Воители безмолвия

– Надо от него избавиться. То немногое, что он знает или о чем догадывается, и так избыточно. Но до этого мне надо получить шифр доступа к машине.

Чтобы помешать любой возможности пиратства, каждый директор агентства хранил тайный код телепортации в своей памяти. И снова холодное щупальце проникло в мозг Тиксу, который недвижно лежал у стола. Его плечи, руки и спина постепенно коченели.

– Все в порядке, код у меня! – объявил металлический голос.

– Как лучше, по-вашему, устранить его? Перерезать глотку или сломать шею?

– Ни то, ни другое. Его смерть должна выглядеть естественной. Пока План выполняется, никому не должно прийти в голову задавать ненужные вопросы. Вероятность крайне мала, но учитывать ее следует. Он регулярно пьет спиртное. Один из вас сбросит его в реку Агрипам. Сочтут, что он был пьян и потерял равновесие. Им займутся гигантские рептилии. Такие случаи здесь происходят часто.

– Откуда вам это известно?

В голосе из-под маски слышалось сдержанное восхищение.

– Это записано в нем. Видите, в наших методах тоже есть хорошие стороны. – Скаит, похоже, ценил свой маленький реванш. – Теперь уходим!

– Мы не будем ждать второго, который…

– Нет времени. Инструкции вам известны.

Тиксу ощутил движение вокруг себя. Под его лопатки скользнули руки и помогли ему подняться. То, что он услышал, вызвало в его душе сильнейшую панику, но он не мог сделать ни единого движения, чтобы защитить себя. Удар по плечу лишил его и воли, и сил двигаться. Он отправлялся навстречу смерти в полном сознании, но в состоянии такой слабости, что ему оставалось лишь пожалеть себя.

Он расслышал сухой и характерный щелчок металлического люка. Скаит-чтец и второй наемник проникли в коридор, ведущий в помещение деремата.

На улице свежий воздух и дождевые капли привели оранжанина в чувство, но не настолько, чтобы он перешел от внутреннего сопротивления к физической защите. Он хотел закричать, позвать на помощь, но ни один звук не вырвался из его глотки. Он только сильно икнул, и по его подбородку потекли новые струйки слюны. Человек в маске прижимал его к себе, поддерживал и помогал идти вперед. Образ сиракузянки пробился через туман, который обволакивал его мозг. Ему казалось, что ее обрамленный белым рот с упреком обращался к нему. Но у него не было сил оправдываться, заявлять о своей невиновности. Контуры обвиняющего лица расплывались, растворялись в мрачной монотонности пустынных улиц и конструкций, размытых дождем.

Он, как в кошмаре, увидел высокие вершины лесных деревьев. Потом началось раскачивание, и к его глотке подкатила тошнота. Он вдруг понял, что идет по веревочному мосту. И тогда Тиксу вцепился в верхнюю веревку ограждения, но его спутник с силой ударил коленом по почкам, заставив разжать руки.

Желтая чешуя и рубиновые глазки нескольких ящериц выделялись на серой речной воде, топорщившейся дождевыми шипами. Наемник остановился посреди моста и разжал руки. Тиксу, собрав последние остатки воли и энергии, воспользовался передышкой и, упав на карачки, схватился за пляшущие веревки. Он знал, что его попытка бесполезна, что смерть уже развернула свои крылья над ним, но теперь его рефлексами управлял инстинкт самосохранения. Беглые видения понеслись по экрану его памяти: сиракузянка, ринс, серая форма, зеленый капюшон, гнусный рот, волокна облаков в небе Оранжа, дерево-пила из сада дяди, мать… Он еще никогда не видел так отчетливо волнующие черты матери… Она ушла, а он остался, удивленный и печальный ребенок… У них не было времени познакомиться…

Наемник схватил Тиксу за талию и бросил в пустоту. Но оранжанин обеими руками держался за веревку и повис между небом и землей. Его многострадальное плечо хрустнуло. Человек в маске, застигнутый врасплох внезапным отклонением мостика, потерял равновесие и, в свою очередь, хотел уцепиться за парапет, но промежуточные веревки, до предела натянувшиеся под весом Тиксу, вдруг разорвались. Подвижный мост дернулся по всей длине. Наемник тяжело рухнул на Тиксу. И оба полетели вниз. Из-под белой маски вырвался вопль отчаяния.

