Кених усмехнулся. Его веселость отразилась в голосе.

— Королевская военная полиция и СС — это два совершенно разных понятия, могу вас заверить! — произнес он, выговаривая слова медленно и четко.

— Да, я знаю это, — ответил Гаррисон. — Но у меня такое чувство, что вы и полковник.., ну, что вы не были солдафонами и палачами.

— Одно скажу, мы были отличными солдатами, — ответил Кених. — Что касается того, были мы хорошими или плохими людьми, — как вы это назвали? — скажем так, полковник и я не получали удовольствия от наших обязанностей. И это правда. К счастью, полковник Шредер был действующим командиром, фактически мы постоянно были в зоне боевых действий то на одном фронте, то на другом. По-моему, это было наказанием ему. Видите ли, он происходит из очень плохой семьи.

На липе Гаррисона появилось замешательство.

— То есть?

— Его дедушкой был генерал первой мировой войны граф Макс фон Зунденберг. А бабушка была еврейкой!

Гаррисон усмехнулся и немного отпил из стакана.

— Это могло бы объяснить его уклонение от уплаты налогов, а? — затем усмешка исчезла с его липа. Он сделал еще глоток. — Это очень дешевый бренди.

— Но вы любите его.

— Да, это так. Я провел два года на Кипре в звании младшего капрала и едва ли мог позволить себе пить что-то другое. Можно сказать, что как пьющий человек я был воспитан на очень плохом бренди! Мы, младшие капралы, обычно пили двухзвездочные “Хаггипавлу”. Галон этого пойла можно было купить за пару фунтов.

— Я знаю, — от души рассмеялся Кених. — Именно поэтому я заказал самый плохой бренди в этом ресторанчике. Специально для вас.

Гаррисон попробовал еду — мясо в пряном соусе с грибами. На мгновение он улыбнулся, затем нахмурился. Его красивая бровь изогнулась, когда он повернул свои черные стекла в сторону немца. — Вы хорошо выполнили домашнее задание, Вилли Кених. Что вы еще знаете обо мне?

— Почти все. Я знаю, что вам нелегко жилось, когда вы были мальчиком, и что, кажется, вы стойко прошли через это. Я также знаю, что с этого времени вам не будет так трудно.

— Значит благодарность вашего полковника больше, чем просто вежливость?

— Вежливость? Он обязан вам своей жизнью. Я обязан вам его жизнью! и жизнью его жены, и жизнью Генриха, его сына. Вы заплатили зрением. Да, это более, чем просто вежливость...

— Мне ничего не надо от него.

— Тогда вы глупец, потому что он может дать вам все, — мгновение Кених пристально рассматривал свое отражение в темных овалах очков Гаррисона. — Почти все.

* * *

Их третья остановка была в какой-то гостинице на горной дороге. Там они выпили пива и облегчились перед последним этапом своего путешествия. К этому времени Гаррисон чувствовал себя в компании Кениха очень уверенно, но он устал. Он ослабил галстук, расстегнул куртку и, откинувшись, дремал на заднем сидении, а огромный немец вел машину и мурлыкал в такт приятной музыке, доносившейся из радио.

Он еще дремал, когда они прибыли на место. Был ранний вечер, и где-то совсем близко слышался смех. Поднялся холодный бриз и принес сосновый запах, сладко разлившийся в горном воздухе. Слышались звуки всплесков и крики подбадривания: “Плыви, плыви!” из открытого бассейна с подогревом.

Выбравшись из машины, Гаррисон подтянул галстук, застегнул на все пуговицы форменную куртку и опять вручил себя заботам Кениха. Ему не вернули палку, а провели в здание, в лифт, по коридору и ввели в комнату.

Это был долгий день, долгий, как восемь месяцев. Он запомнил, как Кених сказал: “Спокойной ночи!” и добавил что-то о приятном завтрашнем дне.

