Тополиная Роща (рассказы)

Рассветало. На подъезде к аулу они догнали одного из подростков, в начале ночи посланных Кежеком в дозор.

— Ты до сих пор торчал на увале? — спросил Нурмолды.

— Я видел туркмен, учитель, но оставался на месте, как велел… — Подросток не решился назвать Кежека при Чары: он со страхом глядел на носатое мрачное, укрытое под тельпеком лицо туркмена.

Нурмолды спросил о Кежеке и Жусупе — среди настигнутых погоней их не было. Парнишка начал было говорить, что не знает ничего о них, смешался, не решаясь дальше лгать учителю, которому вчера глядел в рот.

Нурмолды вмиг вспомнил об овраге за солончаком, где Жусуп дожидался Кежека. Он шепнул Чары:

— Яшули, поезжай к нашим, скажи: Жусуп прячется в оврагах.

На въезде в аул парнишка запричитал:

— Я боюсь, они убьют вас!

Жусуп и Кежек стояли возле юрты Суслика с пиалами айрана в руках.

Эх, парнишка… знал, что здесь Жусуп и Кежек, знал, да не остановил Нурмолды, когда тот отсылал Чары. Да что винить парнишку, для него Чары чужой, а Жусуп свой, хоть и страшен.

Нурмолды сполз с лошади, его шатало, боль в боку не давала дышать.

Полосы теней легли сбоку, Нурмолды оглянулся: позади его стояли Абу, его девяностолетний дед, Сурай, подросток. Подходила мать Абу.

Кежек отдал пиалу Жусупу, пошел на Нурмолды, на ходу доставая маузер. Абу перехватил его руку, крутанул и бросил Кежека оземь.

Нурмолды поднял маузер Кежека, направил на Жусупа.

В хрипе, ругани катались по земле Абу и Кежек, вскрикивала мать Абу. Как ни тягостны были для Нурмолды эти минуты, он не сводил глаз с Жусупа. Стих шум, за спиной Нурмолды своим тихоньким голосом старичок сказал:

— Абу, ныне ты не уступаешь в силе своему отцу.

Жусуп попятился.

— Стой, выстрелю! — прохрипел Нурмолды. — Стой!

Голос ли выдал его, выдала ли нелепо вытянутая дрожащая рука — он через силу держал на весу тяжелый маузер, — но понял Жусуп, что не выстрелит он, что впервые держит оружие. Повернулся, уходя, и вдруг повалился. Все увидели стоявшего на четвереньках Суслика. Вмиг он стянул руки Жусупа арканом, действуя с такой легкостью, будто связывал не своего страшного зятя, а овцу перед стрижкой.

Он встал на ноги. Жена бросилась на него с криком:

— Спятил!..

Он остановил ее тычком в грудь, властно сказал:

— Думала, всю жизнь будете со своим братцем об меня ноги вытирать?

Сроду ничего такого она не слыхала и потому стала истуканом.

13

В школьной юрте Сурай угощала гостей чаем.

— Ты привезешь новые книги, Нурмолды, — сказал дед богатыря Абу, — их уж не сожгут.

Гости замолчали, глядя, как Нурмолды разглаживает на колене зеленый, с треугольником елочки опаленный кусок карты.

— Ты сделаешь такую же карту, — сказал Абу.

— Такой другой карты нет, их делали до революции…

— У тебя есть цветные карандаши.

— Я не помню всех частей карты.

— Я запомнил то место, где водятся лошади без хвостов, с носами до земли и пятнистые ослы с длинными шеями и рожками, — сказал старичок и плотнее укутался в свою необъятную шубу.

— А я запомнил горы, их узор уподобился узору моего войлочного ковра, — сказал другой старик.

Чары спросил, что означает слово «карта», что мешает сделать ее, и уверил Нурмолды:

— Не медли, изображай с моих слов. Я обошел половину Вселенной, я бывал в Ходжейли и Красноводске, а сын моего брата живет в Ашхабаде.

Нурмолды достал остатки богатства — две коробки цветных карандашей, две овальные картонки с пуговицами акварели на них и рулон обоев, выданный Демьянцевым вместе с тетрадями.

Разрезал рулон и разложил куски на кошме, развел краску, отточил карандаши.

— Начинай, — сказал Чары, — изображай колодец Клыч, моих овец, кибитку, меня. Моего коня Кызыла, моих сыновей, жену и нашу доченьку Сурай.

— Я думаю, уважаемый Чары, в середине следует поместить колодец Ушкудук, где мы находимся сейчас, — возразил один из аксакалов.

— Несомненно, — согласились казахи.

— Но колодец Клыч находится как раз в середине пустыни и, следовательно, Вселенной, — сказал Чары.

Каждый, подобно древнему географу, серединой мира считал место своего рождения.

Нурмолды примирил их:

— Я нарисую колодцы так, что тот и другой окажутся в середине.

Он изобразил колодцы, овец — мохнатые страшилища, изобразил юрты и возле них лошадей.

Туркмены еще не остыли, переживали погоню, ночные метания по степи, борьбу, выстрелы и потому упомянули о неоспоримых достоинствах иомудской лошади, что задело адаевцев, и они, естественно, заговорили о качествах адаевской породы. Спорщиков примирил старичок, дед Абу — он сказал о выносливости и неприхотливости адаевской лошади, о резвости иомудской.

Нарисовали дорогу, соединявшую Хиву с Красноводском, и дорогу, соединявшую Хиву с Форт-Александровским. Кружками отметили Мары, Ашхабад, Мешхед, Аральское море и Каспийское — последнее сделали размером меньше первого: площадь листа заполнялась на глазах. Нарисовали Баку и нефтяные вышки. Нурмолды плавал однажды в Баку, город его поразил, потому Баку удостоился рисунка и рассказа.