Последнее, что увидел Тиксу, падая в ледяную воду, была подвижная мозаика желтых чешуй, красных глаз и тройных рядов зубов. Он вначале погрузился в темные глубины реки, потом деревянным шариком вынырнул на поверхность. Наглотавшись воды, почти задохнувшись, он в отчаянии попытался втянуть в себя воздух и удержаться на поверхности, но плечи, ноги и руки отказывались повиноваться. Он заметил белую маску в нескольких метрах от себя. Потом змеящиеся хвосты и разверстые пасти бросившихся на его противника ящериц, которых привлекло внезапное барахтанье в воде. Пасти ящериц вначале сомкнулись на наемнике. Первая оторвала ему ногу, вторая – руку, а третья отхватила голову. Остальные вступили в борьбу за его обезглавленное тело. По грязной воде растеклось широкое пурпурное пятно.

Обессилевший и смирившийся с судьбой, Тиксу перестал барахтаться и медленно погрузился в воду.

Мама, почему ты умерла? Я тоже вскоре умру… А так хочется жить… Жить… Не хочу умирать… Я не знал тебя, а с той девушкой мне хотелось бы познакомиться лучше…

Он уже не ощущал мятежного порыва, а только печаль и сожаление. Ощущение абсурда и неудавшейся жизни. Над ним белопузые ящерицы исполняли какой-то водный танец. Мощные вихри подхватили Тиксу. Два пунцовых, пятна разорвали мутную воду. Он подумал, что гигантская ящерица спешит ему на помощь. Идиотская мысль. Невероятное желание, последняя мечта жизни…

Он потерял сознание. И погрузился в бездну, сотворенную из водных стен. Перед ним появилась его мать. Он умолял помочь ему, но она печально смотрела на него и предлагала выпить. Ему не хотелось пить, его легкие и раздувшийся живот и так были наполнены водой. На дне бездны его ждала обнаженная женщина. Он узнал сиракузянку, и сердце его радостно забилось. Но стоило ему приблизиться к ней и почти коснуться, как она с издевательской улыбкой отдалилась. Он никогда не сможет догнать ее. Эта мысль опечалила его. Он был готов разреветься, как ребенок. Сиракузянка сжалилась над ним и превратилась в женщину-садумба, чьи огромные груди ниспадали на жировые складки живота. Ее крохотные раскосые черные глазки светились любовью. Могучие полные руки приподняли его, как былинку. Она прижала его к своей груди, погладила, напевая колыбельную. Но запах ее кожи был отвратителен и невыносим. Он яростно забился, вырываясь из тисков ее рук. Усилия оказались тщетными, и он принялся колотить по обильной груди кулаками, издавая возмущенные вопли.

Тиксу открыл глаза. Все его тело покрывала ледяная пленка пота. В помещении царил мирный успокоительный полумрак. Он сообразил, что лежит. Попытался встать, но раскаленная заноза в плече отбросила назад. В ломившей от боли голове понеслись смутные образы: качающийся мостик, вцепившиеся в веревку руки, ящерицы, окровавленное туловище наемника, бездна, вода… Вода! Вода! Дышать, надо дышать! Он не мог помешать притоку воды в легкие. Охваченный паникой, он задышал часто-часто и задохнулся. А когда сообразил, что ему больше нечего бояться отсутствия воздуха, то успокоился и покорился безмерной усталости, навалившейся на каждую клеточку его существа. Он едва успел спросить себя, а жив ли он.

