Тютюнин против ЦРУ

Почувствовав себя немного лучше, Серега вернулся в приемку и застал там Фригидина.

Нагнувшись над тумбочкой Тютюнина, бухгалтер торопливо жрал сахар.

«Должно быть, уже списал меня, гад!» – обозлился Серега и, тихо подкравшись, дал Фригидину крепкого пинка.

– Ой! – вскрикнул тот и, развернувшись, стал потирать ушибленное место. – Это вы, Сергей? А я тут…

– Сахар мой воруешь, сволочь, – угрожающе произнес Тютюнин.

– Я попросил бы вас… не усугублять свое и без того сложное положение… – залепетал пойманный с поличным бухгалтер. – И потом… у вас еще полпачки осталось. Стоит ли жадничать?

– А ты прав, – улыбнулся Серега подсказанной Фригидиным мысли. – Ты прав, гаденыш, я не жадный.

С этими словами он достал из тумбочки оставшиеся полпачки сахара и, протянув Фригидину, приказал:

– Ешь.

– Ой, спасибо, Сергей! Вы не такой грубый, каким показались мне вначале. Я даже сожалею, что вас увольняют.

Фригидин взял парочку кусочков и положил в карман.

– Я их потом съем.

– Нет, не потом, – со злой улыбочкой возразил Тютюнин. – Здесь будешь кушать – сейчас. И не два кусочка, а весь сахарок. Ты же его так любишь, гад!

Серега снова продемонстрировал драконью улыбку и, чтобы Фригидин лучше понял, ткнул его под ребра.

Бухгалтер снова ойкнул и принялся за сахар. Первые четверть пачки он одолел довольно быстро, но затем стал давиться, и Тютюнин позволил ему запивать угощение холодным, оставшимся со вчера чаем.

– Все, – сказал Серега, когда сахар был съеден. – Теперь можешь идти.

Фригидин посмотрел на своего мучителя засахаренными глазами, икнул и нетвердой походкой направился в коридор. Уже из-за угла он, полуобернувшись, обронил:

– Фа… фашист… – и исчез.

«Ну вот, – подумал Тютюнин. – Теперь и увольняться можно».

В коридоре снова послышались шаги. Серега подумал, что это бухгалтер, однако вместо Фригидина в приемку заглянул рабочий из пошивочного цеха.

– Ты, это, иди к директору… Зовут тебя…

4

В кабинете господина Штерна было много света и свежего воздуха. Распахнутое окно напоминало о недавнем происшествии, однако на лицах присутствующих Тютюнин не заметил никакого ожесточения.

«По-хорошему уволят», – решил он и взглянул на секретаршу директора Елену Васильевну, отчего та вздрогнула, должно быть вспомнив, как Серега вползал к ней в приемную.

– Ну, Тютюнин, осознал свою вину? – поинтересовался Штерн.

– Дык, – Серега пожал плечами, – понятное дело.

– Это хорошо. Мы тут в муфте старинной лейбл нашли, поставщика Его Императорского Величества купца Резинова… Вот…

И директор положил на стол небольшую медяшку.

– Эта находка в корне меняет дело, поскольку мы ее теперь на главный заказ пришьем – доху для господина Куклинского, в «мерседесе» ездить. Получится у нас, Турбинов? – обратился Штерн к своему дизайнеру-закройщику.

– Конечно получится. Кроличьи шапки мы уже красим и стрижем под барса. Потом сошьем их гнилыми нитками, и все подумают, что дохе триста лет и ею укрывался князь Голицын. Или Потемкин. Лейбл царского поставщика только придаст нашей дохе натуральности.

– То есть качество гарантируете? – еще раз уточнил. Штерн.

– Качество и безопасность, – легко пообещал Турбинов и потер свой большой нос. Он всегда потирал его, когда хотел выпить.

– Одним словом, Тютюнин, ты остаешься в нашем славном коллективе, а за лейбл мы премируем тебя двести рублями… Или нет – двестью рублями… Елена Васильевна, подскажите, как правильно?

Секретарша наморщила лоб, потом посмотрела в потолок и наконец сказала:

– Дайте ему двести рублей, и дело с концом.

– Правильно, а то обед заканчивается, – поддержал Турбинов и снова почесал нос.

Директор отсчитал Тютюнину деньги, и тот, радостный, выскочил в коридор, где едва не столкнулся с людьми в белых халатах, которые деловито волокли на носилках тело Фригидина.

– Мужчина! – позвали Серегу проникновенным басом, а затем тяжелый бюст припечатал его к стенке. – Вы кто такой?

– Я Тютюнин, приемщик, – быстро ответил он, поглядывая снизу вверх на дородную врачиху.

– Женаты?

– Уже пять лет! – отрапортовал Серега.

– Жаль. – Врачиха разочарованно улыбнулась, показав золотые зубы. – Но на всякий случай, меня Светланой зовут.

– Очень приятно. А чего это с нашим бухгалтером случилось?

– А слиплось все на хрен.

– Все – это что? – осторожно уточнил Тютюнин.

– Все – это все, – просто ответила врач Светлана.

– И куда же его теперь повезете?

– Ясно куда – отмачивать… Вы чего здесь производите, женатый? Я, конечно, не санврач, но вонь тут у вас… – Светлана скривилась и покачала головой.

– Перелицовываем шкурки, пересаживаем мех и восстанавливаем мездру.

– Ну ты со словами-то поаккуратней, я грубиянов не люблю, – предупредила Светлана.

– Это не ругательство, это наш производственный термин.