Гаррисон нашел кровать и с радостью опустился на нее, снова ослабляя галстук и расстегивая китель. Он сбросил начищенные до блеска ботинки и задал себе вопрос, так ли они были блестящи, как бывали прежде. Хотя, какая разница?

Затем, как раз перед тем, как он уснул.., какая-то девушка с нежным голосом принесла ему стаканчик бренди, от которого ему еще больше захотелось спать. Девушка помогла ему справиться с одеждой, обращаясь с ним, как с младенцем. Нежно, словно могла повредить, она накрыла его прохладными простынями.

А затем...

* * *

— Доброе утро, — произнес все тот же нежный голос — голос той девушки. В нем слышался легкий немецкий акцент.

Гаррисон открыл глаза (он всегда делал так, автоматически реагируя на пробуждение) и услышал изумленное дыхание девушки. Он сразу же закрыл глаза и пошарил рукой в поисках темных очков — “наглазников”, как мысленно называл их. Как будто было недостаточно просто быть слепым, его глаза выглядели теперь особенно ужасно: совершенно белые и без зрачков. Ища на ощупь наглазники, молодой человек понял, что лежит совершенно голый, наверное во сне он сбросил простыни.

Найдя наглазники на прикроватной тумбочке, Гаррисон надел их и открыл пересохший рот, чтобы сказать что-нибудь резкое.., и проглотил слова, готовые вот-вот сорваться с языка. Девушка все еще была там, не двигаясь, она могла только наблюдать за ним. Он чувствовал ее присутствие, ее любопытство и его раздражение превратилось в ответное любопытство. Он впервые столкнулся с ситуацией, когда его захватили врасплох.

Очень хорошо, если ей нравится созерцать его обнаженное тело...

Он откинулся на подушку и непринужденно положил руки под голову. Само действие — сознательный показ себя, бесстыдная нагота — возбуждали его. Он потянулся вниз и тихонько похлопал свою восставшую плоть.

— Доброе утро, — ответил он. — Красавец, не правда ли?

— Пожалуй, да. — Она придвинулась ближе. — Ты не собираешься вставать? Или, может быть, хочешь позавтракать в постели?

Гаррисон усмехнулся.

— А это что, предложение? — спросил он. Теперь он напрягся частично от того, что хотел писать, а частично — от могучего эротического присутствия этой девушки. По тону ее голоса можно было бы заключить, что она была не меньше его взволнована как созерцанием его наготы, так и его восставшей плоти. Но, с другой стороны, должна ли она? Она раздела его, ведь так? Он почесал живот и поинтересовался, какими именно были обязанности девушки.

— Все, что угодно, — сказала она и села на кровать так, что до нее можно было дотронуться. Гаррисон протянул руку и тронул ее бедро. Ладонь коснулась ее ноги, а пальцы — кромки шорт. Он улыбнулся ей. Секундой позже, после того как он не убрал руку, девушка взяла ее и переместила на его живот. Сразу после этого она отдернула свою руку и вскочила на ноги.

— Ой! — почти задохнувшись, вскрикнула она. — Ты — голый!

Гаррисон не мог сдержать смех.

— Господи! Хочешь сказать, что только заметила?

— Ну, да, — ответила она с негодованием. — Не думаешь ли ты, что ты единственный в мире... Правда поразила его, как удар грома.

— Слепой! — закончил он за нее.

— Да, — сказала она. — Я — слепая. Гаррисон перегнулся через край кровати, нашел свои простыни и накрылся. Затем он снова засмеялся, но на этот раз гораздо громче.

— А что в этом смешного? — сказала она холодно.

— Послушай, извини, — ответил он. Когда я думал, что ты могла видеть меня, то притворился, что не возражаю против этого, — он снова засмеялся. — А когда узнал, что ты слепая, я накрылся простыней!

— Не понимаю, — сказала она.

— Я тоже, — он засмеялся опять, затем быстро посерьезнел. — Присядешь? Как тебя зовут?

— Я — Вики, — ответила она, снова опускаясь на край кровати.