За этот неизмеримый отрезок времени он оказывался в плену то лихорадочной сонливости, то внезапных пробуждений, то приступов словесного и зрительного бреда. Постепенно вернулась способность мыслить, а глаза его свыклись с полумраком. Он находился в хижине с каркасом из белых круглых стоек и перегородок из незнакомого материала. Он лежал на пористом матрасе, твердой, но удобной губчатой поверхности. Одеялом служила легкая чешуистая шкура. Внутри помещения пахло затхлостью. Запах был ему знаком, но он не мог сообразить, что это. Он также различил лучики света – против него в перегородке была дверь.

Он снова попытался привстать, но боль приковала его к матрасу. Неуверенной дрожащей рукой он провел по лицу, ощущая выступающий лоб, нос, губы. Кончиками пальцев он чувствовал слабое биение крови и теплоту кожи.

Дверь распахнулась, впустив внутрь женщину садумба. В одной руке она держала древнюю никтроновую лампу, чьи отсветы ласкали ее кожу, а в другой несла дымящийся сосуд. Гладкие волосы, черным дождем ниспадавшие на плечи и широкие бедра, были ее единственной одеждой. На ее молочно-белой коже темнели коричневые соски и густой треугольник. Заметив, что Тиксу очнулся, ее круглое лицо осветилось доброй улыбкой. Глаза под выступающими подбровными дугами превратились в щелочки.

Она склонилась над ним и движением головы велела ему выпить содержимое сосуда. Запах женщины ударил в нос Тик-су. Прогорклый запах, который исходил от стен, матраса, одеяла. Его едва не вырвало.

– Ля, ля, это хорошо для тебя, – визгливо напела она. – Ля, ля, жизнь вернется. Ля, ля, силы вернутся…

Она властно просунула закругленный край сосуда между губ Тиксу. Горячая жидкость проникла в глотку, исторгнув из глаз Тиксу слезы. Жар потек по пищеводу, распространился по желудку. Он корчился, отбивался, отворачивался, отплевывался. Женщина спокойно поставила лампу на пол, присела, крепко охватила его затылок и заставила полностью проглотить содержимое сосуда.

– Ля, ля, пить очень горячим. Ля, ля, самое лучшее для здоровья. Ля, ля, там вся сила ящериц. Ля, ля, набраться сил ящериц. Ля, ля, получить их непобедимость…

Услышав слово «ящерица», Тиксу тут же совместил вонь от тела женщины с вонью от огромных ящериц. Однажды Моао Амба увлек его на берег реки Агрипам, где, спрятавшись за густыми ветвями дерева, они смогли долго наблюдать за молодой одинокой ящерицей. И его, кроме страха, больше всего поразил запах застоявшегося прогорклого жира. Именно этот запах царил в хижине.

Когда он с трудом осушил сосуд – горячая жидкость была просто безвкусной, – женщина схватила крохотный пузырек, стоявший на низкой этажерке, и осторожно извлекла из него пробку. Этажерка, пузырек и пробка были хрящами или позвонками гигантской рептилии. Она засунула пальцы внутрь пузырька, захватила желтоватую мазь и принялась медленными размеренными движениями втирать ее в плечо оранжанина. И тут же под кожей Тиксу разлился приятный жар. Чудесным образом исчезли боль и усталость, его охватила нежная эйфория.

– Ля, ля, хорошо для раны. Ля, ля, пришла Великая Ящерица. Ля, ля, теперь будет лечить.

Пока она массировала его, соски ее грудей нежно касались его живота и грудной клетки.

– Рука может двигаться. Как раньше. Сломанное плечо теперь вылечено…

Хлопнула дверь. Женщина приостановилась и прислушалась. Широкая улыбка открыла ее ровные, белые и здоровые зубы.

– Качо Марум! – воскликнула она. – Има садумба лесной чащобы. Я – Малиное. Он – Качо Марум, муж. Отец моих детей. Он нырнул в реку, чтобы спасти тебя…

Качо Марум вошел в комнату. Он совсем не напоминал тех садумба, которых знал Тиксу. Он был выше, а его мышцы выступали под кожей, тогда как у его соплеменников они были затянуты жиром. От него исходило ощущение достоинства, даже величия, хотя он был совершенно обнажен. Он внушал уважение с первого взгляда. Под густыми бровями на выступающих надбровных дугах гордо сверкали черные глаза. Он носил традиционную прическу има садумба: зачесанные назад и собранные на макушке в пучок волосы образовывали конус, который держался на костяном кольце. Он обменялся с Малиное несколькими фразами на языке садумба. В щели двери появилась детская рожица. Два круглых любопытных глаза с жадностью пожирали Тиксу.