Чары обмакнул кисточку в краску — остальные внимали рассказу Нурмолды о Баку — и, вдавливая ее в бумагу, продолжил ряд мохнатых чудовищ и притом шептал счет (Чары имел двадцать три барана). Правдивая картина жизни колодца Клыч была завершена. Двадцать третий баран занял нижний угол карты.

Его пристыдили, и работа продолжалась. Европе была отпущена площадь с ладошку, и ту заполнила картина города, где по улицам плавали на лодках. О таком городе Нурмолды слышал на уроках Демьянцева. Америка также не получила достойного места — бумага кончалась, начиналась кошма. Нурмолды рассказал о городе в Америке высотой в сто юрт, поставленных одна на другую.

Карта была завершена. Она напоминала собой плохо выкрашенный забор. Из нее, как два глаза, глядели зеленые клочья — остатки ученической карты. Между клочьями белел листок с острыми музыкальными значками. То Нурмолды прикрепил распрямленный кулек из-под риса, подаренный черным мужиком, жителем селеньица Кувандык.

Нурмолды пересчитал части света. Одной недоставало. Возле пятна, намалеванного Чары в правом углу, Нурмолды написал: «Австралия».

Вошел милиционер, позвал Нурмолды с собой. Навстречу им из белой юрты вывалился Даир. Топтался встрепанный, с растерянным лицом. Стоявший у двери боец с винтовкой оттолкнул его.

— С-совсем? — тянул Даир. — С-совсем отпустили?

— Уходи, не мешайся! — начальственно прикрикнул на Даира вертевшийся тут же Суслик.

Даир увидел Нурмолды, отбежал. Остановился в отдалении, глядел.

Белая юрта была набита связанными бандитами.

У порога, где было небольшое свободное пространство, стоял Шовкатов с тетрадью. Он сказал Нурмолды:

— Ночью в суматохе отпустили какого-то Копирбая… он предъявил бумагу за твоей подписью. Сейчас выясняется, старикашка был вредный… Ладно, с этим разберемся без свидетелей. Тут другое: говорят, ты белуджа убил?

— Нурмолды знал, что делал! — с восторгом высказался Суслик, просунув голову в дверь юрты. — Куда без белуджа Жусуп, в какую Персию! А он ханскую шапку себе сшил! Все говорил: падать, так падать с верблюжьего горба.

— Кежек, видно, белуджа убил, — неуверенно сказал Нурмолды.

Кежек пробурчал:

— Я борец, с такими замухрыгами не связываюсь… только руку портить.

— А Мавжида, терьякеша, кто убил? — сказал Нурмолды. — Небось не боялся испортить руку.

Нурмолды повернулся, уходя. Кежек вновь пробурчал:

— Твоего терьякеша застрелил мулла Рахим.

— У него не было револьвера! — Нурмолды взглянул на Кежека и понял, что он не лжет.

— Э, у меня был, за поясом.

— Рахим не умел стрелять!

— Да, тогда еще плохо стрелял.

— Зачем он его убил?

— Терьякеш был бесполезный человек.

— Говори громче!

— Бесполезный человек, говорю!.. Но мулле пригодился: мы словам не верим. — Кежек повернулся лицом к обрешетке, вытянув вдоль тела связанные руки.

Нурмолды оседлал саврасого.

Аул остался позади горсткой юрт, когда Нурмолды догнала Сурай на отцовском коне.

— Вернись в аул! — крикнул он.

Пытался поймать за узду ее вороного, она увернулась, скакала в отдалении.

Он пригнулся к гриве, пустил коня. Знал ишан толк в конях — саврасый легко нес всадника. Новый знак поводьями — рванул конь.

Долго мчал Нурмолды. Раз, другой оглянулся: неслась Сурай следом, ровно, без сбоя бежал вороной.

Налетела, поравнялась. Смеется. Запрокинув руки, затягивала на затылке платок, кричала:

— Отец верит, что слава его коня дошла до Хивы!

— Побьет тебя отец! — сердито прокричал Нурмолды.

— Так женись скорее!..

14

Они прятались от ветра за каменным выступом колодца.

Кони были напоены, кормились неподалеку в низинке, очерченной полосой подсохшего жусана.

— А если он вчера еще миновал этот колодец? — сказала Сурай.

Нурмолды крепче прижал ее к себе, прикрывая полой пальто. Ответил:

— Он не знает, что на колодцах Жиррык и Ахмедсултан наших нет, едет в обход.

Сурай подняла голову, сузились ее большие черные глаза:

— Едет…

Они глядели в глубь равнины. Ветер натащил облака, быстро, тревожно темнело.

Нурмолды отъезжал, она бросилась, схватила саврасого за узду:

— Он тебя убьет!

— У него даже ножа нету…

В самом появлении Нурмолды здесь, в его немом, недобром приближении Рахим угадал враждебную ему перемену. Дрогнуло его стянутое усталостью лицо, блеснуло в темных глазницах — ненависть или выбитые ветром слезы?..

Они съезжались. Рахим отвернул полу своего верблюжьего шекпеня, достал наган. Подержал вскинутую руку с наганом, опустил и развернул коня.

Глядели Нурмолды и Сурай вслед одинокому всаднику. Куда он?.. В той стороне ни колодца, ни человека. Пустыня без края.

…Урочище Кос-Кудук. Трясется под ветром трава, осеннее уныние, холод. Жусуп и его бандиты в шапках, в полушубках сбились возле повозки. Глядели, как один милиционер другому поливает на руки, а тот голый по пояс парень гогочет, радуясь молодости, жизни.