– Знаем мы ваши термины… – Светлана вздохнула, от чего ее могучий бюст едва не перекрыл Тютюнину дыхание. – Откуда на производстве сахар?

– Не… Не знаю, – соврал Серега.

– Обычно у нас вызовы на кондитерские фабрики, а тут, блин, мездра. – Произнеся это слово, Светлана хохотнула. – На прошлой неделе на пятую кондитерскую экскурсантов из Вьетнама привозили. Так те весь конвейер вылизали. Были семь случае слипания – два тяжелых.

Из-за угла показалось красное лицо санитара.

– Светлана Семеновна, мы готовы – можно ехать!

– Уже иду, – отозвалась та. И, снова притиснув Серегу к стенке, спросила:

– Сигареткой угостишь, женатик?

– А я не курю.

– Я – тоже… Когда-нибудь брошу… Ты вот что, Тютюнин, – Светлана извлекла из кармана кусочек серого картона и протянула Сереге, – здесь телефончик нашего морга, скажешь добавочный 137, и тебя со мной соединят.

– Спасибо, – поспешил поблагодарить Тютюнин.

– Пожалуйста. Если гланды нужно будет вырезать или там стул жидкий поправить – звони.

Светлана подмигнула Сереге и двинулась по коридору, заставляя скрипеть плохо уложенный паркет.

– Уф-ф, – выдохнул Тютюнин и огляделся. Несмотря на удачный исход дела с молью, на душе у него было тревожно. Событие, которое должно было изменить его жизнь, неотвратимо приближалось.

5

Обычно приемка работала до шести вечера, но Серега сбежал на полчаса раньше. Ему не терпелось похвастаться перед женой двумя сотнями премии, а перед другом Лехой тяжелым самоваром и горстью пуговиц – всем тем, что после сдачи на приемный пункт гарантировало им отличное проведение ближайших выходных.

Возле самого дома Тютюнина остановили двое милиционеров.

– Что в сумке? – спросили они.

– Самовар, – честно ответил Серега и, открыв сумку, показал содержимое.

– Действительно самовар, – произнес один милиционер и разочарованно добавил:

– Старый совсем. На медь сдавать будешь?

– Нет, что вы. Я старину очень обожаю. Отчищу его и буду чай из него пить.

– Ну ладно, иди, – совсем заскучали милиционеры. – Пей свой чай.

В хорошем расположении духа Тютюнин вбежал в подъезд и быстро поднялся на свой этаж, однако неожиданно столкнулся там с пенсионеркой Живолуповой, в простонародье – Гадючихой. Гадючиха обладала тяжелым характером и болезненной подозрительностью, оставшимися ей в наследство с тех времен, когда она служила в НКВД.

– Привет, Тютюнин! – с ложной доброжелательностью поздоровалась она.

– Привет, – без особого энтузиазма ответил Серега.

– Гляжу, опять ты чего-то на работе спер…

– Я не спер. Я это купил.

– Купил? – Гадючиха недобро усмехнулась и предложила:

– Если поделишься, никому не скажу.

– А не поделюсь?

– Сообщу в органы, и отправишься по этапу на десять лет без права переписки…

– Как же, обрадовалась! – воскликнул Серега, смело наступая на Гадючиху. – Прошли те времена, когда вы людей в Магадан отправляли! Кончилась ваша власть! Кончилась!

Под напором Тютюнина пенсионерка поспешно отступила, и Серега, открыв ключом свою дверь, оказался в квартире.

То, что он увидел в прихожей, его не обрадовало. Это были туфли, которые принадлежали теще Сергея – Олимпиаде Петровне.

Олимпиада Петровна работала в столовой и каждый день уносила домой пакеты с продуктами. Оттого и туфли она носила на низком каблуке, что значительно способствовало ее грузоподъемности.

Из комнаты доносились голоса, и Серега, осторожно опустив сумку с самоваром, стал прислушиваться.

– Смотри внимательно, Люба, – это же так просто! Полуповорот, а затем легкое движение кистью и р-раз… Поняла?

– Ну-ка, мама, давай я попробую. Значит так… Полуповорот, а затем движение…

– Кистью! – напомнила теща.

– Да знаю я, мама, не лезь… Кистью р-раз!

«Да что они там делают – танцы, что ли, разучивают?» – удивился Тютюнин.

Он осторожно приоткрыл дверь и вошел в комнату, а увлекшиеся занятиями женщины поначалу его даже не заметили.

«И р-раз! Кистью, полуповорот!» – повторяли они свои заклинания и размахивали дубовыми скалками.

– Так вот, значит, чем вы тут занимаетесь! – воскликнул возмущенный Тютюнин. – Бить меня обучаетесь! Да? Вы за этим, Олимпиада Петровна, приходите, чтобы жену на мужа натравлять?

– И вовсе не за этим! – спрятав скалку за спину, стала оправдываться теща. – Просто навестить дочку зашла, а Люба здесь одна заскучала. Да и физкультура ей необходима.

– Физкультура ей необходима? Да она этой физкультурой каждое воскресенье занимается – у меня вон на спине синяки не проходят! – И, чтобы доказать свою правоту, Тютюнин стал срывать с себя рубашку.

– Да ты бы еще штаны снял, бездельник! И правильно, что синяки! Другой бы уже не пил, раз жене не нравится!

– Я, к вашему сведению, Олимпиада Петровна, и не пью, а только выпиваю. Я ведь меру-то знаю! Я не какой нибудь запойный!

– Не запойный?! – Теща усмехнулась и уставила руки в боки, не скрывая своей скалки. – А кто с двадцать третьего февраля по восьмое марта пил? Алкоголик!