Качо Марум открыл обе ладони в сторону оранжанина, так обычно желали гостеприимства. Садумба на окраине поселка приветствовали так же, но для них жест был лишен смысла и стал машинальным, а для Качо Марума остался живым символом традиции гостеприимства лесного народа.

– Как чувствуешь себя, молодой гость? – спросил он низким приятным голосом.

– Э… нормально… – выдавил Тиксу.

Собственный голос показался ему чужим, доносившимся издалека, словно он разговаривал сам с собой по голофону. Он еще не освоился с реальностью окружения, с предметами, с этой странной парой, столь прекрасной в их райской обнаженности.

– Где… где я?

Садумба ударил ладонью по груди:

– У Качо Марума, има садумба лесной чащобы.

– И… это вы извлекли меня из… воды?

Качо Марум по-детски рассмеялся, словно вопрос оранжанина был для него шуткой.

– Да. Конечно, да. Но не один!

– Это невозможно, – запротестовал оранжанин. – Невозможно. Никто не может уйти от ящериц…

– Ящерицы – друзья Качо Марума, – просто ответил садумба.

Малиное поставила на место драгоценный пузырек, поднялась и вышла. Она тщательно затворила дверь за собой, несмотря на величайшее разочарование ребенка, который надул щеки, огорченно вздохнул и исчез. Качо Марум уселся прямо на пол, поджав ноги под себя. По его белой коже, испещренной татуировками в виде геометрических фигур, еще струились капли дождя. Его низкий мощный голос был терпелив и добр.

– Воздадим славу Аум Тинаму за то, что он благословил нас жизнью, – вдруг произнес он с неожиданной возвышенностью в тоне. – Я пришел, как делаю каждый день, отпраздновать свою дружбу с речными ящерицами, которые воплощают здесь богов. Оказавшись на берегу Агрипама, я увидел двух мужчин из внешних миров, сражающихся на мостике. Оба рухнули в воды реки, в воды бога Мехома. Я подумал: эти люди не заслуживают дара от Аум Тинама, и мои друзья-ящерицы выполнят доверенный им долг. Они возьмут у них тот драгоценный дар, который зовется жизнью!

Он замолчал, наклонился вперед и приблизил свое лицо к лицу Тиксу, словно желая поделиться драгоценным секретом. От него также пахло гигантскими ящерицами.

– И дар у одного из мужчин забрали немедленно. Но затем случилось невероятное: Великая Ящерица, чья сила неизмерима для нас, двуногих, бросилась на своих собратьев и запретила им трогать второго мужчину. И ее громадное тело образовало непроходимый барьер, чтобы спасти мужчину из внешнего мира! Она была против своих собратьев! И такое событие свершилось впервые!

Удивление и восхищение читались в чертах, в глазах, во всем облике садумба. Голос его превратился в журчащий ручеек, когда он продолжил:

– Легенды говорят, что тот, кто избежал гнева ящериц, проживет невероятную жизнь. Боги дарят ему бессмертие. Да, да, бессмертие! Вот почему я не колебался: я нырнул во владения Мехома и помог Великой Ящерице вытащить на берег второго мужчину, наполовину утонувшего, наполовину оглушенного…

Качо Марум замолчал, наблюдая за реакцией Тиксу. Слова има садумба казались последнему сном. Он вдруг засомневался в своем разуме, в реальности своего присутствия в хижине, в своем психическом здоровье и в психическом здоровье своего собеседника.

