Натуралист на Амазонке

Негры в Пара очень благочестивы. Они мало-помалу выстроили недурную церковь, как мне говорили, собственными силами, без посторонней помощи. Она носит название Nossa Senhora do Rosario, т. е. Розарийской божьей матери. В первые недели нашего пребывания в Пара я часто наблюдал, как поздно ночью негры и негритянки пели хором, двигаясь колонной по улицам. Каждый нес на голове строительные материалы — камни, кирпичи, известку или доски. Я узнал, что то были по преимуществу невольники, которые после тяжкого трудового дня вносили свою лепту в постройку церкви. Все материалы негры приобретали на собственные сбережения. Изнутри церковь была отделана год спустя; я думаю, что она украшена не менее роскошно, чем другие церкви, построенные на куда более крупные средства старыми религиозными орденами больше века назад. Негры ежегодно устраивают пышный праздник в честь Nossa Senhora do Rosario.

Добавлю теперь еще несколько заметок по естественной истории, и мы покончим на время с Пара и его окрестностями.

Я уже упоминал о том, что в ближайшей окрестности Пара обезьяны попадались редко. В лесу около города я встретил только три вида; это пугливые животные, избегающие окрестностей городов, где жители жестоко их преследуют, убивают и едят. Более или менее часто я видел только один вид — маленькую Midas ursulus, из семейства игрунковых, которое характерно для тропической Америки и многими существенным! чертами строения и повадками отличается от остальных обезьян. Игрунки малы ростом, а своей манерой карабкаться больше похожи на белок, чем на настоящих обезьян. Когти у них за исключением заднего большого пальца, длинные и изогнутые, как у белок, а большие пальцы на передних конечностях, или руках, не противопоставляются остальным пальцам. Я никоим образом не хочу сказать, что они состоят в близком родстве с белками, которые относятся к грызунам, низшему отряду млекопитающих: сходство их с белками только поверхностное. В каждой челюсти у них на два коренных зуба меньше, чем у Cebidae, другого семейства американских обезьян; впрочем, игрунки сходны с ними боковым расположением ноздрей — чертой, отличающей и тех и других от всех обезьян Старого света. Туловище игрунок, длинное и стройное, одето мягкой шерстью. Хвост, который почти вдвое длиннее туловища, не цепкий. Задние конечности гораздо крупнее передних. Midas ursulus никогда не встречаются большими стаями: самое большее увидишь вместе трех или четырех обезьян. Их, по-видимому, меньше пугает соседство человека, чем каких бы то ни было других обезьян. Иногда я встречал их в лесах, прилегающих к пригородным улицам, а однажды заметил двух обезьянок в зарослях за домом английского консула в Назарете. Способом передвижения по толстым сучьям высоких деревьев они похожи на белок; они не взбираются по тонким веткам и не совершают удивительных прыжков, как Cebidae, у которых цепкие хвосты и гибкие кисти хорошо приспособлены для такого головокружительного передвижения. Midas лазает только по большим сучьям и стволам деревьев; большую помощь животному оказывают длинные когти, позволяющие цепляться за кору, я нередко можно видеть, как игрунки быстро пробираются вокруг отвесных цилиндрических стволов. Это быстрые, неугомонные, пугливые созданьица, и к тому же пресмешные: когда под деревьями, по которым бегает стая, проходит человек, они всегда останавливаются на несколько мгновений, чтобы разглядеть незваного гостя. В Пара в домах жителей нередко можно увидеть ручных Midas ursulus. Взрослая обезьяна имеет около 8 дюймов в длину, не считая хвоста, достигающего 15 дюймов. Мех у игрунок густой и черного цвета, за исключением красновато-бурой, полоски ниже середины спинки. Только что пойманные или содержащиеся на привязи обезьянки очень пугливы и раздражительны. Когда пытаешься задобрить такую игрунку, она не подходит, а старается держаться поодаль. Она всегда словно чем-то недовольна и издает щебечущий жалобный звук; темные, зоркие глаза ее, выражающие недоверие, следят за всяким движением, происходящим поблизости. Однако если с игрункой хорошо обращаться, как то и бывает обыкновенно в домах туземцев, она становится совсем ручной и бесцеремонной. Я видел однажды, как одна обезьянка, игривая, как котенок, бегала по дому за негритятами, которые без конца ласкали ее. С незнакомыми людьми она вела себя несколько иначе, и ей, по-видимому, не нравилось, когда посторонний.садился в гамак, подвешенный в комнате: подпрыгивая, она пыталась укусить человека и вообще всячески досаждала ему. Питаются игрунки обычно сладкими плодами, например бананами, но любят также насекомых, особенно мягкотелых пауков и кузнечиков, которых энергично ловят при всяком удобном случае. Выражение мордочки у этих обезьянок смышленое и приятное, что объясняется отчасти открытым лицевым углом, составляющим 60°; быстрые движения головы и та манера, с которой они склоняют голову набок, когда возбуждено их любопытство, придают их физиономии какую-то лукавость.

На Верхней Амазонке я видел однажды ручной экземпляр Midas leoninus — вида, описанного впервые Гумбольдтом; обезьяна эта была еще игривее и смышленее, чем только что описанная. Это редкое и красивое животное имеет всего 7 дюймов в длину, не считая хвоста. Название leoninus она получила за длинную коричневую гриву, которая свешивается с шеи и делает зверька очень похожим на крошечного льва. В доме, где ее держали, игрунка обращалась со всеми запросто; особенное удовольствие ей доставляло, по-видимому, карабкаться на всякого, кто входил в дом. Как только я вошел, она побежала по комнате прямо к креслу, на которое я сел, и полезла ко мне на плечо; забравшись туда, она заглянула мне в.лицо, оскалив зубки, и залопотала, как будто желая сказать: «Ну, как поживаешь?» Она выказывала больше привязанности к своему хозяину, нежели к посторонним, и в течение часа раз десять взбиралась к нему на голову, неизменно делая вид, будто ищет там известных маленьких животных. Изидор Жоффруа-Сент-Илэр рассказывает, что один вид этого рода различает предметы, изображенные на рисунке. Г-н Одуэн показал этой обезьяне картинки кошки и осы, и она пришла в ужас, а при виде изображения кузнечика или жука бросилась на картинку, как будто хотела схватить нарисованных там животных.

Хотя в диком состоянии обезьяны близ Пара теперь встречаются редко, в городе можно увидеть большое количество полуодомашненных обезьян. Бразильцы любят ручных животных. Впрочем, неизвестно, чтобы обезьяны в этой стране размножались в неволе. Разгуливая по улицам Пара, я за короткое время насчитал 13 различных видов — у дверей и в окнах домов или в челнах туземцев. Два из этих видов я не встречал впоследствии нигде в других местах страны. Один был известный Hapale jacchus, маленькое существо, похожее на котенка, с черными и серыми полосками по всему туловищу и хвосту и с бахромой длинной белой шерсти вокруг ушей. Эту обезьянку, пойманную на острове Маражо, я увидел на плече девочки-мулатки, которая шла по улице. Другой вид, из рода Cebus, отличался большой головой. У него был красновато-бурый мех, более светлый на лице, но торчавший темным пучком надо лбом.

Во влажный сезон в окрестностях Пара часто попадаются змеи. Однажды утром в апреле 1849 г., после того как ночью шел проливной дождь, ко мне постучался фонарщик, совершавший свой утренний обход: он позвал меня посмотреть удава, которого убил только что на руа [улице] Сант-Антониу, неподалеку от моего дома. Он разрезал змею почти надвое большим ножом, когда она ползла по песчаной улице. Иногда туземные охотники ловят удавов живыми в лесу около города. Мы купили одного пойманного таким образом удава и некоторое время держали в большом ящике под нашей верандой. Однако это не самая крупная и не самая страшная змея из тех, что водятся в Амазонском крае. В этом отношении она много уступает отвратительному сукуружу, или водяному удаву (Eunectesmurinus), который иногда нападает на человека, но о нем я расскажу в одной из последующих глав.

Нередко случалось, что, когда я пробирался через заросли, с ветвей прямо к моим ногам падала змея. Однажды я на несколько мгновений совершенно запутался в кольцах одной поразительно тонкой змеи, имевшей 6-7 футов в длину, но не более полудюйма в поперечнике в самой широкой части. Это был вид Dryophis. Встречавшиеся мне змеи были по большей части безвредны. Впрочем, однажды я наступил на хвост молодой змеи очень ядовитого вида — жарараки (Craspedocephatusatrox). Она повернулась ко мне и укусила мои штаны, но молодой индеец, который шел за мной, ловко рассек ее ножом, прежде чем она успела высвободиться. В известные периоды года змей очень много, и меня нередко поражало то обстоятельство, что несчастные случаи происходят не так уж часто.

Среди наиболее интересных из встречающихся здесь змей следует назвать Amphisbaena, род, близкий к европейским веретеницам[12]. Некоторые виды его водятся в Пара. Те, которых мне. приносили, обычно имели немногим больше фута в длину. Змеи эти цилиндрической формы, у них, строго говоря, нет шеи; тупой хвост, около дюйма длиной, имеет такую же форму, как голова. Эта своеобразная форма да еще способность ползать назад не хуже, чем вперед, дали повод к россказням о том, будто у них две головы, по одной с каждого конца. Движутся эти змеи чрезвычайно вяло; они покрыты чешуей из маленьких, как будто вставных пластинок, расположенных кольцами вокруг тела. Глаза у них до того малы, что едва видны.

Живут они обычно в подземных помещениях муравьев сауб, выходя из своих жилищ лишь изредка по ночам. Туземцы называют Amphisbaena «mai das saubas», т.e. «матерью сауб», и считают ее ядовитой, хотя она совершенно безвредна. Эта змея — одно из тех многочисленных своеобразных животных, которые стали персонажами туземных мифов. Туземцы рассказывают, что муравьи относятся к змее с большой любовью и что, если ее вытащить из муравейника, саубы уходят с этого места. Однажды я извлек один совсем целый экземпляр из тела молодой жарараки ядовитого вида, о котором уже упоминал; тело ее до того раздулось от такого содержимого, что кожа над Amphisbaena растянулась тонкой пленкой. К сожалению, мне не удалось выяснить, каковы в точности взаимоотношения между этими любопытными змеями и муравьями-саубами. Я полагаю, однако, что змеи поедают саубу, поскольку один раз нашел в желудке одной из них остатки муравьев. Движения Amphisbaena совершенно своеобразны; нераздвигающимися челюстями, маленькими глазками и странной чешуйчатой кожей они тоже отличаются от прочих змей. Эти особенности имеют, по-видимому, какую-то связь с их обитанием в подземных жилищах муравьев. В настоящее время натуралисты твердо установили, что те жесткокрылые насекомые, которые обитают только в муравейниках, относятся к числу самых аномальных форм, и любопытно, что аномальную форму змей мы тоже находим в сообществе муравьев.

Окрестности. Пара богаты насекомыми. Я говорю не о числе особей: если не считать муравьев и термитов, то оно, пожалуй, меньше, чем в умеренных широтах в солнечные дни; но число видов очень велико. Чтобы дать понятие о разнообразии дневных бабочек, замечу, что, прогуливаясь по городу, можно за какой-нибудь час встретить около 700 видов этих насекомых; между тем общее число видов, встречающихся на Британских -островах, не превышает 66, а во всей Европе водится всего 321 вид. Некоторые самые яркие виды, например парусники Papilio polycaon, Thoas, Torquatus и другие, летают по улицам и садам; иногда они залетают в открытые окна, привлекаемые цветами в комнатах. Те виды Papilio, которые всего характернее для этой страны и так бросаются в глаза своей бархатисто-черной, зеленой и розовой окраской, виды, которые Линней, создавая свою стройную систематику и нарекая различные формы именами героев греческой мифологии, назвал Trojans, никогда не покидают лесной тени. Великолепные Morpho сине-стального цвета, у которых размах крыльев достигает иногда 7 дюймов, попадаются обычно только на тенистых аллеях в лесу. Изредка они вылетают на солнечный свет. Когда мы в первый раз пошли посмотреть нашу новую квартиру в Назарете, то видели, как, взмахивая, точно птица, своими огромными крыльями, пролетела мимо веранды Morpho menelaus — бабочка одного из самых красивых видов. Однако и этот вид, как он ни восхитителен, не столь ярок, как его сородич Morpho rheten— tor, крылья у которого с верхней стороны совершенно ослепительны. М. rhetentor обыкновенно предпочитает широкие солнечные дороги в лесу и летает так высоко, что поймать его почти невозможно: он очень редко опускается к земле ближе, чем футов на 20. Проносясь мимо-, он изредка взмахивает крыльями, и тогда синяя поверхность крыльев вспыхивает на солнце так ярко, что ее видно за четверть мили. Здесь есть еще один вид этого рода — Morpho uraneis шелковисто-белого цвета, и поймать его точно так же трудно; шелковистым блеском отличается только самец, самка же окрашена в бледно-лиловый цвет. Бабочки в лесах всего многочисленнее и разнообразнее в разгар сухого сезона, особенно если дождь идет с промежутками в несколько дней. Тогда можно поймать бесчисленное множество своеобразных и редких видов, совершенно различных по привычкам, характеру полета, краскам и их сочетанию: одни желтые, другие ярко-красные, зеленые, пурпурные и синие, многие окаймлены полосками или усеяны пятнышками с металлическим — серебряным или золотым блеском. У некоторых крылья прозрачны, как стекло; из бабочек с прозрачными крыльями особенно красива Hetaira esmeralda. На крыльях у нее есть непрозрачное место, окрашенное в фиолетово-розовый цвет; когда насекомое это пролетает над опавшими листьями в сумрачных чащах, где только и встречается, видишь одно только яркое пятно, и кажется, будто это летит лепесток, сорвавшийся с цветка.