Он сел и взял ее лицо в руки. Это было небольшое, как у эльфа, лицо, уши — маленькие, волосы зачесаны назад и спадают на плечи. Слегка раскосые глаза. Гладкая кожа. Высокие скулы. Маленький нос. Дерзкий маленький рот.

— У тебя сексуальное лицо, Вики, — сказал он.

— Да? — она взяла его за руки. — И это значит, что меня можно трогать руками? А я при этом должна быть довольной?

— Это доставляет мне удовольствие, — ответил он честно.

Она отпустила его руки и встала.

— Тебе надо одеться, — сказала она. — И идти завтракать.

— О'кей, — ответил он, — помоги мне одеться.

— Не буду! Пижама на стуле около кровати, а за дверью висит халат. С какой стати я буду помогать тебе? Разве ты не умеешь одеваться сам?

— Насколько я помню, именно ты раздела меня.

На мгновение воцарилась тишина, затем девушка захихикала.

— Не я. Но, кажется, я начинаю понимать, в чем дело. Итак, ты думаешь, что я — твоя личная маленькая нимфа?

Гаррисон почувствовал себя глупо. Ведь знал же он, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Э, постойте, я...

— Я принесла тебе выпить, — рассказывала она ему. — Разговаривала с тобой, немного поправила подушку. А раздела тебя няня, не я.

— Господи, — произнес Гаррисон.

— Вилли Кених предупредил меня насчет тебя, — произнесла она довольно сухим тоном. — Он сказал, что ты, должно быть, один из тех слепых людей, кто меньше всего испытывает от этого затруднение, по крайней мере среди тех, кого он когда-либо встречал. Фактически он даже не уверен, что до тебя вообще дошло, что ты слеп!

— Господи! — опять сказал Гаррисон. — Слушай, я...

— Сиди смирно, — засмеялась девушка, склоняясь над ним. — Теперь моя очередь, — ее пальцы тепло прикоснулись к его липу. — А ты — красивый мальчик, — чуть погодя сказала она. — Но всего лишь мальчик.

— Да? А ты, надо полагать, светская женщина? Послушай, я принадлежу сам себе, мне двадцать один год, бывший солдат — или, вернее, скоро стану им. Если бы ты узнала меня получше, то не называла бы меня мальчиком.

— Я на пять лет старше тебя, — сказала она. — Слепа с пятнадцати лет и, возможно, знаю больше тебя о жизни.

Повинуясь порыву, Гаррисон поцеловал ее пальцы, когда они коснулись его губ. На вкус они, были сладкие.

— Твои груди излучают тепло мне прямо в лицо, — сказал он и сразу же услышал, как участилось ее дыхание.

— Ты слишком скор, чтобы понравиться мне, Ричард Гаррисон, — ответила Вики. Она отступила на шаг и бросила ему пижаму, которая обернулась вокруг его головы. — Поторопись, я покажу тебе, где ванная, и, когда ты умоешься, мы пойдем вниз. Побриться и одеться ты сможешь позже Как ты скоро поймешь, жизнь здесь размеренная и очень приятная. Но так как прислуги немного, то важно соблюдать распорядок дня, а ты опаздываешь к завтраку.

— Только ответь, — сказал он, расправляя пижаму и одеваясь. — Почему ты тяжело дышала, когда будила меня? Ты сказала, доброе утро, а затем тяжело задышала. И именно поэтому я подумал, что ты видишь. Я подумал, что, возможно, ты увидела мои глаза, а может, что я голый.

Она провела его к двери, слегка подтолкнула к ванне, поверхность которой была гладкой и округлой, и прикрыла за ним дверь.

— Ну, так? — обратился он через дверь.

— Ах, это, — произнесла она отстранение. — Это всего лишь из-за того, что я запуталась в твоих простынях на полу и чуть не упала.

— Там были все мои простыни?

— Похоже, что все.

— Так все же ты знала, что я голый?