– Невозможно! Это доисторические чудовища! Они нападают на все, что движется! Вы не могли извлечь меня из воды. Они бы вас разорвали…

– А как бы они осмелились напасть на Качо Марума, когда он спасал мужчину, которого защищала сама Великая Ящерица? – спокойно возразил садумба. – Поверь мне, юный гость, это исключительный знак для того, кто смог выжить среди ящериц! Да, да, исключительный! Ты должен быть великим человеком или стать им… За всю мою жизнь служителя богов я никогда не видел ни одного человека из внешних миров, который бы с успехом выдержал испытание ящерицами. А они – справедливые хранители бога Мехома: тот, кто умирает в их пасти, не заслуживает драгоценного дара – жизни. Ты должен жить, использовать свой дар. Жить и исполнить…

– О Боже, что исполнить?..

Смысл слов не доходил до Тиксу. Большую часть времени он считал себя пустым существом, безумным механизмом, которым управляют обманчивые чувства, тупой интеллект, который движется по дорогам, ведущим в никуда. Даже тот простой факт, что он жив, лежит на странном матрасе под одеялом из их чешуйчатой шкуры, спокойно рассуждает с обнаженным человеком о божественности отвратительных прожорливых животных, казался ему нагромождением бессмысленности и абсурдности.

– Исполнить свою судьбу, – невозмутимо продолжил Качо Марум. – Ибо твоя судьба выше твоего понимания. Ты испил внутренней воды ящериц, ты был излечен их жиром: они позволили тебе разорвать цепи нашей подруги смерти. Несмотря на воды Мехома в твоих легких, несмотря на огромные раны в твоем плече и на голове. Воздай должное ящерицам: они помогли тебе сохранить ценнейший дар – жизнь! Немногие двуногие получают право испить их лекарства.

– Но почему я? Кто решает это? – спросил Тиксу, который теперь лучше понимал, почему хижина воняет гигантскими рептилиями.

– Только има садумба лесной чащобы, как Качо Марум, священный хранитель и друг ящериц, последнее звено в длинной цепи има садумба, таких же друзей ящериц, может решать, должен он или нет применять лекарство ящериц. Ты, юный гость, ты – единственный человек из внешних миров, которого я, Качо Марум, излечил с разрешения богов. Такова была воля Великой Ящерицы!

Лицо садумбы затянула печаль.

– Большинство этого не заслуживает. Остальные люди извне, шахтеры, страдают неизлечимой болезнью: опталиевой лихорадкой. Многие из моего народа пьют спиртное, которое превращает их души в пустыни. Они перестали уважать богов. И погибают, упав в реку Агрипам! А ведь, мой юный гость, жир и вода ящериц излечивают любую болезнь. Даже зенобу, которую не могут лечить врачи остального мира.

– Как… вы добываете их жир и их… внутреннюю воду? Вы их ловите?

Все тело Качо Марума сотряслось от хохота, он кашлял и колотил себя по ляжкам. Смех его был бесхитростным выражением чистой радости, музыкальным журчанием переполненного водой безмятежного озера.

– Ящерицы? Ловить? Хоть кто-то когда-то изловил богов? И никому это не удастся! Они слишком сильны и хитры… Очень давно, когда Качо Марум был еще ребенком, охотники из внешних миров высадились на Двусезонье целой экспедицией, чтобы украсть и продать их шкуры. И все они утеряли драгоценный дар – жизнь! Ящерицы делятся своими сокровенными тайнами только со своими верными жрецами, има садумба лесной чащобы. Когда они считают свою задачу выполненной и готовы покинуть мир Мехома, они отправляются в место, о котором знают только има садумба. И дарят своим слугам свое тело, пока его не покинула жизнь. Они выбираются на землю, ложатся на спину и позволяют открыть себя, чтобы мы могли собрать их внутреннюю воду и жир. Нечистые торговцы пытались вызнать тайну кладбища ящериц. И все они потеряли жизни! Качо Марума передаст тайну только своему старшему сыну, а тот, в свою очередь, станет има садумба и судьей от медицины. Твои жизненные силы вернулись. Ты ведь больше не чувствуешь боли?

Тиксу поднял руку и согнул ее в плече.