Пчелы и осы близ Пара не особенно многочисленны, и потому я расскажу об их привычках в одной из следующих глав. Многие виды Mygale — тех чудовищных волосатых пауков размером с полфута, которые привлекают столько внимания в музеях, — встречаются в Назарете в песчаных местах. Разные виды их имеют совершенно различные привычки. Одни сооружают среди черепиц или тростникового настила крыш логова из плотной пряжи, сильно напоминающей по выделке тонкий муслин; этих пауков часто можно увидеть ползающими по стенам комнат. Другие пауки строят подобные же гнезда на деревьях; известно, что они нападают на птиц. Один здоровенный паук, Mygale blondil, прорывает в земле широкую наклонную галерею около 2 футов длиной, стенки которой он умело выкладывает шелком. По своим привычкам это ночное животное. Перед самым восходом солнца можно видеть, как он стоит на страже у выхода из своего туннеля и мгновенно исчезает, заслышав тяжелую поступь около своего укрытия. Весьма замечательно большое число пауков, раскрашенных в яркие цвета. Некоторые из них сидели свернувшись у основания черешков листьев: напоминая цветочные почки, они тем самым вводили в заблуждение насекомых, служивших им добычей.

Рис. Aerosoma arquatum

Самым необыкновенным на вид был паук одного из видов Acrosoma, у которого из кончика брюшка выступали две изогнутые бронзового цвета иглы длиной в полтора дюйма. Он прядет большую паутину, и диковинный придатки, по-видимому, не мешают ему в этом деле; но, для чего он ими пользуется, я так и не смог догадаться.

Жесткокрылых, или жуков, на первый взгляд, как будто очень мало. Эта видимая скудость отмечается и в других экваториальных странах и является, вероятно, следствием палящего солнечного зноя, не позволяющего жукам жить на открытых местах, где они столь заметны в Европе. Они водятся только в тенистых местах, и если терпеливо искать их там, то можно найти много сот видов различных семейств. Напрасно было бы искать Geodephaga, или хищных жуков, под камнями или где-нибудь на открытых, солнечных местах. Наземных форм этого интересного семейства, которыми изобилуют Англия и другие страны умеренного климата, в окрестностях Пара мало: я встретил там всего четыре-пять видов; зато чисто древесные виды были довольно многочисленны. В северных широтах наблюдается обратное: подавляющее большинство видов и родов исключительно наземные. Древесные формы отличаются строением ног, которые снабжены широкими пористыми лапками и зазубренными когтями, позволяющими им карабкаться по веткам и листьям и цепляться за них. Поразительную скудость наземных жуков следует, несомненно, приписать многочисленности муравьев и термитов, населяющих каждую пядь поверхности земли во всех тенистых местах и уничтожающих, по всей вероятности, личинок жесткокрылых. Кроме того, эти деятельные существа выполняют те же функции, что и жесткокрылые, и, таким образом, необходимость в существовании последних отпадает. Относительно большое число лазящих форм среди хищных жуков — факт интересный, поскольку это еще один пример того, что животные формы в экваториальных областях Америки обладают склонностью приобретать черты, характерные для древесного образа жизни, — обстоятельство, указывающее на процесс медленного приспособления фауны к одетой лесами стране, процесс, продолжавшийся в течение всего гигантского геологического времени.

Глава IV

ТОКАНТИНС И КАМЕТА

Подготовка к путешествию. — Залив Гуажара. -Роща веерных пальм. — Нижнее течение Токантинса. — Краткое описание реки. — Виста-Алегри. — Баиан. — Пороги. — Поездка в лодке к водопадам Гуариба. — Жизнь туземцев на Токантинсе. — Вторая поездка в Камета

Двадцать шестое августа 1848 г. Сегодня м-р Уоллес и я отправились в экспедицию, намеченную, как я уже говорил, совместно с м-ром Ливенсом, вверх по реке Токантинс, устье которой лежит миль за 45 по прямой линии к юго-востоку от Пара; впрочем, по извилинам речных протоков путь туда составляет 80 миль. Река эта, как отмечалось выше, имеет 1600 миль в длину и занимает третье место среди рек, составляющих водную систему Амазонки. Приготовления к путешествию потребовали немало времени и немалых хлопот. Прежде всего мы наняли подходящее судно — двухмачтовую вижилингу — 27 футов длиной, с плоским носом и очень широкое, приспособленное для плавания по бурным водам: ходя путешествие наше было всего-навсего речной экскурсией, нам предстояло пересечь громадные, как море, водные пространства. Палубы лодка не имена, но в.ней были устроены два прочных плетеных сводчатых навеса, крытых пальмовым листом. Затем нам предстояло снабдить судно запасом продовольствия на три месяца — мы полагали вначале, что столько времени должно было продлиться путешествие, — добыть необходимые паспорта и, наконец, нанять команду. Все эти дела взял на себя м-р Ливенс, приобретший большой опыт в этой стране. Он привел двух индейцев с рисовой крупорушки, а те уже убедили присоединиться остальных. Мы со своей стороны, взяли нашего повара Изидору и молодого индейского юношу, по имени Антониу, который привязался к нам, пока мы жили в Назарете. Руководить экспедицией было поручено Алешандру, одному из индейцев м-ра Ливенса. Это был смышленый и дружелюбно настроенный молодой тапуйо, опытный лодочник и неутомимый охотник. Несомненно, только благодаря его усердию мы сумели достигнуть цели нашего путешествия. Цивилизованный тапуйо и такой же свободный гражданин, как и его белые соседи, Алешандру был уроженцем местности близ главного города провинции. Говорил он только по-португальски. Это был худощавый человек, немного ниже среднего роста, с красивыми, правильными чертами лица; верхняя губа его, что совершенно необычно для индейца, была украшена усами. Три года спустя я встретил его в Пара в форме национального гвардейца, и он нередко приглашал меня потолковать о былых временах. Я ценил его как спокойного, рассудительного, мужественного молодого человека.

Мы пустились в путь вечером, потеряв несколько часов на напрасное ожидание одного из наших матросов. Вскоре стемнело, подул сильный ветер и по реке с большой скоростью устремилась приливная волна, быстро пронося нас мимо множества судов, стоявших на якоре в порту. Челн изрядно качало. После того как мы прошли 5 или 6 миль, начался отлив, и нам пришлось бросить якорь. Через некоторое время мы все втроем улеглись на циновку, разостланную на полу нашей каюты, и вскоре заснули.

Проснувшись на следующее утро на восходе солнца, мы обнаружили что прилив относит нас вверх по баии, т. е. по заливу Гуажара. Это широкий проток между материком и цепью островов, протянувшейся на некотором расстоянии за городом. В проток выносят свои воды три большие реки: Гуама, Акара и Можу, так что он образует нечто вроде второго эстуария в главном эстуарии Пара. Ширина его почти 4 мили. Левый берег, вдоль которого мы плыли теперь, был удивительно красив: обращенная к нам плотная стена пышного и разнообразного леса как будто покоилась на поверхности воды, совершенно скрывая от глаз землю. Лес словно служил рамой этому водному пейзажу: массивную основу ее составляли куполообразные, округленные формы двудольных деревьев, а богатую отделку — бесконечное разнообразие широколистных Heliconia и пальм, каждый вид которых отличался иным стволом, кроной и листьями. Утро было тихо и безоблачно, — и косые лучи раннего солнца, падавшие прямо на стену леса перед нами, чудесно озаряли его. Единственным живым звуком, доносившимся до нас, был крик серакуры (Gallinutacayennensis), дикой курицы; в остальном было настолько тихо, что отчетливо слышались голоса лодочников из челнов, проходивших за милю или две от нас. Вскоре солнце стало палить немилосердно, но усилившийся морской ветерок умерял зной, который в противном случае оказался бы почти невыносимым. Около полудня мы достигли конца Гуажара и вошли в более узкий проток Можу. Вверх по этому протоку мы шли то на веслах, то под парусом между тех же непрерывных стен леса до утра 28-го.

29 августа. Можу, река немного поменьше Темзы, на расстоянии около 20 миль от своего устья соединяется коротким искусственным каналом с маленькой речкой Игарапе-Мирим, которая течет в противоположную сторону, к водной системе Токантинса. Суденышки вроде нашего предпочитают этот маршрут бурному переходу по главной реке, несмотря на значительно большее расстояние. Вчера мы прошли этот канал, а сегодня пробираемся по лабиринту узких протоков; берега их одеты тем же великолепным лесом, который, впрочем, приятно разнообразят дома плантаторов и поселенцев. Мы миновали много довольно крупных хозяйств и одну славную деревушку под названием Санта-Ана. Все эти протоки вымыты приливами, отлив же в противоположность тому, что происходит в коротком канале, движется к Токантинсу. Вода довольно теплая (24°), а буйная растительность вокруг словно дышит влагой. Впрочем, мне говорили, что местность здесь совершенно здоровая. Некоторые дома выстроены на деревянных сваях, забитых в топкий ил.

После полудня мы добрались до конца последнего протока Мурутипуку, который на протяжении нескольких миль течет между двумя непрерывными линиями веерных пальм, образующих своими прямыми стволами колоссальные частоколы. Мы обогнули мыс, и перед нами открылся вид на Токантинс. Об этом возвестил один из наших индейцев, стоявший дозорным на носу, воскликнув: «La esta о Parana-uassu!» («Смотрите, большая река!»). То было величественное зрелище: темные воды на обширном просторе весело плясали под ветром, а противоположный берег — узкая синяя полоска — лежал на расстоянии нескольких миль.

Мы высадились на остров, покрытый пальмами, чтобы развести огонь и вскипятить котелок чаю. Я прошел немного в глубь острова и был восхищен открывшейся перспективой. Суша лежала ниже верхнего уровня ежедневных приливов, так что подлеска здесь не было и земля оставалась голой. Почти все деревья принадлежали к одному виду пальм — Mauritia flexuosa; лишь на опушках росли немногочисленные пальмы другого вида — не менее замечательные — убусу, Manicariasaccifera. У убусу вытянувшиеся вверх листья без вырезов длиной 25 футов и шириной 6 футов, все они размещаются вокруг верхушки ствола вышиной 4 фута, образуя фигуру, напоминающую колоссальный волан. У веерных пальм, покрывавших почти весь островок, были громадные гладкие цилиндрические стволы 3 футов в диаметре и около 100 футов в высоту. Кроны их состояли из огромных пучков веерообразных листьев, у которых одни только черешки имели от 7 до 10 футов в длину. Пожалуй, ничего в растительном мире не могло бы произвести большее впечатление, чем эта пальмовая роща. Подлеска, который мог бы заслонить далекую перспективу уходящих вверх колонн, здесь не было. Кроны, тесно прижатые одна к другой на громадной вышине, не пропускали лучей солнца, и лес, полный внизу мрачного уединения, где, казалось, отдавался эхом звук нашего голоса, уместнее всего было бы сравнить с каким-нибудь монументальным храмом. По земле были разбросаны плоды обеих пальм: плоды убусу соединены вместе по два — по три и имеют шероховатую коричневую скорлупу; плод Mauritia, напротив, ярко-красного цвета, а кожура его изборождена глубокими поперечными полосками, которые придают ему сходство со стеганым мячом для игры в крикет.

Около полуночи, пользуясь приливом и сильным ветром, мы пересекли реку наискосок и, пройдя 16 миль, прибыли на следующее утро в 8 часов в Камета. Это довольно значительный город, прелестно расположенный на небольшой возвышенности материка на левом берегу Токантинса. Я отложу рассказ об этом городе до конца главы. Здесь мы лишились еще одного, матроса, который напился с какими-то старыми своими приятелями на берегу, и нам пришлось отправиться в трудную экспедицию вверх по реке только с двумя матросами, да и эти были весьма дурно настроены в связи с предстоящим плаванием.

Вид на реку из Камета великолепен. Город расположен,, как уже упоминалось, на высоком берегу, который представляет в этой плоской местности весьма значительную возвышенность; широкий простор темно-зеленых вод усеян низменными, покрытыми пальмами островами, но вниз по реке вид совершенно открыт, и на горизонте, как в море, вода смыкается с небом. Берега размыты водой, которую гонит ветер, и образуют маленькие бухты и узкие заливы, окаймленные песчаными пляжами. Принц Адальберт Прусский, который переправлялся через устье Токантинса в 1846 г., сравнивает его с Гангом. В устье он имеет свыше 10 миль в ширину; напротив Камета ширина его 5 миль. М-р Бёрчелл, известный английский путешественник, спустился вниз по реке из горнопромышленных провинций внутренней Бразилии за несколько лет до нашего посещения. К сожалению, эта прекрасная река как средство сообщения бесполезна из-за многочисленных препятствий судоходству в виде водопадов и порогов, которые, как мы увидим далее, начинаются (при плавании вверх по реке) милях в 120 выше Камета.

30 августа. В сопровождении сеньора Лароки, очень неглупого португальского купца, прибыли в поместье Виста-Алегри, расположенное в 15 милях выше, Камета. Здесь жил сеньор Антониу Феррейра Гомис; поместье могло служить недурным образчиком хозяйства бразильского плантатора в этой части страны. Строения занимали большое пространство, жилой дом стоял поодаль от хозяйственных помещений, но и тот и другие были построены на низменной, затопляемой почве; сообщение между ними поддерживалось по длинному деревянному мосту. От конторы и помещений для гостей в реку выдвигалась деревянная пристань. Все постройки поднимались на сваях над верхней отметкой воды. Тут была примитивная мельница для растирания сахарного тростника, приводимая в движение волами, но из получавшегося сока производился только один продукт — кашаса, т. е. ром. Позади построек находился маленький клочок земли, расчищенной от леса и засаженной плодовыми деревьями — апельсином, лимоном, женипапой, гуайявой и другими; кроме того, широкая тропа через заброшенную плантацию кофе и какао вела к нескольким большим сараям, где приготовляли фаринью — маниоковую крупу. Плантации маниока всегда разбросаны по лесу, иные находятся даже на островах посреди реки. Так как земля плодородна и незнакома с плугом, как, впрочем, и почти со всеми остальными земледельческими орудиями, одну и ту же землю никогда не засаживают три года подряд, но каждый год расчищают новый кусок леса, а старый расчищенный участок вновь превращается в джунгли.