— Да, пожалуй, знала, но...

— Да?

— Ну, ты выяснишь это для себя довольно скоро. Если уже не знаешь. Видишь ли, это одна из трудностей, когда ты слеп, — не впасть в забвение. Маленькие вещицы приводят тебя в замешательство, ну, там, столкнешься с кем-нибудь или опрокинешь чашку. А большие вещи — ты их просто не видишь!

Гаррисон усмехнулся, нашел кран и пустил воду в ванну.

— Благодари Бога за то, что можешь осязать, слышать и чувствовать вкус и запах, — крикнул он.

— А я так и делаю! — ответил она. — Я благодарю его каждый день.

Он сел на унитаз помочиться, чтобы не попасть мимо. Шум воды из крана заглушал его собственное журчание.

— Это не совсем то, что я хотел сказать, — произнес он. — Я имел в виду, что хотя и не могу видеть тебя, но по крайней мере могу ощутить тебя, узнать, какой у тебя вкус и запах. И звук твоего голоса.

— Да? А кто сказал, что ты можешь иметь все эти удовольствия?

— А кто может помешать мне? — спросил он. — Я почувствовал твой запах, прикоснулся к твоему липу, услышал, как ты говоришь, и узнал вкус твоих пальцев. И...

— И теперь ты хочешь узнать всю комбинацию в целом? Да? Или, возможно, с некоторыми вариациями для полноты картины?

— Пожалуй, что так.

— Мне кажется, Вилли Кених прав, — произнесла она. — Ты едва ли понимаешь, насколько тяжело твое увечье. И я повторяю, ты очень скорый мальчик, Ричард Гаррисон.

— Да нет, — ответил он, выходя из ванной. — Но это так, как ты сказала. Когда ты слеп, одна из трудностей — это неуверенность. Но на самом деле слепота дает много компенсаций.

Гаррисон нашел ее талию, притянул девушку к себе и поцеловал. Она не носила бюстгалтера, и через футболку ее груди, горячие и твердые, прижались к его груди. Через какое-то время она стала отвечать на поцелуй, затем резко задышала и, когда его рука нашла ее грудь, отстранилась, удерживая его на расстоянии вытянутой руки.

— Слишком скор, — повторила она. Но ее голос охрип.

Неохотно он позволил отвести себя к двери и справился с халатом, висящим там. Затем Вики отвела его вниз.

Завтрак был обильным, английским (таким, какими обычно бывают английские завтраки) и отлично приготовленным. Он был сервирован в комнате, где по крайней мере одна стена была огромным окном, выходящим на восток. Гарри-сон с наслаждением почувствовал ласку солнечных лучей на лице и руках. Более того, он обнаружил настоящий аппетит, — то, чего ему не хватало прежде, хотя он этого и не понимал. Он отдал должное сосискам, бекону, яйцам и томатам, за этим последовали кофе и тосты с мармеладом. В этот момент в комнату вошел Кених.

До сих пор Гаррисон и Вики были предоставлены сами себе, а с тех пор как они оба пришли к пониманию, что должно неизбежно случиться, никто из них не считал нужным много говорить. Пространство между ними было напряжено, как всегда происходит между будущими любовниками.

Поэтому появление Кениха было чем-то вроде вторжения. Он ничего не сказал, но Гаррисон слышал, как открылась и закрылась дверь, и распознал уверенную походку другого человека, несмотря на то, что на полу столовой лежал дорогой толстый, пушистый ковер. Когда Кених подошел к столу, слепой капрал вздохнул и отставил свою тарелку.

— Доброе утро, Вилли, — сказал он. — Почему бы вам не присесть? В кофейнике еще много кофе, если хотите.

— Доброе утро, сэр, — ответил Кених. — И благодарю, я уже поел. Вообще-то, сэр, я принес вам новую одежду. Я пришел, чтобы помочь вам примерить ее. Она более подходит для этой прекрасной погоды, которой мы все наслаждаемся.