– Я больше ничего не чувствую… Странно… Словно у меня никогда ничего не болело…

– Хорошо! Очень хорошо! Таково могущество медицины богов. И ты никогда не должен забывать, что оно излечило тебя!

– Еще раз: почему?.. Почему я?

– Тебе самому надо найти причину, мой юный гость! Великая Ящерица никогда не ошибается. Если тебе еще раз подарили жизнь, значит, ты должен правильно использовать ее. Можешь подняться?

– Не знаю… Думаю, могу…

Тиксу осторожно встал. Мышцы и суставы больше не болели. Он приободрился и сделал несколько неверных шагов. Его ноги попирали пол хижины, изготовленный не из досок, а из огромных костей, переплетенных между собой и скрепленных высохшими сухожилиями. Он чувствовал, что его защищает мягкий и жаркий панцирь.

– Хорошо! Очень хорошо! – обрадовался Качо Марум. – Ты снова в форме! Ящерицы были очень добры к тебе!

Нос Тиксу уже привык к резкому запаху. Он больше не мешал ему, словно массаж Малиное познакомил его с сутью этого запаха. На простеньких этажерках, прикрепленных к выступам стен, стояли ряды пузырьков различных размеров, в которых настаивалась янтарная, плотная жидкость, которую ему втирала жена садумба.

– Смотри: стены моего дома, пол моего дома, крыша моего дома – все построено из тела ящерицы. – Низкий голос садумбы гремел от гордости. – Таким образом, Малиное, мои дети и я постоянно живем в ее брюхе, и она защищает нас в любое мгновение дня и ночи. В сезон дождей, в сезон засухи. Матрас, на котором ты лежал, сделан из мочевого пузыря ящерицы. Одеяло, согревавшее тебя, сшито из ее шкуры. Что могут нам сделать демоны леса и демоны внешних миров?

Улыбка, одновременно недоверчивая и одобрительная, тронула губы Тиксу. По его жилам пронесся, подобно живому источнику воды, ураган энергии, наполнил ею все его органы, обновив их. Живительные соки, словно расплавленная лава, поднялись вдоль его позвоночника, наполняя теплом и бесконечным могуществом. Жизнь, торопливая и спешащая вновь занять территорию, долго остававшуюся пустырем, овладела всем его существом. Он прикоснулся к смерти и был обязан спасением рефлексам Качо Марума, которого на берег реки привел случай. Случай? Провидение? Какая важность! Впервые с того мгновения, как он открыл глаза в этой странной хижине, он со всей полнотой осознал, что живет и что жизнь была удивительным и уникальным шансом. Даром, если воспользоваться выражением има садумба.

– А теперь надо поесть! Ты увидишь, как прекрасен лес, когда на него смотришь из моего дома!

Радость Качо Марума, похоже, указывала, что он понимает духовное воскрешение Тиксу. Он разогнул длинные ноги, легко выпрямился и вышел. Оранжанин двинулся вслед за ним. Во второй комнате Малиное колдовала над своеобразным котлом цвета слоновой кости, под которым краснели угли. Трое детишек, игравших поблизости, буквально обрушились на Тиксу, крича и толкаясь, чтобы первым коснуться его.

Строгий голос Качо Марума остановил их порыв. Мальчики, старшему из которых было лет двенадцать, чинно уселись в углу, но их горящие глаза не вязались с их покорным видом. Малиное откинула назад свои волосы и с улыбкой повернулась к Тиксу:

– Ты выздоровел! Хорошо! Очень хорошо! Оранжанин улыбнулся в ответ:

– Да, да… спасибо за…

– Никаких спасибо! – перебил его Качо Марум. – Мы с Малиное только выполнили свой священный долг – выразили покорность богам. А за исполнение долга не благодарят!

Комната была такой же, как и та, что он покинул: те же материалы, та же скромность. Единственная разница: вместо матраса пол был усыпан коричневыми подушками – сиденьями? Они окружали квадрат из прозрачного материала. Поток света падал из узкого люка, куда попадали капли дождя и где виднелась веточка с листьями.