Мы провели здесь два дня, ночуя на берегу в помещении, предназначенном для приезжих. Как то принято в бразильских домах, людей среднего класса, нас не представили женской половине семьи, и женщин мы видели только на расстоянии. В лесу и в зарослях вокруг поселка мы весьма успешно пополнили свои коллекции птицами и насекомыми, не встречающимися в Пара. Здесь я впервые увидел лазоревую котингу (Ampeliscotinga). Она сидела на самой верхушке одного очень высокого дерева и подстрелить ее из обыкновенногоохотничьего ружья было невозможно. Прекрасный голубой цвет ее оперения был ясно виден издали. Это глупая и спокойная птица. Чаще встречался другой вид — сигана, или цыганка (Opisthocomuscristatus), птица, принадлежащая к тому же отряду (Gallinacea), что и наша домашняя курица. Величиною она с фазана, оперение у нее темно-коричневое вперемежку с красноватым, а голова украшена гребешком из длинных перьев. Птица эта замечательна во многих отношениях. Задний палец у нее расположен не выше остальных, как то обычно бывает в отряде куриных, а лежит в одной с ними плоскости, таким образом, форма ноги приспособляется к чисто древесному образу жизни птицы, позволяя ей крепко хвататься за ветви деревьев. Эта отличительная черта всех тех птиц экваториального пояса Америки, которые представляют здесь кур и фазанов Старого света, служит еще одним доказательством приспособления животных к условиям лесной зоны. Сигана водится большими стаями на низких деревьях и кустарниках по берегам рек и лагун и питается дикими плодами, особенно кислой гуйявой (Psidiumsp .). Туземцы говорят, что она поедает плоды древовидного аронника (Caladtumarborescens),. который растет густыми массивами вокруг болотистых отмелей на лагунах. Птицы издают неприятный, резкий свист; если их спугнуть, они поднимают шум: потревоженные проплывающей лодкой, птицы тяжело перелетают с дерева на дерево, и каждая при этом присвистывает. У них, как и у других представителей того же отряда, существует полигамия. Однако их ни при каких обстоятельствах не увидишь на земле, и они нигде не одомашниваются. Мясо их имеет неприятный запах мускуса и сырых шкур — запах, называемый бразильцами катинга, — и потому несъедобно. Если они и для хищных зверей столь же непривлекательны, как для человека, то это, пожалуй, объясняет, почему они встречаются по всей стране в огромных количествах.

Здесь мы лишились еще одного из наших матросов, и вот в самом начале путешествия перед нами встала перспектива вынужденного возвращения из-за полного отсутствия людей для управления лодкой. Сеньор Гомис, которому мы вручили рекомендательные письма от сеньора Жуана-Аугусту Коррейа, высокопоставленного бразильца из Пара, сделал все что мог, чтобы убедить своих соседей-лодочников договориться с нами, но попытки его оказались напрасными. Люди в этих местах, видимо, не желают снисходить до работы по найму. Все они от природы ленивы, и, кроме того, у всех есть свое собственное небольшое дело или плантация, а это дает им возможность самостоятельно добывать средства к существованию. Нанять человека здесь трудно при любых обстоятельствах, но особенно трудно это было нам, иностранцам: невежественные люди, разумеется, боялись, что у нас заведены чуждые им обычаи. В конце концов наш хозяин одолжил двух своих невольников, чтобы они помогли нам на следующем участке пути, а именно: до селения Баиан, где, как мы твердо надеялись, нашей крайней нужде должен был помочь военный комендант округа.

2 сентября. Расстояние от Виста-Алегри до Банана около 25 миль. Ветер мало помогал нам, и потому людям нашим пришлось грести большую часть пути. Весла, употребляемые в челнах вроде нашего, делаются из длинного шеста, к концу которого привязывается деревянистыми лианами прочная лопасть. Матросы помещаются на приподнятой палубе, которая устраивается из нескольких неструганых досок, укладываемых на сводчатый настил в передней части судна, и гребут спиной к корме. Мы выехали в 6 часов утра и к восходу добрались до места, где западный проток реки, по которому мы шли после Камета, соединяется с более широким средним протоком, образуя вместе с ним обширное водное пространство. Острова здесь составляли, по-видимому, две довольно правильные цепи, делящие большую реку на три протока. Поскольку продвижение шло медленно, мы пересели в монтарию и время от времени выходили на берег у домов, которые во множестве встречались по берегам реки, а также на крупных островах. В низменных; местах дома выглядели какими-то неоконченными — простые срубы, поставленные высоко на деревянных сваях и крытые листьями пальмы убусу. При сооружении домов широко используется другая пальма, а именно асаи (Euterpeoleracea). Наружная часть ствола этого вида тверда и плотна как рог; она раскалывается на узкие доски, и из них то главным образом строят стены (и пол. Живущие здесь иностранцы рассказывали нам, что западный проток почти пересыхает в середине ясного сезона, но в разлив — в апреле и мае — река поднимается до уровня полов в домах. Дно в реке повсюду песчаное, и местность здесь совершенно здоровая. Люди все казались счастливыми и довольными, но многие безошибочные признаки говорили о праздности и бедности. Они, видимо, нисколько не беспокоятся о том, что островные жилища их затопляются разливом. Люди эти кажутся чуть ли не земноводными:.они чувствуют себя, как дома, и на воде и на суше. Действительно, нельзя было без тревоги смотреть, как мужчины, женщины и дети в утлых челноках, настолько заваленных всяческими пожитками, что борта их до краев погружены в воду, переправляются через широкие плесы реки. Большинство из них имеет дома не только на островах, но и на берегу реки; здесь же, в прохладных пальмовых болотах, или, как их называют, игапо, живут лишь в жаркий и сухой сезон. Питаются они по преимуществу рыбой, моллюсками (среди которых были крупные Ampullaria — мясо одной из них я попробовал, и оно оказалось весьма жестким), неизменной фариньей и лесными плодами.

Среди последних главное место занимают плоды пальмовых деревьев. Всего употребительнее плод асаи, впрочем, не только здесь, но и в других областях страны. Плод этот, правильной округлой формы и размером приблизительно с вишню, содержит лишь немного мякоти, заключенной между кожурой и твердым зернышком. Из нее приготовляется (с добавлением воды) густой фиолетовый напиток, который красит губы, как черная смородина. Распространенным предметом питания является также плод мирит, хотя мякоть у него кислая и неприятная, по крайней мере на европейский вкус. Его варят, а затем едят с фариньей. Тукума (Astrocaryumtucuma) и мукужа (Acrocomlalasiospatha) на островах не растут. В плодах их содержится желтоватая волокнистая мякоть, которую туземцы приготовляют таким же способом, как мирити. Плоды заключают в себе столько жирового вещества, что их с жадностью пожирают грифы и собаки.

Рано утром 3 сентября мы добрались до правого — восточного — берега, который здесь достигает высоты от 40 до 60 футов. Дома тут были построены более основательно, нежели те, что мы встречали до сих пор. Нам удалось купить маленькую черепаху — большинство жителей имело по нескольку этих животных и держали их в небольших загородках из кольев. Жители, как и повсюду, были мамелуку. Они были очень вежливы, однако мы не смогли приобрести у них большого количества свежей пищи. Я полагаю, это объяснялось тем, что у них не было никаких излишков сверх необходимого для удовлетворения собственных потребностей. В этих районах, где животную пищу люди добывают только рыболовством, есть такой период в году, когда они страдают от голода, а потому здесь склонны высоко ценить и небольшой запас, если он имеется. На вопрос, не продадут ли они за наличные деньги кур, черепах или яйца, жители обыкновенно отвечают отрицательно. «Nao ha, sinto que nao posso lhe ser bom», — или, — «Nao ha, meu coracao» («У нас ничего нет; очень сожалею, что не могу вам помочь», — или, — «Ничего нет, сердце мое»).

С 3 по 7 сентября. В половине девятого утра мы достигли Баиана, который расположен на очень высоком берегу и насчитывает около 400 жителей. Нам пришлось взбираться к селению по лестнице, выстроенной в стене обрыва; добравшись до верху, мы заняли комнату, приготовленную для нас по распоряжению сеньора Сейшаса. Сам он находился в своем ситиу и должен был прибыть только на следующий день. Мы теперь всецело зависели от него, так как рассчитывали получить у него людей, без которых не могли продолжать путешествие, и нам ничего другого не оставалось, как только ожидать, пока он освободится. Местоположение селения и характер окрестных лесов говорили о том, что мы можем встретить здесь новых птиц и насекомых, поэтому у нас не было причин сетовать на задержку: мы вытащили из челна инструменты и коробки и приступили к делу.

Нас немало забавляла безмятежная, праздная жизнь населения. Впоследствии у меня было достаточно времени, чтобы привыкнуть к жизни в тропических селениях. В этих деревушках жизнь течет привольно, размеренно, pro bono publico [для общего блага], и европейцу нужно некоторое время, чтобы свыкнуться с ней. Не успели мы устроиться в наших комнатах, как явилась кучка молодых бездельников поглазеть и поболтать, и нам пришлось отвечать на всевозможные вопросы. Двери и окна в домах отворены на улицу, и люди входят в любую дверь, когда им заблагорассудится; существуют, однако, и менее доступные помещения, где живет женская половина семейств. В фамильярности здешних жителей нет ничего намеренно оскорбительного, она проистекает только из стремления к вежливости и общительности. Молодой мамелуку по имени Суарис, эскриван, т.е. гражданский чиновник, привел меня к себе в дом, чтобы показать свою библиотеку. Я был немало удивлен, увидев избитый набор латинских классиков: Вергилия, Теренция, Ливия, послания Цицерона. В этот начальный период моего пребывания в стране я еще недостаточно был знаком с португальским языком, чтобы свободно объясняться с сеньором Суарисом и выяснить, зачем ему эти книги; классическая библиотека на берегах Токантинса, в крытой пальмовым листом хижине с земляным полом, представляла собой зрелище довольно неожиданное.

Из деревни открывался великолепный вид: на противоположном берегу Токантинса, за далекими островами, покрытыми зеленым лесом, тянулась полоска серого леса. Теперь мы уже находились довольно далеко за пределами низменной аллювиальной области собственно Амазонки, и климат тут был, очевидно, гораздо суше, чем около Пара. Дождя не было уже много недель, и горизонт был окутан дымкой, настолько плотной, что солнце перед заходом напоминало кроваво-красный шар. В Пара этого никогда не бывает: звезды и солнце видны одинаково ясно и четко и на горизонте, над верхушками далеких деревьев, и в зените. Эта чудесная прозрачность воздуха происходит, несомненно, от равномерного распределения в нем невидимых паров. Я запомню навсегда великолепное зрелище, которое открылось однажды передо мной на заре во время плавания по реке Пара. Наша большая шхуна неслась под свежим, поднимавшим на воде пену ветром, когда забрезжил рассвет. Воздух был до того чист, что нижний край диска полной луны сохранял всю резкость очертаний, пока не коснулся горизонта на западе. Между тем на востоке вставало солнце. Два громадных шара были видны одновременно, и переход от лунной ночи ко дню был настолько неуловим, что казалось, будто всего-навсего рассеивается пасмурная погода.

Леса вокруг Баиана выросли заново — земля здесь некогда возделывалась. Среди зарослей встречалось много кофейных и капоковых деревьев[13]. По высокому, неровному берегу протянулась на несколько миль прелестная лесная тропинка — она шла от дома к дому вдоль края обрыва. Я заходил в некоторые дома и беседовал с жителями. Все они были бедные люди. Мужчины отсутствовали: они ловили рыбу, иные очень далеко, на расстоянии многих дней пути; женщины разводят маниок, приготовляют фаринью, прядут хлопок и ткут, выделывают мыло из жженой шелухи какао и масла андиробы и выполняют другие домашние работы. Я спросил, почему они допускают плантации до одичания. Они ответили, что бесполезно и пытаться разводить здесь что бы то ни было: муравьи сауба пожирают молодые кофейные деревья, а всякий, кто пытается бороться с этими разорителями, неизменно терпит поражение. Местность по берегам реки плотно заселена, по-видимому, на протяжении многих миль. Население почти целиком состояло из смуглых мамелуку. Я видел также довольно много мулатов, но очень мало негров и индейцев, и никого нельзя было причислить к чистокровным белым.

Прибыл сеньор Сейшас; он обошелся с нами чрезвычайно любезно. Он сразу же дал нам двух людей, зарезал в нашу честь вола и вообще выказывал нам большое уважение. Впрочем, семейству своему он нас не представил. Как-то мне удалось мельком увидать его жену, маленькую хорошенькую мамелуку, когда она перебегала задний двор с молодой девушкой, кажется дочерью. Обе носили длинные халаты из яркого ситца и держали во рту длинные деревянные курительные трубки. Комната, в которой мы спали и работали, служила прежде кладовой для какао, и по ночам мне часами не давали спать крысы и тараканы, которыми изобилуют подобные места. Последние во множестве бегали по стенам, и то и дело один из них с шумом падал мне прямо в лицо, а если я пробовал сбросить его, забирался ко мне под рубашку. Что касается крыс, то они всю ночь напролет гонялись друг за другом по полу, вверх и вниз по деревьям и по стропилам открытой крыши.

7 сентября. Мы выехали из Баиана ранним утром. Один из наших новых матросов был добродушный и услужливый молодой мулат по имени Жозе; второй был угрюмый индеец по имени Мануэл, вынужденный, видимо, поступить к нам на службу против своей воли. На прощанье сеньор Сейшас послал нам в лодку немного свежей провизии. В нескольких милях выше Баиана проток сильно обмелел; мы несколько раз садились на мель, и матросам приходилось вылезать из лодки и толкать ее. Алешандру подстрелил здесь из лука несколько неплохих рыб. Я впервые увидел, как ловят таким образом рыбу. Стрела состоит из тростника с острым стальным наконечником, вставленным в отверстие на конце и привязанным тонкой бечевкой из волокон ананасовых листьев. Подстрелить рыбу таким образом можно лишь в самой прозрачной воде; искусство состоит в том, чтобы, прицеливаясь, правильно учесть преломление света.

