где стоял гроб с покойным. Напряженно вглядывались в лицо Евграфыча. Дед, хотя и лежал с закрытыми глазами, но, казалось, лице его гуляла усмешка и радость.

Кто-то в сенях затянул:

- Прокати нас, Петруша, на тракторе...

На другой день хоронили всей деревней. Пошатываясь полупьяная процессия двигалась по устланной осенними листьями дороге по направлению к погосту.

Плакала только Авдотья.

1998 г.

СЕГОДНЯЧКИН ТРАНСПОРТ

- А мне посчастливилось прокатиться на трамвае, который был разукрашен в синие цвета и со словами "Сегоднячко" на корпусе. - похвастался я жене и вытащил из холодильника графинчик.

Она посмотрела на меня, как на отставшего от жизни человека, пожала плечами и нравоучительно заметила:

- Между прочим, у них целый поезд разукрашен и курсирует между Москвой и Владивостоком. Обещали такой же и в Беларусь запустить.

- Не поезд, а всего лишь один вагон, - я тоже решил показать свою осведомленность.