Качо Марум распахнул дверь, выходившую на террасу без балюстрады. Лужи воды указывали на неровности почвы. Укусы ветра и дождя напомнили Тиксу, что он, как и его хозяева, был совершенно обнажен. До сих пор эта деталь его не трогала, быть может, потому что у садумба лесной чащобы обнаженное тело было естественным, здоровым и не вызывало никаких посторонних мыслей. Он вздрогнул и скрестил руки на груди, чтобы чуть-чуть согреться.

Хижина Качо Марума стояла на ветви гигантского дерева, высившегося в самом сердце леса. Ветви потоньше окружали ее со всех сторон, образуя зелено-коричневые плетеные стены. От края террасы уходил веревочный мостик и терялся в ветвях другого гигантского дерева метрах в тридцати от первого. Вынырнув из его кроны, он уходил в другом направлении. Стволы деревьев росли прямо из воды, гладь которой тянулась во все стороны. На ней держались хрупкие лодчонки, пироги из шкур и костей ящериц. Неподалеку несколько равнодушных ящериц прочерчивали прямые линии, не обращая внимания на садумба, которые управляли своими лодчонками. Тиксу вышел на террасу и показал на ящериц:

– Они… не нападают?

– Ты плохо понял! – ответил Качо Марум. – Хранители реки нападают лишь на тех, кто больше не заслуживает жизни. Люди моего племени знают, что если они упадут в воду, только ящерицы будут решать, стоит ли возвращать человека на землю и даровать ему жизнь. Лес прекрасен, не так ли?

– Он чудесен! – честно подтвердил Тиксу.

Деревья с прямыми массивными стволами, которые до бесконечности отражались в сером гладком зеркале вод, походили на величественные колонны, удлиненные своим продолжением в отполированном за сотни лет полу, а их зеленые своды, украшенные кружевами мостиков, источали могущественный запах магии. Душа Тиксу растворилась в этом небесном свете и идеальном равновесии, в этой девственной гармонии первых времен. Он поддался колдовству и без раздумий погрузился в волшебную тишину лесной чащобы.

В самых сокровенных уголках его памяти возникло лицо сиракузянки. Оно было невероятно четким и словно высвеченным изнутри. Ни один звук не сорвался с губ девушки, но он понял, что она призывает его. Она говорила напрямую с его душой в обход грубых каналов чувств. Он остро ощутил ее мольбу, ее отчаяние, услышал ее безмолвный вопль, потом другие крики, и вскоре у него возникло чувство, что огромная, ропчущая, орущая толпа, подхваченная током крови, покатилась по артериям, венам, капиллярам и заполнила его тело до самых кончиков конечностей. Он сжался, пытаясь оттолкнуть напор орущего множества, тряхнул головой, прижал ладони к ушам, чтобы прекратить невыносимый шум. Но тщетно: похоже, вся вселенная ополчилась против него, крики превращались в брань, которая ранила и резала, как безжалостные челюсти оголодавших муравьев, которые набрасываются на добычу. Потом раздался низкий голос, который покрыл рев своей монотонной песней:

«Твоя судьба… Исполни свою судьбу… Твоя судьба… Исполни свою судьбу… Твоя судьба… »

Завеса шума растаяла. Вместо оглушительного шума его сразу окружила колдовская мирная атмосфера леса. Тиксу повернулся к Качо Маруму, который с нескрываемым интересом искоса следил за ним.

– Я должен идти, – спокойно и решительно произнес оранжанин. – Я должен уйти немедленно.

– Лес передал тебе свое послание, – кивнул има садумба. – Лухаим, бог леса, поддержит тебя. Внешние миры стоят на краю пропасти. Если ты не исполнишь своей судьбы, вскоре ни один двуногий не будет заслуживать дара жизни!

– Где моя одежда?

– Она ждет тебя. Но перед уходом ты должен поесть и выпить внутренней воды ящерицы, чтобы завершить выздоровление. Ты дважды благословлен, юный гость, ибо после Великой Ящерицы свой голос тебе отдал лес!

– Как… каким образом я смогу однажды отблагодарить тебя? – прошептал Тиксу.