На следующий день перед восходом солнца поднялся попутный ветер, матросы проснулись и поставили паруса. Весь день мы скользили по протокам между островами с длинными белыми песчаными пляжами, на которых время от времени пробегали водяные и голенастые птицы. Лес был низменный, сухой и неприятный на вид. Здесь росло несколько пальм, каких мы прежде не встречали. Над низким кустарником около воды во множестве летали прелестные красноголовые танагры (Tanagragularis), чирикавшие, как воробьи. Около половины пятого пополудни мы остановились у выхода из залива или протока, неподалеку от обширного песчаного пляжа. Ветер намел из песка гребни и холмики, и по более влажным местам бегали большие стаи куличков. Мы с Алешандру долго бродили по холмистой равнине, которая показалась нам желанной переменой после однообразного лесного пейзажа так долго окружавшего нас в пути. Алешандру показал мне на песке следы громадного ягуара. Мы нашли здесь также — впервые — черепашье гнездо и извлекли из него 120 яиц, которые лежали на глубине около 2 футов от поверхности: черепаха-мать сперва вырыла нору, а затем прикрыла ее песком. Нору удается обнаружить, идя по черепашьим следам от воды. Здесь я в первый раз увидел аллигатора: его голова и передняя часть тела показались над водой как раз после того, как я выкупался близ этого места. Ночь была тихая и безоблачная, и перед сном мы несколько часов удили рыбу при лунном свете. 10-го мы достигли поселка Патус, состоящего из какой-нибудь дюжины домов и выстроенного на высоком и каменистом восточном берегу. Порода представляет собой тот же узловатый конгломерат, который столь часто встречается на всем протяжении от морского побережья и до мест за 600 миль вверх по Амазонке. Здесь м-р Ливенс сделал последнюю попытку нанять людей до Арагуаи, но она оказалась тщетной: никого не удалось убедить за какую бы то ни было плату согласиться на такую экспедицию. Сведения о наличии кедра были весьма неопределенны. Все говорили, что дерево это где-то растет в изобилии, но никто не мог точно указать место. Я полагаю, что кедр, как и другие лесные деревья, рассеян, а не растет где-нибудь сплошными массивами. То обстоятельство, что дерево это чаще других замечают среди плавучего леса в течении Амазонки, объясняется тем, что древесина его много легче, чем у большинства прочих деревьев. Когда течение вымывает берега, в реку падают деревья всех видов, но более тяжелые, которые всего многочисленнее, тонут, и только более легкие, например кедр, плывут вниз, к морю.

М-ру Ливенсу сказали, что деревья кедра растут у Трокара, на противоположном берегу реки, около красивых округленных холмов, покрытых лесом, который виден из Патуса, и мы направились туда. Мы нашли там несколько семейств, разбивших лагерь в чудесном месте. Берег постепенно спускался к воде, и несколько раскидистых деревьев покрывали его своей тенью. Подлеска здесь не было. Между стволов деревьев висело много гамаков, повсюду были разбросаны предметы домашнего обихода. Сейчас в лагере оставались женщины, старые и молодые (из последних некоторые были очень миловидны), с кучей детей; кругом бегали домашние животные. Все эти простые, дружелюбно настроенные люди были метисами; они объяснили нам, что являются жителями Камета и приехали сюда, за 80. миль, на летние месяцы. Оправдать свой выезд они могли только тем, что «в городе летом такая жара, а они все до того любят свежую рыбку». Так эти простые люди, не задумываясь, бросают дом и дела, чтобы отправиться на три месяца на пикник. Проводить ежегодно несколько месяцев ясного сезона в более диких местах страны вошло в обычай у этого класса населения по всей провинции. Они берут с собой всю фаринью, какую только им удается наскрести, и это единственный предмет питания, которым они обычно запасаются. Мужчины добывают ежедневное пропитание охотой и рыболовством, иногда собирают немного каучука, сарсапарели или копайского бальзама, чтобы продать купцам по возвращении; женщины помогают грести в челнах, стряпают, а иногда ловят рыбу на удочку. Погода все время стоит чудесная, и дни и недели бегут счастливо.

Один человек вызвался пойти с нами в лес и показать несколько деревьев кедра. Мы прошли милю или две по колючим зарослям и, наконец, подошли к берегам ручья Трокара, который течет по каменистому руслу, а милей выше устья падает вниз со скалистого уступа, образуя прелестный водопад. По соседству мы нашли несколько экземпляров своеобразного наземного моллюска — крупной плоской улитки с лабиринтовидным устьем (Anastoma). Впоследствии мы узнали, что это был вид, открытый за несколько лет до того ботаником д-ром Гарднером в верховьях Токантинса.

Здесь мы в первый раз увидели великолепного гиацинтового ара (Macrocercushyacinthinus — по латыни, араруна — у туземцев), один из самых красивых и редких видов семейства попугаев. Встречается он только во внутренней Бразилии, от 16° ю.ш. до южной границы долины Амазонки. Он имеет 3 фута в длину от клюва до конца хвоста и весь окрашен в мягкий гиацинтово-голубой цвет, за исключением колец вокруг глаз, где обнажена белая кожа. Птицы эти летают парами; питаются они твердыми орехами с нескольких пальм, особенно мукужа (Acrocomialasiospatha). Орехи, которые до того тверды, что их трудно разбить даже тяжелым молотком, ара своим мощным клювом превращают в мягкую кашицу.

М-р Ливенс был до глубины души возмущен жителями Патуса. Снизу пришли два человека с намерением, как я полагал, наняться к нам, но затем отказались. Местный начальник, не то полицейский, не то комендант, был, видимо, весьма скользкий субъект и, по-моему, отговаривал людей от службы у нас, хотя всячески делал вид, будто помогает нам. Эти отдаленные селения служат приютом многим ленивым и недостойным людям. В то время было нечто вроде праздника, и народ напивался допьяна кашири, хмельным напитком, изобретенным индейцами. Для его приготовления маниоковые лепешки вымачиваются в воде, пока не начнется брожение; вкус у напитка такой же, как у свежего пива.

Не имея возможности добыть людей, м-р Ливенс отказался от замысла подняться по реке до Арагуаи. Он согласился, однако, по нашей просьбе подняться к водопадам у Арройоса. Поэтому мы выехали из Патуса с целью, более определенной, нежели та, что стояла перед нами до сих пор. Река по мере нашего продвижения становилась все живописнее. Вода стояла очень низко, теперь она была на уровне сухого сезона; острова были мельче тех, что расположены ниже по течению, некоторые — возвышенные и скалистые. В реку выдавались крутые, поросшие лесом утесы; берега сплошь опоясывались пляжами ослепительно белого песка. С одной стороны реки лежала обширная, поросшая травой равнина, или кампу, на которой были разбросаны отдельные рощицы деревьев. 14-го и 15-го мы несколько раз задерживались, чтобы побродить по берегу. Самую дальнюю экскурсию мы совершили к большой мелкой лагуне, заросшей водяными растениями — она находилась на расстоянии около 2 миль пути через кампу. В селении под названием Жукерапуа мы наняли лоцмана до Арройоса и не прошли и нескольких миль вверх от его дома, как были остановлены порогами, перебраться через которые в нашей большой лодке оказалось невозможным.

16 сентября. В 6 часов утра мы пересели в большую монтарию, которую одолжил нам на эту часть путешествия сеньор Сейшас; вижилингу мы оставили на якоре у скалистого островка Санта-Ана ожидать нашего возвращения. Смотреть за ней остался Изидору, кроме того, нам, к сожалению, пришлось присоединить к нему мулата Жозе, который занемог после отъезда из Баиана. С нами отправились дальше только Алешандру, Мануэл и лоцман, крепкий тапуйо по имени Жуакин, и такой команды едва хватало, чтобы грести против сильного течения. В 10 часов утра мы достигли первых порогов, которые носят название Тапаиунакуара. Река, имевшая здесь около мили в ширину, была загромождена скалами — ее от одного берега до другого перерезал разбитый кряж. Между этими беспорядочными нагромождениями камней течение было необыкновенно сильное и образовывало многочисленные вихри и водовороты. Нам то и дело приходилось выбираться из лодки и переходить с камня на камень, в то время как команда перетаскивала челн через препятствия. За Тапаиунакуарой река снова стала широкой и глубокой; пейзаж тут был удивительно красив. Вода прозрачная, синевато-зеленого цвета. По обеим сторонам реки протянулись цепи покрытых лесом холмов, а среди водной глади покоились живописные островки, на которых изумительные зеленые леса, опоясанные пальмами, составляли прелестный передний план перспективы мрачных холмов, постепенно становившихся серыми и терявшихся вдали. Жуакин то и дело показывал нам на берегу рощи бразильского орехового дерева (Bertholletiaexcelsa). Здесь один из главных районов сбора этого ореха. Дерево — одно из самых высоких в лесу, оно поднимается гораздо выше прочих своих собратьев; ветви его были усеяны этими лесными плодами, большими и круглыми, как пушечное ядро. Течение местами было очень сильное, так что на большей части пути наши матросы предпочитали продвигаться около берега, толкая лодку длинными шестами.

Мы добрались до Арройоса около 4 часов пополудни, после десяти часов утомительной гребли. Поселок состоит всего из нескольких домов, выстроенных на возвышенном берегу, и служит станцией, где останавливаются на отдых лодочники из горнопромышленных областей внутренней Бразилии перед переправой через страшные водопады и пороги Гуарибас, расположенные двумя милями выше, или же на обратном пути. Мы пообедали на берегу, а вечером снова сели в лодку, чтобы съездить к водопадам. Мы с восхищением следили, как успешно боролись наши.мужественные матросы со страшным течением. Русло реки, имеющее здесь около мили в ширину, усеяно глыбами разных размеров, которые разбросаны самым хаотическим образом; между ними устремляются потоки воды. Досконально зная эти места и искусно правя маленьким челноком, можно подойти в нем к водопадам по менее опасным протокам. Главный водопад имеет в ширину около четверти мили; мы взобрались на возвышенность над водопадом, откуда он был очень хорошо виден. Масса воды устремляется со страшной силой вниз по крутому склону и с оглушающим ревом вскипает на валунах, преграждающих ей путь. Вся эта дикая картина производила сильное впечатление. Насколько хватал глаз, тянулись одна за другой цепи лесистых холмов — многие мили красивой пустыни, населенной лишь немногочисленными племенами диких индейцев. Рев водопада звучал вполне уместной музыкой в этой пустынной глуши.

17 сентября. Рано утром мы пустились в путь вниз по реке. Арройос расположен около 4°10/ ю.ш. и отстоит почти на

130 миль от устья Токантинса. 15 милями выше Гуарибаса находится другой такой же водопад во всю ширину реки под названием Табокас. Нам говорили, что на пути от Арройоса к устью Арагуаи имеется всего 15 подобных мест, представляющих помеху для судоходства. Худшим из них считается Инферну; Гуарибас же по дурной славе стоит вслед за ним на втором месте. Здесь гибнет множество лодок и людей, несчастные случаи в большинстве своем происходят от того, что течение швыряет суда на громадную кубической формы глыбу камня, называемую Гуарибинья; во время нашей экскурсии к водопадам в маленьком челноке мы без малейшего труда обогнули этот утес примерно четвертью мили ниже главного водопада. Дело происходило, однако, в сухой сезон; во время полной воды течение там бушует со страшной силой. Вниз по реке мы плыли очень быстро, и нам показалось чрезвычайно забавным пронестись мимо порогов на полной скорости. Матросы, по-видимому, получали удовольствие, выбирая самые быстрые места течения; пока мы неслись вниз, они пели и кричали в величайшем возбуждении, изо всей силы работали гребками и взметали над нами облака брызг. Мы остановились отдохнуть в устье ручья, носящего название Каганша. Лоцман рассказал нам, что в. русле этого ручья нашли золото, и нам захотелось пройти несколько сот ярдов вброд по холодной, как лед, воде, чтобы осмотреть его. М-р Ливенс как будто очень заинтересовался: он подбирал все блестящие камешки, какие только замечал на галечном дне, надеясь найти и алмазы… В самом деле, здесь вполне могли оказаться и золото и алмазы, так как холмы служили продолжением богатых ископаемыми областей внутренней Бразилии, а ручей протекал по узким долинам между холмами.

Вернувшись на то место, где осталась наша лодка, мы нашли бедного мулата Жозе в гораздо худшем состоянии и поспешили в Жукерапуа за помощью. Одна старая метиска взяла Жозе на свое попечение: она делала ему припарки из мякоти, какого-то дикого плода; давала пить жаропонижающее лекарство, приготовленное из трав, которые растут около ее дома, и превосходно выполняла обязанности сиделки. Мы провели там всю ночь и часть следующего дня, и я совершил прогулку по прелестной тропинке, которая шла через лес по холмам и долам на 2 или 3 мили. Меня поразило количество и разнообразие ярких, но мелких бабочек, которые при каждом моем шаге взлетали с низеньких кустов по обочинам дороги. Здесь я впервые услыхал крик трогона: он сидел один на невысокой ветке. Это была красивая птица с блестящей зеленой спинкой и розовой грудью (вероятно, Trogon metanurus). Он издавал с перерывами жалобный звук вроде «куа-куа». Это глупая и вялая птица; когда к ней приближаешься, она взлетает не слишком охотно. В этом отношении, однако, трогоны отличаются от жакамаров, которые остаются сидеть на своем месте, на низких ветвях в самой густой лесной чаще; такое глупое поведение жакамаров тем более замечательно, что все прочие птицы в этой стране чрезвычайно пугливы. Довольно часто попадается здесь один вид жакамара (Gdlbulaviridis); иногда я видел, как эти птицы сидели по две — по три вместе на тонкой веточке молча и неподвижно, лишь слегка поводя головой; когда неподалеку пролетало какое-нибудь насекомое, одна из птиц стремительно взлетала, хватала его и снова возвращалась на прежнее место. Трогоны встречаются в тропиках в обоих полушариях; жакамары же, оперение которых отличается самыми красивыми бронзово-золотым и стальным цветами, свойственны только тропической части Америки.

Ночь я провел на берегу, чтобы переменить обстановку после лодки; сеньор Жуакин разрешил мне повесить гамак под его крышей. Дом этот, как и все остальные дома в этих глухих частях страны, представлял собой крытый пальмовым листом навес, с одного конца которого была отделена перегородками, также из пальмовых листьев, комната семьи. Под навесом помещалась вся домашняя утварь: глиняные кувшины, горшки и котелки, охотничьи и рыболовные снаряды, гребки, луки и стрелы, остроги и т.п. В одном или двух деревянных сундуках хранится праздничное платье женщин; кроме нескольких табуреток да гамака, который служит одновременно креслом и диваном, никакой другой мебели нет. Когда приходит гость, его приглашают сесть в гамак; люди, находящиеся в близких между собой отношениях, садятся в один гамак, с разных сторон: для дружеской беседы такое расположение очень удобно. Ни столов, ни стульев нет: скатерть для еды расстилается на циновке, и гости пристраиваются вокруг, как им заблагорассудится. Задушевности в манерах нет, но обращение с гостями свидетельствует о том, что хозяевам хорошо знаком долг гостеприимства. В отношениях между этими полудикими мамелуку соблюдается множество церемоний, которые, по-моему, ведут свое происхождение преимущественно от их индейских предков, хотя частично, возможно, заимствованы у португальцев.

На небольшом расстоянии от дома стояли открытые навесы, под которыми производилась фаринья для собственного употребления. Посредине каждого навеса, над печами, вмазаны глиняные сковороды, где и пекут фаринью. С перекладины под крышей свешивается длинная гибкая трубка из кожицы какого-то марантового растения, соответствующим образом сплетенная; сюда-то и набивается маниоковая масса, и из нее в специально подставляемые снизу миски течет сок, который в высшей степени ядовит, хотя сама масса — очень полезная пища. На земле стоит деревянное корыто, куда повсюду в этих местах кладут массу до того, как отжимают из нее ядовитое вещество, а со столбов свешиваются длинные плетеные корзины — атура, в которых женщины приносят коренья с росы т. е. расчищенного участка; к краям корзины прикреплена широкая лента из внутреннего слоя коры дерева монгубы — носилыцицы надевают ее на лоб, благодаря чему спина их освобождается от тяжелой ноши. Вокруг навеса были посажены бананы и другие плодовые деревья; среди них росли неизменные кусты стручкового перца, сверкавшие своими огненно-красными, плодами, точно рождественская елка, а также деревья лимона: одни придают остроту, другие кислоту приправе к постоянному здесь рыбному блюду. В этих местах никогда не встретишь ни тщательно возделанной земли, ни садов, ни огородов; полезные деревья окружены сорняками и кустарниками, а тут же рядом встает вечный лес.

Кроме меня, под кровом сеньора Жуакина пребывали еще другие путники — мулаты, мамелуку и индейцы, — так что нас набралась порядочная компания. Дома в этой дикой стране стоят на большом расстоянии один от другого, и немногочисленным путешественникам безоговорочно предлагается гостеприимство. После скромного ужина, состоявшегося под навесом развели большой костер, все улеглись по своим гамакам, и началась беседа. Некоторые вскоре заснули, но остальные допоздна рассказывали разные истории. Одни толковали о приключениях, происшедших с ними на охоте или рыбной ловле, другие пересказывали мифы о Курупире и прочих лесных чертях или духах. Рассказы эти были очень уместны, потому что в глухом мраке вокруг навеса то и дело раздавался вопль или пронзительный крик. Один старик с лицом, точно из пергамента, и кожей цвета красного дерева был, по-видимому, умелым рассказчиком; но я, к сожалению, недостаточно знал язык, чтобы уследить за всеми подробностями. Среди прочего он поведал о приключении с ягуаром, которое он однажды пережил. Рассказывая, старик выскочил из гамака, чтобы усилить впечатление жестами: он схватил лук и большую стрелу такуара, показывая, как убил зверя, подражал его хриплому урчанию и плясал вокруг костра, словно злой дух.

Спускаясь вниз по реке и часто высаживаясь на берег, мы с м-ром Уоллесом не упускали случая пополнить наши коллекции, поэтому к концу путешествия у нас скопилось большое количество птиц, насекомых и моллюсков, собранных, впрочем, главным образом в низменности. Покидая Баиан, мы бросили прощальный взгляд на прозрачные воды и пестрый пейзаж, верховьев реки и снова очутились во влажной и плоской области долины Амазонки. Дальше вниз по реке мы плыли уже не по тому протоку, по которому шли вверх, и часто выходили на берег низменных островов в середине реки. Как уже отмечалось, острова эти во влажный сезон покрываются водой, но теперь, после трех месяцев ясной погоды, они были совершенно сухие и вследствие спада воды поднимались на 4-5 футов над уровнем реки. Острова покрыты роскошным лесом, в составе которого очень много каучуковых деревьев. Мы встретили несколько человек, которые устроили здесь лагерь и занимались сбором и выделкой каучука, так что нам представилась возможность посмотреть, как это делается.

Дерево, дающее этот ценный сок, Siphonia elastica, — представитель порядка молочайных (Euphorbiacea), следовательно, оно относится к группе растений, совершенно отличных от тех, что дают каучук в Ост-Индии и Африке. Там продукт этот добывается из различных видов фикуса и на рынке ценится, по-моему, ниже каучука из Пара. Siphonia elastica растет только в низменных местах Амазонского края; прежде каучук собирали по преимуществу на островах и в болотистых местах на берегу, не далее 50-100 миль к западу от Пара, но множество ненадрезанных деревьев растет и в диких чащах по Тапажосу, Мадейре, Журуа и Жауари, за 1800 миль от побережья Атлантического океана. По внешнему виду дерево это ничем не замечательно; корой и листвой оно несколько напоминает европейский ясень, но ствол, как у всех лесных деревьев, прежде чем появляются ветви, достигает громадной вышины. Деревья эти здесь не являются, по-видимому, ничьей собственностью. Люди, с которыми мы встретились, говорили нам, что. они ежегодно приезжают на эти острова собирать каучук, как только спадет вода, а именно в августе, и остаются здесь до января или февраля. Процесс сбора очень прост. Каждое утро мужчина или женщина, которому или которой отведено определенное количество деревьев, обходит их все и собирает в большой сосуд млечный сок, который капает из надрезов, сделанных в коре накануне вечером, в специально подставленные маленькие глиняные чашки или раковины Ampullaria. Сок, который сначала течет, как сметана, вскоре густеет; у сборщиков есть очень много деревянных форм для каучука, и, возвращаясь, в лагерь, они окунают формы в жидкость, накладывая таким образом в течение нескольких дней один слой за другим. Под конец-вещество становится белым и твердым; нужного цвета и плотности достигают неоднократным окуриванием в густом черном дыму, который получается от сжигания орехов с некоторых пальм, и после этого изделие готово для продажи. Резина известна по всей провинции под названием серинги, что по-португальски означает «спринцовка»; дело в том, что первые португальские поселенцы заметили у туземцев резину, которую те применяли именно в виде спринцовок. Говорят, что индейцы выучились впервые делать спринцовки из каучука, увидев естественные трубки, образовавшиеся из случайно вытекшего сока, который собрался вокруг выступавших веток. Бразильцы всех сословий все еще широко применяют резиновые спринцовки, так как вспрыскивания составляют важную особенность народной системы врачевания; спринцовка состоит из грушевидной резиновой бутылки, в длинное горлышко которой вставляется игла.

24 сентября. На всех островах напротив Камета посажены какаовые деревья, приносящие шоколадный орех. Лес для этого не расчищают: какао высаживают почти без всякого порядка, там и сям среди других деревьев. На берегах реки стоит много домов, все они поднимаются над болотистой почвой на деревянных сваях и оборудованы широкими лестницами, ведущими в нижний этаж. Проплывая в лодке, мы видели на открытых верандах людей, занятых своими делами, а в одном месте увидали даже бал, продолжавшийся средь бела дня: вовсю играли скрипки и гитары, и несколько парней в белых рубашках и штанах танцевали со смуглыми девицами в ярких ситцевых платьях. Какаовые деревья производят странное впечатление, так как цветы и плоды на них растут прямо из ствола и ветвей. В этой стране есть целая группа диких плодовых деревьев с такою же особенностью. В чащах, где разводится какао, собирать плоды опасно из-за множества обитающих там ядовитых змей. Однажды, подведя нашу монтарию к берегу, мы увидели на деревьях над нами большую змею, которую едва не задели; лодку успели вовремя остановить, и м-р Ливенс сбросил пресмыкающееся с дерева зарядом дроби.

26 сентября. Наконец, мы миновали острова и вновь увидели обширный, точно море, простор устья Токантинса. Вода в реке стояла теперь на самом низком уровне, и в мелких местах кувыркалось множество пресноводных дельфинов. Здесь водятся два вида, один из которых, до того как я отправил в Англию образцы, не был известен науке; он называется тукуши (Stenotucuxi, Gray). Выходя на поверхность, чтобы набрать воздуху, он поднимается в горизонтальном положении, показывая прежде всего задний плавник, вдыхает воздух, а затем медленно ныряет головой вперед. Эта манера позволяет сразу же отличить тукуши от другого вида, называемого туземцами бото, т. е. морской свиньей (Intogeoffroyi, Desmarest). Это животное, поднимаясь, показывает сначала макушку головы, затем отдувается и сразу же вслед за тем ныряет головой вниз, изгибая спину и выставляя последовательно из воды весь спинной хребет с его плавником. Таким образом, оно, по-видимому, устремляется в воду вниз головой, не показывая, однако, при этом хвостового плавника. Бото отличаются от тукуши не только этим совершенно особенным движением, но и привычкой плавать по большей части парами. Оба вида чрезвычайно многочисленны по всей Амазонке и крупным ее притокам, но нигде не встречаются в таком изобилии, как в мелкой воде устья Токантинса, особенно в сухой сезон. На Верхней Амазонке водится во множестве также третий вид, бледно-телесного цвета (Delphtnuspalli — dus, Gervais). За исключением одного вида, встречающегося в Ганге, все остальные разновидности дельфинов живут только в море. В более широких местах Амазонки — от ее устья и на полторы тысячи миль в глубь страны — всегда, особенно ночью, можно услышать, как кувыркаются, пыхтят и фыркают дельфины — того или иного из трех упомянутых здесь видов, — и звуки эти еще больше усиливают то ощущение необъятности водного простора и заброшенности, какое охватывает здесь путешественника. Для нижнего течения Токантинса, кроме дельфинов, характерны летающие вокруг птицы-фрегаты. Стаи этих птиц, парящих на огромной высоте, мы видели в последние два-три дня нашего путешествия. Под вечер нам пришлось бросить якорь на мели посредине реки, чтобы дождаться отлива. Дул очень сильный ветер, который вместе со встречным течением поднимал такое волнение, что уснуть было невозможно. Судно качало во все стороны, так что от набитых синяков у нас ныли все кости, и каждый из нас в той или иной мере страдал от морской болезни. На следующий день мы вошли в Анапу, а 30 сентября, пробравшись вновь по лабиринту протоков, соединяющих Токантинс и Можу, прибыли в Пара.

Я расскажу теперь вкратце о Камета, главном городе на берегах Токантинса, где я побывал во второй раз в июне 1849 г.; м-р Уоллес в том же месяце уехал из Пара, чтобы исследовать реки Гуама и Капин. Я сел в качестве пассажира на торговое судно «Сан-Жуан», небольшую шхуну из Камета грузоподъемностью 30 т. К этому времени я убедился, что достигнуть целей, ради которых я прибыл в эту страну, можно, лишь приучившись к образу жизни людей низших сословий. На Амазонке путешественнику немного пользы от рекомендательных писем к высокопоставленным лицам, ибо в огромных диких областях внутри страны, в лесах и на реках лодочники совершенно независимы; власти не могут принудить их перевозить путешественников или наниматься на службу, и потому чужестранец вынужден искать их расположения, чтобы его перевозили с места на место. Поездка в Камета доставила мне большое удовольствие; погода снова установилась чудесная. Мы отплыли из Пара утром на заре 8 июня, а 10-го вышли из узких рукавов Анапу в широкий Токантинс. Судно было до того забито грузом, что в каюте негде было спать, и мы проводили ночи на палубе. Капитаном, или суперкарго, называемым по-португальски кабу, был. мамелуку по имени Мануэл, спокойный добродушный человек, обращавшийся со мной во время трехдневного путешествия с самой искренней любезностью. Лоцман Жуан Мендис был тоже мамелуку, красивый молодой парень, живой и веселый. У него была с собой гитара с проволочными струнами, или виола, как называют ее здесь, и в ясные лунные ночи, когда мы стояли на якоре, ожидая с часу на час прилива, он развлекал нас песнями и музыкой. Он состоял в наилучших отношениях с кабу, оба спали в одном гамаке, подвешенном между мачтами. Я проводил ночи на крыше каюты, завернувшись в старый парус. Команда состояла из пяти человек — индейцев и метисов, и все они обращались с двумя своими начальниками с самой удивительной фамильярностью, но, право же, мне не приходилось плавать на судне, которое управлялось бы лучше, чем «Сан-Жуан».

Во время переправы в Камета нам пришлось ожидать прилива в протоке Энтри-ас-Ильяс между двумя островами посредине реки, и Жуан Мендис, находясь в хорошем настроении, спел нам импровизированную песню, состоявшую из большого числа строф. Матросы, лежа на палубе, слушали и хором подпевали. Некоторые строфы относились ко мне, в них говорилось о том, как я проделал весь путь из Инглатерры (т.е. Англии), чтобы свежевать обезьян и птиц и ловить насекомых — это последнее занятие, разумеется, послужило достаточным поводом для насмешек. Затем он перешел к теме о политических партиях в Камета, и тут, поскольку все слушатели происходили из этого города и понимали смысл шуток, на палубе вновь и вновь раздавались взрывы хохота — до того весело было слушателям. В Камета высоко развит партийный дух, и не только в связи с местной политикой, но и в отношении общих вопросов, например избрания членов имперского парламента и т.д. Эту политическую борьбу можно отчасти объяснить тем обстоятельством, что уроженец Камета д-р Анжелу-Кустодиу Коррейа почти на всех выборах был одним из кандидатов в представители от провинции. Мне кажется, эти неглупые, хотя и наивные, матросы ясно понимали нелепости, сопровождавшие местные распри, и отсюда проистекало их насмешливое отношение; однако они явно были сторонниками д-ра Анжелу. Выдающийся купец Жуан-Аугусту Коррейа, брат д-ра Анжелу, активно поддерживал его кандидатуру. Коррейа принадлежали к либеральной партии, или, как ее называют повсюду в Бразилии, к партии Санта-Лузиа; противной партией, во главе которой стоял некий Педру Мораис, была консервативная, или Сакуарема. У меня в памяти сохранилась одна из строф песни, в которой, впрочем, заключено немного смыслам звучала она так:

Оrа раnа, tana раnа, раnа tana,Joao Augusto he bonito e homem pimpao,Mas Pedro he feino e hum.grande ladrao,(Хор) Оrа раnа и т. д.Жуан-Аугусту красив и человек что надо,А Педру урод и вор.(Хор) Ога рапа и т. д.

У лодочников Амазонки много песен и хоров, которыми они обыкновенно скрашивают однообразие своих долгих путешествий и которые известны повсюду во внутренних областях.

Хоровые песни состоят из несложной мелодии, повторяющейся почти до бесконечности, и поют их обычно в унисон, хотя иногда делаются попытки гармоничного исполнения. В их мелодиях слышится какая-то дикость и печаль, которая отлично гармонирует с жизнью лодочников и порождается, собственно, обстоятельствами этой жизни — гулкими протоками, бесконечными дремучими лесами, унылыми просторами бурных вод, обрушивающимися берегами. Трудно решить, сложены ли эти песни индейцами или ввезены португальцами, поскольку обычаи низших сословий португальцев до того сходны с обычаями индейцев, что их и не отличить друг от друга.

Одна из самых распространенных песен звучит довольно необычно и приятно. Припевом в ней служат слова «Mai, mai» («Мать, мать»), причем второе слово сильно растягивается. Куплеты весьма изменчивы: самый находчивый из команды запевает стих, свободно импровизируя, а все остальные хором подтягивают. В песне поется, о тоскливой речной жизни и происшествиях в пути, о мелях, о ветре, о том, сколько еще плыть до ночлега и т.д. Звучные туземные географические названия — Гуажара, Тукумандуба и т. д. — придают еще больше прелести дикой музыке. Иногда поют о звездах:

A lua esta sahindo,Mai, mai!A lua esta sahindo.Mai, mai!A sete estrellas estao chorando,Mai, mai!Por s'acharem desamparados,Mai, mai!Луна восходит,Мать, мать!Луна восходит,Мать, мать!Семь звезд (Плеяды) плачут,Мать, мать!Что их покинули,Мать, мать!

Я заснул около 10 часов, но в 4 утра Жуан Мендис разбудил меня, чтобы я полюбовался, как маленькая шхуна рассекает волны под попутным ветром. Ночь была прозрачно ясная и почти прохладная, луна четко вырисовывалась на темно-синем небе, и нос судна, разрезая воду, поднимал пенный гребень. Матросы развели в камбузе огонь, чтобы сварить чай из кислой травы erva cidreira, которую собрали на последней стоянке, и пламя весело сверкало. В такую пору года путешествие по Амазонке приносит удовольствие, и не приходится удивляться тому, что многие — и туземцы и чужестранцы — любят эту кочевую жизнь. Маленькая шхуна быстро неслась вперед с выгнувшимся рангоутом и натянутыми до предела парусами. Как раз на рассвете мы, несколько сбавив скорость, вошли в порт Камета и бросили якорь.

Я пробыл в Камета до 16 июля и собрал в его окрестностях порядочную коллекцию произведений природы. В 1849 г. в городе считалось около 5 тыс. жителей, но муниципальный округ, центром которого является Камета, насчитывал 20 тыс.; округ этот, впрочем, включает в себя все нижнее течение Токантинса, а это наиболее густо населенная часть провинции Пара. Продукцию округа составляют какао, каучук и бразильские орехи. Самая замечательная особенность округа с общественной точки зрения — смешанный характер всего населения: белая и индейская расы слились здесь окончательно. Некогда коренное население западного берега Токантинса было очень многочисленно, главное племя называлось камута, откуда и получил свое название город. То был развитый народ, оседлый и живший земледелием; они приняли с распростертыми объятиями белых переселенцев, которых привлекали сюда плодородие, красота природы и целебность климата. Португальские поселенцы почти все мужчины, индианки же были миловидны и оказались отличными женами; естественно, что в продолжении двух столетий обе расы полностью слились. Впрочем, в настоящее время сюда примешалась еще в значительном количестве и негритянский кровь, так как в течение последних 70 лет было ввезено несколько сот африканских рабов. Немногочисленные белые по преимуществу португальцы, хотя есть также две или три бразильские семьи чисто европейского происхождения. Город состоит из трех длинных улиц, которые, проходя параллельно реке, пересекают под прямым утлом несколько более коротких улиц. Дома очень незатейливы: они состоят, как то обычно для этой страны, из прочного каркаса, обитого глиной и отделанного сверху белой штукатуркой. В некоторых домах два или три этажа. В городе три церкви, а также маленький театр, где во время моего посещения труппа местных актеров играла с немалым вкусом и талантом легкие португальские пьесы. Жители по всей провинции пользуются репутацией энергичных и настойчивых людей, и нередко говорят, что они так же деловиты, как португальцы. Низшие сословия здесь столь же праздны и чувственны, как в других частях провинции: подобным нравам не приходитсяудивляться в стране, где царит вечное лето и людям так легко достаются предметы жизненной необходимости. Они веселы, находчивы, общительны и гостеприимны. Я встретил здесь одного местного поэта, он написал несколько недурных стихотворений, в которых восхвалял природные красоты страны; мне говорили, что бразильский первосвященник, архиепископ Баии — уроженец Камета. Представляет интерес то обстоятельство, что мамелуку обнаруживают талант и предприимчивость: это свидетельствует о том, что вырождение не является необходимым следствием смешения белой и индейской крови. Каметаанцы по праву гордятся тем, что изо всех больших городов только их город успешно сопротивлялся анархистам во время большого мятежа 1835-1836 гг. В то время как белые в Пара оказались под властью полудиких революционеров, мамелуку в Камета избрали своим вождем отважного священника по имени Пруденсиу, вооружились, укрепили город и отразили крупные силы, которые послали из Пара повстанцы, чтобы напасть на город. Камета стал не только убежищем для всех лояльных элементов, но и центром, откуда не раз делали вылазку большие отряды волонтеров, чтобы атаковать анархистов, засевших в различных крепостях.

Лес за Камета перерезают несколько широких дорог, которые проходят по холмистой местности на много миль в глубь страны. По большей части они лежат в густой тени. Кое-где путь лежит через рощи кофейных и апельсинных деревьев, душистые какаовые плантации и полосы вновь выросшего леса. Одна только узкие, орошаемые ручейком лощины, пересекающие местность, по крайней мере близ города, все еще одевал первобытный лес. Дома, расположенные вдоль этих прекрасных дорог, принадлежат главным образом семьям мамелуку, мулатов и индейцев, и у каждого дома имеется своя маленькая плантаций. Большими хозяйствами владеют немногие плантаторы, да и у тех редко бывает больше дюжины невольников. Кроме больших дорог, по лесу вьются, приводя иногда к уединенным домам, бесконечные боковые тропы. Путешественник может странствовать по ним целые дни, не выходя из тени, и повсюду ему будут встречаться приветливые, простые и гостеприимные люди.

Вскоре после приезда меня представили самому видному гражданину города, д-ру Анжелу-Кустодиу Коррейе, о котором я уже упоминал. Этого превосходного человека можно считать блестящим представителем высшего класса коренных бразильцев. Он получил образование в Европе, состоял теперь членом бразильского парламента и дважды бывал президентом своей родной провинции. Манеры у него были менее церемонны, а доброжелательность — более искренней, чем то обыкновенно бывает у бразильцев. У меня была возможность убедиться, какое восхищение и любовь питал он ко всему Амазонскому краю. В 1855 г. он пожертвовал жизнью для своих сограждан, когда Камета опустошала холера: почти все видные горожане бежали из города, а он еще с несколькими героями остался в городе, чтобы помогать больным и руководить погребением мертвых. После того как он сделал все, что мог, и уже сел на пароход, чтобы ехать в Пара, холера сразила его самого, и он скончался на борту, не достигнув центра провинции. Д-р Анжелу принял меня с тем обычным радушием, которое он выказывал ко всем чужестранцам. Хоть я и не просил об этом, он предложил мне бесплатно поселиться в.прелестном загородном доме, нанял для меня слугу-мулата и тем избавил меня от многих хлопот, связанных с первым прибытием в захолустный город, где даже не знают, что такое гостиница. Росинья, отданная мне под жилье, принадлежала его другу сеньору Жозе-Раимунду Фуртаду, коренастому румянолицему господину, каких ежедневно встречаешь в английских провинциальных городах. Сеньору Фуртаду я очень обязан за любезное отношение, которое он проявил ко мне.

Росинья была расположена близ широкой, поросшей травой дороги, которая шла через высокий лес к деревне Алдее, за 2 мили от Камета. По этой дороге я совершал свои первые прогулки. От нее отходит другая, похожая на нее, но более живописная дорога, которая ведет к Курима и Пакажа двум маленьким селениям, лежащим за несколько миль в глубине леса. Дорога в Курима чрезвычайно красива. На расстоянии около полумили от дома, где я жил, она пересекает ручей, который течет в глубокой лощине; через лощину переброшен кое-как сколоченный длинный деревянный мост. Девственный лес остался здесь нетронутым; многочисленные группы стройных пальм, смешиваясь с высокими деревьями, увитыми лазящими и паразитными растениями, заполняют тенистую долину и склоняются над мостом, составляя одну из самых живописных картин, какие только можно себе представить. Неподалеку за мостом находилась обширная роща апельсинных и других деревьев, где я собрал богатый урожай. Дорога в Алдею идет параллельно реке, полоса между дорогой и берегом Токантинса представляет собой длинный склон, который также густо порос лесом; склон этот был изрезан многочисленными тенистыми тропами и изобиловал прекрасными насекомыми и птицами. На противоположном, т. е. южном, конце города проходила широкая дорога, называемая Эстрада-да-Вакария; она шла вдоль, берега Токантинса на некотором расстоянии от реки и протянулась миль на 15 по холмам и долинам, через бамбуковые заросли и пальмовые болота.

В Камета мне удалось проверить один факт, касающийся повадок крупного волосатого паука из рода Mygale, и стоит рассказать, каким образом это произошло. Паук принадлежал к виду М. avieularia или очень близкому к нему; длина туловища встреченного мной экземпляра, составляла почти 2 дюйма, но ноги вытянулись на 7 дюймов, причем все туловище и ноги были покрыты крупными серыми и красноватыми волосками. Мое внимание было привлечено движением чудовища по стволу дерева; паук находился как раз под глубокой расщелиной в дереве, по которой растянул свою плотную белую паутину. Нижняя часть паутины была разодрана, и в клочьях ее запутались птички — два вьюрка; величиной они были примерно с английского чижа, и, насколько я мог судить, это были самец и самка. Одна из птичек была мертва, а другая, еще живая, лежала под туловищем паука, обмазанная отвратительной жидкостью, быть может, слюной, которую выделяло чудовище. Я отогнал паука прочь и взял птичек, но и вторая вскоре умерла. Тот факт, что виды Mygale совершают ночью вылазки, забираются на деревья и высасывают соки из молодых колибри и содержимое из яиц, был уже давно отмечен госпожой Мериан и Пализо-де-Бовуа, но ввиду отсутствия какого-либо подтверждения в него перестали верить. Судя по тому, как излагается этот факт, явствовало, что источником сведений послужили рассказы туземцев, а не личные наблюдения авторов. Граф Лангсдорф в своей «Экспедиции во Внутреннюю Бразилию», замечает, что совершенно не верит этому рассказу. Я обнаружил, что обстоятельство это для окрестных жителей является полнейшей новостью. Mygale — довольно распространенные насекомые[14]; одни виды устраивают свои гнезда под камнями, другие строят в земле искусные туннели, третьи располагают свои логова в тростниковых крышах домов. Туземцы называют их aranhas carangueijeiras, т. е. пауками-крабами. Волосы, которыми покрыт паук, если их тронуть, выпадают и вызывают особое и почти непереносимое раздражение. С первым экземпляром, убитым и препарированным мной, я обращался неосторожно и затем три дня жестоко страдал. По-моему, раздражение вызывается не каким-либо ядом, содержащимся в волосах, а тем, что короткие и жесткие волоски проникают в мелкие складки кожи. Некоторые Mygale достигают огромного размера. Однажды я видел, как дети из индейской семьи, помогавшей мне собирать коллекции, обвязали вокруг «талии» одного из этих чудовищ веревку и водили его по дому, как собаку.

Рис. Паук-птицелов (Mygale avicularia), нападающий на вьюрков.

Из обезьян я наблюдал в Камета только кошиу (Pitheciasatanas) — крупный вид, покрытый длинной буровато-черной шерстью, и крохотного Midas argentatus. У кошиу толстый пушистый хвост, а шерсть на голове выглядит так, будто её тщательно причесали, и напоминает парик. Обитает эта обезьяна лишь в самых глухих местах леса, на terra firma [материке], и мне не удалось наблюдать ее образ жизни. Маленький Midas argentatus — одна из самых редких американских обезьян; действительно, я не слыхал, чтобы она встречалась где-нибудь еще, за исключением окрестностей Камета, где я однажды видал, как три эти обезьяны, очень напоминающие котят, перебегали по ветке в какаовой роще; движения их были точь-в-точь, как у Midas ursulus, описанного выше. Впоследствии я видел ручную обезьянку этого вида и слыхал, что многих из них держат в домах и ценят высоко. Та, которую я видел, была взрослым животным, хотя длина ее туловища составляла только 7 дюймов. Она была покрыта длинной белой шелковистой шерстью, хвост имела черноватый, а лицо почти голое и телесного цвета. Это было самое робкое и чувствительное созданьице. Женщина, которой принадлежала обезьянка, постоянно носила ее у себя за пазухой и ни за какие деньги не рассталась бы со своей любимицей. Она называла обезьянку Мику. Животное ело изо рта хозяйки и позволяло ей сколько угодно ласкать себя, но нервная обезьяна не давала даже прикоснуться к себе постороннему. Если кто-нибудь пробовал протянуть к обезьянке руку, она отскакивала назад, трясясь всем телом от страха и стуча зубами, издавала трепетные жалобные звуки. Выражением физиономии она походила на более сильного своего собрата — Midas ursulus; черные глаза ее были полны любопытства и недоверия и всегда устремлены на того, кто хотел подойти к ней.

В апельсинных рощах и в других местах во множестве встречались колибри, но я заметил не больше трех видов. Однажды я увидал, как одна крошка, принадлежащая к роду Phaetomis умывалась в ручье: она сидела на тонкой веточке, один конец которой находился под водой. Птичка окуналась, затем взмахивала крылышками и чистила перья наслаждаясь, по-видимому, уединением в облюбованном ею тенистом уголке, под сенью широких листьев папоротников и Heliconia (род банановых). Наблюдая за ней, я думал, что поэтам ни к чему сочинять эльфов и гномов, когда Природа уже создала для нас столь дивных крошечных эльфов.

На обратном пути в Пара случилось несколько происшествий, характерных для плавания по Амазонке. Я покинул Камета 16 июля. Багаж мой был погружен утром на «Санта-Розу» — судно того вида, который называется кубертой, т.е. крытым челном. Куберта находит на этих реках очень широкое применение. Палубы у нее нет, но спереди борта приподняты и сходятся кверху, позволяя сложить груз высоко над ватерлинией. На корме расположена недурная прямоугольная каюта, также приподнятая, а на узкой полосе между каютой и крытой передней частью настлана палуба, на которой помещается кухня. Эту палубу называют томбадильей, т. е. шканцами, и когда челн тяжело нагружен и кренится под ветром, томбадилья оказывается под водой. На судне две мачты, оснащенные косыми парусами. Кроме того, на фок-мачте часто имеется топсель. Носовая часть обшита сверху досками, и на этой приподнятой палубе работает команда, которая, когда нет ветра, приводит судно в движение, гребя описанными выше длинными веслами.

Как я уже сказал, багаж мой погрузили утром. Мне сказали, что мы отплывем с отливом после полудня, а потому я полагал, что у меня есть время засвидетельствовать свое почтение д-ру Анжелу и другим друзьям, благодаря любезности которых мое пребывание в Камета оказалось столь приятным. После обеда гости по обычаю дома Коррейа вышли на прохладную веранду, обращенную к реке, и тут мы увидели «Санта-Розу» — пятнышко вдалеке, за целые мили от нас: она поворачивала вниз по реке, подгоняемая попутным ветром. Я не знал, что и делать, так как пытаться догнать куберту было бесполезно, да и волнение было слишком сильно для монтарии. Тут только мне сказали, что мне следовало явиться на борт за несколько часов до срока, назначенного для отплытия, потому что, когда поднимается ветер, судно отплывает до того, как прилив изменит направление: приливное течение в последний час не очень сильно. Все мои драгоценные коллекции, мое платье и другие необходимые вещи находились на борту, и я теперь никак не мог попасть, в Пара до того, как вещи мои будут выгружены. Я попробовал нанять монтарию и лодочников, но мне сказали, что было бы безумием переправляться через реку в такой ветер в маленькой лодке. Зайдя к другому моему каметаанскому другу — сеньору Лароки, я нашел выход из затруднения: я встретил у него одного англичанина — м-ра Патчетта из Пернамбуку, который по пути в Англию заезжал в Пара и его окрестности; в полночь он собирался отплыть обратно в Пара в маленькой четырехвесельной лодке и любезно предложил провезти меня. Вечером, с 7 до 10 часов, была сильная буря. Около 7 стало совершенно темно, и налетел жестокий шквал, кое-где сбросивший черепицу с крыш домов; затем последовали молния и страшные удары грома — и то и другое почти одновременно. В прошлом месяце мы были свидетелями нескольких таких коротких и сильных бурь. В полночь, когда мы сели в лодку, все было так тихо, как будто ни малейшее дуновение никогда не тревожило ни воздуха, ни леса, ни реки. Лодка помчалась, как стрела, под ритмичными ударами весел четырех наших крепких молодцов, которые оживляли плавание своими дикими песнями… Мы с м-ром Патчеттом попробовали немного поспать, но каюта была до того мала и завалена ящиками, заткнутыми во все утлы, что уснуть оказалось невозможно. Я только-только задремал, когда забрезжил день, и первое, что я увидел, проснувшись, была «Санта-Роза», стоявшая на якоре у зеленого острова посреди реки. Я предпочел проехать остаток пути вместе с моими коллекциями, а потому распростился с м-ром Патчеттом. Владелец «Санта-Роза» сеньор Жасинту Машаду, с которым я до того не встречался, взял меня на борт и извинился, что отплыл без меня. Он был белый плантатор и теперь отвозил свой годовой сбор какао, около 20 т, в Пара. Лодка была очень тяжело нагружена, и я немало встревожился, увидев, что она со всех сторон пропускает воду. Матросы все были в воде: они ныряли, нащупывали дыры и заделывали их тряпьем и глиной, а один старый негр вычерпывал воду из трюма. Ну и приятное же плавание ожидало меня в продолжение трех дней! Между тем сеньор Машаду смотрел на все это, как на самое обычное дело: «От него давно можно было ждать течи, потому что это старое судно, которое бросили как негодное на сухом берегу, а я очень дешево купил его».

Когда течь остановили, мы отправились дальше и ночью достигли устья Анапу. Я завернулся в старый парус и уснул на приподнятой палубе. На следующий день мы следовали по Игарапемириму и 19-го спустились вниз по Можу. Мы с сеньором Машаду к этому времени подружились. В каждом интересном месте на берегах Можу он снаряжал маленькую лодку и доставлял меня на берег. На этой реке много больших домов, к которым прежде примыкали большие и цветущие плантации, но после революции 1835-1836 гг., они пришли в упадок. Два очень больших дома были сооружены иезуитами в начале прошлого столетия. Нам рассказывали, что прежде на берегах Можу было 11 больших сахарных мельниц, а теперь их только 3. В Буружубе есть большой разрушенный монастырь: впрочем, в одной части здания все же живет бразильская семья. Стены имеют 4 фута в толщину. Длинные темные коридоры и мрачные своды поразили меня своим несоответствием этой молодой и лучезарной природе. Они были бы уместнее где-нибудь на поросшем вереском пустыре в северной Европе, нежели здесь, среди вечного лета. За излучиной реки ниже Буружубы показался город Пара. Ветер теперь дул нам навстречу, и мы вынуждены были сделать поворот оверштаг[15]. К вечеру ветер усилился, судно очень сильно накренилось, и тут только сеньора Машаду охватили опасения за сохранность его груза: когда до берега оставалось еще 2 мили, снова появилась течь. Он приказал поднять еще один парус, чтобы быстрее добраться до порт, но вскоре вслед за тем ветер подул еще сильнее, старое судно угрожающе накренилось, снасти не выдержали, и мачты вместе с парусами с грохотом обрушились на нас. Тут нам пришлось прибегнуть к веслам, и, как только мы приблизились к берегу, я, опасаясь, что утлое судно утонет, не достигнув порта, попросил сеньора Машаду отправить меня в лодке на берег с более ценными из моих коллекций.

Глава V

КАРИПИ И ЗАЛИВ МАРАЖО

Река Пара и залив Маражо. — Поездка в Карипи. — Празднование Рождества у негров. — Немецкое семейство. — Летучие мыши. — Муравьеды. — Колибри. -Экскурсия в Мурукупи. — Домашний уклад жителей. — Охотничья экскурсия с индейцами. — Белые муравьи

Та часть реки Пара, у которой расположен город, образует, как я уже говорил, узкий проток, отделенный от основной части эстуария группой островов. Проток имеет около 2 миль в ширину и составляет часть малого эстуария Гуажара, в который изливают свои воды три реки: Гуама, Можу и Акара. Главное русло Пара проходит за 10 миль от города; здесь, после того как кончаются острова, взору открывается водное пространство шириной в 10-12 миль; противоположный берег — остров Маражо — виден только в ясную погоду, да и то лишь как прерывистая линия верхушек деревьев на горизонте. Несколько выше, на юго-западе, виднеется правый, восточный берег, который называется Карнапижо; он каменист, покрыт бесконечным лесом, а береговая линия, окаймленная широкими песчаными пляжами, описывает слегка вогнутую кривую. Широкий плес Пара перед этим берегом называется баией, т.е. заливом, Маражо. Берег и местность, расположенная в глубине, населены цивилизованными индейцами и мамелуку, а кое-где так же свободными неграми и мулатами. Жители бедны, так как воды здесь не изобилуют рыбой. Источником существования для них служат маленькие плантации, правда, они еще охотятся на скудную дичь, которая изредка встречается в лесу. Некогда этот округ был населен различными индейскими племенами, из коих главными были тупинамба и ненгаиба. Как и все прибрежные племена, будь то обитатели берегов Амазонки или морского побережья между Пара и Баией, они были куда более цивилизованы, чем орды, рассеянные внутри страны между Амазонкой и Ла-Платой: из последних некоторые до сих пор пребывают в диком состоянии. На берегу Карнапижо расположены три деревни и несколько плантаторских домов, бывших когда-то центрами цветущих поместий, которые теперь заросли лесом, придя в упадок из-за отсутствия рабочей силы и общего хозяйственного спада. Одно из самых крупных таких хозяйств — Карипи; в те время, о котором я рассказываю, оно принадлежало шотландцу м-ру Камбеллу, который женился на дочери крупного бразильского землевладельца. Большинство англичан и американцев, изредка посещающих Пара, проводят некоторое время в Карипи — место это прославилось многочисленностью и красотой тамошних птиц и насекомых, поэтому я попросил разрешения провести там два-три месяца. Согласие было получено. Расстояние туда от Пара составляло около 23 миль вокруг северной оконечности Илья-дас-Онсас (острова Тигров), расположенного против города. Я сторговался о проезде с кабу одного маленького торгового судна, которое шло мимо Карипи, и отплыл 7 декабря 1848 г.

На борту у нас было 13 человек: кабу, его хорошенькая жена-мулатка, лоцман и пятеро матросов-индейцев, трое молодых мамелуку (плотники-подмастерья, совершавшие прогулку в Камета), беглый невольник в кандалах и я. Молодые мамелуку были приятные, воспитанные ребята: они умели читать и писать и развлекались в пути чтением книги с описанием чужеземных стран и статистическими сведениями о них, и все это, по-видимому, очень их интересовало — один читал, а остальные слушали. Около Уирапиранги, маленького острова за Илья-дас-Онсас, нам пришлось ненадолго остановиться, чтобы взять на борт несколько бочек кашасы с плантации сахарного тростника. Кабу выехал в монтарии с двумя матросами; бочки вкатили в воду и подвели вплавь к челну, матросы захватили их веревками и потянули на буксире по волнам реки. Здесь мы переночевали и на следующее утро, продолжая свой путь, вошли в узкий проток, пересекающий область Карнапижо. Из этого рукава, называемого Аититуба, или Аррозал, мы вышли в 2 часа дня в широкую баию и тут увидали в 2— 3 милях слева, среди лесов на берегах прелестной бухточки, красную черепицу дома Карипи.

Вода около берега очень мелкая, и, когда дует ветер, поднимается опасная мертвая зыбь. Несколько лет до моего приезда сюда английский натуралист-любитель мистер Грэм проплывал здесь в тяжелогруженой монтарии вместе с женой и ребенком. Лодка опрокинулась, и все семейство утонуло. Памятуя о его участи, я с некоторой тревогой думал о том, что мне придется доставлять весь мой багаж на берег за один рейс в худой лодчонке. Груды ящиков, двое индейцев и я сам — всего этого оказалось достаточным, чтобы монтария осела почти до уровня воды. Я всю дорогу усердно вычерпывал воду. Индейцы правят челнами в таких условиях с поразительным искусством: они точнейшим образом сохраняют равновесие и гребут так плавно, что не чувствуется ни малейшего сотрясения. На берегу старая негритянка по имени Флоринда, фейтора (домоправительница) поместья (которое теперь использовалось лишь как птичья ферма и больница для невольников) вручила мне ключи, и я тотчас же вступил во владение нужными мне помещениями.

Я провел здесь девять недель, до 12 февраля 1849 г. Дом был очень большой и довольно прочный, но состоял всего из одного этажа. Мне говорили, что он был выстроен иезуитами более века тому назад. Веранды с фасада не было, двери открывались на слегка возвышенную террасу, отстоящую ярдов на 100 от широкого песчаного пляжа. Вокруг жилища было расчищено 2— 3 акра земли и посажёны плодовые деревья. Протоптанные тропы вели через лес к небольшим поселениям туземцев на берегах глухих протоков и речек в глубине местности. Я вел здесь одинокую, но не лишенную приятности жизнь: в уединенности этого места было много прелести! Зыбь реки разбивалась о наклонный берег с непрекращающимся рокотом, который убаюкивал меня по ночам и звучал вполне уместной музыкой в те полдневные часы, когда вся природа замирала без движения под отвесными лучами солнца. Здесь я провел свое первое Рождество на чужбине. Негры праздновали Рождество по собственному почину и на весьма привлекательный манер. Помещение по соседству с тем, которое я выбрал для себя, представляло собой капеллу, или часовню. Там имелся небольшой, весьма искусно устроенный алтарь, а под потолком висела великолепная медная люстра.

Весь день 24 декабря в капелле хлопотали мужчины, женщины и дети, украшая алтарь цветами и засыпая пол апельсинными листьями. Они пригласили к вечерней молитве соседей, и, когда за час до полуночи начался этот простой обряд, капелла была заполнена людьми. Им пришлось обойтись без мессы, так как священника у них не было, поэтому служба состояла лишь из длинной литании и нескольких гимнов. На алтарь была поставлена небольшая статуэтка младенца Христа, «Menino Deos», как называли они его, т.е. бога-дитяти, с длинной лентой, свисавшей с пояса. Один старый седой негр начинал читать литанию, а остальные хором отвечали. По окончании службы все один за другим поднимались к алтарю и целовали конец ленты. Вся церемония отличалась степенностью и серьезностью. Некоторые гимны были очень просты и красивы, особенно один, начинавшийся словами «Virgem soberana» [«Дева пресвятая»]; обрывки его мелодии встают в моей памяти при воспоминании о сказочном уединении в Карипи. На следующий день после моего приезда ко мне подошли два голубоглазых и рыжеволосых мальчугана и заговорили по-английски, а вскоре появился и их отец. Оказалось, что это немецкая семья по фамилии Петцель; они жили в лесу, на индейский манер, за милю от Карипи. Петцель объяснил мне, как он попал сюда. Он рассказал, что 13 лет тому назад приехал в Бразилию вместе с другими немцами, поступив на службу в бразильскую армию. Отслужив свой срок, он приехал в Пара посмотреть край, но, проблуждав здесь несколько месяцев, покинул город, чтобы обосноваться в Соединенных Штатах. Там он женился, поехал в Иллинойс и поселился около Сент-Луиса, занявшись фермерством. Он прожил на своей ферме семь или восемь лет, и семья его уже насчитывала пятерых детей. Но он никак не мог позабыть о привольной речной жизни и вечном лете на берегах Амазонки; он убедил. жену согласиться бросить дом в Северной Америке и переселиться в Пара. Невозможно и представить себе, сколько трудностей пришлось преодолеть бедняге, прежде чем он добрался до страны своей мечты. Сначала он спустился по Миссисипи, будучи уверен, что проехать, морем в Пара можно из Нового Орлеана. Там ему сказали, что во всей Северной Америке корабли в Пара идут только из Нью-Йорка, и он поехал морем дальше, в Нью-Йорк; но там долгое время не было судов в Пара; и он поплыл в Демерару, чтоб хотя бы оказаться поближе к вожделенной земле. Между Демерарой и Пара никакого сообщения нет, и ему пришлось со всей семьей оставаться там четыре или пять месяцев, в продолжение которых все они заразились желтой лихорадкой, и один из детей умер. Наконец он сел на какое-то маленькое каботажное судно, направлявшееся в Кайенну, и оказался еще на шаг ближе к цели своего путешествия. Вскоре после прибытия в Кайенну он сел на шхуну, которая шла в Пара или, вернее, на остров Маражо, за грузом скота. Теперь, после всех странствий, он обосновался в целебном и плодородном уголке на берегах речки около Карипи, выстроил себе простой деревянный дом и возделывал большой участок земли, где разводил маниок и кукурузу. Он был как будто совершенно счастлив, но жена его очень жаловалась на отсутствие здоровой пищи — мяса и пшеничного хлеба. Я спросил у детей, нравится ли им страна; они покачали головой и сказали, что предпочли бы Иллинойс. Петцель. говорил мне, что соседи его — индейцы — относятся к нему очень хорошо: почти каждый день кто-нибудь заходит поглядеть, как идут у него дела, и вообще они всячески ему помогают. Он был очень высокого мнения о тапуйо и говорил: «Если хорошо к ним относиться, они пойдут в огонь, лишь бы оказать вам услугу».

Петцель и его семейство были опытными коллекционерами насекомых, и я нанял их для этой цели на время моего пребывания в Карипи. Дни здесь проходили однообразно. Я вставал с рассветом, выпивал чашку кофе и отправлялся за птицами. В 10 часов я завтракал и время с 10 до 3 часов посвящал энтомологии. Вечер уходил на обработку и упаковку добычи. Иногда мы с Петцелем предпринимали длинные экскурсии, занимавшие целый день. Наши соседи обыкновенно приносили мне всех четвероногих, птиц, пресмыкающихся и моллюсков, каких только встречали, так что я в общем получил возможность собрать хорошую коллекцию животных этих мест.

В. первые несколько ночей мне доставили много неприятностей летучие мыши. В комнате, где я спал, никто не жил в течение многих месяцев, потолок был разобран, и виднелись черепица и стропила. В первую ночь я спал крепко и не ощущал ничего необыкновенного, но на следующую. меня разбудил около полуночи шум, который подняли несметные полчища летучих мышей, летавших по комнате, воздух кишел ими; они погасили лампу, а когда я снова зажег ее, комната показалась мне черной от этих бесовских сонмов, которые все кружились и кружились. После того как я. несколько минут поработал как следует палкой, они исчезли в стропилах, но, когда все стихло, вновь возвратились и еще раз погасили свет. Я не стал больше обращать на них внимания и улегся спать. На следующую ночь несколько летучих мышей забрались в мой гамак; я схватил их, когда они полезли ко мне, и швырнул к стене. На следующее утро я обнаружил у себя на бедре рану, причиненную, по-видимому, летучей мышью. Это было довольно неприятно, и я вместе с неграми принялся за работу, пытаясь истребить летучих мышей. Множество висевших на стропилах мышей я застрелил; негры, взобравшись снаружи по лестницам на крышу, сотнями вытаскивали их из под стрехи, в том числе и детенышей. Всего тут было четыре вида: два из рода Dysopes, третий — из Phyllostoma, а четвертый — из Glossophaga. Подавляющее большинство принадлежало, к Dysopes peroto — виду, характеризующемуся большими ушами и размахом крыльев в 2 фута (от конца до конца крыла). Phyllostoma был мелкий вид темно-серого цвета с белыми полосками на нижней половине спины и листовидным мясистым расширением на кончике носа. За исключением этого случая, летучие мыши никогда не нападали на меня. Тот факт, что они сосут кровь у спящих людей из наносимых ими ранок на пальцах ног, ныне твердо установлен; впрочем, подобному кровопусканию подверглись лишь немногие. По словам негров, на человека нападает одна только Phyllostoma. Те, которых я поймал на себе, были Dysopes, и я склонен думать, что эта повадка свойственна многим видам летучих мышей.

Однажды, занимаясь поисками насекомых в коре упавшего дерева, я увидал, что ко мне приближается крупное животное вроде кошки. Оно заметило меня лишь тогда, когда до меня оставалась какая-нибудь дюжина ярдов. У меня не было никакого оружия, кроме старой стамески, и я уже приготовился защищаться, если животное прыгнет на меня, как вдруг оно поспешно повернулось и побежало прочь. Я не разглядел его как следует, но, судя по цвету, то была пума, или американский лев, хотя животное было, пожалуй, чересчур мало для этого вида. Пума нечасто встречается в амазонских лесах: у туземцев я за все время видел не больше дюжины шкур. Мех ее желтовато-коричневого цвета. Поскольку цветом пума походит на оленя, распространенного в этих лесах, туземцы называют ее сасу-арана, или лжеоленем. Охотники вообще не боятся пумы и в пренебрежительных выражениях отзываются о ее храбрости. О ягуаре они дают совершенно иной отзыв.

Единственным видом обезьяны, который я встречал в Карипи, был тот же темно окрашенный маленький Midas, который, как я уже упоминал, встречается и близ Пара. Весьма распространен здесь большой муравьед, тамандуа туземцев (MyrmecopHagajubata). После первых недель моего пребывания здесь у меня кончились запасы свежей провизии. Окрестные жители продали мне всех кур, без которых могли обойтись. Я еще не приучился есть лежалую жесткую соленую рыбу, которая составляет главный предмет питания в этих местах, и в течение нескольких дней питался рисовой кашей, печеными бананами и фариньей. Флоринда спросила меня, стану ли я есть тамандуа. Я ответил, что мне придется по вкусу, пожалуй, все что угодно, лишь бы это было похоже на мясо; в тот же день она, захватив с собой собак, ушла вместе со старым негром по имени Антониу и вечером принесла мне одно из этих животных. Мясо сварили, и оно оказалось очень вкусным, несколько напоминающим гуся. Жители Карипи вовсе не едят его, говоря, что оно считается здесь негодным для еды, однако я читал, что в других местностях Южной Америки мясо тамандуа употребляют в пищу. В течение следующих двух-трех недель, как только у нас кончался запас свежего мяса, Антониу всегда был готов за небольшую плату добыть мне тамандуа. Но однажды он явился в великом горе и сообщил, что любимую его собаку Атревиду схватил муравьед, и она погибла. Мы поспешили на место происшествия и увидели, что собака не мертва, но жестоко истерзана когтями животного. Хотя муравьед был сам смертельно ранен, он только теперь отпустил свою жертву.

Повадки Myrmecophaga jubata ныне довольно хорошо известны. Он весьма часто встречается в сухих лесах Амазонской долины, но на игапо, т.е. затопляемых землях, кажется, не водится. Бразильцы называют этот вид тамандуа-бандёйра, т. е. знаменным муравьедом; прилагательное «знаменный» объясняется своеобразной расцветкой животного: по обеим сторонам туловища проходит наискось широкая полоса, наполовину серая, наполовину черная, что несколько напоминает геральдическое знамя. У этого муравьеда чрезвычайно длинная и тонкая морда и червеобразный растяжимый язык. Челюсти его лишены зубов. Когти сильно удлиненные, и ходит он очень неуклюже. Живет он на земле и питается термитами, или белыми муравьями; длинными когтями он разрывает твердые бугры, возводимые насекомыми, а длинным гибким языком вылизывает их из щелей. Все остальные виды этого своеобразного рода ведут древесный образ жизни. Я встречал четыре вида муравьедов. Один был Myrmecophaga tetrodac— tyla; два остальных, более своеобразные и менее известные, были очень маленькие зверьки, называемые тамандуа-и. Оба они сходны по размерам (10 дюймов в длину, не считая хвоста) и по числу когтей: на передних ногах — по два неодинаковой длины, на задних ногах — по четыре. Один вид покрыт серовато-желтой шелковистой шерстью; встречается он редко. У другого вида мех грязно-бурого цвета без шелковистого блеска. Одного такого муравьеда принесли мне живым в Карипи: его поймал индеец, когда зверек неподвижно висел, прицепившись,. в дупле дерева. Я держал его у себя дома почти сутки. У него было не слишком длинное рыльце, изогнутое вниз; и чрезвычайно маленькие глаза. Почти все время он оставался неподвижен, но, если его дразнили, он поднимался на задние ноги со спинки стула, к которой прицепился, и, как кошка, выпускал когти на передних лапах. Его манера цепляться когтями и вялость движений сообщают ему большое сх6дство с ленивцем. Он не издавал ни звука и всю ночь оставался на том месте, куда я посадил его утром. На следующий день я посадил его на дерево во дворе, и ночью он убежал. Эти маленькие тамандуа ведут ночной образ жизни и питаются теми видами термитов, которые строят на стволах и ветвях деревьев земляные муравейники, имеющие вид уродливых наростов. Таким образом, разные виды муравьедов приспособляются к различному образу жизни — наземному или древесному. Те, что живут на деревьях, в свою очередь бывают дневными или ночными: Myrmecophaga tetrodactyla можно увидеть лазящим по большим ветвям днем. Родственная группа ленивцев, являющихся в еще большей степени, чем муравьеды, чисто южноамериканскими формами, в настоящее время представлена только древесными видами, но в прошлом существовали также наземные формы ленивцев, например мегатерий, образ жизни которого, в связи с тем что он был огромных размеров и не мог жить на деревьях, оставался загадкой до тех пор, пока Оуэн не показал, каким способом он мог бы добывать себе пищу, стоя на земле.

В январе апельсинные деревья зацвели, во всяком случае больше, чем обычно, ибо цветут они в этой стране в той или иной мере круглый год, и цветы привлекли большое количество колибри. Ежедневно в прохладные утренние часы и вечером, с 4 до 6 часов, можно было увидеть, как кружат они во множестве около деревьев. Они носятся взад и вперед так быстро, что глаз едва успевает уследить за ними, а перед цветком задерживаются лишь на какие-нибудь несколько мгновений. Неустойчиво повисая в воздухе, колибри с непостижимой быстротой двигают крыльями: обследовав цветок, они уносятся на другую сторону дерева. Они не действуют так методически, как пчелы, облетающие цветки по порядку, но носятся с одной стороны дерева на другую самым беспорядочным образом. Иногда два самца сближаются и дерутся, поднимаясь во время битвы все выше и выше, как то нередко делают в подобных случаях насекомые, а затем поспешно разлетаются и вновь принимаются за свои обычные занятия. То и дело они останавливаются передохнуть, садясь на безлистные веточки; иногда можно увидеть, как они, не поднимаясь с того места, где сели, обследуют цветки, до которых могут дотянуться. Яркие краски колибри не видны, когда птички порхают в воздухе, и отдельные виды невозможно различить, если только значительная часть их оперения не окрашена в белый цвет, как, например, у Heliothrlx aurltus, сплошь белого снизу, но блестяще-зеленого сверху, или у белохвостой Florlsuga mel— livora. В Амазонском крае немного различных колибри: на этих однообразных лесных равнинах число видов куда меньше, нежели в пестрых долинах Андов в тех же широтах. Семейство можно разделить на две группы, противоположные по своему строению и повадкам: в одну входят виды, живущие только в тени лесов, а к другой относятся те, что предпочитают солнечные места. Лесные виды (Phaethorninae) редко встречаются на цветках, да и цветы в тенистых местах, где живут эти птички, достаточно редки, но они ищут насекомых на листьях, пробираясь по кустам и с изумительной быстротой облетая сверху и снизу каждый листок. Распространение второй группы (Trochilinae) не ограничено одними расчищенными участками: ее представители появляются в лесу повсюду, где только цветут деревья, и вылетают на солнечные опушки, если там есть цветы. Но происходит это только там, где леса не так густы, как обычно: в высоких лесах и в сумрачной тени низин и островов колибри почти не встречаются. Я вел в Карипи тщательные поиски, ожидая найти Lophornis gouldti, которого, как мне говорили, поймали в этой местности. Это один из самых красивых колибри: шея у него окружена воротником из длинных белых перьев с золотисто-зелеными концами. К сожалению, мне не посчастливилось встретить его. Несколько раз я по ошибке убивал из ружья колибриевого бражника вместо птицы. Эта ночная бабочка (Мас roglossatitan) чуть меньше обыкновенного колибри, но она летает и останавливается в воздухе перед цветком, обследуя его своим хоботком, точь-в-точь так же, как птица-колибри. Лишь по прошествии многих дней я научился отличать летящих бабочек от птичек. Сходство это привлекает внимание туземцев, и все они, даже образованные белые, твердо уверены, что бабочки превращаются в птиц и наоборот. Наблюдая превращение гусениц в бабочек, они не видят ничего удивительного в том, что ночная бабочка обращается в колибри. Конечно, сходство между бражником и колибри весьма замечательно и поражает даже тогда, когда сравниваешь их, держа в руках. Если смотреть на них сбоку, форма головы и расположение глаз у бабочки выглядят почти так же, как у птицы, а вытянутый хоботок — совсем как длинный клюв. Тело бабочки оканчивается хвостиком из длинных щетинистых чешуек, напоминающих перья; когда они распущены, то очень походят на птичий хвост. Но все это сходство, конечно, чисто поверхностно. Негры и индейцы пытались убедить меня, что оба животных принадлежат к одному виду. «Посмотрите на их перья, — говорили они, — у них одинаковые глаза и одинаковые хвосты». Это убеждение укоренилось так глубоко, что спорить с ними об этом было бесполезно. Бабочки Macroglossa встречаются почти во всех странах и повсюду имеют одни и те же привычки; один известный вид водится в Англии… М-р Гульд рассказывает, что однажды бурно препирался с одним английским джентльменом, который утверждал, будто в Англии встречаются колибри, потому что он видел одного из них в Девоншире (имелась в виду ночная бабочка Macroglossa stellatarum). Сходство между двумя этими существами вызвано, вероятно, аналогией в их привычках; никаких признаков того, что одно из них подделывается под внешний вид другого, нет.

Рис. Птица колибри и колибриевый бражник